Текст книги "Клокотала Украина (с иллюстрациями)"

Автор книги: Петро Панч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

– Воля короля? – остолбенели сенаторы.

– Казаков просили идти турка воевать, даже денег на челны прислали.

– А выходит, мы еще виноваты, – прибавил Болдарт.

– Панове! – закричал на всю комнату Любомирский. – Это неслыханно! Я предлагаю сейчас же выслушать казаков! – и побежал в зал заседаний.

Сенаторы, которые толклись в приемной, не понимая, в чем дело, спрашивали, переспрашивали, ахали и тоже бежали в зал.

Когда казацких послов наконец ввели в зал заседаний, все депутаты вскочили с мест, словно на сейм прибыл сам король, но на этот раз их подняло не почтение, а жгучая ненависть к казакам, которые осмелились не только проявить непослушание, но и опозорить на весь мир польскую армию. Вместе с тем их разбирало любопытство услышать от казаков еще об одном королевском заговоре.

Казаки шли к королевскому трону, на котором сидел примас, твердой поступью, чувствуя свою силу. Глаза шляхты горели злобой, – казалось, один неверный шаг – и их разорвут на клочки.

– От кого прибыли? – спросил вкрадчивым голосом примас.

Вперед выступил Федор Вешняк и с достоинством поклонился.

– От старшого войска его королевской милости Запорожского пана Хмельницкого, ваше преосвященство, с прошением.

Примас прищурился и уже ехидно спросил:

– А что вы скажете о воле его милости короля?

– Больше ни о чем не уполномочил нас говорить его милость гетман, пан Хмельницкий.

Среди сенаторов поднялся шум. Примас растерялся.

– Может, панове казаки не осмеливаются?

– Дозвольте, ваше преосвященство, огласить наши пункты.

– Но я своими ушами слышал, – выкрикнул разъяренный князь Любомирский, – что казаков подстрекал король!

В зале поднялся крик.

– Король подстрекал?

– Это измена!

В зале шум все возрастал, уже ничего нельзя было разобрать. Шляхтичи бросались друг на друга, бряцали саблями. Депутаты Хмельницкого из предосторожности тоже положили пальцы на рукоятки сабель, но тут подошел правитель канцелярии и повел их к боковой двери. Вешняк слышал, как огрызался канцлер Осолинский.

– Мне дела нет, что вы тут кричите... Надо было выслушать казаков до конца, тогда поняли бы, о чем речь... Мне дорога целость отчизны... А судить, кто изменник, будет король.

– Надо уметь пользоваться обстоятельствами, тогда и медведя можно заставить танцевать, – кричал с места Адам Кисель. – Правильно делает пан канцлер!

Когда казацкие послы очутились за дверьми зала, Вешняк спросил у правителя канцелярии:

– На этом, вашмость, можно считать нашу миссию законченной?

– Теперь ждите ответа.

– Как долго?

– Сколько того захотят паны сенаторы, – сухо сказал правитель и, не попрощавшись, ушел.

V

Каждое утро гетман Хмельницкий спрашивал писаря Зорку:

– Не вернулись? – и, не ожидая ответа, прибавлял: – Засиделись казаки, засиделись. Сколько ты, вашмость, ехал до Варшавы?

– Двадцать четыре дня, пане гетман.

– Засиделись.

Гетмана беспокоила и судьба его депутатов и слухи о посполитом рушении. К войне он был готов: уже сейчас в его армии было больше сорока тысяч казаков, а они все прибывали. Чуть не целый полк привел с Подолья храбрый полковник Иван Богун, из Полтавы прибыл со своими казаками Мартын Пушкарь, с Волыни Небаба – всё полковники, прославившиеся не в одном бою сметливостью и храбростью. Теперь вставал другой вопрос – как снабжать армию? Война, как известно, имеет жадную глотку и широкую пасть. До сих пор пользовались закромами панских имений, но ведь они ничем не пополняются: крестьяне поголовно бросают серпы и идут толпами на призыв Хмельницкого, чтобы навсегда избавиться от рабства, стать вольными казаками. Сено стоит некошеное, хлеба осыпаются.

Сегодня опять прибыла куча повстанцев с берегов Ворсклы. Генеральный обозный, увидев, что все они пешие и вооружены только вилами и косами, сказал сердито:

– У себя дома воюйте с панами; нам нужны не рты, а воины!

– Повоевали уже всех – и панов и католиков, пане полковник! – гордо крикнул их атаман.

– А чем кормить вас будем? Возвращайтесь по домам!

Повстанцы ушам своим не верили. Атаман, все еще в возбуждении, возразил:

– Да по торбе сухарей каждый имеет!

Но генеральный обозный даже не дослушал его, повернулся и пошел к себе в канцелярию.

Повстанцы наконец уразумели, что их не принимают. Мечта стать казаками вдруг развеялась. Они стояли растерянные, беспомощные, пока наконец один со злостью не ударил шапкой оземь.

– Не я ли говорил: когда это кармазины были свитке родня? Идемте, люди...

Но в это время на крыльцо вышел разгневанный Богдан Хмельницкий и властно крикнул:

– Стойте, люди! Верно это, в обозе у меня трудно с хлебом, а умные говорят: хлеб родит солдата. Надо кому-то и на земле работать, а то, если все хлопы станут казаками, и нам и вам есть нечего будет! Но раз уж вы пришли помогать Хмелю шляхту бить – последним куском поделюсь. Идите к писарю, пускай заносит в список.

– Вот это казак! Это наш! – радостно зашумели повстанцы.

Генеральный обозный все это слышал из окна и встретил Хмельницкого насупившись.

– Пане гетман, подобрали же все, что было вокруг.

– Ты говорил, с Московщины идут обозы с хлебом.

– Но ведь за этот хлеб надо деньги платить, а мы еще своей монеты не чеканим. А войну, говорят, выигрывает тот, у кого до конца остается талер в кармане.

– У польских панов и на нас талеров хватит. А если уже крайность подходит, не будем мешкать с наступлением. Наше имущество – это вражеские обозы. Прикажу, чтобы и в поход ничего с собой не брали. Сам поеду только с переметными сумами.

– На днях должны прибыть из Москвы пушки. Может, подождем, пане гетман?

– В пути встретим. А сейчас займемся дипломатией. Пане Зорка, садись и пиши.

– От полковника Кривоноса гонец прибыл. Может, пан гетман сначала его выслушает?

– Что привез?

– Повстанцы полковника Головацкого взяли Гомель. Вырезали больше трех тысяч панов и рендарей.

– А белорусов не обижают? С хлопами не ссориться!

– Говорит, хлопы и там уже против панов воюют, а не то к нам пристают!

– Хорошо, потом послушаем, а сейчас почитаем письмо.

– Прошу прощенья, пане гетман, еще не все.

– А чего ты мнешься?

– Полковник Кривонос передает, будто наших послов в Варшаве посадили на кол!

– Что? – Хмельницкий схватил за грудь худощавого Зорку и так тряхнул его, что у того голова чуть не оторвалась. – Повтори, что ты сказал?

– Но...

– Моих послов на кол? – кричал Хмельницкий с налитыми кровью глазами. – Это они так трактуют мои мирные предложения? Думают, Хмельницкий испугался? Ну, коли так, погодите же! Где гонец?

Гонец передал гетману письмо, но о делегатах сказал, что слухи эти недавно пошли в войске полковника Кривоноса, а правда ли это – неизвестно.

На другой день войско выступило из Чигирина. Каждый полк отличался от другого цветом знамен и жупанов. Войско все было на сытых конях, у каждого казака – сабля и пистоль, а в первых сотнях еще и копья, на которых полоскались цветные флажки. Позади, на лафетах и просто на возах, везли больше пятидесяти пушек, везли пули и порох.

Только двинулись с места, кобзари заиграли новую песню:

Гей, не дивитесь, добрые люди,

Что Украина восстала,

Что за Дашевом да под Сорокой

Множество шляхты пропало...

Песня была звучная, пелась легко, говорила о сегодняшних боях казацких, и ее подхватывали все полки. Эхом раскатилась она по степи. Заслышав песню, селянские хлопцы кидали косы, рыбаки оставляли сети в воде, а сами, кто как стоял, бежали на звук песни, чтоб присоединиться к казакам или хоть взглянуть на гетмана. Он ехал впереди, а по левую руку его – Тымош. Это был уже настоящий казак, с таким же мужественным, как у отца, лицом, хоть оно и было изрыто оспой. Хмельницкий, стараясь перекричать песню, говорил ему:

– Ислам-Гирей с тобой хорош, дорога тебе знакома, будете просить, чтоб и на сей раз хан помог нам конницей. Скажите, армии теперь с повстанцами сто тысяч, а понадобится – и двести выставим. А Украина, считай, вся уже очищена от поляков.

– А коли спросят, можно ли брать на Украине ясырь? – спросил Тымош.

У Хмельницкого, как от судороги, искривилось лицо, он помрачнел и ответил не сразу:

– Теперь чуть не каждый посполитый стал казаком, терпеть больше не станет. Впереди лежит Польша, недалеко доскакать, а на Украине уже и брать нечего.

– В прошлый раз нашли. Люди до сих пор не могут тебе этого забыть, батько.

– У них свое горе болит, сын, а у меня – всей Украины. Хану письмо я напишу из Росавы. Мои послы чтобы не унижались: сам султан турецкий уже распытывает о наших планах.

После трехдневного перехода Хмельницкий стал лагерем у Росавы. Тут его встретил пан Вольский, посланец из Варшавы. Он привез письмо от сейма и на словах известил о том, что сейм постановил послать к казакам коронных комиссаров.

– Это для чего же? – сердито спросил Хмельницкий. – У меня и пленных комиссаров хватает! Ты мне, вашмость, скажи, что сделали с моими депутатами?

– Пане гетман, – ответил испуганно Вольский, – я привез вашей милости от пана Вешняка письмо. А что после того сталось – знать не могу.

В письме Федор Вешняк коротко оповещал о том, что объявлено посполитое рушение и что одновременно сейм решил начать с казаками переговоры о замирении. Главным послом назначен Адам Кисель. А потому, пока польские послы не вернутся в Варшаву, казаков, верно, не отпустят. У Хмельницкого отлегло от сердца, но шляхтичу он сказал все так же сердито:

– Твоя, пане, голова за головы моих депутатов!

Послание от сейма, адресованное на имя старшого войска Запорожского, было коротко:

«Речь Посполитая склоняется на ваши униженные просьбы: вам назначают комиссаров из людей знатных и не отказывают в прощении».

Хмельницкий опустил руку с листом и невидящими глазами уставился в землю.

– От казаков все, а казакам ничего! Поистине – горбатого могила исправит!

– И сабля неплохо исправляет, пане гетман, – сказал полковник Богун, возмущенный до глубины души содержанием письма. – Спесь им разум помутила: лежат внизу, а кричат «Виктория!» Может, и поверят. А сами набирают армию. Это уж нужно совсем нас за дураков считать. Нет, были дурни, да все переженились.

Хмельницкий поднял удивленные глаза и вдруг громко рассмеялся:

– Это ты, пане полковник, о нас с Максимом?

Богун совсем забыл, что неделю назад Богдан Хмельницкий обвенчался с пани Еленой, и покраснел, как школьник.

– Прости, пане гетман, к слову пришлось. А Максимову думку ты знаешь: хоть головы сложить, а всею силою идти на войско Речи Посполитой. И казаки за это.

– А помнишь, Богун, как ты мне говорил, что Неймаер фон Рамсла советует вступать в бой только в том случае, если твердо убедишься, что нет другого средства решить дело.

– А ты, пане гетман, видишь другое средство?

– Мы, Богун, еще не знаем, что скажут нам послы.

– Ну, послушай!

Послы прибыли только в августе. Но за несколько дней до этого казаки Богуна перехватили гонца с письмом Адама Киселя к московским думным дьякам. Письмо привез в лагерь сам полковник Богун.

– Ну, не я ли тебе говорил, пане гетман?

– Давай вперед прочитаем грамоту, Богун.

Адам Кисель доносил московским правителям, что малоизвестный казак Хмельницкий поднял бунт против своего государства, привел басурманов, пролил христианскую кровь. Казаки ведут войну только из приверженности к грабежам и к беспорядку, смута эта опасна и для Московской державы. Поэтому Московии, как и Польше, следует подумать, каким путем не допустить расшириться смуте на голову обеих держав.

– Жалеет Адам Кисель головы, да только не казацкие, – заметил Богун.

Были при этом и другие полковники, а среди них Иван Выговский. Он вздохнул и сказал:

– Не завидую я православному сенатору в католической Речи Посполитой: и от своих гадко и от ляхов не сладко.

– Такому православному и иезуиты позавидовать могут, – возразил Данило Нечай. – Я бы теперь не стал с ним разговаривать.

Хмельницкий молча поворачивал голову то к одному, то к другому, ожидая, что хоть кто-нибудь подскажет, как повести себя более дипломатично, но все только негодовали.

– Пане гетман, обдуривают тебя польские паны! – кричал полковник Пушкарь. – Хотят глаза отвести, пока соберут армию.

– А вот пан Выговский другое говорит: худой мир лучше доброй ссоры. Хитрит!

Ивана Выговского, который постоянно вертелся возле гетмана со своей льстивой улыбочкой на рыжей физиономии, не любили старшины.

– У кого что болит, – проворчал Капуста. – Ты, пане гетман, слушай, о чем в народе говорят.

– Знаю, – уже сердито ответил Хмельницкий. – Черни только и надо, что драться, а у нас головы для чего на плечах? Не только мушкет и сабля решают битву – умная голова ста пушек стоит. Я вас больше не задерживаю, панове полковники! Пане есаул, ты мне будешь нужен! Надо Адама Киселя с посольством задержать в Остроге, сам придумай как, а ты, пане Зорка, садись писать пану Киселю письмо: казаки, мол, его милость своим ходатаем и заступником перед королевской властью и сенатом считают. Просим, мол, и нынче быть нашим защитником и похлопотать, чтобы сенат реестровых казаков дозволил больше иметь. А вины на нас нет, ибо повстали казаки за веру православную греческую, не в силах долее терпеть утеснений и надругательств униатов.

– Незлобивы вы, пане гетман, – сказал есаул, качая головой.

– Думаешь? Хорошо бы и послы так считали, – загадочно ответил гетман. – Письмо Киселя надо отправить в Москву, а воеводе путивльскому пиши, пане Зорка:

«Доброго здоровья и всего доброго от господа бога желаем!

Мы не того желаем государю православному, царю христианскому московскому Алексею Михайловичу, чтобы он должен был с нами воевать, но желаем его царскому величеству того, чтобы он теперь, время имеючи, на ляхов шел воевать, чтоб дал бог, чтоб он ляхам и нам паном и царем был одной веры греческой, чтобы те ляхи за нашу веру с нами больше биться и нападать не отваживались... Надеемся по вере вашей, что нам и себе неприятелями быть не пожелаете!»

– Говорят, воевода Плещеев – умная голова.

– Да, только не он решает. Где сейчас отряды наших повстанцев?

– Полковник Кривонос прогнал князя Вишневецкого за Случ и пошел на Каменец. Колодка в Слуцке, Гайчура под Заславлем, Морозенко возле Бара, полковник Тыша в Бресте, Семен Высочан под Бережанами, Головацкий и Гаркуша до самой Литвы добрались, захватили уже Пинск, Лысенко...

– Вижу, что тебя не переслушать, вашмость, – сказал довольный Хмельницкий. – Про Лысенко знаю... Сегодня же пошли гонцов в повстанческие отряды с моим наказом – идти всем к Константинову, на соединение. Через два дня и мы выступаем. Объяви полковникам – быть всем после захода солнца на войсковой раде.

Сенатор Адам Кисель ехал к гетману войска Запорожского для переговоров мрачный. Дворянин Сельский известен был как клеветник, фискал и лихоимец. Вид у него был мерзок: тупое красное лицо с маленькими, всегда сонными глазками, остренький носик и тонкие губы, точно две пиявки. Голова была несоразмерно мала для круглого, как бочка, туловища. И этого шляхтича назначили к нему в посольство, кроме дворян Дубравского и Обуховича. Ясно, не доверяют! За все его услуги, за все старания! Изменить это положение могли только удачно проведенные переговоры. Сейм требует выдачи главарей бунта, в первую очередь, конечно, самого Хмельницкого, Кривоноса. Но как этого добиться, если с ними же придется и договариваться? Надо им кого-то противопоставить. Кисель стал прикидывать в уме возможных кандидатов: Иван Выговский – уроджоный шляхтич, а вот Федор Гладкий и родом казак и полковник, а, говорят, Хмельницкого не любит, в ложке воды утопить готов... Адам Кисель решил, что прежде, нежели начать переговоры, нужно прийти с ним к какому-нибудь согласию.

Путь на Белую Церковь лежал через Гощу, но хотя Ки́сель ехал под охраной отряда королевских драгун и был при нем посольский пернач, он не решился заехать к себе в замок. Он видел только, что хлеб уже скошен и лежит в копнах, а пахолок, посланный в поместье, вернувшись, сказал, что войтом в местечке теперь портной Сидор. Собрал свой отряд, пошел в повстанцы и поп. Селян и мещан, которые не хотели к ним приставать, повстанцы пожгли.

– Похвалялись и вас, вельможный пане, убить, если заявитесь, – закончил пахолок.

Адам Кисель приказал ехать на Острог.

– В Остроге, говорят, Кривонос стоит! – испуганно крикнул Сельский.

– Отряд Кривоноса, я слышал, пошел на Каменец?

– Ходил, пане сенатор, говорят, не добыл Каменца и злющий вернулся в Острог.

– Я в Острог не поеду! – снова зашипел Сельский.

– Пан Сельский думает, что Хмельницкий лучше.

– Я думаю, что оба они схизматы! – ощетинился Сельский.

– Прибавьте, вацьпане, меня третьим, – обиженным тоном сказал Кисель.

Сельский съежился и, отводя красные глазки, пробормотал:

– Пану сенатору мы доверяем.

– Благодарю! – сквозь зубы процедил Кисель.

– Говорил я, что не следует выезжать в понедельник, – подал голос Обухович, убогий и видом и разумом шляхтич, – вот уже и начинается. На Гощу нельзя, на Острог нельзя. А куда же? На тот свет? Дожила Польша...

Поедем в Острог, – сказал Кисель. – Еще лучше, что встретим Кривоноса. Правая рука Хмельницкого. Хмельницкий вызвал злого духа, а теперь не в силах загнать его назад. Если бы Кривонос пошел на наши условия, Хмельницкому ничего не оставалось бы, как только подписать. Но как раз Кривонос да, говорят, еще полковник Головацкий и толкают Хмельницкого на продолжение войны. Попробуем, панове, поговорить, но наперед знайте, что это простой казак, выкормыш Дикого поля!

Перед городскими воротами их встретил полковой есаул с казаками и вежливо, но твердо спросил:

– Кто будете и куда едете?

Адам Кисель, пытаясь выразить на своем круглом лице радость от встречи с казаками, показал есаулу грамоту и льстиво молвил:

– Как бог милует полковника, пана Кривоноса? Прошу передать ему мои добрые пожелания.

Но его сладкий голос не вызвал у есаула в ответ сладкой улыбки. Есаул все так же сдержанно сказал:

– Благодарю, пане сенатор, ваши пожелания передам, но пан полковник наказал, пока не дадите своих заложников, в город вас не впускать.

– То есть как – заложников? – растерялся Кисель. – Казаки не доверяют?

– Панам-ляхам, пане сенатор, – подсказал казак из есауловой команды.

– Но ведь я...

– Ихний!

– Панове казаки, – повысил голос есаул, и они замолчали. – Что должен я передать пану полковнику?

– Мы тоже будем требовать заложников. Если нас так будут встречать, не исключены эксцессы и похуже.

– Вы тоже получите от нас заложников на все время пребывания вашего на Украине.

– Панове послы, прошу ко мне в карету!

Есаул с казаками отъехал на несколько шагов, но совещание послов длилось недолго. Сенатор Кисель высунулся из окошка кареты и с деланным оживлением крикнул:

– Согласны, панове, присылайте своих заложников.

– Со мною сначала поедут ваши, вашмость, заложники, а когда прибудут наши, тогда вам можно будет остановиться в предместье.

– Но это уже диктат! Панове послы, прошу ко мне в карету!

На этот раз послы только сунули головы в окошки, и Кисель сразу же заявил:

– Хорошо. Ради такой приятной встречи мы решили не придерживаться дипломатического этикета. С вами поедет десять шляхтичей. У вас, к сожалению, дворян нет, в таком случае просим прислать в заложники именитых казаков!

Когда казаки с заложниками отъехали. Адам Кисель, успевший уже взвесить все обстоятельства, сказал взволнованно:

– Мне это не нравится, панове.

– Однако есаул хотя и не дворянин, а вел себя вполне учтиво, – удивленно сказал Обухович.

– Панове, – вдруг крикнул Сельский, замигав своими глазками, – вы поторопились послать заложников! Если Кривонос испугался наших трех десятков драгун, значит, у него здесь казаков еще меньше. Ведь мы могли бы его захватить живьем! Или так, может быть, удобнее для пана Киселя? – уже ехидно закончил он. – Но...

– Но, – бесцеремонно перебил его Кисель, – пан Сельский забыл, для чего он сюда послан. А если вам охота воевать, надо было в войско ехать.

Сельский искал любого повода, чтобы не идти в войско, а потому съежился, как побитый пес, и умолк.

Тот же есаул привел своих заложников и разрешил открыть ворота. Кисель нетерпеливо поглядывал в окошко кареты: он все еще надеялся, что послов радушно встретит Кривонос со своими старшинами, но ни Кривоноса, ни его старшин не было, а вместо этого он увидел на улицах множество казаков.

– Вот тебе и «меньше», пане Сельский! – со злостью произнес он, хотя Сельский и не мог его услышать, так как ехал с остальными дворянами сзади в рыдване.

Обухович был прав, когда говорил, что они в несчастливый день выехали из Варшавы. То, что произошло этой ночью, могло стоить жизни не только трем драгунам, но и всему посольству. Накануне вечером Кисель послал к Кривоносу своего секретаря нанести от его имени визит, а главная цель тут была – намекнуть Кривоносу, что пан Кисель может принять его еще сегодня. Но секретаря принял не Кривонос, а полковой есаул. Он учтиво поблагодарил пана секретаря за приветствие и тоже дал понять, что у пана полковника не будет свободного времени, чтобы лично принять послов. Этого Кисель уж никак не ожидал. В сердцах он даже пригрозил отправить обратно посла Сельского, который начал вопить, что зарубит презренного хлопа, и потом не мог уснуть до поздней ночи. А когда пропели уже третьи петухи, Кисель вдруг услышал стрельбу. Вслед за тем в комнату вбежал стоявший на часах драгун.

– Пане сенатор, наши! – закричал он, захлебываясь от радости.

– Пан с ума сошел! – вскочил Кисель. – Какие наши?

– Ну, то есть польское войско, ваша милость. Приступом берут ворота. Прикажите нам отсюда ударить!

– Приказываю всех собрать сюда!

– Но они уже сами...

Стрельба усиливалась. В городе казаки уже все были на ногах. Группы казаков одна за другой вскачь неслись к воротам. Вдруг один отряд остановился перед домом, занятым послами. Сотник крикнул:

– Всех арестовать! Нам о посольстве толкуют, а сами приводят войско!

– Я протестую! – закричал Кисель. – Никакого войска в Польше сейчас нет.

– А где твои драгуны, пане Кисель? Почему они валяются у ворот?!

– Тащи его на перекладину! – раздавались возгласы среди казаков.

– Держать всех в доме под арестом! – еще раз подтвердил сотник и, оставив часть казаков, поскакал с остальными к городским воротам, где стрельба уже утихала. Несколько казаков встало под окнами. Это было своевременно, так как к дому сбегались уже горожане с топорами, дубинками; они угрожающе кричали:

– Где они? Давай их сюда!..

– Мы им покажем, как хитростью воевать!

– Не дорезали вас по поместьям, здесь дорежем!

Казаки охотно помогли бы в этом горожанам, но они были на часах, терпеливо принимали брань и даже тумаки, а до послов никого не допустили.

Только утром выяснилось, что на Острог набежал небольшой отряд навербованной шляхты, который вел ротмистр Сокол. О пребывании послов в городе он ничего не знал, а послам не было известно о существовании такого отряда. Трое драгун, самочинно ввязавшихся в бой, остались лежать зарубленные, а остальные всю ночь прятались по хлевам и собрались только утром. Однако Кривонос прислал есаула посоветовать послам не раздражать своим присутствием горожан, за которых он поручиться не может.

Адам Кисель и остальные послы, после пережитого страха и на радостях, что остались живы, выполняли теперь приказы Кривоноса ревностнее, чем приказы самого короля.

Когда кареты были уже готовы к отъезду, к ним подскакал гонец с письмом от гетмана Хмельницкого. Адам Кисель прочитал раз и другой, но все никак не мог поверить глазам: его сам гетман просит быть заступником! Он дал прочитать письмо послам.

– Вы что-нибудь понимаете, панове?

– Мне все стало понятно, – заявил Сельский. – Да здравствуют рейментари! Хмельницкий дознался, что рейментари уже собирают ополчение, а этой ночью мы сами в этом убедились, и сразу, как собака, завилял хвостом. Теперь нам нечего с ним разговаривать!

– Нет, панове, мы должны выполнить решение сейма. – Кисель уже ясно представлял, как он будет диктовать Хмельницкому условия и как потом бросит этот договор в лицо Вишневецкому, Конецпольскому, Сельскому. – Немедленно же ехать!

Но гонец, заметив эту суету, холодно сказал:

– Паны послы могут не торопиться. Когда и куда выехать – вам будет сказано! Имею еще поручение от полковника Романенко и сотника Тымоша Хмельницкого передать, что они с полком прибудут в Гощу, в маетность пана воеводы, еще на этой неделе.

– А это зачем? – удивился Кисель.

– Оберегать маетность вашей милости от грабежа. Такова воля пана гетмана.

Кисель растерянно уставился на своих послов.

– Слышали, панове? Пан Сельский, пожалуй, прав.

И верно, через неделю в Гощу прибыл полк казаков. Кисель своими глазами читал письмо, написанное полковником Романенко и сотником Тымошем Хмельницким попу. Привез письмо Киселю дворецкий, которого полковник поставил снова приглядывать за замком, а в письме значилось:

«А ты разберись, поп, кто старший – пан воевода или твои панки сельские, которые тебя не защитят от нас. А твое дело за церковью глядеть, а не за рыбаков стоять и охрану нашу баламутить. Ведает пан воевода, что чинит, а мы то же с ним в согласии приказываем. Так-то, отче, молчи и ни гугу. На сей раз прощаем, если то же еще услышим, не сидеть тебе дома».

Письмо и впрямь было подписано полковником Романенко и сотником Тымошем Хмельницким.

Теперь и Адам Кисель решил, что Хмельницкий испугался посполитого рушения и, натворив беды, ищет дураков, которые подставили бы за него свои спины. Он даже потер руки от удовольствия.

Через месяц войско Кривоноса уже ушло на Константинов, проследовал через Острог и отряд полковника Тыши из Польши, а разрешения от гетмана Хмельницкого на проезд в Белую Церковь все не было. Адам Кисель каждую неделю посылал новых гонцов, но первые вернулись ни с чем, и то лишь через три недели, а последний даже не застал лагеря Хмельницкого в Белой Церкви.

– Сбежал?! – уже готовый трубить победу, закричал Сельский. – Скоро они все побегут. Кривонос тоже удрал, а Тыша не иначе как на Низ подался.

Но выяснилось, что Хмельницкий не бежал, а, напротив, двинулся на Гончариху, значит, навстречу Тыше и Кривоносу. Гонец слышал, что в Константинов Хмельницкий стягивает все повстанческие полки.

Миновал август, а переговоры все не начинались. Почему-то полковник Романенко со своими казаками оставил уже Гощу. Чернь на другой же день разгромила поместье. Адам Кисель просил у Богдана Хмельницкого защиты, но и на эту просьбу не ответил Хмельницкий. Адам наконец понял тактику казацкого гетмана: усыпив его внимание своей просьбой о заступничестве и присылкой в имение казаков с полковником Романенко, казацкий гетман тем временем собрал свое войско и подвел его к границам Речи Посполитой. А посольство Адама Киселя должно было само усыпить внимание казацкого гетмана, пока сейм соберет польское войско и подведет его к границам казацкой земли.

Адам Кисель хватался за голову: как это он, опытный дипломат, дал обвести себя вокруг пальца ничтожному казаку Хмельницкому? Ведь самый последний шляхтич будет иметь теперь предлог обвинить его в измене отчизне.

ДУМА ОДИННАДЦАТАЯ

Гей, казаки, хлопцы молодцы.

В оба глядите —

Панов подряд рубите!

ВЕТЕР С УКРАИНЫ

I

Стояла теплая осень. В пестрые наряды убрались леса, на поблеклых травах не высыхали росы, и, словно порванные струны, серебром поблескивали паутинки на засохших кустах. Максим Кривонос с атаманами повстанческих отрядов ехал в лагерь гетмана Хмельницкого под Межибож. Все они были истомлены ежедневными переходами, кровавыми стычками, дымом, огнем, и только глаза у них блестели, как брызги дождя на солнце, изобличая силу, способную горы перевернуть.

Кривонос знал каждого из них и радовался, как отец, глядя на своих детей. Григор Лысенко из бондаря стал приметным атаманом. В отряде у него был крепкий порядок, придававший силы даже слабодушным. Гайчура, взявший не один замок, спаливший не одно поместье, стал еще более рассудителен, осторожен, а в обращении с врагом хитер и непримирим. Он вел за собой уже три полка, имел кареты и резвых коней, но, как и прежде, в походе шагал с суковатой палкой впереди отряда. Палку эту хорошо знали не только паны, но и те из посполитых, которые трусливо продолжали служить своим панам. Отличным атаманом стал и Нестор Морозенко – умный, быстрый в решениях, горячий и беспощадный: иной кары не знал, кроме смерти, к тому же столь лютой, что от одного его имени шляхта металась во сне. И Тихон Колодка уже научился не только орудовать саблей, но и славно воевать: взял старинный город Луцк. Не радовал только Остап. Будто кто подменил казака: попирает казацкий обычай, чурается прежних своих приятелей, волком стал смотреть даже на Кривоноса, кажется – тайком укусить хочет; а хуже всего то, что его отряд грабит и убивает посполитых, даже повстанцев. Придется снова вызывать его на суд. Так и сказал ему Кривонос. Может, потому хмур Остап? Его не любят атаманы, особенно Морозенко. Вот и сейчас он выдумал какую-то шутку и рассказывает:

– Вы послушайте, что со мной раз случилось. Видим, бродит у омута какой-то пан. Мы подходим. «Здравствуйте!» – говорю. «Здравствуй», – отвечает. «Откуда вы?» – «А вы откуда?» – спрашивает. «Из повстанческого отряда», – говорим. «А что, у вас не Остап ли Бужинский за атамана?» – «Он, он, пане!» – «Знаю его, говорит, это мой приятель», – и бултых в воду, только пузыри пошли. Мы его спасать, а дедок один и говорит: «Это чертяка, только и ждет, чтобы на дно затащить». Так что, панове, и черти разные бывают.

Остап криво улыбнулся и ответил:

– Лучше с чертями дело иметь, чем с гречкосеями!

Максим Кривонос на эти слова укоризненно покачал головой и хотел положить Остапу руку на плечо, но тот весь съежился и отшатнулся, точно от удара плети.

– Тю, бешеный! – удивленно произнес Максим.

Когда они прибыли в казацкий лагерь, у гетмана шла войсковая рада. Кривонос, как первый полковник, имел право быть на этой раде, но он не пошел, пока не явился от гетмана есаул и не пригласил всех атаманов, прибывших вместе с ним.

Старшины сидели за длинным столом, покрытым ковровой скатертью, а Богдан Хмельницкий стоял, положив правую руку на рукоять торчавшей за поясом пистоли. Гетман был одет просто, по-домашнему – в светло-синем кафтане, в бархатных штанах и в желтых сапогах. Перед ним на малиновой подушечке лежала булава, а рядом – кривая сабля с отделанной драгоценными камнями рукоятью. Когда атаманы вошли в шатер, гетман поднял булаву. Все старшины встали.

– Высокочтимый пане полковник Корсунский! – торжественно обратился он к Кривоносу. – Твоими трудами и трудами повстанцев земли казацкие из-под шляхты вызволены, и мы могли невозбранно провести войско наше к границам Польши. Пусть же эта сабля будет тебе, пане полковник, наградой за доблесть и отвагу! А вам, атаманы, от войска Запорожского земной поклон!