Текст книги "Ханна"

Автор книги: Поль-Лу Сулицер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Пол Твейтс

«Виттекер, Виттекер и Твейтс» – такая вывеска была на офисе адвокатов, о которых ей говорил Клейтон Пайк – депутат-миллиардер. Он же дал их адрес и порекомендовал к ним обратиться: «Ханна, если вы хотите стать богатой торговкой…»– «Да нет, это совсем не то – я хочу стать богаче вас». – «Да, от скромности вы не умрете. Обратитесь к этим людям. Они могут вам помочь». Она последовала этому совету. Пол Твейтс, третий член адвокатской коллегии, жил в Австралии всего один год. Ему тридцать четыре, и до переезда сюда он работал в Лондоне и Нью-Йорке, сколотил приличное состояние, частью которого ему пришлось пожертвовать, чтобы оплатить свою долю в ассоциации. Такова была информация, полученная ею от Пайка. К этому он добавил, что ей нужно обратиться именно к Твейтсу, а не к кому-нибудь другому, «и он вас вполне устроит».

Пайк и сам не подозревал, насколько он был прав. Ханна была поражена, едва приступила к делу. Пол Твейтс очень внимательно, молча слушал, пока она подробно излагала свои планы. Пол был упитанным, склонным к полноте блондином небольшого роста, с розовой кожей. Взгляд у него был мягким, словно удивленным, но в нем читался изворотливый и педантичный ум. Его явно не устроил ее рассказ о планах на будущее. Пусть она начнет сначала и поведает все о своем маршруте до дверей их офиса.

…А теперь он вдруг говорит, что не возьмет гонорара за консультацию. То есть нужно заплатить чисто символически, всего один шиллинг. Но он хочет взять с нее слово, что отныне она будет пользоваться только его услугами для решения всех вопросов, связанных с работой ее предприятии по всей стране. Он становится ее официальным адвокатом.

– Вы думаете, что у меня получится?

– Об этом я как раз ничего и не знаю. Но мне очень любопытно видеть, как женщина входит в эти джунгли, а из оружия у нее при себе только и есть, что огромные сияющие глаза. Кстати, не хотите ли выйти за меня замуж?

– Нет. – "Похоже, это еще один псих, словно я их коллекционирую", – думает Ханна, а вслух спрашивает – Ну а если у меня ничего не выйдет?

– По крайней мере я смогу наблюдать за тем, как вы начнете, что само по себе необычно. Я буду бесплатно работать для вас шесть месяцев…

– Одиннадцать!

– Но почему же одиннадцать, а не двенадцать?

Она рассказывает об их пари с Клейтоном Пайком, которого он, конечно, знает. Не только потому что Клейтон Пайк один из самых богатых людей Австралии, но еще и потому что в Мельбурне его интересы представляет Генри Мортон Виттекер, старший адвокат их ассоциации.

– Ведь это Пайк направил меня к вам, мистер Твейтс.

– Зовите меня Пол.

– Ну а вы меня – Ханна.

– Ханна, я действительно лучший юрисконсульт этого полушария.

– Вы это говорите со всей скромностью?

– Со всей. Если я вас правильно понял, вы хотите сделать здесь, в Австралии, как можно больше денег и как можно быстрее вернуться в Европу?

– Да, это так.

– Мне и самому здесь до смерти скучно. Так вы уверены, что не хотите выйти за меня замуж?

– Абсолютно.

– Мы вернемся к этому разговору через одиннадцать месяцев, когда вы выиграете у Пайка пари. В конце концов, я предпочел бы жениться на вас, когда вы станете богатой и у вас будет 50 тысяч фунтов. Не смогу же я отказаться от женщины под тем лишь предлогом, что она богата, – даже у моего снобизма есть пределы. Пожалуйста, заплатите мне мой гонорар.

Он дает ей расписку на шиллинг, составляющий весь его гонорар до второго мая 1894 года – точной даты платежа по их пари с Пайком. Вместо стола у него положен на ножки толстый лист стекла, и на нем ничего нет – ни одной бумажки, никакого чернильного прибора, ни одной его личной вещи. Он смотрит на Ханну чистыми глазами пухленького ребенка, а потом делает жест, к которому она впоследствии привыкнет: большой и указательный пальцы его руки двигаются по стеклу, словно ребенок имитирует кого-то идущего.

– Давайте поговорим об этой возможной ассоциации с Форнаками…

– С Фурнаками.

– Вы уверены, что вам удастся их убедить?

– Совершенно.

Он сложил кончики своих коротких розовых пальцев и начал:

– Видите ли, есть много возможностей…

– Итак, идея обмена акциями, сложения ее и Фурнаков капиталов, эта идея принадлежит ему. Конечно, тут есть определенная трудность: семья Фурнаков, живущая на Бурк-стрит, не только не знает о серьезных планах Ханны, касающихся их, но пока ничего и не предприняла для создания акционерного общества. Однако…

– Мне удастся убедить их, – говорит Ханна.

– Ваша самоуверенность сбивает меня с толку.

– Хотите поспорим? Заключим пари на ваши гонорары.

– Да ведь я не Клейтон Пайк. Что будет со мной, если я потеряю этот шиллинг? Вот почему я и не хочу рисковать. Допустим, что вам удалось убедить Фурнаков…

– Для того чтобы осуществить сложение капиталов, Твейтсу пришлось серьезно уговаривать Ханну: она не хотела расставаться ни с чем, что ей уже принадлежало.

Наконец он нашел решающий аргумент, пожалуй, единственный, который помог сломать ее упрямство:

– Ханна, вы ведь не хотите всю жизнь провести в Австралии!

– Конечно нет! Я вам об этом сказала.

– Вам хочется поскорее вернуться в Европу.

– Да, но…

Только потом, смекнув наконец, что он имеет в виду, что он увидел и понял раньше ее, она все-таки принимает решение. Теперь ей все становится ясно: масштабов Австралии для нее явно мало. Заработав здесь достаточно денег, она поедет в Париж, Вену или Лондон и без труда найдет там Тадеуша и Менделя. Почему бы ей не попытаться пойти дальше? Почему бы ей не повторить везде то, что она сделала здесь, на краю света? "Ты можешь стать самой богатой женщиной в мире, во всяком случае самой богатой из тех, кто может сказать, что она сама заработала все свои деньги. Когда рядом будет Тадеуш, все станет еще проще. Он будет писать свои книги, а ты делать деньги, и вас обоих будут все знать…"

– Я думаю, Ханна, что вы пойдете значительно дальше того, о чем сейчас думаете. Почему я хочу связать свою судьбу с вашей? Тот шиллинг, который я на вас поставил, принесет мне столько денег, что я смогу купить на них парочку замков в Кенте. Да потом, ведь это чертовски занимательно – следить за тем, как ваша звезда восходит. Скажите мне наконец "да"! В Австралии всего три-четыре миллиона жителей, и ваши доходы здесь быстро достигнут предела. Те уступки, которые вы сделаете Фурнакам – Боже мой, они-то ведь ещё ничего не знают! – из Франции или из Англии покажутся вам сущей мелочью. Вы должны заключить с ними соглашение только по одной географической зоне – допустим, до Новой Зеландии. Весь остальной мир – ваш…

Она согласилась. Как не сказать "да" человеку, который открывает тебе тебя самое! Он поможет ей создать два ее первых акционерных общества. ("Почему два? Осторожность никогда не мешает. Представьте себе, Ханна, что какой-нибудь из ваших кремов испортил кожу лица одной из дам. На вас подадут в суд, и вы все проиграете. А существование двух акционерных обществ уменьшает этот риск. Вам срочно нужно оформить патенты на ваши кремы. Не только в Австралии, а и во всем мире, и я этим займусь. Не хватало только того, чтобы у вас украли ваши колдовские рецепты".)

Постоянно советуясь с Полом Твейтсом, создавая свои общества и бесконечно хлопоча, чтобы юридически оформить их, чтобы эти предприятия смогли заработать, – вот так она провела четыре дня в Мельбурне в начале июня 1893 года. И только после этого пошла к Жану-Франсуа Фурнаку.

В глазах этого гасконца можно было прочесть сначала попытку очаровать ее, чего и следовало ожидать от продавца магазина дамской одежды, затем – удивление и настороженность расчетливого торговца, которые сменила ярко выраженная заинтересованность, и, наконец, мечтательность: "И вы хотите снять часть моих помещений?"

Хаяна ответила, что они потратят значительно меньше времени, если он прекратит делать вид, будто ничего не понимает. Она уже знает его брата Региса и его свояченицу Анну, уже оценила его жену Мэри-Клер, которая открыла второй магазин на Литл Коллинз-стрит и торгует в нем шикарными безделушками.

– Я у нее приобрела изумительные туфли из белого драгета с пряжками, инкрустированными ирландским камнем. Ваша жена и вы торгуете самыми лучшими товарами в Австралии. Я же представляю вершину богатства и изящество в другой области. Мы созданы для того чтобы договориться и работать вместе.

Она, разумеется, не ждала от него немедленного ответа. Подобные дела так сразу не решают, и ей нужны действительно серьезные, а не легкомысленные партнеры. Он вполне оправданно доверяет своей жене. Ей уже говорили об этом, и она знает, что именно жена занимается финансовой стороной их дела, а он только шьет модели платьев по гравюрам, которые присылают из Парижа. Мимоходом она отмечает, что у него действительно большой талант модельера и вообще во всем, что касается платьев и женской одежды, даже удивительно, откуда у мужчины может быть такой вкус. Она, безусловно, купит у него много платьев, разумеется, если для нее будет сделана скидка. Кстати, не мог бы он пересмотреть цену той кофточки, которую она у него купила? 7 гиней – это, пожалуй, слишком… И если уж они будут работать вместе – он и она, – то самая меньшая скидка, которую он должен бы для нее делать, – это сорок процентов. И…

– Дайте же мне хоть слово сказать!

– Вы его уже сказали. Нет-нет, ничего не говорите. Хотите, я сама скажу? Вы обо мне ничего не знаете, и вам, должно быть, кажется, что я – авантюристка. Возможно, так оно и есть, только я – честная. У меня есть люди, готовые подтвердить это. У меня лучший местный юрисконсульт, он учился в Оксфорде и он почти племянник Виктории, ну той, что с усами и что вечно плюхается, даже не взглянув, есть ли рядом стул, чтобы на него сесть. К тому же это может подтвердить и Клейтон Пайк, самый, может быть, богатый человек в Австралии, он тоже поручится за мою честность, потому что он мой друг и сам в этом заинтересован…

"Это еще не все. Я уже вложила триста фунтов в совместное дело с вашим братом Регисом – это тоже доказательство моей честности и серьезности моих планов. Разумеется, в Сиднее, где меня знают лучше, чем в Мельбурне, все вам скажут, что я уже кое-что сделала. Для вас и вашей жены было бы лучше поехать туда и посмотреть. А ведь это только начало. Через год мои предприятия в Сиднее будут стоить тридцать, а то и пятьдесят тысяч фунтов. Вдобавок у меня уже есть филиал в Брисбене.

– Ну а что до наших общих дел, то нет ничего проще, – продолжает Ханна. – Ваши адвокаты договорятся обо всем с моим, а нам совсем и не нужно влезать в пустые обсуждения. Давайте будем друзьями, во всяком случае я предчувствую, что так оно и будет. Надеюсь, сегодня вечером вы пригласите меня к себе на обед. Я прошла мимо дома на Коллинз-стрит, где у вас восьмикомнатная квартира. Дом мне очень понравился. А почему бы вам не купить всю эту улицу? Ну, скажем, через два или три года, когда мы с вами заработаем достаточно денег благодаря нашему соглашению. Наше соглашение может распространиться от Тасмании до Новой Зеландии. Я имею в виду, что вы будете отовсюду получать заказы на платья, которые будут шить ваши пятнадцать работниц. Интересно, правда? Представьте, что теперь мы вместе постараемся развить вашу сеть магазинов и охватить всю страну от Перта до Окленда. У нас будет монополия на самые шикарные товары. Разве можем мы прогореть? Как бы ни так! Я уже читаю у вас в глазах вопрос: да где же эти кремы и туалетная вода, о которых она говорила? Отвечаю: на станции Флэндер-стрит, здесь, в Мельбурне. Моя помощница Мэгги Мак-Грегор отправила мне тысячу банок с кремом и три тысячи бутылок. Это для начала, в дальнейшем мы увеличим поставки. Ну вот теперь, пожалуй, и все. Вы хотите что-нибудь сказать?"

В его оценивающем, словно раздевающем ее взгляде промелькнула улыбка.

– Больше ничего. Мне кажется, что мы все серьезно рассмотрели. Разве что один вопрос: не могли бы вы сегодня вечером прийти к нам на обед? Моя жена Мэри-Клер будет рада познакомиться с вами.

– Какая прекрасная мысль! – отвечает. Ханна.

После этого с одинаковым рвением с обеих сторон обсуждаются вопросы коммерческого договора. Семейство Фурнаков целой делегацией из двух братьев и их жен на свои деньги отправляется в Сидней. Хотя то, что они там увидели, и успокоило их, все-таки понадобилось еще семнадцать дней, чтобы заключить окончательное соглашение, которое и было подписано и заверено у нотариуса в присутствии Твейтса и адвокатов франко-австралийской компании. В конце концов Ханна уступила Фурнакам 40 процентов от производства своих кремов и туалетной воды по всей Австралии и Новой Зеландии (на остальной территории она остается совершенно свободной) и 40 процентов от ее салонов чая, уже созданных и тех, которые предстоит создать. Эти салоны объединены в отдельное предприятие, отличное от компаний, занимающихся производством кремов, с одной стороны, и компаний по производству туалетной воды. Ну а проблему, которая возникла между двумя братьями из-за того, что Ханна уже обещала кое-что младшему Фурнаку, они решили сами.

В обмен на эти серьезные уступки она потребовала и получила для себя те же 40 процентов от прибыли, приносимой всеми делами Фурнаков, теми, которыми они занимались сейчас, и теми, которыми собирались заняться в любой области деятельности (Регис мечтал открыть ресторан), – шла ли речь о готовом платье или продаже любых товаров в других странах (и в частности, изделий из австралийской шерсти). В соглашении предусматривалось развивать по мере возможности сектор, который Ханна назвала "Туалеты и безделушки". Конечной целью было создать механизм, с помощью которого можно было бы открыть магазины не только во всех городах Австралии и Новой Зеландии, но и во всем мире.

Ханна оказалась в правлении пяти компаний. В трех из них ей принадлежало 60 процентов прибыли (кремы, туалетная вода, салоны чая) и еще в двух – лишь 40 процентов (платья, пальто и другая серьезная женская одежда – одна компания, бижутерия, косынки, шарфы, платки, шляпы, перчатки, интимное белье – другая).

– Ханна, ведь это уже целая империя!

– Во всем этом есть то дополнительное преимущество, что теперь я смогу отсутствовать так часто и так долго, как мне захочется. Что вы думаете о Фурнаках, Пол?

– Они умны, опытны и инициативны. Такие люди годам к пятидесяти будут иметь по миллиону фунтов. За ними нужно следить.

– Не могли бы вы придумать, как это осуществлять даже в наше отсутствие?

– Братья Виттекер будут знать обо всех их счетах за каждый день.

– Где мне расписаться?

* * *

Идея создания целой сети абсолютно одинаковых магазинов принадлежала Ханне. В то время такого еще не было. Она всегда настаивала на одновременном присутствии везде, где это могло принести доход, филиала одного из обществ. Исходила из того, что салон чая подскажет ее клиентам обратиться в косметический кабинет, где им подадут идею пойти в магазин модной одежды… Получалось что-то вроде сообщающихся сосудов на уровне коммерческих предприятий.

Она отстояла (без особого труда) и другую свою точку зрения: все салоны красоты и салоны чая должны быть одинаковыми – от пирожных, продающихся там, и одежды обслуживающего персонала до мельчайших деталей, которые, собственно, и создают неповторимую атмосферу. Скажем, клиентка из Мельбурна, приехав в Сидней, Брисбен, Вашингтон или Окленд (а позднее по всей Европе и Америке), должна почувствовать себя как дома, в знакомом храме или специально для нее созданном убежище. В газете "Бюллетень Сиднея" она прочла, что американец по фамилии Грей два года тому назад, в 1891 году, создал телефонный аппарат: опускаешь в него монету и звонишь. Она сразу же приобрела такой для своего салона красоты, а потом и для всех остальных тоже. Таким образом, ее салоны оказались связанными один с другим, причем ей не пришлось платить за связь. Думала и о создании собственной телефонной сети, хотя бы для того чтобы все время знать положение дел на местах, определить, когда и куда идут ее клиенты и таким образом быть в курсе того, как часто они ее посещают.

"Однако прежде всего мне нужно было знать, что я действительно помогаю всем женщинам стать красивее, вместо того чтобы мазать их лица чем придется".

Увы, в то время до этого было еще далеко.

Пол гребет, ведя лодку по реке Яра-Яра в Мельбурне. По этому случаю жесткий воротник его рубашки перетянут полосатым галстуком цвета английского колледжа, который он окончил. Ханна сидит напротив. На ней одно из ее белых платьев, голову прикрывают и капор, и зонтик. На ее милой треугольной мордашке видны одни огромные серые глаза и маленькие точечки веснушек, а игра света и тени придает ее лицу сходство с дамами с картин Эдуарда Мане… (Я всегда был влюблен в вас, Ханна. Это длится вот уже сорок лет, с того самого момента, когда вы вошли в мой кабинет в конторе Виттекеров и стали излагать, когда, как и почему вы обязательно должны сделать себе состояние. Но я особенно был влюблен в вас в тот день, может быть, вы помните, когда я предложил вам прокатиться на лодке по Яра-Яра… В то время вы меня уже звали Полли…)

– Полли, – сказала она, покручивая зонтик пальцами, – вы еще больший сумасброд, чем я.

– Ну, на такое, дорогая моя, я и претендовать не смею. Просто я верю в вас больше, чем вы сами. Расскажите-ка мне об этом оригинальном гиганте Менделе Визокере…

До того как она подписала свои контракты с семьей Фурнаков, Пол попытался объяснить, что ей необходимо взять ссуду в банке. Она ему ответила категорическим "нет" по-русски и на всех языках, какие только знала.

– Я не хочу брать взаймы, Полли, я страшно этого боюсь. Мне достаточно, что я сделала это один-единственный раз. (Она ничего не говорила ему о Лотаре Хатвилле.)

– Сколько у вас есть в наличии? Три тысячи, да, три тысячи с хвостиком, учитывая июньские поступления. Этого может и не хватить. Фурнаки захотят, чтобы вы вложили больше.

– Тем хуже.

– Знаете ли вы, что такое кредитная линия?

– Размер в талии, который уменьшается или увеличивается в зависимости от темперамента.

– Очень смешно! Однако банкиры не разделяют этой мысли. Я объясню вам, что они называют этим термином, хотя чувствую, что это неосторожно с моей стороны. С вашей головой вы скоро будете знать больше, чем я. В этом случае мои услуги вам не понадобятся и вы выставите меня вон.

– Бедный, бедный Полли.

– Ханна, иногда, когда я смотрю вам в глаза, мне кажется, что я вижу, как в них движутся косточки китайских счетов. Вы когда-нибудь видели, как китайцы считают? Шлеп, шлеп – очень быстро и всегда в свою пользу. Это свойственно и вам.

– Так я, по-вашему, сейчас пытаюсь вас обсчитать?

– Не стройте мне глазки, а то мы потонем. В Европе и в Америке я видел удивительные вещи… В Париже, например, немой Рейно показывал пантомиму света и тени. Ее действующие лица двигаются, они почти живые и не похожи на фотографии, какие можно видеть у Ньепса или Исмана. А в Америке некий Эдисон создал аппарат и назвал кинематографом… Да-да, изображение там движется, и можно было бы видеть, как вы крутите ваш зонтик или как вы улыбаетесь, если бы они засняли вас. Ваши глаза, Ханна, похожи на волшебный фонарь. Боже милостивый, мне кажется, то, что я только что сказал, – дьявольски поэтично! Сколько времени я не спрашивал, хотите ли вы выйти за меня замуж?

– Около двух дней.

– По-прежнему нет?

– По-прежнему.

– Ханна, кредитная линия – это предел, который банкир устанавливает для избранного клиента, потолок, который этот клиент не в состоянии немедленно оплатить, и определяется он степенью доверия к клиенту, оценкой его недвижимости, дружбой клиента с банкиром, его светскими связями или совместной игрой в гольф. В Объединенном банке Австралии работает длинный косой парень, с которым я учился в колледже. Хотя он и банкир, но совсем неглуп. Я даже боюсь, что мы с ним какие-нибудь дальние родственники. Его фамилия Агванто. Для вас я, пожалуй, смогу уговорить его ссудить тысяч двадцать пять – тридцать.

– Нет!

– Но вам почти не придется платить процентов.

– Все равно – нет.

– Ну а как мне убедить семью Фурнаков вкладывать в дело больше, чем вы?

– Я буду платить им ежемесячно по мере поступления денег и только теми деньгами, которые у меня будут в наличии.

– Они будут не очень этим довольны.

– Мне наплевать!

– Ну и словечки у вас! Я попробую убедить их.

– Твейтс, вам пора браться за весла.

– Есть, шеф…

* * *

Косметический салон (название, довольно далекое от сути, ведь там вовсе не собираются лечить, а лишь дадут кое-какие советы, то есть это не более чем магазин) был открыт на Бурк-стрит, на берегу реки, неподалеку от дома, где заседала городская администрация. Свой первый салон чая, в отличие от Сиднея, Ханна открыла в другом месте, ближе к центру города, чтобы больше не смешивать кондитерские изделия, кремы и туалетную воду. Он, этот салон, имел террасу на манер варшавских садов Сакса и утопал в цветах.

Оба салона в мгновение ока стали местами массового паломничества. Это и не удивительно, ибо Ханна виртуозно повторила свой трюк со шкатулками. Роберт и Дина Уоттс привезли с собой сто двадцать шкатулок, из которых девяносто были немедленно распроданы. К тому же теперь у нее была солидная поддержка. Клейтон Пайк прибыл из Брисбена специальным поездом в сопровождении жены, дочерей, невесток и друзей из Квинсленда. Он организовал несколько приемов, которые давали в честь Ханны (правда, она по-прежнему отказывалась на них танцевать). Это была прекрасная реклама. Кроме того, Фурнаки-старшие сами обладали довольно значительной клиентурой в самом Мельбурне и в провинции Виктория. Они пригласили на открытие больше двухсот человек. Наконец, Полли, порывшись в своих многочисленных кузенах, вытащил откуда-то адъютанта губернатора – "он у нас самый глупый в семье, и мы решили сделать из него военного". Салоны открывали в конце июня – начале июля. Это может быть, и не столь уж благоприятное время, но Ханна не хотела ждать. Что сделано – то сделано. Она, как обычно, все считала и пересчитывала: самое меньшее, на что она могла рассчитывать после объединения с Фурнаками, – это около трех тысяч фунтов в месяц сразу же с первых недель работы. Полли, который был настроен более оптимистично, говорил о четырех тысячах.

– А может, и больше, начиная с сентября – ноября. Вы и сами, Ханна, представить себе не могли, насколько нужно и важно организованное вами дело. Через год вы начнете платить мне гонорары, и мне не придется выпрашивать деньги у моей тещи Лицинды. Бедняжка, каково ей будет без меня! Да нет, того шиллинга пока хватит, уверяю вас. Я с удовольствием смотрю, как вы ворвались в эти джунгли и – пока – продвигаетесь без всякого сопротивления. Этого мне вполне достаточно. Во Франции, Ханна, рассказывают историю об одном из моих соотечественников, который изо дня в день следовал за цирком в надежде однажды увидеть, как тигр съест дрессировщика…

– Я похожа на дрессировщика, Полли?

– Да, на дрессировщика, ростом от горшка два вершка, обернутого в кружево. И еще я надеюсь, что женюсь на вас, хотя и не очень в это верю.

Она предложила Клейтону Пайку отменить их пари: у нее было слишком много шансов выиграть.

– К тому же я уверена, что, даже выиграв, вы все равно не взяли бы моих денег…

Он зашелся в приступе смеха.

– Ну уж нет, моя милая полячечка! Спор есть спор, и я буду вас преследовать аж до островов, населенных папуасами, чтобы получить мои деньги.

– Так я вам и поверила. Во всяком случае, вы сами финтите в этой игре и помогаете мне одержать верх. Разве так играют? – И она добавила – Вы никогда бы так не поступили, если бы я была мужчиной.

Он оглушительно расхохотался: а ведь и правда, она женщина, он тоже это заметил, и если бы ему было лет на сорок меньше…

– …мне пришлось бы заняться вашими пеленками… К тому же я люблю у мужчин и у сыров одно и то же – они должны быть хорошо сделаны.

Она поцеловала его в обе щеки и подумала: "Он, безусловно, обожает меня, и это очень хорошо и весьма полезно. Я тоже люблю его, как балованная внучка – деда… Кстати, ты могла бы поцеловать его и в губы, он долго бы об этом помнил".

Единственное, что обеспокоило ее в первое время пребывания в Мельбурне, довольно быстро отпало: Хатвиллы действительно уехали в Европу и не скоро собирались возвращаться. "Это просто прекрасно!" Они катались с Полли на лодке, ее приглашали на все вечера, на которых уже не принуждали танцевать, бывала она и в лучших ресторанах города. Как хорошо иметь успех, особенно когда ты не очень красива… (Она все меньше и меньше времени проводит перед зеркалом: только чтобы поправить шляпу или прическу. Все остальные надежды уже отброшены – совенок превращается в сову.)

25 июля она получила письмо и заплакала так, как никогда в жизни еще не плакала.

Коллин умерла.