Текст книги "Фрактальные узоры"

Автор книги: Пол Ди Филиппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Однажды Синтия попросила отвезти ее в больницу навестить сестру, которая недавно родила.

Я стоял за широким стеклом, отгораживающим палату для новорожденных, и не верил своим глазам. Там было без числа младенцев, орущих или спящих, и у каждого из головы тянулся такой же точно сияющий золотом столб, как у монаха. У тех, что постарше, уже наметились отростки любви к родителям, но божественный стебель, ведущий в неведомые высоты, был абсолютно у всех.

После визита в больницу я стал особо внимательно приглядываться к детям. Лет до трех врожденный дар, как правило, сохранялся в целости, но потом начинал истончаться, тускнеть и бледнеть с тем, чтобы к десяти годам исчезнуть совсем. Во всем Нью-Йорке не было ни одного взрослого, который сумел бы сохранить его. Включая, само собой, и меня. Может быть, искать следовало где-нибудь в другом месте…

Я не раз имел возможность выдернуть золотой стебель из детской головки и попробовать, что за начинка там внутри, но ни разу не осмелился это сделать. Наверное, боялся осознать, насколько пуста и бессмысленна моя жизнь.

Прошло около месяца, и беззаботное существование начало мне понемногу надоедать. Как-то раз качу я себе один по Первой авеню и вдруг вижу впереди целое скопище шикарных лимузинов, вокруг которых, как овчарки, снуют полицейские машины. Притормаживаю, высовываюсь из окошка и вежливо спрашиваю фараона, что бы это значило.

– Президент здесь, – отвечает он. – Выступает в ООН насчет войны.

– Войны? Да ведь она давным-давно закончилась.

– Это уже новая.

– Ах вот оно что… И с кем же теперь?

– Да вы что, телевизор не смотрите? – удивляется патрульный. – С Северным Арабиранистаном, с кем же еще! Их президент тоже приехал, боимся вот, как бы не линчевали.

Не уверен, что вполне разобрал название страны, я вообще не особо слежу за политикой, но дела скверные, что уж тут говорить. Хуже, чем когда Джеймса Брауна в тюрьму упекли.

А как же мой великий план осчастливить человечество? Вот он, шанс!

Решительно вылезаю из машины и отдаю ключи полицейскому.

– Припаркуй ее где-нибудь, будь другом!

Он было открывает рот, чтобы рявкнуть что-то на своем фараоньем наречии, но я ловко переключаю на себя его чувство субординации и иду к подъезду.

Здание ООН кишит охраной. Осмотревшись и определив, кто тут заправляет, пробираюсь к нему. Дело на этот раз особой важности, и миндальничать некогда, поэтому субординацией не ограничиваюсь и добавляю к ней любовь к жене, сыну, собаке и, судя по ощущениям, новой газонокосилке – чего еще ждать от этих тупиц-федералов.

– Не могли бы вы меня проводить? – спрашиваю.

– Конечно, сэр! Сюда, пожалуйста.

Продолжая отдавать приказы по рации, агент прокладывает путь по переполненным коридорам, и вскоре мы оказываемся в зале Генеральной Ассамблеи. Проблема в том, чтобы подойти достаточно близко к президенту. Мой прикид уж точно тут не поможет: на мне гавайская рубашка, зеленые пижамные штаны, которые один приятель стащил из психушки, а на ногах сандалии.

Думай, Зильджиан, думай!

– Вы одолжите мне свой костюм? – спрашиваю агента.

– Пожалуйста, сэр!

Приняв более-менее пристойный вид и сжимая в руке клочок бумаги со списком покупок, типа это какой-то секретный меморандум, поднимаюсь к подиуму. Все большие шишки уже на своих местах, генсек что-то вещает с трибуны, телекамеры включены. С детства мечтал попасть в телевизор, хоть и не в таком виде. Пробираюсь бочком между рядами… Вот они, голубчики! У нашего на придурковато-пуританской физиономии написано благородное негодование, его заклятый враг самодовольно ухмыляется, словно наркодилер, который вовремя успел выкинуть из окна машины пакет с травкой.

На меня никто не обращает внимания.

Пока.

Головы двух президентов соединяет толстенный чешуйчатый побег зловеще-оранжевого цвета. Никогда не видел такой мерзости. Да уж, похоже, нам и в самом деле грозит война.

До политических маньяков уже рукой подать, и тут на меня наконец начинают оборачиваться, причем не слишком доброжелательно. Однако, прежде чем охрана успевает что-либо сообразить, я начинаю действовать. Хватаюсь за щупальце ненависти обеими руками и дергаю изо всех сил, пытаясь вытащить его сразу из двух голов. Держится оно поразительно крепко – со стороны, наверное, похоже, будто я пытаюсь выжать штангу для олимпийского рекорда. Наконец концы поддаются – оба лидера дергаются своих креслах, точно акулы, пронзенные острогой.

Не в силах удержаться, я наклоняюсь к ним и горячо шепчу:

– Представьте, что больше нет ни государств, ни границ. Попробуйте, у вас получится! Вы ведь на самом деле не хотите воевать…

Одновременно выдергиваю у нашего президента его патриотизм и втыкаю в голову арабиранистанцу. Потом проделываю обратную операцию.

Все эти загадочные вудуистские пассы над головами обожаемых лидеров истощают терпение охраны, и гориллы наваливаются на меня всей кучей, как на футбольный мяч в игре на суперкубок. Ленноновские очки слетают с носа и кувыркаются в воздухе, потом слышится зловещий треск… Впрочем, я могу и ошибаться, трудно что-то расслышать сквозь такое количество пыхтящих тел.

Я падаю куда-то в темноту. Рядом появляется Люси, как всегда, обнаженная и увенчанная алмазным сиянием.

– Ты молодец, Зильджиан. Приходи к нам, когда захочешь.

Ее очертания начинают медленно расплываться.

– Погоди, – кричу я. – Как мне вернуться туда, где я был раньше?..

Нет ответа.

За решеткой пришлось провести всего полгода – штаны из психушки помогли адвокату доказать мою невменяемость. Ну и ладно. Хоть никто на свете и не подозревает, что я на самом деле сделал, зато простой народ считает меня героем. Вдобавок, к моему великому изумлению, Синтия аккуратно навещала меня три раза в неделю – потеря очков, оказывается, ничего не меняет. Но самое главное то, что наш президент и тот северный арабиранистанец после сенсационного примирения на глазах всего мира стали закадычными друзьями и даже сфотографировались в обнимку на площадке мини-гольфа в Диснейленде.

Вышел я, значит, из тюрьмы и прогуливаюсь как-то опять по Бродвею. Глядь – а навстречу тот же монах-коробейник. Подхожу к нему, а он расплывается в улыбке до ушей и показывает мне на голову:

– Какой лотос расцвел, а?

– Ну, – хмыкаю я, не показывая, что доволен, – что новенького?

Монах вытягивает из кучи очки. Оправа старинного вида, неуклюжая, из толстого пластика. Что-то знакомое…

– Имя Пегги Сью вам что-нибудь говорит?

Говорила мне мама, не ходи

– Что же ты не веселишься, Лорен?

Я медленно поднял голову. Казалось, она принадлежала не мне, а какому-то садомазохисту, который набил ее песком, использовал язык вместо дверного коврика, глаза – вместо ванночек для реактивов, и вдобавок выставил все это под холодный осенний дождь.

Хозяйка дома возвышалась надо мной с бокалом в руке. Невероятное количество коктейлей, проглоченных за вечер, нисколько не повредили ее неистребимому оптимизму.

– А с чего мне веселиться, Мэри Энн? У меня что, такой радостный вид?

Я сидел на полу в углу гостиной, обняв руками колени, в засаленном костюме, который надел неделю назад и с тех пор не снимал. Моя растрепанная шевелюра напоминала копну сена, накиданную самым неумелым представителем семейства Сноупсов. Щетина на подбородке склеилась от засохшей горчицы, выдавая стойкую приверженность к диете из уличных хот-догов.

Все вокруг кипело и шипело, мелькало и сверкало, грохотало и гоготало, хихикало и пиликало, кружилось и крушилось… короче, дым стоял коромыслом.

А во мне – ни искорки.

Мэри Энн попыталась сфокусировать на мне свои блестящие глазки-бусинки и ценой долгих усилий в этом преуспела.

– М-да, пожалуй, вид у тебя и в самом деле мог быть и повеселее… да и почище.

Из дальней комнаты донесся звон разбитого стекла, сопровождаемый визгом, радостными выкриками и треском рвущихся занавесок.

– Знаешь, Мэри Энн, – вздохнул я, – пошла бы ты лучше присмотрела за другими гостями, пока они всю твою милую квартирку не разнесли.

Кажется, это о каком-то из придурковатых английских монархов говорили: «Будьте осторожны, когда подаете королю идею – выбить ее у него из головы будет потом почти невозможно». Мэри Энн отличалась не меньшей твердолобостью, в особенности после хорошей дозы спиртного, и теперь я оказался единственным объектом ее забот.

– Да нет, ничего страшного, – беззаботно отмахнулась она, – у меня на этот вечер специальная праздничная страховка. В конце концов, не каждый день удается встретить новое тысячелетие!

– Удивительно верно подмечено, – буркнул я.

– Мне наплевать, пусть делают что хотят, лишь бы веселились. А вот ты меня беспокоишь – ты веселиться явно не хочешь.

Веселье… Что это вообще за штука такая? Мое сознание отвергало само существование подобного понятия. Кому вообще такое может в голову прийти? Мне хотелось только одного – чтобы меня до полуночи оставили в покое. Я посмотрел в глаза Мэри Энн и попытался донести до нее эту мысль:

– Хочешь знать, зачем я сегодня сюда пришел?

– Как зачем? – удивилась она. – Чтобы повеселиться с друзьями, пообщаться… зачем же еще?

– Ничего подобного. Раньше, возможно, так оно и было, но не сейчас. Я пришел к тебе, Мэри Энн, только потому, что ты живешь на сорок девятом этаже.

На лице хозяйки мгновенно возникло выражение крайнего замешательства, словно она была одной из тех кукол с кнопкой на спине, у которых можно менять черты лица.

– Отсюда и в самом деле прекрасный вид на город, Лорен, но ты его уже сто раз видел…

– Сегодня, Мэри Энн, я намерен познакомиться с ним, так сказать, более интимно. Ровно в полночь, когда все остальные станут отмечать славный момент наступления нового столетия, я раздвину стеклянные двери – если, конечно, никто из твоих сверхобщительных гостей раньше их не разобьет и достаточно будет перешагнуть через раму с осколками, – выйду на тот пятачок голого бетона, который ты гордо именуешь «патио», встану на перила и исчезну в пространстве, покончив тем самым со всеми своими бедами и страданиями.

Кнопка на спине вновь сработала, преобразив лицо хозяйки в маску ужаса, смешанного с отвращением.

– Да ты хоть представляешь, Лорен, как ты испортишь всем праздник?!

– Мне и самому это вряд ли доставит удовольствие, Мэри Энн, но других вариантов, похоже, не просматривается.

Покачнувшись, она присела рядом на корточки, плеснув коктейлем мне на брюки. Ну и черт с ними.

– Лорен, не темни, излей душу старушке Энни! Что у тебя стряслось?

– Да я и не темню. Ровно неделю назад моя жизнь развалилась на куски, как однодолларовые часики. В течение одного часа я потерял работу, и меня бросила Дженни.

– То-то я удивилась, что ты без нее… А почему?

– Сам толком не знаю. Пришел домой, а там записка, что они с каким-то Рейнальдо улетают в Лос-Анджелес.

– A-а… понятно.

– Ты что, о нем знала?

– Она божилась, что это минутное увлечение…

Я уронил голову на руки и некоторое время с недоумением слушал чьи-то стоны, пока не понял, что они мои собственные.

Мэри Энн погладила меня по плечу.

– Ну, ну, Лорен… Забудь ее, она тебя не стоила.

– Но я люблю ее, черт побери!

– Ничего, найдешь другую, я в этом нисколько не сомневаюсь! Приведи себя только в порядок. Кто знает, может быть, твоя новая любовь как раз сегодня здесь! А работу ты уж точно найдешь…

Мой саркастический смех, должно быть, прозвучал как-то особенно громко и зловеще, судя по испуганным лицам обернувшихся гостей. Даже Мэри Энн вздрогнула и отшатнулась, а она-то представляла, каково мне.

– Только не говори, что… – начала она.

Я знал, что ору на весь дом, но ничего не мог с собой поделать.

– Вот именно! Меня заменили экспертной системой! Всю работу теперь делает компьютерная программа за тысячу долларов! Шесть лет высшего образования коту под хвост! Куда мне теперь – в лагерь переподготовки?

– Я слышала, там отлично кормят… – вяло возразила Мэри Энн.

Я с трудом поднялся на ноги – семь ночей под открытым небом на скамейках и решетках вентиляции давали о себе знать.

– Мне плевать, чем они там кормят, хоть фаршированными фазанами! Пусть засунут их себе в задницу! Я не хочу жить! Все слышали? Сейчас будет большой прыжок! Билеты бесплатно!

– Лорен, прошу тебя! Не надо омрачать людям веселье, ведь новое тысячелетие… – пролепетала Мэри Энн.

Я подавленно опустил голову, чувствуя себя – нет, не как мешок с дерьмом, это излишне оптимистическое определение, скорее как мешок из-под дерьма.

– Ладно, будь по-твоему. Обещаю вести себя примерно… но только пока не пробьют часы! Потом закувыркаюсь, как подстреленный голубь.

– Вот и прекрасно, Лорен! – просияла Мэри Энн. Ее кретиническая жизнерадостность снова взяла верх. – Я уверена, что ты еще успеешь передумать. Так, подумаем… Прежде всего тебе надо выпить, потом познакомиться с кем-нибудь поинтересней. С кем бы ты хотел?

– Ни с кем.

Ну не будь таким букой! А я знаю! Сэм привел тут одного оригинала, заявляет, что он греческий бог или что-то в этом роде! Только представь себе! С ним ты сразу забудешь о своих пустяковых неурядицах.

– Не Харон, случайно? Вот с ним бы я не отказался побеседовать.

– Шарон? Да нет, я же говорю, он мужчина. Давай, пошли!

Я неохотно поплелся следом. Все равно час надо как-то убить.

Веселье вокруг нас набирало темп, словно пианино, сброшенное с крыши небоскреба, обещая столь же громозвучный заключительный аккорд.

Компания из пятерых человек заняла центр гостиной для игры в «бутылочку» на раздевание, используя, кажется, пузырек с детским маслом. Зрители расположились в три ряда на диване, явно игнорируя тот факт, что одна из подушек дымится. В углу напротив меня виднелось скопление лежащих тел вокруг чего-то булькающего вроде кальяна. Еще одна толпа собралась у широкого настенного телеэкрана – тот, кто не успевал прокричать «Еще тысяча девятьсот девяносто девятый!» в ответ на очередное «в новом тысячелетии» из уст престарелого Дика Кларка, должен был глотнуть из литровой бутыли мятного ликера. Какой-то непонятный младенец в пеленках новогодней расцветки малевал что-то на стене мелом. Приглядевшись, я понял, что это карлик, и рисует он вполне профессионально, в изысканно-непристойной манере. В соседней комнате грохотала музыка, заглушая звуки фонтанирующей рвоты, пол дрожал от топота танцующих. Казалось, трясется весь дом, однако ничто не в силах было прервать сон женщины, похожей на мышь, которая каким-то образом сумела уместиться наверху узкой книжной полки в полутора метрах над полом.

Никогда не понимал, какой смысл в этих вечеринках. Там вечно или жара, или холод, мертвая тишина или уши ломит от грохота, жуткая толпа или не с кем словом перемолвиться, нечего выпить или повальная пьянка – в общем, одни крайности. Не помню ни разу, чтобы в гостях я чувствовал себя хотя бы просто хорошо. Наверное, так и не бывает, во всяком случае, новогоднее сборище у Мэри Энн уж точно таким не было.

– Ты только представь себе, – весело щебетала она, помогая мне переступить через бездыханное тело, закутанное, словно элегантная мумия, в сорванную штору – видимо, ту самую, – сейчас по всему миру, наверное, проходят миллионы таких же точно вечеринок!

– Боже мой, какой ужас.

– Эх ты… Да где же, черт возьми, этот грек?

Мы вошли в кухню, чудом сохранив головы – массивная расписная тарелка, просвистев в воздухе, вдребезги разбилась о стену возле самой двери.

– Ах ты, сука!

– Ублюдок!

– Мелисса! Жюль! – поспешила вмешаться хозяйка. – Что вы творите! Это же праздничный сервиз!

– Извини, Мэри Энн, но он заслужил! Я поймала его в ванной с этой шлюхой Уной!

– Говорю же тебе, я просто помогал ей застегнуть платье!

– А как, интересно, оно вообще оказалось расстегнутым?

– Ну, ну, – заворковала Мэри Энн. – Немедленно поцелуйтесь и помиритесь! Неужели вам приятно начинать новое тысячелетие с глупой размолвки?

Решив, что сделала для примирения все возможное, она торжествующе схватила с окна бутыль «смирновки» и от души плеснула в грязный стакан с пятнами губной помады, не забыв добавить и в свой.

– Вот, это тебе! А теперь, если только я найду… Ой, да вот же он!

Она схватила меня за рукав и подтащила к фигуре, восседавшей в одиночестве на кухонном столе.

Если соединить Кита Ричардса на пике героиновой зависимости с Чарльзом Буковски после шестимесячного запоя, а потом добавить немного от тела Майлса Дэвиса перед самой смертью, получится примерно то, что я перед собой увидел. На нем были сандалии и что-то длинное из голубого атласа наподобие ночной рубашки, а в руке виноградная гроздь, от которой он с высокомерным видом откусывал по ягодке. «Распущенность» – пожалуй, самый сдержанный термин, словарную статью о котором он мог бы проиллюстрировать.

– О, привет! – расплылась в улыбке Мэри Энн. – Хочу вас кое с кем познакомить. Вот, это Лорен! А это… о, извините, я запамятовала, как ваше имя.

– Бахус, – проронил он снисходительно, с ленивой размеренностью пережевывая виноградину.

Я почти ощутил ветерок, который подняло это славное имя, промчавшись мимо ушей Мэри Энн.

– Ну что ж, мистер Бэкус, желаю вам с Лореном приятной беседы, а я пойду пообщаюсь с народом.

Она вышла. Вокруг нас с Бахусом сомкнулась странная тишина, оставив мир где-то в стороне. Я искал, что сказать, пытался придумать повод. Навыки общения – стойкая вещь. В конечном счете решил слегка съязвить:

– Ты что-то похудел, друг! Прямо не узнать. И без венка на голове. Что, забыл заскочить в цветочную лавку? Погоди, не отвечай, я и так догадаюсь… Общество анонимных алкоголиков плюс тренажерный зал – так?

Проглотив остатки водки, я с усмешкой уставился на него, ожидая реакции.

Бахус перестал жевать. В его взгляде не было ни враждебности, ни дружелюбия. Насладившись виноградиной до последнего атома, он заговорил:

– Издеваешься? Диснеевец хренов.

Я не сразу сообразил. Потом прыснул со смеху.

– Во-во, – продолжал он. – Клянусь Герой, я их чуть было в суд не поволок, когда вышел тот говенный мультик. Полным придурком меня выставили! Пентюх с ослиными ушами, да еще молнии боится! Это я-то, которому Зевс роднее, чем тебе утроба твоей мамаши! Потом, правда, передумал, баблом взял, до сих пор мне тридцать процентов отдают с каждой кассеты.

– Круто, – протянул я. Оторвал виноградину, подбросил на руке и запустил в угол. – Значит, теперь тоже в деле…

Водка на пустой желудок ударила в голову. Мне вдруг стало отчаянно весело. Оно даже и к лучшему, легче будет сделать то, что решил. Я потянулся к бутылке, намереваясь продолжить, но Бахус остановил меня:

– Погоди, дай мне.

Я недоуменно подставил бокал, и он поднял над ним руку. Прямо из ладони хлынула рубиновая струя, как будто из ран Христовых.

– Шланг в рукаве, – хмыкнул я, стараясь не выказывать удивления.

– Можно и так сказать, – пожал плечами Бахус.

Я осторожно пригубил напиток.

Прохладный бриз на зеленом склоне холма, брызги морской пены, жаркое солнце и прохладный ручеек в тени дубовой рощи. Вот это вино!

Голова закружилась, легкая, как облачко у Водсворта. Голос моего собеседника доносился словно из другой звездной системы.

– Вечеринки, пиры, карнавалы, оргии, сатурналии… можешь звать как угодно, Плутон их забери! Ну, или если уж дуть в мою дуду, то вакханалии. Так или иначе, суть одна, и законы одни и те же. Я бы мог вот такую книжищу о них написать! А о таких, как ты, – отдельную главу…

Я отхлебнул еще божественного вина.

– А что во мне такого особенного?

– Ты ложка дегтя, – фыркнул он. – Самоубийца. Пугало, урод.

Я зябко передернул плечами.

– Ну, так и что? Отговаривать собрался, да? И не…

Бахус примирительно поднял ладони. Ни шлангов, ни отверстий я там, к своему удивлению, не заметил.

– Да нет, просто мое мнение… Так сказать, взгляд с Олимпа.

Мне вдруг стало не до разговоров. Жизнь кончена. Уже без четверти, скорее бы.

– Ну и сидел бы там, – процедил я, поворачиваясь к двери. – Что тебе здесь понадобилось? Больше пойти некуда?

– Я и так везде, – рассмеялся Бахус.

Я обернулся.

– Как это?

Заговорщически подавшись вперед, странный гость пояснил:

– Все вечеринки, которые были, есть и будут, связаны между собой. Также, как все войны или совокупления, если верить Марсу и Венере. Надо только знать, как попасть с одной на другую.

– И как же?

– Я-то сам просто иду на зов и могу быть сразу везде. Как любой из богов. Я изначальный дух вечеринки, вечный и вездесущий, всепроницающий волновой фронт, принимающий материальную форму, как только складываются благоприятные условия. Ты – совсем другое дело, тебе без реквизитов не обойтись.

– Каких реквизитов? – вытаращил я глаза.

Бахус задрал рукав своего балахона. Вены у него на руке оказались не голубые, а пурпурные, винного цвета. И опять – никаких шлангов. Он поднял руку ладонью кверху жестом фокусника. Я не отводил глаз.

Рука еле заметно вздрогнула, и на ней появился предмет. На вид – обычный карнавальный рожок из бумаги и пластика, украшенный яркими вымпелами.

– Дунешь в него разок – и окажешься в другом месте. Выбор случайный в пределах дискретной матрицы вечеринок.

– Случайный? – удивился я.

Бахус пожал плечами.

– Закон природы. Один пьяный тип по фамилии Гейзенберг пытался мне как-то растолковать, но я так и не врубился. Хаос, вероятность, стохастика – почище сократовщины. Ах да, совсем забыл. Когда там окажешься, не вздумай выйти за психофизические границы праздника, типа на какие-нибудь похороны или День перемирия.

– Почему?

– За пределами вечеринки ты будешь в чужом пространстве-времени, и вся твоя масса тут же перейдете энергию. Представляешь? Хиросима по сравнению с этим покажется детской хлопушкой.

– Ну нет! – отстранился я. – Такого мне не надо, обойдусь как-нибудь.

– Возьми, мало ли что… – Он сунул мне рожок в карман пиджака.

– Ты говорил про реквизиты во множественном числе, – заметил я, сам удивившись своим словам.

Довольно ухмыльнувшись, Бахус произвел на свет новую игрушку – разрисованный в горошек остроконечный бумажный колпак. Не давая опомниться, нахлобучил его мне на голову и закрепил резинкой, больно щелкнув по подбородку.

– Сможешь теперь говорить на любом языке. И еще одно… – На ладони появился пакетик конфетти. – Бросишь на кого-нибудь щепотку, и он будет перемещаться вместе с тобой. – Пакетик отправился в другой карман. – Ну все, вали отсюда, уже почти полночь!

С этими словами он ловко развернул меня лицом к двери и пнул в зад. Я упал на колени, а когда вскочил, странный бог уже исчез, словно его никогда и не было.

Однако у меня на голове по-прежнему красовался карнавальный колпак. Содержимое карманов также оказалось на месте.

Черт бы побрал его дурацкие фокусы! Что за чушь! Меня ждут более важные дела.

Я снова прошел через гостиную, направляясь к балконной двери. Никто из перепившихся гостей, валяющихся на полу или занятых болтовней, не обратил на меня внимания. Сама Мэри Энн куда-то отлучилась.

Как и следовало ожидать, в промерзшем темном «патио» было пусто.

Я закрыл стеклянную дверь, отрезав себя от тепла и людского шума. Вскарабкался на узенькие перила. Холодный металл обжигал руки.

Далеко внизу расстилался искрящийся разноцветными огнями город, похожий на праздничную витрину у Тиффани. Резкий ветер раздувал полы пиджака, забирался в рукава, тянул за собой. Глаза начали слезиться от мороза.

Уже наклонившись вперед, я вдруг заколебался. Неужели нет другого выхода?

Тут кто-то сильно толкнул меня в спину…

– Счастливого пути! – донесся сверху насмешливый голос Бахуса.

Лишь успев пролететь этажей двенадцать, я догадался вытащить из кармана его подарок. Зажмурил глаза и принялся отчаянно трубить, как архангел Гавриил, выдувая протяжное жалобное блеянье.

Внезапно грозная стена ледяного шторма куда-то делась. Исчезло и отвратительное чувство невесомости.

Я сидел в широком мягком кресле. Вой ветра в ушах сменился дребезжанием пляшущей по столу посуды. Рядом кто-то тяжело пыхтел, другой вроде бы хрюкал, а третий визгливо пищал. Затем тот, который хрюкал, заговорил, вернее, выкрикнул пронзительным нечеловеческим голосом:

– Масла ей в уши, масла!

Я открыл глаза.

Развесистое дерево посреди лужайки отбрасывало изумрудную тень на длинный стол, изящно накрытый к чаю. Нос щекотал аромат свежей травы и теплых лепешек. Безумный Шляпник держал Соню за задние лапы, а Мартовский Заяц изо всех сил давил на плечи несчастного грызуна, пытаясь протолкнуть его в чайник. Алиса, само собой, только что ушла.

Видимо, окончательно сдавшись, Шляпник опустил Соню на стол. Голова ее так и осталась в чайнике. Писк постепенно затих, сменившись уютным похрапыванием.

Шляпник снял цилиндр и задумчиво почесал лысоватый череп. Я заметил, что шляпная лента потемнела от пота.

– Маслом, говоришь? – протянул он. – А зачем? Мы же не собираемся ее съесть.

Мартовский Заяц раздраженно сморщил нос и подергал усами.

– Идиот! Нет, конечно. Сонь едят только в месяцы, которые заканчиваются на «о», а сейчас май!

– Насколько я помню, – прищурился Шляпник, водружая цилиндр обратно на голову, – это ты придумал смазать мои часы маслом. Сам знаешь, что вышло. Опять то же самое?

– Однако тебе придется согласиться, что время на них теперь сильно отличается от прежнего!

Шляпник вытащил часы из кармана и скорбно воззрился на циферблат, потом опустил их в чашку с чаем.

– И в самом деле… Хотя правильное оно по-прежнему только дважды в сутки, дни кажутся намного длиннее!

– На этот раз, – надменно пояснил Заяц, – я имел в виду смазать маслом, чтобы было скользко!

– Ты сказал «в уши», а не «в виду»! – запальчиво возразил Шляпник. – Ты уши хотел смазать, я это точно помню, потому что так растерялся, как никогда раньше и, смею надеяться, позже.

– Ничего подобного! – завопил Мартовский Заяц. – Не говорил я такого! «В виду» – значит «в глазу»! Ей масло попало в глаз, и я хотел вытереть!

– Врешь!

– Чистая правда, как перед богом!

– Нет, врешь!

– Не вру!

Из чайника раздался приглушенный заспанный голос:

– Почему бы не попросить джентльмена в дурацком колпаке разрешить спор?

Заяц и Шляпник удивленно повернулись ко мне. Последовала долгая пауза. Я съежился в кресле, жалея, что под рукой нет бутылочки с надписью «Выпей меня».

Господи помилуй! Куда же меня занесло? Черт бы побрал этого Бахуса!

– Отлично придумано! – воскликнул Шляпник. – По-настоящему беспристрастен только тот, кто понятия не имеет об обстоятельствах дела!

Мартовский Заяц скептически смерил меня взглядом.

– У меня вызывает сомнение его пригодность. Он смотрит так, будто что-то ищет. Разве может нам помочь человек с миссией?

– Мы уже спрашивали одну мисс, и она ничего не ответила, – кивнул Шляпник.

– Вот оно! – захлопал лапами Заяц. – Он ищет ту девчонку!

Тут Соня, ухватившись одной лапой за носик чайника, а другой – за ручку, смогла наконец снять его с головы.

– Полагаю, что нет, – зевая, проговорила она. – Он ищет все равно какую девчонку.

– Ну, на такой случай всегда есть Королева…

– Или Герцогиня, – добавил Мартовский Заяц. – Ни одна не замужем.

– А как же Король?

– У них нет ничего с Герцогиней, это все грязные сплетни Валета!

– А Король разве не будет возражать, если кто-нибудь посватается к Королеве? – поднял брови Шляпник.

– С какой стати? Муж должен во всем уступать жене, особенно если он так могуществен, как Король!

– Значит, решено? Наш приятель в шутовском колпаке сегодня женится на Королеве?

– И никак иначе!

– Великолепно!

Взявшись за руки, Заяц и Шляпник принялись танцевать и петь:

 
Мы шумно свадьбу справим
Весеннею порой
И жениха поздравим,
Пока он с головой!
 

Тем временем Соня пробралась по столу между посуды и как ни в чем не бывало устроилась у меня на коленях. Я невольно вздрогнул, ощутив реальную тяжесть мехового клубка, из глубин которого снова послышался безмятежный храп.

Как вести себя внутри галлюцинации? Не сделать бы хуже… Впрочем, так или иначе, скоро эта вспышка бреда в духе Амброза Бирса естественным образом закончится на камнях мостовой под окнами квартиры Мэри Энн.

Нарезвившись вволю, два странных создания подбежали и склонились надо мной с двух сторон.

– Выпьешь вина? – предложил Мартовский Заяц.

– С-спасибо, – выдавил я. – А… вы не могли бы ответить на один вопрос?

– Только если ты его задашь.

– Если Бахус сказал правду, то почему я очутился на воображаемой вечеринке вместо настоящей?

– Что? Кто тут воображаемый, мы, что ли? – возмутился Заяц. – Это тебя кто-то околпачил, а мы вовсе даже настоящие! Вот! – Он наклонил голову и свесил длинное ухо. – Тоже, скажешь, воображаемое?

– Да нет, – вздохнул я, погладив бархатную шерсть. – Пожалуй…

– А как насчет нашей сонной подружки? Если бы мы были воображаемыми, как ты себе воображаешь, могла бы она с таким удовольствием поедать твое конфетти?

Вздрогнув, я схватился за карман. Мохнатая зверюга, не открывая глаз, умудрилась прогрызть дыру в пакете и уже набила полный рот.

– Эй!

Я вскочил на ноги, стряхивая Соню с колен. Она шлепнулась на траву и, так и не проснувшись, продолжала жевать.

Внезапно Безумный Шляпник с невероятной силой скрутил мне руки.

– С тем, кого отравил, нужно обращаться вежливо!

– Отрубить ему голову!

Я оглянулся.

Королева со своим двором была тут как тут. Я испытал невольное облегчение, заметив, что плоские карточные тела имели все-таки некоторую толщину, что делало происходящее хоть немного реальней.

Палач в маске сделал шаг ко мне. В руках у него вместо топора был нож для масла, взятый со стола.

– Мне очень жаль, что свадьба откладывается, – величественно произнесла Королева, – но я не могу выйти замуж за убийцу, пока он не заплатит жизнью за свои преступления!

Лезвие ножа коснулось моего горла. В отчаянии собрав все силы, я перекинул Шляпника через голову и швырнул в ряды придворных, которые обрушились как карточный домик. Потом выхватил волшебный рог и поднес к губам, успев услышать радостное верещание Мартовского Зайца:

– Великолепно! Фанфары в честь собственной казни!

Над парадной дверью величественного мраморного особняка в свете факелов, рассеивавших вечерний сумрак, можно было разобрать надпись:

РАБ, ПОКИНУВШИЙ ДОМ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ХОЗЯИНА,

ПОЛУЧИТ СТО УДАРОВ ПЛЕТЬЮ

– А, латынь… – послышался сонный голос у меня из-под ног. – Как бы мне хотелось уметь читать на этом чудесном языке! К несчастью, в школьные годы у меня развилась привычка засыпать, как только учитель начинал декламировать Цезаря. Даже теперь, стоит мне услышать какое-нибудь «Вени, Вилли, Винки», как я тут же начинаю клевать носом.

Сев по-кошачьи, Соня принялась лизать лапу и тереть круглое, так и не смазанное маслом ухо.

Я не верил своим глазам.

– А ты что здесь делаешь?

– Привожу себя в порядок. Я же вся в этих мокрых чайных листьях – бр-р! Извини, если смущаю. Наверное, там, откуда ты пришел, не принято умываться на виду у всех.