Текст книги "Люди с чистой совестью"

Автор книги: Петр Вершигора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

– Вот он, лесной партизанский резерв! – сказал Базыма, указывая рукой на север и придерживая своего орловского, в яблоках, рысака.

Но пока нет особой нужды в лесах, марш совершается по степи. Отсутствие резервных войск у Коха позволяет нам эту роскошь рейдировать по степи.

Прошли невдалеке от Ровно без больших боев и стали понемногу загибать влево.

Между Ровно и Луцком лесные массивы в районе Цумани зеленым полуостровом выдаются на юг.

Ковпак на ходу созвал совещание; в повозке командира уместились Руднев, Матющенко, два помначштаба. Базыма ехал верхом рядом. Кульбака тоже.

– Это, пожалуй, самый выгодный лесной плацдарм. Смотрите, как он выдается на юг, – сказал Руднев.

– И шоссейка через лес, – вставил Кульбака, делая намек, понятный всем нам.

Приемы Кульбаки были известны: засады на шоссейках, шквал огня и хорошие трофеи.

Ковпак нахмурился.

– Шоссейки тут нам ни к чему. И всем командирам передайте. Щоб не думалы самовольничать. Начштаба, разъясни.

Базыма, плетью почесывая коня за ухом, кивнул головой.

– Можно передышку объявить? – спросил Матющенко. – Надо людям постираться, помыться.

– Хлиба напекти, – поддержал подъехавший Павловский.

Ковпак задумался. Вопросительно посмотрел на комиссара.

– Дня два можно. Имейте в виду – затем сразу на юг! В самую гущу шоссейных дорог, железок. Гляди мне, хлопцы!

Голова колонны уже втягивалась в лесные кварталы.

Когда мы проходили по степи, люди всегда были напряжены, ожидали чего-то. Чувство близкой опасности не покидало отряд в степях. Но как только мы втянулись в массив Цуманского леса, колонна сразу разболталась. Мы вошли в лес, как в свой дом. Где-то в стороне, километрах в двадцати южнее, вдоль железной дороги Брест – Ковель Здолбуново, беспрерывно гудели транспортные самолеты. Но нас они не приметят. В лесу тихо. Боковые охранения сняты. Пройдя в глубь Цуманского массива километров пятнадцать, мы наметили стоянки.

Базыма и Войцехович расположились на перекрестке просек, размечая батальонные "квартиры". Больше по привычке, чем по нужде, наметили места для застав. Контуры круговой обороны, ставшей законом каждой стоянки, решили наметить попозже.

Еще часть колонны двигалась по магистрали, как неожиданно в полукилометре влево от нас грянул бой.

– Кульбака напоролся на засаду, – сразу определил Базыма.

Войцехович вслушался в шквал огня.

– Я побежал, товарищ начштаба...

– Давай, Вася, давай! – почти прошептал Базыма.

В батальоне Кульбаки вначале почти не слышно было ответной стрельбы. Сплошные пулеметные очереди, взятые с превышением, срезали верхушки деревьев над нашими головами. Лесное эхо усиливало звуки, и уже нельзя было разобрать, сколько пулеметов, автоматов и винтовок бьют по Кульбаке. Но через две-три минуты стрельба так же мгновенно стихла. Базыма стоял бледный. Он лучше других сознавал, в какое опасное положение попал отряд. Люди были разбросаны; в батальонах еще не знали, где расположен штаб. А судя по интенсивности огня, эта случайная стычка могла стоить нам дорого.

– Если это немцы, они сразу же поведут наступление. Плохо нам будет, – сказал мне Базыма. – Давай, бери пулемет, несколько конников и скачи к Кульбаке. Надо на месте наводить порядок. Штаб я оставлю в этом квартале. Пока что поставлю хоть роту в обороне. Скачи...

Впереди была вырубка леса, по которой только что прошел батальон Кульбаки. По ту сторону вырубки сгрудились подводы. Лежало несколько убитых лошадей, но ни цепи противника, ни цепи Кульбаки я нигде не заметил. Большая часть батальона, шарахнувшаяся, видимо, в сторону, сгрудилась на опушке.

Посреди поляны стояла группа командиров. Они размахивали оружием, кулаками, громко кричали, совершенно не опасаясь противника. Пустив коня, я подскакал к ним и увидел Кульбаку, который ругался с незнакомыми партизанами.

Произошла одна из неприятных стычек, порой случавшихся во время рейдов. Огнем нас встретил партизанский отряд Медведева. О пребывании его в Цуманском лесу мы даже и не подозревали.

Проходя по местам, где можно было предположить действия советских партизан, мы всегда высылали вперед разведчиков и связных, чтобы предупредить заставы расположившихся на отдых отрядов. Здесь же, в Цуманском лесу, мы шли в полной уверенности, что ни советских партизан, ни немцев нам увидеть не доведется.

Медведев встретил огнем батальон Кульбаки, почти все бойцы которого носили немецкую форму. К счастью, дело обошлось пустяковыми потерями: было убито несколько лошадей да легко ранен начальник штаба Кульбаки Лисица.

11

Зеленый лес у Цумани, ох и зеленый лес!

Широким сосновым полуостровом врезается он в пшеничное море. Выходит за железную дорогу и шоссе между Ровно и Луцком. Может быть, давно не было бы его: вырубили, вывезли, выкорчевали бы, как вывезли оккупанты леса под Дубно и Берестечком. Но польскому графу Радзивиллу не было нужды вырубать леса. Охраняемые графскими лесничими от браконьеров, сохранились под Цуманью дикие козы, лоси, водились тут медведи и волки. Веками стоят сосны и ели вдоль старинных трактов. Железная дорога Брест – Ковель – Здолбуново и шоссейная Луцк – Ровно проходят здесь дремучим лесом.

В тени елей, дубов и грабов расположился на стоянку Медведев. Он стоял тут лагерем уже несколько недель. А не видались мы месяца четыре. Мы встретились с ним впервые еще ранней весной на Случи.

Отряд этот был необычный.

Диверсиями в партизанском смысле этого слова Медведев не занимался. Бои вел лишь тогда, когда их навязывал противник, приберегая силы для главного удара. Но зато осведомлен был Медведев о вражеских делах на Украине, пожалуй, лучше всех.

Главная задача этого отряда – глубокая разведка. Медведев понимал толк в этом деле. Вел ее культурно, тщательно, умело. Он ограничивал свою деятельность только несколькими крупными центрами; вцепившись в них, опутывал эти города и городишки сплошной сетью агентов и диверсионных групп. Не всегда эти данные разведки служили материалом для конкретных действий самого отряда, чаще всего они лишь передавались на Большую землю. Но уж если занимались диверсиями ребята Медведева, то всерьез. Не где-нибудь на глухом полустанке разогнать гарнизон и испортить связь на полчаса, не какой-нибудь первый попавшийся эшелончик подорвать, а если уж закладывать мину, так прямо под офицерским залом в городе Ровно.

О таком человеке говорят: чисто работает!

Высокий, стройный, худощавый, в военных коверкотовых бриджах, с двумя орденами Ленина на груди, подтянутый, Медведев на первый взгляд производил впечатление человека, только что прилетевшего с Большой земли.

Второй год бреется каждое утро в тылу врага этот совсем не партизанского вида командир. Непривычный для нас запах одеколона дразнит ноздри. Месяцев двадцать назад где-то на Центральном фронте пересек он немецкие оборонительные рубежи, прошел на лыжах Брянщину, Орловщину, Белоруссию и Украину, а бриться не переставал, белые воротнички не растерял, не сгорбился, не одичал в лесах и болотах, ставших для него жильем и местом трудной работы.

Когда мы встретились с ним в феврале сорок третьего года, щупальца Медведева были протянуты к Луцку и Ровно. Теперь уже за более крупным зверем – Кохом и его подручными – охотился элегантный и твердый партизанский командир.

Вот почему так скрывал он свое местопребывание в этих лесах, где всего пять лет назад имел право охотиться только польский граф Радзивилл.

Штаб Медведева – такие же подтянутые партизаны. Выделялся среди них толстяк в одежде, вахлаковато сидящей на его грузной фигуре. Как узнал я позже – это был начальник разведки отряда Медведева – Луковкин. Карманы оттопырены, они всегда полны разных бумажек. Он словоохотлив. По крайней мере со мной. Правда, после того, как Медведев, познакомив нас, сказал: "Все, что вас интересует на юге, на западе и востоке, в зоне ста пятидесяти километров, можете узнать у него", – Луковкин молча вопросительно поднял брови, и Медведев кивнул ему:

– Все, что интересует товарищей. Все! Понятно?

Я отмечаю про себя: "Подчиненные Медведева привыкли держать язык за зубами. Пожалуй, такое приказание они слышат от начальника впервые".

Но получив разрешение, Луковкин разошелся. Видимо, по натуре это разговорчивый и добродушный человек.

Мы пошли в лес. Неподалеку оказалась хорошо замаскированная землянка.

Рассказы его на многое открыли мне глаза. Глубокое проникновение Медведева во вражеские дела, размах диверсий и качество их исполнения (хотя и не часты были они) вызывали восхищение и даже зависть.

Я сидел в шалаше, с удивлением слушая рассказы добродушного толстяка. Его агентура ходила в гости к самому Коху, мины же в несколько десятков килограммов тола тщательно заделывались под офицерским залом Ровенского вокзала, а провода выводились в сторону, где верные хлопцы по неделям ждали удобного случая и нужных пассажиров.

Медведевский начальник разведки явно расточителен и щедр, как грузинский тамада. Он разрешает брать что угодно из его обильной разведывательной каптерки.

Вот он извлек из кармана своей гимнастерки фотографию фашиста.

– Ну, как вам нравится этот фрукт?

С открытки, окрашенной в тон сепии, смотрят на меня холодные глаза. На плечах извивается канитель майорских погон, с рукава подмигивает мертвым глазом эсэсовский знак. Над кармашком френча ввинчены два железных креста. Попадались и нам довольно часто подобные фотографии, но я не коллекционировал их.

Задетый за живое, впервые жалею, что не могу ничем подобным похвастать перед Луковкиным.

– Где вы его ухлопали? – спросил я безразлично, отдавая ему фото.

Луковкин довольно ухмыльнулся:

– А зачем его хлопать? Это наш... Тот самый, который был на приеме у рейхскомиссара Коха.

Я внимательно смотрю то на открытку, то на своего собеседника. Не могу удержаться от похвалы.

– Вот это работа!

– Правда? – спросил Луковкин, с удовольствием потирая руки.

– А где же вы его завербовали?

– Да нет, зачем? Вы думаете – фашист? Нет, это наш. Он вместе со мной прилетел. Язык у него, разговор, с этаким восточно-прусским выговором. Говорит – никакой немец не подкопается. Ну, и документы... Все в порядке.

– Зачем же вы его к Коху посылали?

– Да вот, выручал одну польку. Тоже наша.

– Интересно. И стоило рисковать?

– Как видно, стоило, – ответил он.

– О чем же у них была беседа?

Толстяк стал рассказывать:

– Попал он к Коху по рекомендации жандармского генерала как ветеран Восточного фронта. Вот этот крест у него за битву под Москвой, это за Крым. Так надо понимать по крайней мере...

– Ну, и о чем же они говорили?

– Вначале Кох интересовался, в каких частях служил наш фон-дем... Фриц – Кузнецов. Затем спросил: "Правда ли, что мы были разбиты под Москвой?" Вот тут-то мой парень чуть не засыпался. Еле нашелся: "О нет, партейгеноссе Кох! Армия фюрера непобедима!" – и понес еще какую-то чепуху. Кох взглянул на него внимательно, презрительно прижмурился... А затем сразу: "Чем могу служить", и так далее. Парень наш встает и, изобразив смущение, в меру своих сил стесняясь, говорит нерешительно: "Разрешите говорить, как мужчина с мужчиной?" И, получив милостивое разрешение, рассказывает о своей-де любви к польке. Рейхскомиссар сух и официален. Выслушав до конца и не подавая руки, подходит к дверям. "Если уж вам так нужна эта полька, то из уважения к этому, – и он указал на крест, – мне ничего не стоит... Но все же не понимаю, не понимаю..." И, кивнув головой, отошел к столу, нажал кнопку звонка. Аудиенция окончена. Проходя по коридорам, мимо мертво стоящих часовых, наш парень думает: "Переборщил, чуть было не засыпался!" Но девушка, нужная нам до зарезу, арестованная во время облавы и только поэтому не подвергавшаяся обыску, в тот же день была на свободе.

– А если бы обыскали?

– У нее в волосах был на кальке один план... Понимаете?

Еще много разных событий рассказывал мне Луковкин. Я уже не так внимательно слушал его. Сопоставляю все виденное до сих пор в других отрядах с делами Медведева. Какая разница в технике! Какие различные приемы.

Прощаясь, Луковкин сказал мне озабоченно:

– Как бы ваши ребята не встретили Кузнецова. В гестаповском мундире на дорогах из Ровно.

– А он на чем разъезжает?

– На опель-капитане...

– Да, может выйти камуфлет...

Мы, встревоженные, поглядывали друг на друга. Я вспомнил, как накануне встретили медведевцы наш батальон Кульбаки. Встревожился тем более, что знал: наши хлопцы по машинам, тем более офицерским легковым, бьют наверняка. Очень было бы жаль, если бы Кузнецов напоролся на засаду ковпаковцев.

И еще раз вглядываясь в фото Кузнецова, я сказал Луковкину:

– Пойду доложу командиру. Надо принять меры.

– Какие же?

– Приказ по заставам: легковые машины пропускать без огня.

Луковкин пожал мне руку на прощание очень горячо.

По его лицу видел я, что он не только руководит работой талантливого разведчика Кузнецова, но и любит его, как родного брата.

Задав еще несколько вопросов о южном направлении и получив подробные данные, я возвратился к своим.

Проходя по лагерю нашего отряда, я как-то по-новому смотрел на обозы ковпаковских рот.

Разные вещи творились в тылу у немцев.

12

Новый марш вывел нас на край радзивилловских угодий. Словно срезанные под линеечку, кончались дремучие леса. Двухсотлетние сосны и ели выстроились по ранжиру зеленой шеренгой.

Сразу за ними начинается степь. Чуть холмистая, будто тронутая легкой зыбью гладь озера, уходит она на запад и юг. А если взобраться на дерево, видна она на десятки километров.

Это уже плодородная Волынь.

Словно проконопаченные густо-зеленой смолой садов, рыбачьими баркасами темнеют разбросанные в ее штилевой зыби хуторки... Села в ложбинах плывут кораблями, дрожат в мареве белые мачты церквушек.

Я оторвал от глаз бинокль и слез с сосны.

Через день-два и мы должны были броситься в это море. Что ждет нас там?

Ковпак не горевал.

На вопрос Медведева: "Куда пойдете?" – дед широким жестом показывает на карте неопределенное направление. Не то на юг, не то на запад.

– Туда. А там видно будет...

Медведев вежливо улыбается.

– Нет, ты не думай чего... Я не конспирируюсь, – спохватившись, уверял полковника дед. – Гей, гей, братику, свет велыкий. Дело само покажет.

В гражданскую войну было в ходу слово "братишка". Ковпак говорил мягче: "братику".

Они отошли в сторону и о чем-то дружески разговаривали. Руднев сидит на пеньке. Освещенный пятнистым лучом солнца, прорвавшимся сквозь сосны, он задумчиво вынул из полевой сумки толстую тетрадь. Уже около двух месяцев не расстается Руднев с этой тетрадью в дерматиновом переплете. Каждый день исписывал в ней по нескольку страниц.

Еще во время пребывания в нашем отряде товарища Демьяна начал он мережить эту тетрадку. Ближе познакомившись с нами, товарищ Демьян упрекнул командиров в том, что мы мало записываем.

– Не думаете об истории, ребята, – сказал тогда секретарь ЦК КП(б)У.

Несколько человек под влиянием этих слов стали вести дневник. Потом бросили. Только Руднев упорно продолжал вести свои записи. Меня подмывало любопытство. Но обнаружить его перед Рудневым не хотелось. Да и уверен был: ничего он мне не покажет; разве шутя пошлет к черту.

Закончив записи, Руднев долго вглядывался в степь. Затем повернулся ко мне:

– Петрович, дай-ка "стратегическую"!

Долго сидит он над картой, то и дело поглядывая на горный кряж кременецких возвышенностей. На карте они нанесены коричневой краской. Комиссар провел курвиметром по направлению кряжа, а затем быстро взглянул на горизонт. Может быть, это Кременетчина и синеет в тумане?

А затем, резко отбросив карту, он ушел в лес. К бойцам. Я знаю, так всегда поступает комиссар, когда его одолевают заботы и планы. Остановится у какой-нибудь повозки, заговорит с двумя-тремя, и сразу вокруг него образуется кружок. И начнутся разговоры. Люди расскажут ему о своих делах. Всегда получат совет, помощь, а то и твердый приказ. Он рассеет сомнения, пошутит, пожурит, направит на верную жизненную тропу. А они и не понимают, что своими солдатскими горестями помогают ему самому. Так, наверное, легче справиться со своими сомнениями, которые ведь могут быть и у Руднева.

Вернувшись, чтобы взять с пенька оставленную комиссаром карту, я увидел Ковпака и сына Руднева – Радика. Они лежали на траве вниз животами, между ними была расстелена моя "стратегическая". Дед положил руку на плечо юноши. Они о чем-то оживленно беседовали. Я был удивлен. Ковпак даже со своими помощниками редко делился мыслями, появлявшимися у него во время работы над картой. А тут вдруг командир разоткровенничался перед мальцом. Они так увлеклись, что не обратили на меня внимания. Я остановился позади них. Они склонились над зеленым массивом Цуманского леса. Дальше, где кончается лес, белеет степь. Только красные жилки указывают сеть шоссейных дорог. Черные прямые линии – символ железных нитей, снабжающих фронт. По карте, направляясь на юг, деловито ползет муравей с талией восьмерки. Он тащит хвоинку и, видимо, пыхтя и обливаясь своим муравьиным потом, трудится, не замечая наблюдающей за ним четверки глаз. Двух старых и двух молодых, но одинаково зорких и озорных.

– Гляди, гляди, Радя, – шепчет Ковпак. – К железке подходит.

Радик, кося глазом на Ковпака, хочет убедиться в том, что старик не разыгрывает его. Нет, собеседник его увлечен путешествием муравья всерьез.

Боясь сдвинуть карту, прославленный командир сочувственно шевелил губами:

– Эх, трудно бедняге... Трудно...

Радик все еще вопросительно смотрит на Ковпака.

Затем переводит взгляд на карту.

Ковпак крякнул с восхищением. Тихонько подтолкнул пальцем муравья. Тот уронил хвоинку и быстро побежал на юг.

– Пошел. Пошел дюжей! – кричит Ковпак. – Давай, давай! Ох, темп набирает! Форсирует, с-сукин кот!

Не обращая внимания на угрожающий ему палец, муравей вдруг круто повертывает назад. Опять приближается к брошенной ноше.

– Во, брат, петлю загнул какую!

К муравью подбегает второй. Быстро шевелит лапками.

– Ох, партизаны... – восхищается Ковпак. – Смотри, смотри... А это – командир. Это – связной ему донесение из разведки принес.

Радик смеется веселым детским смехом. На карту уже ползут другие муравьи. Видимо, первый, наиболее шустрый, действительно был разведчик. Посновав немного, муравьи наладили путь через карту. Они ощупали ее юго-западный край, побегали по нему, нашли дорожку и, проложив на карте свой маршрут, стали деловито проделывать прерванный людьми путь.

– Ну, вот тебе и колонна построилась, – вздохнул Ковпак.

Долго сидели они над картой и судачили, наблюдая трудовую жизнь муравьев. Вот черно-вишневые восьмерки деловито ползут одна за другой от Киева до Ровно. Они совершают марш куда-то в направлении Львова, на Перемышль. Вот уже перемахнули они Карпаты, ворвались в Чехословакию; отдельные разведчики сворачивают налево – в Венгрию; другие забирают правее и ползут по горам со странным названием "Катценберге", а там сваливаются с ровной кромки карты на землю; пробившись к свету, они весело идут дальше, к своей, невидимой нам, муравьиной цели, исчезая в хвойной затененной земле.

Руднев, обойдя лагерь, подошел к Ковпаку. Остановившись за картой, он вместе с сыном и самим Ковпаком посмеялся над выдумкой деда. Но Ковпак сразу стал серьезным. Вскочил, отряхнул бриджи и отошел с комиссаром от карты. Они недолго поговорили о чем-то.

– Це добре, – сказал громко Ковпак. – Мы с Базымой помозгуем еще раз. И маршрут, и обеспечение я проверю сам.

– А я проведу партсобрания в ротах. Панина и Горкунова беру с собой.

Через несколько минут комиссар шагал по просеке, и мне показалось, что, пряча улыбку в усах, он проговорил:

– Раздувай пожар революции, Сеня!..

13

В эту ночь начался наш рывок на юг.

Форсирование Ковельской железной дороги прошло без приключений. Было немножко стрельбы – и все. За короткую ночь мы отмахали километров тридцать пять.

Лесов здесь нет. Отряд стал на дневку.

Недалеко от Дубно, параллельно железной дороге, проложен асфальт. Близ Ровно он заворачивает к юго-западу – на Львов.

Только на вторую ночь мы достигли его. Шоссе занимала разведка второго батальона во главе с Шумейко. Она уже резала столбы с большим количеством проводов. На перекрестке чешская деревушка – давно поселились здесь чехи-колонисты. Ночь замазывает чернилами и степь, и лес, и уже близкие Кременецкие горы. Деревушка с двухэтажными домами появляется как-то сразу и так неожиданно, что кажется – на миг мы попадаем в город, с асфальтом, тротуарами, каменными домами. Но, не успев оглядеться, снова вырываемся в степь. Всего пять-шесть домов – и снова поля, поля... ночные, однообразные.

Шумейко хозяйничал возле проводов, ругался и требовал усилить заслоны бронебойками, сетуя на невозможность вдолбить противотанковые мины в шоссе. Я остался на переезде. Когда же большая часть колонны проскочила, Шумейко успокоился и прикорнул на скамеечке у ворот дома. Асфальт приглушал грохот колес. Связные рот и батальонов расположились у наших ног в придорожной канаве. Кое-кто из них курил, кто-то тихонько, с присвистом похрапывал, а Шумейко начал свой бесконечный рассказ о разведке под Черниговом.

– У меня была стратегия поезд захватить. Хоть часть фашистов в плен забрать. А они прямо с моста в воду сиганули, – объяснял он связным.

Те поддакивали и причмокивали с деланным удивлением. "Подхалимство" их объяснялось большим запасом трофейных сигарет у Шумейко.

Пока он увлечен рассказом, хлопцы тянут их вовсю, накуриваясь за чужой счет досыта и даже про запас. Скамеечка по своей конструкции предназначена разве для терпеливых влюбленных. Узенькое ее сиденье неудобно. Я уже не раз слышал этот коронный номер Шумейко и – к тому же человек некурящий – отхожу в сторону.

Колонну немного лихорадит. Она то срывается рысью, то переходит в галоп, а если что застопорится впереди, то, перейдя на шаг, останавливается. Несколько минут переезд забит столпившимися в темноте людьми и повозками. Остановка вызывает тревогу. Но вот галопом вперед выскакивает Войцехович, и через минуту снова начинается шорох по асфальту.

Я лежу в канаве, до меня долетают слова Шумейко насчет того, какая стратегия водила его под Чернигов и на Днепр, какая – к Киеву, и думаю: "А какая стратегия ведет нас сюда?"

За несколько дней пребывания на Большой земле мне удалось прихватить кое-какую литературу по истории партизанских войн. Много нового, до тех пор неизвестного нам, практикам партизанского дела, узнал я в эти дни.

Такова уж, видно, судьба партизан, что каждому поколению, которому с оружием в руках суждено бороться за независимость своей Родины, приходится начинать партизанить как бы сначала. Мало кому известно, что великий русский полководец Суворов партизанил в молодые годы, правда, уже будучи подполковником.

В Отечественной войне 1812 года сочетались различные формы партизанской борьбы. Организованную борьбу вели отряды драгун и казаков, предводительствуемые опытными офицерами. Отпочковавшись от главных сил русской армии, они выходили на фланги и в тыл противника, где начинали активную разведывательную и диверсионную деятельность. Отбитым оружием и боеприпасами они пополняли свои запасы, а остальное раздавали населению. Но еще задолго до выделения армией "партий" Давыдова, Фигнера, Сеславина, Дорохова, Кудашева и других вожаков войсковых отрядов началась стихийная борьба народа против "великой армии" Наполеона. Она возникла еще на территории Литвы и Белоруссии. Крестьяне литовские и белорусские истребляли отдельных французских фуражиров.

Руководили крестьянскими партизанскими отрядами либо запасные офицеры, либо сметливые солдаты. Известен рядовой гусар Елисаветградского полка Федор Потапов (по партизанской кличке Самусь). Он был ранен в бою под Валутиной горой и по этой причине отстал от своего полка. Его подобрали крестьяне из лесных лагерей. Подправив немного свое здоровье, он организовал из крестьян, не пожелавших покориться французам, партизанский отряд, выросший до трех тысяч человек. За счет захваченного у французов оружия Самусь сумел вооружить довольно сильно свой отряд. Он имел даже одну пушку. Самусь проявил незаурядный талант военного организатора. Он создал ударную группу отряда (до двухсот человек) и снарядил ее в латы французских кирасиров. Общее количество уничтоженных оккупантов превышало три тысячи человек.

Известны также вожаки крестьянских отрядов – рядовые Еременко и Четвертаков. В Сычевском же уезде действовала старостиха Василиса, имя которой вошло в историю партизанской борьбы в Отечественной войне 1812 года.

В городе Сычевка сражался третий отряд из жителей города под командованием Корженковского. Он сильно потрепал отряд польских улан, действовавших в составе наполеоновской армии. Уже в начале сентября почти вся территория Сычевского уезда была недоступна французам. Образовался своеобразный партизанский край. Движение быстро распространилось и на соседние уезды.

В арьергардных боях с армией Кутузова Наполеон беспрерывно терял свои войска. Партизаны помогали русской армии смелой борьбой в тылу французской армии.

Михаил Илларионович Кутузов был не только искусным командующим войсками, но и вождем вооруженного народа. Народный полководец своим светлым умом глубоко проник в чаяния простых русских людей. Он направлял все усилия армии и народа на полное истребление врага, строил свой стратегический план войны, исходя из освободительного, справедливого ее характера.

Ставка на партизанскую войну была частью военной стратегии Кутузова. Кутузов сочетает все действия регулярной армии с народными восстаниями и с действиями партизанских отрядов войскового типа.

Два генерала русской армии – истинные патриоты – Багратион и Ермолов горячо поддерживали Кутузова. Еще до возникновения "плана" Давыдова, сразу после сдачи Смоленска, Багратион писал: "Если враг приблизится к столице, всем народом на него навалиться, или побить, или у стен Отечества лечь. Вот как я сужу: иначе нет способа. Ежели уж так пошло – надо драться, пока Россия на ногах, ибо война теперь не обыкновенная, а национальная".

Понятно поэтому такое горячее участие Багратиона в посылке первой партизанской партии в тыл врага под командованием Давыдова.

Сразу после Бородинского сражения и оставления Москвы Кутузов стал деятельно осуществлять план развития партизанской войны.

Несмотря на сопротивление царя и помещиков, Кутузов не боялся вооружать крестьян. В письме адмиралу Чичагову он называет крестьян "истинными сынами отечества, которые, невзирая на все ухищрения неприятеля, поражают его при всякой встрече".

Народ был главным действующим лицом этой борьбы. Это русский народ поднялся на борьбу против чужеземцев. И не только отряды Давыдова, Фигнера, Сеславина и других отважных партизан, имена которых оставила нам история, были страшны Наполеону. Они, посланные в тыл наполеоновской армии командованием вооруженных сил России, еще сильнее всколыхнули народное движение, которого боялись одинаково и в Петербурге и в ставке французского императора. Только он, русский народ, заставил Наполеона сделать Кутузову 23 сентября через Лористона предложение "о прекращении народной войны, которая, возбуждаемая и поддерживаемая партизанами, причинила толикий вред неприятелю". Кутузов на это ответил: "Народ разумеет войну эту нашествием татар и, следовательно, считает всякое средство к избавлению себя от врагов не только не предосудительным, но похвальным и священным".

В уездах Московской и особенно Смоленской и Калужской губерний число отрядов и ополчений насчитывалось десятками отрядов, а участников было десятки тысяч.

Опыт народа и войск, предводительствуемых Кутузовым, послужил Денису Давыдову материалом для ряда теоретических изысканий по тактике партизанских действий и к созданию системы партизанской войны.

Поэт, вдумчивый военный теоретик и талантливый мемуарист, Денис Давыдов выразил это в замечательных патриотических словах, как бы предвосхитивших нашу народную партизанскую борьбу:

"Россия еще не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется... Не развеется ли прахом с лица земли все, что ни встречается на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, занятой в то же время борьбой с миллионной нашей армией, первой в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству".

Так сказать мог только поэт, у которого слова не расходились с делом, и патриотизм его статей, мемуаров и теоретических трудов был лишь результатом и выражением патриотизма, проявленного в боях и походах. Сознание своей чистой совести перед народом и родной землей продиктовало Денису Давыдову эти патриотические слова.

Во весь свой исполинский рост Россия поднялась в эпоху Ленина.

Еще в гражданской войне 1917-1920 годов руководимое партией партизанское движение показало образцы героизма, преданности делу трудящихся и выдвинуло ряд героев партизанской борьбы, имена которых вошли в историю: Чапаев, Щорс, Лазо, Котовский, Кочубей и многие другие.

Всем известно, что партизаны Украины, Сибири, Дальнего Востока, Урала, Белоруссии, Поволжья, подрывавшие тылы белогвардейцев и интервентов, оказали Красной Армии неоценимую услугу.

Если дела партизан кутузовских времен были лишь славным прошлым нашего народа, то с опытом партизан гражданской войны нас связывали крепкие традиции, живые люди, близкий и во многом еще не устаревший опыт.

Как правило, в первый год Отечественной войны успешно воевал тот партизанский отряд, в рядах которого были партизаны гражданской войны. Нам в этом отношении повезло. Во главе отряда был Ковпак, партизанивший еще в 1918 году против кайзеровских войск и гетманцев, Ковпак, живо помнивший не только героику, но и способы действий Пархоменко, Чапаева, Котовского.

Руднев многое знал о борьбе дальневосточных партизан. В нашем отряде действовал краснознаменец – военком гражданской войны Михаил Иванович Павловский, партизанивший под командованием Николая Щорса. Дед Мороз – Коренев, Кучерявский, Кульбака и многие другие рядовые партизаны действовали в краснопартизанских отрядах и против кайзеровских войск, и против синежупанных гайдамаков, гетмана и Петлюры, и против Деникина, и против банд Махно.

Часто простая задушевная беседа у костра превращалась в импровизированную лекцию, в которой огненное слово ветерана подкреплялось задушевным объяснением правил, законов, обычаев, уловок, хитростей партизанской войны. И это товарищеское общение с людьми, которые так же близко, как все мы знаем друг друга, знали и общались с легендарным Василием Ивановичем Чапаевым и Дмитрием Андреевичем Фурмановым, с храбрейшим среди храбрых Григорием Ивановичем Котовским, с выдающимся героем-партизаном Пархоменко, – было и школой и закалкой духа и вселяло уверенность в непобедимость нашего дела.