Текст книги "Ханна"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

С такой поддержкой она запросто могла получить должность гувернантки, библиотекаря, воспитательницы, секретарши не важно чего, например какого-нибудь дамского клуба.

Трудно было сопротивляться такому дружному проявлению доброжелательности, однако Ханна сопротивляется—с терпеливой мягкостью, которой было так мало в ее характере.

Она обходит один за другим все магазины в центре Сиднея.

Составляет полный список товаров. Вычеркивает из него все, что слишком громоздко, что устарело и не имеет будущего, все, что касается питания (хватит с нее сыров), скобяных изделий (это пусть остается мужчинам)…

Кое-что начинает проясняться. Если она еще не знала точно, что будет продавать, то по крайней мере знает, кому – женщинам. Огромным австралийкам с длинными ногами и красными щеками, которые пришли в эту страну на краю света, созданную людьми и для людей, но не нашли здесь привычных удобств своей родной Европы.

На третий день в списке остается всего восемь магазинов для женщин. Из них она вычеркивает магазин по продаже зонтиков: по зрелом размышлении она не верит в будущее зонтиков, на них не наживешь 100 тысяч фунтов. Такова её самая скромная цель, которую она собирается достичь за два года. А затем планку можно будет повысить.

Итак, остается семь. Немного погодя – четыре. Обувь тоже не особенно ее вдохновляет. Разве что самой заняться рисованием моделей и производством, но если ты рисуешь как курица лапой, то нелегко конкурировать с теми моделями, которые приходят из Лондона и Парижа.

Из оставшихся четырех магазинов женской моды, похожих на тот, что она создала в Краковском предместье, она выбрала наконец один, который содержали две сестры валлийского происхождения, но родившиеся в Австралии: Харриет и Эдит. Одна из них замужем, другая вдова, но обе невзрачные, похожие на общипанных дроф. У Ханны уходит два дня, чтобы убедить их взять ее на работу. Они торгуют кружевами, вышивкой и пуговицами. Это уже вчерашний день. Нет ни малейшего шанса реально развить такую торговлю и повторить операцию, которую она провела в Варшаве с Доббой Клоц, получив при этом часть прибыли за счет увеличения оборота. Зарплата в семнадцать шиллингов, которую она получает (через месяц будет двадцать), составляет максимум того, что можно ожидать.

Но дело не в зарплате. Совсем по другим причинам она остановила свой выбор на этой галантерейной лавчонке, расположенной на первом этаже трехэтажного дома, который разворачивается спиной к Джордж-стрит и к которому можно добраться лишь через внутренний мощеный двор, обнесенный кирпичными стенами с огромными воротами. Все вместе, включая боковые помещения – два огромных сводчатых зала, – долгое время служило складом шерсти. Будет где развернуться…

16 сентября 1892 года Ханна подписывает договор с сестрами Вильямс. Уже два месяца она в Австралии. У Ханны нет сомнений. Идея созрела. Она точно знает, с чего начнет сколачивать состояние.

Дом Ботани-Вэй

Ханна укладывает вещи в расшитую сумку. Коллин Мак-Кенна стоит немного позади, неподалеку от двери в комнату Лиззи. Лиззи в школе. Тишина. Коллин начинает сухо кашлять.

– Вам надо лечить кашель.

– Что еще? – спрашивает Коллин. – Что ты там еще напридумывала?

– Я им сказала, что вы можете поручиться за меня. Потому что вы – моя тетя… – Ханна держит в руках черное с красным платье, которое она аккуратно сложила; повернувшись спиной к ирландке, она продолжает улыбаться.

– О Господи! – восклицает Коллин.

Ханна наконец оставляет платье, поворачивается и говорит совсем тихо:

– Это не выдумка. Я бы очень хотела, чтобы это было правдой… Она смотрит на Коллин и замечает предугаданные слезы.

– Я же не уезжаю, Коллин. Я остаюсь в Сиднее…

И все же какое-то волнение охватывает и ее. Она подходит к, ирландке, поднимается на цыпочки и целует ее в щеку. Ловит себя на том, что никогда не испытывала такого порыва нежности по отношению к кому бы то ни было. Никогда. Даже к Шиффре, своей настоящей матери.

На следующий день, 18 сентября, она отправляет письмо: "Г-ну Лотару Хатвиллу – Гундагай – Южный Уэльс". Она не знает названия поместья на берегу реки Маррамбиджи, но письмо, вероятно, дойдет: все должны знать семью Хатвилла.

Поиски квартиры занимают, у нее целую неделю. Не то чтобы поселиться в Сиднее было очень трудно. Но, как всегда, она ищет что-то определенное. Ни в коем случае не комнату в семье и не меблированный номер, как это было в Мельбурне. Она не хочет ничем себя связывать. И не должна заранее повторять ошибку, допущенную в Варшаве, когда ей приходилось метаться между улицами Гойна, Арсенал и Краковской. Удача сопутствует ей (если забыть шесть дней хождений от двери к двери): две маленькие комнаты на втором этаже, отдельный вход по деревянной лестнице. Здание, где они находятся, было построено во время золотой лихорадки; просторный первый этаж занят магазином и офисом фирмы, занимающейся внешнеэкономической деятельностью.

Владелец этой фирмы, некий Огилви, сам прожил несколько лет в этих двух комнатах. Теперь он разбогател, женился и переезжает в шикарный район Вулара. Сначала Огилви отказывает наотрез. И речи быть не может о том, чтобы сдать квартиру, которой он и сам еще пользуется от случая к случаю. И сдать кому? Молодой девушке! Пусть даже она родственница Мак-Кеннов. Однако Ханна замечает, что он стал податливее после упоминания этого имени. Доходит до разговора о цене. Следуют взаимные уступки. Двенадцать шиллингов в неделю. Она предложила восемь. И такие сроки оплаты: восемь шиллингов в течение шести первых недель, десять – в последующие шесть, а начиная с тринадцатой – пятнадцать.

– Посчитайте, господин Огилви: за шесть месяцев, таким образом, вы получите триста восемнадцать шиллингов, то есть пятнадцать ливров и восемнадцать шиллинговвместо трехсот двенадцати. Вы выигрываете шесть шиллингов, и вам в самом деле нечего жаловаться. Нет-нет, не благодарите меня, дело есть дело. Конечно, в обмен на эту уступку я вас попрошу об одной услуге: я не заплачу вперед за первую неделю. Почему? Да потому, что я только начала работать и еще не получила первую зарплату. Спасибо вам за понимание, мы просто созданы, чтобы понимать друг друга…

Три или четыре минуты Огилви не может вставить ни слова. Он только открывает рот, как рыба, пойманная накануне.

– И еще, – продолжает Ханна. – Проходя по вашему складу, я заметила, что вы хорошо торгуете с Германией и Францией. Вы говорите по-французски и по-немецки? Нет? Вот видите. А есть у вас кто-нибудь, кто знает немецкий или французский? Нет? А я знаю эти языки, могуговорить и писать. Вам, конечно же, нужно писать письма, не ищите больше никого, я займусь этим. Десять пенни за письмо. Не больше, по дружбе, которая нас уже связывает. Нет? Это дорого, десять пенни? Ну ладно, восемь, и не будем больше об этом. Между прочим, я знаю еще русский и польский. Кстати, не могли бы вы оставить в комнате кровать, которая там стоит, и стол, и стул, и шкаф? На данный момент у меня нет мебели. И к тому же вам не надо будет тратиться на перевозку всего этого…

– Ну же, улыбнитесь мне, господин Огилви, вы нашли лучшую съемщицу, о какой только могли мечтать…

Квартира находится в минуте ходьбы от галантерейной лавки. Хуже, что в кармане у Ханны всего три шиллинга и четыре пенни. Большая часть фунта, с которым она приехала в Сидней, растрачена на форменное платье и новые туфли (плюс два пенни на письмо Лотару Хатвиллу). Коллин предложила ей взаймы немного денег. Она отказалась. Она всегда, кроме исключительных случаев, боялась влезать в долги. Целую неделю Ханна держится, обедая один раз в день (тогда еще встречались рестораны, где можно было поесть за полшиллинга, то есть за шесть пенсов).

Ханна ждет свою первую зарплату. В магазине она занята только пять с половиной дней в неделю по десять часов. Она обнаруживает преимущества недели с неполным рабочим днем в субботу. Такой распорядок оставляет ей время, которым она может распоряжаться по своему усмотрению.

Первым делом она отправляется в Сиднейский университет. На нее смотрят там как на сумасшедшую и объясняют, что без предварительного диплома ее не могут принять ни в коем случае. Тогда она наводит справки и идет в Национальную подготовительную школу на Спринг-стрит.

– Я хотела бы посещать занятия по коммерческому английскому, медицине, ботанике, фармакологии и бухгалтерскому счету.

Лысый секретарь в лорнете, с пристегивающимся воротничком и рукавами из люстрина похож на старого ощипанного орла, полностью во всем разочарованного. Он равнодушен, как удав.

– Только и всего? – спрашивает он.

– На данный момент – да, – отвечает Ханна. – Я еще приду к вам, если будет нужно. Кстати, у меня нет денег. Я надеюсь, за лекции не надо платить?

– Если бы вы пришли на пятнадцать лет раньше, до издания закона об образовании…

Едва заметный проблеск юмора в зрачках старого ощипанного орла.

"Я сейчас сделаю его своим другом", – мелькает в голове у Ханны. – У меня еще одна маленькая проблема, – говорит она. – Я свободна не весь день. Есть ли лекции вечером?

– Да. Учат читать и писать, а еще преподают английский нищим, которые его не знают.

– Я уже немного умею читать и писать. Кстати, вы похожи на персонаж из "Записок Пиквикского клуба" Диккенса, на Альфреда Джингля.

Через пенсне секретарь смотрит на Ханну так, будто подозревает ее в краже.

– Вы читали Чарльза Диккенса, мадемуазель?

– Я только этим и занималась всю свою жизнь. Я его боготворю. Не проходит и месяца, чтобы я не перечитала что-нибудь из его одинаково восхитительных книг. Только благодаря Диккенсу я могу немного говорить по-английски.

Из всего сказанного верно только то, что она почти полностью прочла Диккенса. В библиотеке "Китая", на борту которого она приплыла в Австралию, не было почти ничего другого.

– Он в каком-то роде ваш духовный отец? – спрашивает наконец секретарь.

– Слабо сказано, – говорит Ханна.

– Кто такой Баркис?

– Извозчик из "Дэвида Копперфилда".

– А мисс Сквирс?

– Дочь Уотфорда Сквирса, хозяина пансиона в Йоркшире, в романе "Николас Никльби".

– Невероятно! – восклицает секретарь.

– Я не напрашиваюсь на комплимент, – парирует Ханна.

Секретарь встает, распрямляясь, как складная лестница.

Ханне слышится его скрип. Он закрывает свое решетчатое окошко, снимает люстриновые манжеты, открывает дверь своего бюро.

– Входите и садитесь, прошу вас. Вы, конечно, помните трех друзей месье Пиквика…

– Трейси Тапмэн, Огастес Снодграсс и Натэниел Уинкль.

– Невероятно! – повторяет секретарь и с явным сожалением добавляет:

– Нет ни одного вечернего отделения ни по медицине, ни по фармацевтике, ни по химии, ни по ботанике. Зато я смогу найти кого-нибудь по счетоводству.

– Взамен я могу преподавать немецкий, французский, польский или русский языки. Плюс идиш и иврит.

– Невероятно… Что касается ботаники, я могу вам посоветовать месье Джеймса Барнаби Соумса. Говорят, что у него лучший гербарий в Австралии. Перед тем как уехать в Лондон, он учился здесь. Он оказывает мне честь своей дружбой и, думаю, согласится принимать вас раз в неделю в шесть часов вечера.

– Я – честная девушка, – жеманно замечает Ханна.

– Я скорее умру, чем усомнюсь в этом хоть на секунду, – заверяет секретарь.

Он тут же сообщает, что его зовут Езекиил Радж. ("Как одного из героев Мастера, не правда ли, необыкновенное совпадение?") Ханна подтверждает, что она потрясена. Радж переходит на шепот и поражает следующим известием: во время одного из своих путешествии в Англию он был удостоен высокой чести присутствовать в 1868 году на публичной лекции Диккенса.

– Я видел его, как сейчас вижу вас.

– Невероятно! – говорит уже Ханна.

– А что до Джеймса Соумса, то он джентльмен и ему за семьдесят. Вы можете доверять ему, как мне!

Новый иронический огонек за стеклами очков.

– Относительно медицины я обязательно подумаю. Найду вам кого-нибудь. Но больше меня беспокоит химия… – Он тычет в Ханну своим ужасно длинным указательным пальцем – Название романа, над которым он работал перед смертью?

– Без понятия. Я в отчаянии.

– "Тайна Эдвина Друда"!

Езекиил Радж торжествует. Но не над Ханной, попавшейся на удочку, не над собой, не над комедией, которую они оба сейчас разыграли. Впрочем… Он поправляет пенсне, вглядывается в свою собеседницу, спрашивает, может ли он рискнуть задать ей нескромный вопрос.

"Да", – отвечает Ханна. Вопрос – о мотивах, которые заставили ее, такую молодую, интересоваться такими разными науками одновременно.

Ханна рассказывает об этом во всех деталях. Объясняет, как заработает сто тысяч ливров не более чем за два года.

– Невероятно, – говорит Езекиил Радж. – Совершенно невероятно!

Джеймс Барнаби Соумс – маленький старикан с розовым личиком – собрал на своей вилле Поте Пуэн в самом деле чудеснейшую коллекцию растений. И не только под стеклом: два гектара его земель были садом мечты. И этот безобидный добряк с близоруко щурящимися глазами исколесил тысячи миль по Австралии.

Он и Ханна будут встречаться три или четыре раза в месяц в течение всего ее пребывания в Австралии. Он посвятит ее во все свои знания по ботанике.

Врач, которого нашел ей Радж, по происхождению немец из недавней волны иммиграции, как и многие австралийцы этого времени. Он учился в Вене, и то, что он преподает ей по медицине, будет сопровождаться информацией об этом городе.

Как и говорил Езекиил Радж, химика они не нашли. Зато нашли аптекаря. Аптекарь – тоже немец, из Баварии, причем настоящий: с красным лицом, бакенбардами и брюхом, регулярно заполняемым пивом. Как только он удостоверяется, что, во-первых, она не будет спать с ним, что бы он ни делал, во-вторых, что у нее нет намерения выдавать его секреты кому бы то ни было и, в-третьих, не станет с ним соперничать в совершенствовании лекарств и мазей, – после этого он посвящает ее во все, что сам узнал о галеновых лекарствах на базе растений, и показывает, как пользоваться ступкой, пестом, колбой, машиной для формовки пилюль, перегонными колбами. Он сообщает ей названия масел, обучает их приготовлению, удивляется всему, что она уже знает в отношении бальзамов и мазей. И она тоже в перерывах между двумя порциями сосисок с капустой делится своими наблюдениями относительно сходства флоры Европы и Австралии.

Со счетоводством у нее тоже нет проблем. Брат-близнец Езекиила, оказывается, работает бухгалтером в компании "Пенинсьюла и Ориентл Лайн". Зовут его Бенджамин…

– На древнееврейском языке это означает: сын правой руки, то есть удачи, – объясняет Ханна. – А "Езекиил" обозначает "Господь укрепит".

Оба неженатые, они приглашают ее поужинать в деревянном домике времен первых лет колонии в центре квартала Петерсхем. В этом доме каждая комната – музей, полный книг, есть даже две или три с пометками Чарльза Диккенса, к которому братья Радж питают глубочайшее уважение.

Середина октября, дни с приходом австралийской весны начинают удлиняться. Около, восьми – восьми с половиной ^ часов Езекиил и Бенджамин с одинаковыми липами – два мрачных грифа – провожают ее до дома в специально нанятом кэбе. Оба застенчиво еще раз благодарят за визит. Она в три прыжка поднимается по лестнице, оборачивается, чтобы помахать им рукой, и… видит Мику Гунна с его рыжеволосой шевелюрой. Он медленно возникает из темноты и вступает в ореол уличного фонаря на противоположной стороне улицы. Поднимает руку и показывает ей письмо.

Она колеблется.

– Нет проблем, – говорит он. – Я не стану приближаться, мисс. Я не причиню вам зла.

Удостоверившись, что она не двигается с места, он пересекает улицу, подходит к лестнице, кладет письмо на нижнюю ступеньку и отходит на десяток шагов. Конечно же, она спускается, разворачивает письмо, читает, поднимает глаза, и в ее взгляде застывает вопрос. Вместо ответа Гунн удаляется, исчезает из поля зрения. И тут же она слышит цокот копыт. Из тумана бесшумно, чуть ли не как призрак, появляется роскошная, с верхом из черной кожи пролетка, запряженная двумя лошадьми.

Экипаж останавливается почти вплотную к лестнице. Им правит Мика Гунн. Что касается человека, сидящего позади него, то Ханна видит сначала только его руки – длинные и красивые, покоящиеся одна на коленях, другая – на бортике. Все остальное в тени.

Полминуты Ханна не двигается с места, подтачиваемая сомнением. И наконец решается.

– Двадцать семь фунтов и семь шиллингов за проезд в вагоне первого класса поездом от Мельбурна до Уадонги. Элоиза и я, или, точнее, я и Элоиза решили не включать в ваш счет дорогу из Уадонги в Гундагай, потому что карета, в которой вы ехали, и без вас проделала бы тот же маршрут. Что же касается денег, выданных вам под залог, и расходов моей жены, связанных с вашим присутствием, то тут получается сумма в пять фунтов восемнадцать шиллингов.

– Тридцать три фунта пять шиллингов.

– Вы всегда считаете достаточно быстро. Остается моральная компенсация, поскольку благодаря вам мадам Хатвилл осталась без горничной, без всякой помощи вдали от всякой цивилизации…

– А ее муж без кого-либо, кому бы он мог задирать подол, чтобы удовлетворить свои инстинкты.

– Бедняга.

– Десять фунтов, – предлагает Ханна.

– А возмещение моральных убытков? Как минимум – сто. Подумайте, Элоиза хотела подать жалобу и пустить по вашим следам всю полицию Австралии. В течение двух или трех недель после вашего бегства она была убеждена, что вы украли у нее драгоценности плюс наличные деньги. Даже составила список того, что вы взяли. Вам грозит оказаться в оковах.

Карета, запряженная двумя красивыми лошадьми, быстро катится к югу по дороге, идущей вдоль берега океана. "Даже не пытайся протестовать, Ханна. Он просто смеется над тобой, он рад повеселиться за твой счет. А может, эти угрозы для того чтобы…"

– Во всяком случае, – продолжает Лотар, – мадам Хатвилл пришла в бешенство, узнав, что сразу по прибытии в Сидней вы отправились в Новую Каледонию к этим чертовым французам и оттуда – в Китай, ускользнув таким образом от ее мести.

– Значит, я сейчас в Китае?

– Поди знай. Вы перемещаетесь со скоростью молнии. Может быть, вы уже в России или у ног индийского магараджи. Можно мне вас называть Ханной?

Сердце Ханны начинает биться сильнее.

– Конечно.

– Ханна, не обманывайтесь на сей счет. Она, я хочу сказать Элоиза, полна ненависти и упорствует в мести.

– Мне действительно было приказано все разузнать о вас. Я могу умолчать о многом, но не обо всем. Например, она узнала, что вы еврейка, а она ненавидит евреев.

– А вы?

На его губах появляется улыбка.

– Я тоже принадлежу к угнетенному меньшинству на правах принца-консорта. Распоряжается Элоиза: все деньги у нее. Наш свадебный контракт оговаривает этот вопрос совершенно четко. Вы проявили удивительную находчивость, написав мне письмо на железнодорожном бланке Нового Южного Уэльса и подписавшись Мак-Кенна. В противном случае мне было бы трудно объяснить, почему вы пишете из Сиднея, в то время как детектив указал, что вы покинули Австралию.

– Вы заплатили этому человеку, чтобы он солгал?

– Обычная мужская солидарность.

Взгляд Ханны останавливается на Мике Гунне, который возвышается на своем сиденье, делая вид, что разговор за его спиной ему безразличен. Пошел мелкий теплый весенний дождь. Ханна спрашивает, указывая на рыжеволосого:

– Вы приказали ему повсюду следовать за мной?

– Да. Мика делает все, что я ему приказываю.

– Абсолютно все?

– Абсолютно.

– Вы знали, что я собираюсь сбежать из Гундагая?

– Нет, не знал. Но вы могли быть кем угодно, только не горничной. Даже в Австралии ни одна горничная не умеет считать так, как вы, не интересуется доходами от приисков, сельским хозяйством, таможенными пошлинами в колонии Виктория, банковскими операциями, условиями кредитов, сравнительными характеристиками развития Мельбурна и Сиднея. По правде сказать, я не встречал женщины, способной понять хоть что-нибудь из деловой лексики мужчин. Более того, я знал очень мало мужчин, которые бы с такой жадностью впитывали информацию подобного рода, усваивали ее с такой скоростью и понимали с такой легкостью. А те, которых я знал, не весят девяносто фунтов, не носят платья, облегающего самое красивое тело, какое только можно себе вообразить, и у них нет огромных серых глаз, которые преследуют вас недели и месяцы.

Маленький механизм в голове Ханны регистрирует: "Ты выслушала первый настоящий комплимент, сделанный тебе мужчиной. Оказывается, это отнюдь не неприятно. Тем более что комплимент искренний, а он именно таков, ибо он не сказал, что ты красива. Вдобавок, кажется, у него нет навязчивой идеи затащить тебя в кровать и обработать там, как картофельное поле".

Но у другой Ханны внезапно учащается дыхание, корсаж становится тесным для затвердевшей до боли груди.

Лотар продолжает:

– Перед моим отъездом в Аделаиду я приказал Мике проверить, не взяли ли вы драгоценности Элоизы и не являетесь ли наводчицей воровской шайки. В случае вашего побега из поместья, если вы ничего не украли, он должен был только следовать за вами и не предпринимать ничего другого, ни во что не вмешиваться.

– Я ничего не взяла.

– Кроме лошади. Мика чуть не умер от смеха, наблюдая за тем, как вы ее седлали и взбирались в седло.

– Это и впрямь было нелегко.

– Но он не имел права вам помочь. Он проследил за вами до дома Мак-Кеннов на Гленмор-роуд. Так вы их знаете?

Она объясняет ситуацию с "Сэмом" Визокером.

– Все ясно, – говорит Лотар.

Экипаж останавливается.

– Ханна, – говорит Лотар. – Я не хочу подвергать себя риску, ожидая вас в снятой вами у Тома Огилви квартире, так как он – один из моих деловых знакомых. Я не хочу назначать вам свидание в отеле, где нас могли бы увидеть вместе. Мне это ни к чему. Элоиза, конечно, знает, что я ей изменяю, но поскольку речь идет о случайных связях, это ее не задевает. Здесь же…

Ханне удается сдержаться и не сказать: "…не тот случай". Она понимает, к чему ее обяжут эти слова, а "ты еще не знаешь, как далеко тебе захочется зайти этой ночью".

– Официально, то есть для подозрительной Элоизы, я в Сиднее по делам, хотя сегодня суббота. Я приехал сегодня утром, у меня уже было два деловых свидания. Сегодня же в моем клубе на Джордж-стрит я пообедал с владельцем скутера – вы, наверное, не знаете, это такой парусник. Он прекрасен. Он был построен в Соединенных Штатах, я думаю о нем с тех пор, как увидел несколько месяцев назад. Это самое чудесное судно, о каком только можно мечтать, даже если находишься в Швейцарии. И я мечтал о нем. Элоиза наконец сказала "да", как мужчина уступает желанию женщины в покупке мехов или бриллиантов. Она разрешила мне его купить. Сегодня дело сделано. Завтра я отправляюсь в Брисбен, где на якоре стоит скутер.

Ханна взирает на него не без удивления. Как мало она его еще знает. Она всегда видела спокойного и ироничного Лотара. Но когда он заговорил о корабле, его голос изменился, взгляд тоже, в нем появилось нечто детское.

Он улыбается, овладев собой.

– Я вам говорю об этом паруснике не случайно. Элоиза мне открыла необходимый кредит. Я добился того, что владелец снизил ранее оговоренную цену. Предполагаю, что вы не нуждаетесь в моих советах по поводу дела, о котором пишете в письме. Значит, вам нужно другое. Сколько?

– Тысяча пятьсот фунтов, – говорит Ханна.

Дождь усиливается, и его крупные капли стучат по кожаному верху. Ханна следит за взглядом Хатвилла. В нескольких шагах от них за дождевой завесой вырисовывается веранда белого дома. Лотар Хатвилл говорит своим обычным мягким и немного насмешливым голосом.

– Это не мой дом и не дом Элоизы. Он принадлежит одному моему сиднейскому другу, которого я встретил сегодня утром. Он уже предлагал мне пользоваться им. Я всегда отказывался, но сегодня согласился. – Его большие руки приходят в движение, пальцы сжимаются и разжимаются. – Вы совершенно не обязаны туда входить, Ханна. Можете вернуться к себе. Мика вас отвезет. А в понедельник утром он вручит вам полторы тысячи фунтов наличными.

– Мы подпишем контракт.

Он смеется.

– Если хотите.

Ханна закрывает глаза и тут же открывает снова. Злясь на себя за охватившее ее волнение, она тем не менее находит в нем удовольствие, которому не в силах противиться: "Итак, этой ночью, Ханна…"

– Мы заключим договор. Но так, чтобы ваша жена не знала о нашем союзе. – Это говорится уже в доме.

– А что, мы собираемся вступить в союз?

Хатвилл улыбается более насмешливо, чем обычно. Он сидит, Ханна ходит взад-вперед. Дом поразил ее. Весь первый этаж состоит из одной-единственной квадратной комнаты, метров пятнадцать на шестнадцать, с низким потолком, украшенной восемью или десятью тонкими изящными колоннами. Здесь всего два цвета: черный и белый. Черные пол, балки, лестница. Все остальное белое: стены, мебель, колонны, переплеты окон, дверь и даже причудливой формы фонарь в левом углу комнаты.

До сих пор в представлении Ханны роскошь, богатство обстановки и убранства состояли только в изобилии и нагромождении мебели, ковров, драпировок. Царящая же здесь пустота ее ошеломляет и немного беспокоит. Много картин, но они очень странные. Можно подумать, что их автор не умеет рисовать и просто покрывал холст разрозненными цветовыми мазками.

– Импрессионизм, – объясняет Лотар Хатвилл. – Я должен был вас предупредить, что дом принадлежит одному из самых оригинальных художников. Он написал портрет Элоизы, но когда та увидела результат, с нею сделалась истерика и она отказалась платить.

Когда Ханна мало-мальски освоилась, он пригласил ее сесть и предложил вина. Она отказалась. Она никогда не пила вина, а сейчас был неподходящий момент для такого опыта. Она отказалась даже от чая. Он смеется: "Тем лучше. Я все равно не умею его заваривать", – и продолжает сидеть в кресле, положив ладони на колени, а шляпу, трость и перчатки – возле себя. Он не делает ни малейшего шага к сближению, а просто смотрит на нее. Она решается продолжить тему, которая кажется ей безобидной: тему предложенных им денег.

Она пристально смотрит на него, и постепенно ее волнение – волнение девушки, впервые пришедшей на свидание, – проходит.

– Я об этом не думал. Я дам вам взаймы деньги, а вы мне возвратите долг, когда сможете.

– Без контракта?

Насмешливый огонек в глазах становится ярче.

– Я вам полностью доверяю, Ханна.

Он кладет по-мужски ногу на ногу так, чтобы не смять стрелку брюк. Каждый жест грациозен. Лицо еще более загорелое, чем в Гундагае. Серебряные виски. Очень красивые руки. "Он ничего не предпринимает, – думает Ханна с возрастающим смятением. – Он ничего не делает, а только ждет. Его поведение выводит меня из себя. Это – не наивный Тадеуш". Она говорит:

– Вы даже не спросите о моих планах. Вы не хотите знать, для чего мне 1500 фунтов. Все потому, что вы мне доверяете?

– Ну и для чего же?

– Салон красоты, – отвечает она.

– Для женщин?

– Для кенгуру.

– В точку, – говорит он по-французски. – Каков вопрос, таков ответ. И как вы все устроите?

– Я буду выпускать кремы, для начала – один крем. Крем, который бы предупреждал появление морщин или избавлял от них.

– Действие его не вызывает сомнений?

– Черт возьми, я точно не знаю. Так утверждала моя мать. Она снабжала мазями всю Европу. Во всяком случае, все наше местечко. Мать говорила, что ее мазь хороша в холодную погоду, против обморожения. И она была права. Мазью намазывали губы и щеки, и кожа никогда не трескалась. Мазь приятно пахла.

– В Австралии не бывает холодов.

– Но воздух очень пыльный и соленый.

– Ваша матушка здесь?

– Нет, но я знаю ее рецепт. Нужны фрукты, травы и кое-что еще.

Под насмешливым безразличием Лотара скрывается острый пытливый ум.

– Вы собираетесь сами готовить кремы?

– М-м-м…

– Основать фабрику?

М-м-м…

– С 1500 фунтами?

– Мне не нужна большая фабрика.

– А где вы найдете в Австралии польские травы?

– Вы знаете некоего Джеймса Барнаби Соумса?

– Слышал это имя. Немного помешанный ученый. И пожилой.

– Он – ботаник, один из лучших и самых милых в Сиднее и Австралии. Я ему дала список необходимых цветов, фруктов и трав, и он нашел их австралийских родичей. Не всех, но достаточно. Достаточно для того, чтобы я могла начать производство крема по маминому рецепту, который…

Она умолкает. Во взгляде Лотара Хатвилла не осталось ничего от взгляда мужчины, ведущего деловую беседу. Он не слушает ее или почти не слушает. На ней кумачово-черное платье (не то, с тридцатью девятью пуговицами, а другое – с небольшим квадратным вырезом). Она ходит перед ним взад-вперед, скользя по паркету, и говорит, напряженная от ожидания. Лотар Хатвилл неотступно следит за нею глазами. "Нет, Ханна, не беседой с тобой он заворожен. Если что-то подобное и было вначале, то теперь это прошло. За его бесстрастной маской ты прекрасно угадываешь желание. Он хочет твою грудь и твои бедра. Мысленно раздевая тебя, он представляет твое тело целиком и в деталях. Его взгляд вызывает у тебя странное ощущение, новое и сильное. Жар разливается по телу. Жар приятный, и ты готова на все, лишь бы не утратить этого ощущения…" Но все это время она излагает технические детали своего предприятия.

– Я не только изучала ботанику, я советовалась с врачами, читала книги. Я много узнала о коже, ее свойствах, строении, о кожных болезнях и их причинах. Я знаю, что надо делать, чтобы поддержать ее в хорошем состоянии. Врачи – те, с кем я разговаривала, во всяком случае, – не обладают достаточными знаниями в науке, которую они называют дерматологией. Мне следовало бы съездить в Европу, во Францию. Но я и сейчас много знаю. Я также интересовалась волосами, ногтями и зубами. Меня интересовало, почему зубы выпадают или становятся желтыми, как у лошадей. Почему у некоторых людей такой запах изо рта, что мухи от него дохнут. Конечно, я не знаю всего, что необходимо знать. Я стала изучать эти вещи только месяц назад. Я работаю с аптекарем, который обучает меня тому, что может. Но знает он не многое. Я изучаю и банковское дело. Два раза в неделю. Я узнаю, как работает банк, какие услуги оказывает и кому… А на окнах нет штор.

Последние слова она произнесла тем же тоном, что и всю речь, ясно и четко, что указывает: машинка у нее в голове работает уверенно, мысль не утратила логики. И Лотару Хатвиллу требуется секунда или две, чтобы отреагировать. Ханна довольна и горда собой: выбила из колеи столь самоуверенного человека.

– Ну и что? – говорит он.

Она неотрывно смотрит на него. Сердце бьется чаще.

– Я думаю, – спокойно замечает она, – что там, под окнами, толпа ваших друзей по Сиднею. Пришли посмотреть спектакль.

– Я заставил их оплатить места.

– Или хотя бы Мика Гунн.