Текст книги "Люди с чистой совестью"

Автор книги: Петр Вершигора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 48 страниц)

– Надежный старик? – спрашивал через неделю Корниенко о Ковпаке генерал, командующий крупным объединением армейских частей Красной Армии.

В большом штабе, перед столом, возле которого стояла батарея полевых телефонов, тянулся по-егерски Корниенко. В деревенском полушубке, в облупленной шапке, он подчеркнуто по-солдатски отвечал на вопросы генерала.

– Надежный старик? – спросил генерал.

– Так точно, товарищ генерал, – я его с гражданской знаю.

Рядом с генералом сидел невысокого роста человек, тоже в военном кителе, но без знаков отличия на петлицах. Он, прищурившись, смотрел на Корниенко. Но, увлеченный докладом генералу и хорошо помнивший солдатскую школу, Корниенко смотрел только на генерала. Только когда член Военного совета сказал:

– Ну, это как сказать. Тогда война совсем другой была. Сейчас мы другими мерками командиров мерим... – Корниенко взглянул на него и сразу ответил:

– Так думаю, что и под вашу мерку подойдет, товарищ... – он запнулся, еще раз оглядел говорившего, и лицо его расплылось в широкой улыбке, – ...товарищ Никита Сергеевич... Извиняйте, не опознал вас сразу, товарищ Хрущ?в. На портретах видел вас только в гражданской одежде.

– Ничего, ничего, – сказал Хрущ?в и подошел к карте. – Прошу, продолжайте, пожалуйста, – обратился он к генералу.

Генерал спросил у Корниенко:

– Где же ваш отряд? Вот здесь? – он показал пальцем на карту.

Корниенко немного растерянно глянул на незнакомого масштаба карту. Но тут же, оправившись, бодро сказал:

– Левее немножко будет, товарищ генерал.

– Бои бывали у вас? – продолжал вопросы генерал.

– А как же. Вот в этом месте, где вы изволили показать, тут у нас с танками немецкими бой был.

– Ну и как? – нахмурил брови генерал.

– А так. Пришли к нам в лес два танка, а из лесу ни один не ушел.

– Еще были бои?

Корниенко входил в раж и увлекался.

– Были. А вот тут левее, тут уже пехота на нас наступала. Но наш командир уже на танке воевал.

– На каком танке? – оживился генерал.

– Да на этом же, на немецком. Один мы подорвали, а другой в болото заманили. Вот он у нас и остался. Сами знаете, как на чужой технике воевать, – машина незнакомая, капризная. Одним словом, сами должны понимать...

Генерал улыбнулся.

– Да. Понятно. А где сейчас ваш отряд, покажите.

Корниенко разошелся.

– Вишь, дорогой, отряд-то наш вроде рейсовый, сегодня здесь, – он ткнул пальцем в то место, куда указывал генерал, – а завтра там... – и он загнул дугу на карте километров на полторы тысячи.

Хрущ?в и генерал весело взглянули друг на друга.

– Как же так, сегодня здесь, а завтра там... расстояние-то какое?

– А чего же расстояние... – Корниенко смерил пядью по генеральской миллионке, – расстояние чепуховое...

Генерал, улыбаясь, отошел от карты.

– По скольку километров за ночь делаете?

– Как какой марш. Когда сорок, а когда и пятьдесят верст. А как на хороших конях да по санной дороге, – и все семьдесят отмахаем.

Генерал, а за ним Корниенко подошли к столу. Хрущ?в указал старику на стул, тот присел.

Хрущ?в спросил:

– Какая же помощь вам требуется: оружием? патронами?

Корниенко сразу понял, что задачу Ковпака он уже выполнил.

– Самая главная для нас техника сейчас будет – радио. Патрончиков нам пока хватает, а вот связи нет. А без связи, сами знаете, какая война.

Хрущ?в задумчиво, как бы про себя, повторил его слова.

– Знаем, старик, знаем, какая без связи война...

– Хорошо, рацию мы им дадим, – ответил на вопросительный взгляд Хрущ?ва генерал.

Корниенко не разобрал.

– Это чего? – спросил он без стеснения.

– Радиста с передатчиком, – сказал Хрущ?в.

– Ага. Понятно.

– Только куда вам ее бросать? – спросил, заговорщически подмигнув Корниенко, генерал.

– А зачем бросать? Вы мне только дайте, а я его через фронт живо переведу.

Хрущ?в мягко сказал старику:

– Нет, лучше самолетом. Это и быстрее и надежнее.

Генерал сказал, подведя старика снова к карте:

– Только координаты точные надо. А то, видишь, сам говоришь, твой старик сегодня там, а завтра здесь. – Генерал повторил жест Корниенко на карте. – Точные координаты дать можете?

Корниенко все еще пытался вывернуться.

– А зачем вам координаты? Место условленное я вам сразу доложу. В Даниловой балке каждую ночь на протяжении месяца три костра гореть будут. Вот таким макаром: один костер, другой костер и третий... – он показал правильный треугольник на территории, этак, целой области.

Генерал, не желая обижать старика, сказал:

– Видите ли, координаты – это для летчика. А нам и этого достаточно. Только вот Данилова балка возле какого села?

– Известно, возле хутора Веселого.

– А хутор какого района?

– Известно... Глуховского.

Генерал быстро нашел на карте нужное место, сделал крестик карандашом. Корниенко присмотрелся ближе.

– Я же говорил – вот здесь и будет.

– Ну что ж. Завтра в ночь и полетите. С парашютом прыгать не приходилось? – спросил Хрущ?в делегата.

– Так мне, пожалуй, пешком дорога знакомей...

Хрущ?в твердо сказал:

– Нет. Зачем же. Так быстрее. Да и радистам дорогу покажете.

Генерал снял трубку и сказал:

– Соедините с аэродромом.

На большом снежном поле – полевом аэродроме – готовились к вылету самолеты.

Винт полувоенного, полупассажирского самолета ПР-5 вздымал снег.

С парашютным мешком за плечами стоял Корниенко, а с ним два человека с такими же мешками. Моторы стихли.

Корниенко, бодрясь, подошел к возившемуся у мотора механику:

– Скоро полетим?

– Минут через сорок, – ответил, отворачиваясь от ветра, механик.

Корниенко подошел к радистам.

– Минут через сорок. Пошли греться, ребята. Да вас как звать-то, молодцы?

Первый угрюмо ответил:

– Молчанов.

– А тебя? – повернулся старик к другому.

– Меня? Катей звать...

Корниенко оторопело посмотрел:

– Так, так... Что ж, пойдем греться, хлопцы и... девчата.

В Даниловой балке уже не одну ночь горели три костра. Вокруг одного из них, сладко затягиваясь дымом самокрутки, сидели бойцы роты Карпенко. В эту ночь особенно скучно казалось партизанам.

– Напрасно маемся мы, ребята, – сказал Шпингалет, подставляя спину к теплу.

– Даром вся эта канитель, не будет никаких самолетов, – поддержал его Намалеванный.

Откуда-то из-за дыма раздался смех Мудрого.

– Ты даром просидеть боишься? Ну что ж, давай я тебе немецкими карбованцами заплачу.

Он вытащил из кармана крупную пачку денег и хлопнул ею по голенищу:

– Получай зарплату.

Намалеванный отвернулся.

Мудрый серьезно сказал:

– Нет, ребята, не даром. Скажу я вам, хлопцы, много я хлебнул, пока к отряду не прибился. Два раза за проволокой был. Бежал – опять ловили, а уж сколько по окружениям шлялся... и вспоминать удивительно... Уж бегали, бегали мы с вами по всей Украине... А почему, я вам скажу. – Он вдруг заговорил быстро, как будто торопясь высказать давно пережитые и продуманные слова. – Хочу я вам объяснить, откуда у меня, Кольки Мудрого, смелость берется...

Намалеванный плюнул в костер.

– Да при чем тут смелость? Тут ноги на морозе задубели – вот и все.

Мудрый подошел к нему.

– А вот я тебе сейчас объясню.

– Объясняй не объясняй, а все равно не прилетит самолет. Намалеванный поднялся и хотел отойти.

Карпенко, дремавший до сих пор, сказал тоном приказа:

– Прилетит не прилетит, а сидеть надо. Дисциплина.

Намалеванный отошел от костра, послушал:

– Нет, не слыхать... А может, он и до фронта не дошел, старый хрыч...

Карпенко укутал ноги немецкой плащ-палаткой:

– Все может быть... милок... садись лучше, погрейся.

А в это время в звездном фронтовом небе, загребая лопастями винтов морозный воздух, летел к Ковпаку самолет, посланный Хрущ?вым. Это была старая машина ПР-5, с кабиной на четырех пассажиров. В кабине находились Молчанов, Катя, штурман и Корниенко.

Через полчаса полета штурман крикнул в трубку мегафона летчику:

– Подлетаем к фронту... давай полный газ...

Пассажиры переглянулись, подтянулись. Громче заревел мотор. В небе зашарили прожекторы. Луч скользнул по плоскости... Прошел мимо. Затем поймал машину.

Штурман крикнул в мегафон:

– Костя, обмани его... На крыло, на крыло...

Звездное небо долго, казалось бесконечно, переворачивалось под крыло машины. Прожектор цепко держал ее в своих щупальцах. Быстрые пунктиры пулеметных очередей проходили, казалось, сквозь плоскости. Мотор ревел на полном газу. Но вот машина вошла в пике, взвыла мотором и выскользнула из лучей прожекторов.

Штурман снял шлем, вытер вспотевший лоб и проговорил в мегафон:

– Молодец, Костя... Теперь газуй.

Радистка Катя выглянула из открытой кабины. Замелькала внизу белая снежная земля.

Рядом со штурманом сидел Корниенко. Он весь как-то вытянулся, прижался спиной к парашютному мешку и ни на кого не смотрел, закусив губу. К нему лицом сидели Молчанов и Катя. Мотор самолета ровно зажужжал, набирая потерянную высоту. Корниенко сунул руку под фуфайку. Когда сидящий рядом штурман бликнул фонариком, освещая большой планшет с картой, Корниенко взглянул тайком на свою руку. Она казалась вся черной.

Старик вытер руку о ватные брюки и снова откинулся на спину, закрыв глаза, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Вскоре в мегафоне штурмана послышался металлический голос пилота. Штурман оживился.

– Ага... Дошли. Приготовиться. Заходи, Костя, с севера.

Несколько секунд ожидания. Самолет сбавил газ. Штурман крикнул пассажирам:

– Пошел!

Первым должен был прыгать Корниенко. Но он сидел с закрытыми глазами. Штурман взглянул на него, покачал неодобрительно головой. Снова крикнул, громче, чем требовалось:

– Костры проходим... Пошел...

Корниенко открыл глаза и, судорожно цепляясь за края дверцы, вывалился в люк. За ним один за другим выбрасывались радисты.

Хлопцы Карпенко при первом звуке долгожданного самолета плеснули в огонь бензину и подбросили сухой хвои. Костры запылали радостно и ярко, словно Карпенко хотел ими согреть все зимнее украинское небо.

Вдали от костров опускались два парашюта. Почти одновременно с ними – у самого костра – третий. К нему первому побежал Карпенко. Шпингалет и Намалеванный подняли белое полотно парашюта, накрывшее Корниенко. Карпенко опустился на снег рядом с ним. Он осветил его лицо карманным фонариком, взял за руку. Она была темной от запекшейся крови. Карпенко расстегнул стеганку, приник ухом к груди старика. Затем встал и строго посмотрел на Намалеванного:

– Как же ты смел говорить – не пройдет старик через фронт... Прошел... И обратно к своим вернулся.

Он взял из рук Намалеванного полотнище парашюта и тихо накрыл им лицо Корниенко. Костер вспыхнул, раздуваемый ветром, ярче и осветил лицо Намалеванного, по которому одна за другой бежали слезы.

– Выполнил свое задание Корниенко.

Шифровальщик Молчанов сам подошел к костру. Подскакали Ковпак и Руднев. Долго искали Катю-радистку. Когда же нашли, Молчанов обрадовался так, что бросился ее обнимать. Она вскрикнула:

– Ой, больно, я, кажется, руку вывихнула.

Ковпак озабоченно подошел к ней. Он осторожно взял ее за правую руку и провел по ней от плеча к локтю.

– Э, дивчино, да тут перелом.

Катя испуганно посмотрела на незнакомого деда.

– Как перелом? А мне сегодня же связь установить надо, сеанс у меня в два ноль-ноль.

Девушка ожидала всего, готовясь к вылету в тыл врага. Была готова и к тому, что, может, понадобится применить оружие, и к тому, что можно погибнуть, но к такой "случайности", как перелом руки, она готова не была. И это как-то надломило ее силы, и она тихо, по-детски всхлипнула.

Ковпак участливо склонился над ней.

– Теперь, дивчино, твой сеанс один – в лубках лежать.

– Что вы говорите, дедушка?

– Не дедушка, а командир отряда Ковпак.

Катя свалилась на руки партизан без чувств, и ее положили поближе к костру.

Руднев озабоченно спросил Молчанова:

– Связь мы дадим?

Тот помялся.

– Пока трудно сказать. Если рука всерьез у нее переломлена...

– А вы?

– Я на рации не работаю. Я – шифровальщик.

– Так на какого черта тебя прислали? – вскипел Ковпак.

– Как мираж какой-то. Рацию выбросили, а работать на ней некому, сказал возмущенно Руднев.

Они отошли в сторону, в морозную ночь, и долго ходили по снегу в отчаянии.

Без четверти два Молчанов подошел к Катюше и показал ей часы. Она встала, порываясь идти. Рука у нее была уже на перевязи в самодельной шине из древесной коры. С ней повозилась партизанский врач Дина Маевская. Дина подошла к комиссару и заговорила быстро и резко:

– Я не могу так, товарищ комиссар! Раненая только что после перевязки. Внутреннее кровоизлияние, перелом. Два раза в обмороке. А тут ее волнуют, – она показала на Молчанова.

Катя бормотала быстро-быстро, здоровой рукой раскрывая рацию.

– Сеанс у меня через четверть часа, понимаете – сеанс. Если не выйду на связь, на Большой земле будут считать, что мы все погибли. И ваш старик тоже.

– Но не может она, не может работать на ключе! – твердо и властно сказала Маевская. В вопросах медицины ее слушались все в отряде.

Катя поняла это и подняла к молодой женщине глаза, полные слез.

– Ну, пожалуйста, я очень прошу. Может быть, рацию раскинут товарищи; я покажу, как. Наушники наденьте, я хотя бы позывные послушаю и хоть чем-нибудь знак подам.

Молчанов уже распаковывал рацию, тянул антенну на поднятое дышло саней.

Ковпак подошел к врачу и отвел ее в сторону.

– Слушай, доктор. Ты почему солдату мешаешь свою службу нести? Ты що у меня тут – профессор-хирург, чи невропсихопат какой?

Маевская обиделась:

– Зачем же так, Сидор Артемьевич? Вы же сами знаете, я когда в отряд пришла, говорила вам, я физкультурный врач. Понимаете, институт специальный я кончила перед войной. Физкультурный врач.

– Не тарахти, знаю, слыхал. А раз слыхал, значит помню. А операции ты делала? Руки и ноги людям столярной пилкой резала?

– Так выхода ж другого не было. Хирургов у нас нет, вот и приходилось мне...

Казалось, Ковпак только и ждал этих слов.

– А що ж, у нас радистов тут много? Зачем же ты девушку обижаешь? Значит, как ты физкультурный врач, так ты можешь выше своей головы прыгать, а как она радистка, так ей уже и нельзя? Стой сзади нее со своей валерьянкой и не мешай, а помогай, понятно?

Пока дед убеждал врача, Катюшу положили на санки. Молчанов надел ей на голову наушники.

Ковпак сказал тихо:

– Карпенко, выводи роту. Готовьтесь к походу. Да тихо, хлопцы, не мешайте. Эта дивчина, может быть, нам не меньше чем крупный бой выигрывает.

– Который час? – слабым голосом спросила Катюша.

– Без трех минут два, – показал ей циферблат Молчанов.

– Включайте. Наушники поправьте, – командовала Катя.

С этой минуты вся жизнь людей, окруживших тесной стеной розвальни у костра, казалось, перешла к этой девушке. Ковпак, Маевская, Руднев стояли у ее изголовья. Катя лежала с закрытыми глазами. Затем протянула левую руку и ощупью положила ее на распределительную доску.

– Настраивает, – шепнул Молчанов. – Катя, есть позывные?

Катя не слышала. Он дотронулся до ее руки, лежавшей на доске рации. Радистка открыла глаза. Он спросил ее жестом, губами.

– Позывные фронта есть?

Она ответила одними глазами: "Есть!" Затем окинула взглядом склонившихся над ней людей и, как бы успокаивая их, шепнула:

– Стучит фронт, стучит...

Молчанов подошел к Ковпаку и Рудневу. Посмотрел на часы.

– Пять минут фронт будет вызывать, затем перейдет на прием. Следующие пять минут будет слушать наш ответ.

– Ну а как же мы ответим? – спросил Ковпак.

Молчанов пожал плечами, глянул на часы.

– Пять минут, – показал циферблат.

Катя широко открыла глаза, попыталась сесть. Несколько партизан и врач мигом поддержали ее. По Катиным глазам все видели, что там, за линией фронта, перешли на прием. Катя вопросительно посмотрела на Ковпака и Руднева. Глаза многих были в слезах.

Ковпак отвернулся и буркнул себе под нос:

– Ну що це за война з бабами, да ще з дивчатами...

Катя решительно сказала врачу:

– Посадите меня. Опустите ноги.

Нечеловеческим напряжением она повернула руку.

– Молчанов, дайте ключ! Положите на колено.

Молчанов держал ключ рации. Катя протянула раненую руку и попыталась стучать позывные, но сразу, вскрикнув от боли, без чувств упала на руки партизан. Молчанов снял наушники с головы Кати. К нему наклонился Ковпак. Шифровальщик отстегнул один наушник и передал его ему. Второй наушник протянул Рудневу.

Ковпак даже улыбнулся.

– Фронт. Це фронт нас вызывает, Семен Васильевич...

Катю привели в чувство. Она осмотрела всех, словно узнавая. Затем сказала Молчанову:

– Сколько еще осталось? Четыре раза будет вызывать и переходить на прием. А на пятый запишут: "Стрелка не вышла на связь". И рядом поставят крестик. Ой, что же это я? Это же кличка моя, я никому не должна разглашать ее. Я честное комсомольское дала, подписку.

Ковпак успокоил ее.

– А мы ничего не слыхали, дивчина. И знать ничего не знаем. Так ведь, ребята?

Все молча кивнули головами.

– Спасибо, дедушка, – сказала Катя.

Ковпак потряс наушниками.

– Слухай, дивчино. Замовкло, не пипикает. Наверное, снова тебя слухают, – и он приложил ей наушник к уху.

Молчанов дал Кате ключ, сказал тихо:

– Ты спокойно, ты не шевелись. Ты левой рукой попробуй.

– Вот. Как же мне в голову не пришло, – и она начала работать левой рукой. – Не то, совсем не то. Техники нет. А ведь там радисты мой почерк знают. Не то...

– А ты попробуй вот так, я подержу, – уговаривал ее Молчанов.

Все молча наблюдали. Радистка несмело застучала левой рукой.

Было слышно, как в лесу строились роты. Грузили раненых. Командовали комбаты.

Ковпак позвал Семенистого.

– А ну, Михайло, смотайся. Дежурному скажи, чтобы тихо было. Скажи, с фронтом говорю.

Молчанов показал на циферблат.

– Катя, слышишь? Перешли на прием.

И снова застучала левой рукой Катюша.

– Больше не могу, дайте послушаю.

Она слушала долго, внимательно, затем сказала Ковпаку:

– Дедушка, товарищ Хрущ?в отвечает.

Ковпак нагнулся к ней ласково.

– А что ответили?

– "Плохо вас понимаю. Что случилось?" Ну, конечно же... Вот! "Завтра буду вас слушать в это же время. Слышали вы меня? Поняли вы меня?" Переходит на прием...

Ковпак, торжествуя, сказал громко:

– Стучи, дивчина, стучи як можешь. Стучи: "Слышали, поняли, завтра будем слухать".

Ковпак отошел в сторону. Подбежал с докладом Карпенко. Доложил шепотом.

– Товарищ командир, рота к маршу готова.

– Добре. А ну, слухай. Выбери мени из своей роты самых бойцовых хлопцев. И сам проследи: оцю дивчину мени на повозку положить, да листьев, моху, сена наложить, щоб не трусыло. И всю дорогу не отходить. Кормить – чем только можете. – Он повернулся к Маевской: Какую пищу ей принимать?

– Яйца, молоко, варенье.

– Чуешь? Щоб яец, молока достали. Варенья выдайте, хай кормять ее девчата. Поняв? Варенье любишь, милая?

– Очень люблю, – устало улыбнулась Катя.

– Понятно, – откозырял ей Карпенко.

– Ну, вытягивай свою роту. Ребят пошли сюда. Они при штабе вместе с ней будут. Пошли, комиссар.

Все ушли, кроме Маевской и Молчанова. Катюша кончила работать и показала на наушники Молчанову. Он снял их с ее головы.

– Укладывайте рацию, сматывайте антенну, как я вам показала. Ведь фронт ответил: "Завтра буду вас слушать в это же время!"

За деревьями замелькали люди. Это строй третьей роты, неделю дежуривший ночами у костра. Она двинулась... Впереди шел Карпенко, положив руки на автомат. Они подошли к свежевырытой могиле и построились в каре. Руднев сказал краткую речь. Грянул залп. Тихая команда прервала минутное молчание, и отряд снова двинулся вперед.

Всю зиму по Украине мели метели. Шла поземка... Но уже смелее и увереннее двигался отряд. А когда вздулись на украинской земле жилы рек, потекли ручьи, превращаясь в потоки, бурные и могучие, – все дальше и смелее шел отряд. Двигался и тогда, когда распустились, зазеленели буйные леса.

И каждый день радистка Катя работала на ключе.

В поле по небольшому оврагу ползли два разведчика. Один смотрел в бинокль: шли поезда с гитлеровскими дивизиями. Разведчики приносили Ковпаку донесения. Он подписывал и передавал радистке. Радистка работала на ключе.

На аэродроме стояли вражеские самолеты. Хлопцы достали живьем немецкого летчика, и снова радистка работала на ключе.

А через несколько часов разведчики, наблюдавшие за аэродромом, видели, как пикируют наши самолеты, слышали взрывы, видели клубы жирного дыма над вражеским аэродромом.

Еще прошло несколько месяцев, и радистка Катя приняла по радио радостное сообщение. Командиру отряда было присвоено звание Героя Советского Союза.

Уже после войны, встречаясь с партизанами – ленинградцами, брянцами, белорусскими и крымскими, изучая их дневники и записи, мне неизменно приходилось сталкиваться с фактами, показывающими, как руководители партии заботились и помогали с первых шагов зарождению партизанских отрядов, из которых потом выросло всенародное партизанское движение. Сотнями нитей, подпольных каналов, ходоков через фронт, подпольными и партизанскими радиостанциями партия связывала отдельные боевые группы в единое всенародное партизанское движение.

Как неотделимая часть вооруженных сил, в тылу врага действовали партизанские отряды, направляемые Верховным Главнокомандованием по верному пути к победе.

18

24 ноября 1942 года мы заняли большое село Стодоличи. Село напоминало новостройку. Оно делилось на две половины: старая его часть – типичное полесское село с несколькими кривыми улицами; чуть подале, на бугорке, по обеим сторонам хорошей улицы расположились новые дома, построенные за несколько лет до войны.

Село стояло в двенадцати километрах от окружного центра Лельчицы. До войны здесь было электричество и паровая мельница. Колхоз имел автотранспорт и славился своим животноводством.

В ночь на 27 ноября по хорошей санной дороге мы двинулись в направлении Лельчиц. Операция была разработана на полное окружение и уничтожение противника, который из Лельчиц своими щупальцами опутал весь этот большой район.

Руднев шутя говорил командирам:

– Ну, держись, хлопцы! Знайте, что Лельчицы – это наши партизанские "Канны"!

В двенадцать часов ночи роты вышли на исходное положение, и начался бой. Продвижение по окраинам шло успешно. Большая часть городишка была занята быстро, но затем наступление стало захлебываться. Центральная улица Лельчиц, на которой помещались учреждения, частично была занята нами, но затем противник стал оказывать все большее сопротивление. Большой двухэтажный дом жандармерии, опутанный проволокой, каменный дом гебитскомиссариата, парк на пригорке в центре города со сходившимися к нему со всех сторон улицами, здание тюрьмы и другие каменные дома были сильными оборонительными пунктами немцев. Ковпак, расположившийся на командном пункте в крайних домах, решил бросить в бой артиллерию.

Прикрывать батарею пошла наша тринадцатая рота.

Первой нашей заботой было выбить противника из большого двухэтажного дома жандармерии – и десяток снарядов из 76-миллиметровой пушки сделали это. Мы ворвались в здание, битком набитое винтовками, лыжами, мешками с сахаром, бельем. Внутри помещение напоминало универсальный магазин. Вслед за первыми смельчаками в здание ворвались еще человек сто – полтораста.

Я из углового окна выглянул на улицу. На другой стороне ее, немного наискосок, стоял красивый особняк гебитскомиссара. Здесь улица кончалась, и за нею на холмике был расположен небольшой парк, со всех сторон обнесенный забором; вокруг были вырыты окопы. Около парка высилась кубической формы каменная громада с бойницами, откуда торчали дула пулеметов, и недалеко от нее – противотанковая пушка, обстреливавшая улицу. Батальоны, наступавшие по окраинным улицам, уже сомкнули кольцо окружения, и противнику некуда было бежать. Поэтому он ожесточенно отстреливался.

В моем подчинении имелось лишь восемнадцать человек из тринадцатой роты. Я крикнул Бережному: "Давай обходи справа и атакуй фашистов в парке. Во фланг!" Затем вскочил в коридор дома гебитскомиссара и крикнул своим:

– Выходи, все выходи на улицу и вперед!

Атака началась снова.

Выскакивая из окон здания гебитскомиссара, на штурм парка шли пятая и шестая роты, тринадцатая заходила по огородам, третья шла прямо на каменную глыбу. В несколько минут все было кончено, около пушки валялись убитые, а из окопов наши хлопцы вытаскивали живых, спрятавшихся среди трупов гитлеровцев.

Как мы узнали после, каменная глыба кубической формы была пьедесталом памятника Ленину. Памятник фашисты сняли, а пьедестал превратили в импровизированный дот, выдолбив по углам его пулеметные гнезда. Спустя несколько минут после того, как мы закончили атаку, над нашими головами закружились два немецких самолета-истребителя. Они сделали по три круга и снизились. Когда их обстреляли, они быстро ушли на юг. Скоро со стороны Житомира подошло вражеское подкрепление: две бронемашины и около трехсот человек пехоты на автомашинах. Подкрепление мы разгромили, а бронемашины сожгли.

Это было 27 ноября 1942 года.

В те дни Красная Армия, прорвав фронт под Калачом и Клетской, начала окружение 6-й армии Паулюса под Сталинградом.

Вот записи из дневника за этот день:

"С боем взят гебитсцентр Лельчицы. Убито более трехсот

немцев, полицейские, бургомистр, староста, много других "иже

с ними" также переселилось в мир иной. Интересный бой.

Снова прямая наводка, уже много раз проверенная мной за

эту войну. Интересен бой еще и тем, что я на практике

ощутил, что может сделать воля командира, когда наступление

захлебнется. И снова везет – два раза смерть ходила локоть в

локоть со мной и прошла мимо. Первый раз из противотанковой

пушки бронебойным снарядом снесло голову пулеметчику,

стоявшему рядом, второй раз пулька, маленькая пулька, попала

в переносицу соседа, пролетев мимо моего уха.

Ранена Нина Созина. Хотя бы дожила она до известия о

награде.

30.XI. Сегодня умерла от раны санитарка Маруся в плюшевой

курточке. Много их, девушек, уже пало на своем посту.

1.XII. Милашкевичи, Глушкевичи и Прибыловичи. Озеро и

площадка. Много работы. Интересные наблюдения и песни народа

о войне:

А там старый батько

Окопы копав,

Вiн здалеку бачив,

Як стрiлець упав,

Пiдiйшов вiн ближче

Тай сина впiзнав.

Танцы "полещуков" и девчата-"полещучки" в мягких

лапотках..."

Разгромив Лельчицы, мы расчистили почву для создания партизанского края в районе среднего бассейна Припяти. В это же время Сабуров разгромил Словечно, расширив этим намечавшийся партизанский край к югу. Таким образом, громадная территория южнее Мозыря и Пинска оказалась свободной от немецких гарнизонов. Пока еще только пунктирно намечавшийся партизанский край обещал быть в несколько раз больше Брянского и по территории и в смысле охвата вражеских коммуникаций.

Вначале немцы, очевидно, не придавали этому большого значения. И только через месяц, когда вновь образованный партизанский край дал себя чувствовать, гитлеровцы опомнились и стали принимать меры. Но было уже поздно.

Партизанский край, о котором мечтал Руднев, был уже создан.

Почти два года спустя, когда войска Красной Армии, заняв Житомир, захватили архивы житомирского гестапо, я в них разыскал материалы суда над лельчицкими властями. Судили гебитскомиссара, начальника жандармерии и многих других. Некоторых из них присудили к смертной казни, других вообще судили посмертно. Но, как говорит народ, "не помогли мертвому припарки".

19

Расправившись с немцами в Лельчицах, мы разместились юго-западнее в селах Глушкевичи, Прибыловичи, Копище.

В Глушкевичах стал штаб и первый батальон, в Копищах – второй и третий, в Прибыловичах – четвертый батальон.

Мы стояли там около месяца. Здесь впервые я познакомился с народом, о котором знал только понаслышке. Это о них, о "полещуках", создавала свои чудесные произведения Леся Украинка. Разговаривая со стариками, глядя на танцы молодых девчат, я рисовал себе образы Левка, Килины из ее пьесы "Лiсова пiсня", и если бы немцы немного больше интересовались поэзией народа, который они задумали поработить, им бы чудилось по ночам: из Пинских болот Полесья на них подымается леший в мадьярской длинной шубе до пят, с козлиной бородкой, с автоматом в руках, и имя ему – Ковпак. Не берут его ни пули, ни железо, а он хватает немцев костистыми руками за горло, и они в ужасе испускают дух.

Руднев на стоянке ежедневно посещал раненых, следил за их лечением, ободрял участливым словом. Он регулярно читал им сводки Совинформбюро, принимаемые ежедневно нашими радистами.

Как-то мы вместе зашли к тяжело раненной в бою за Лельчицы Нине Созиной. Семнадцатилетняя автоматчица лежала бледная, стараясь стоном не выдать боли.

Я живо вспомнил наш разговор на марше, когда она рассказывала, как пришла в отряд мстить немцам за зверски убитого отца.

Руднев осторожно присел на край кровати и взял девушку за руку. Она открыла глаза.

– Товарищ комиссар... – тихо прошептали ее губы.

Семен Васильевич вынул из бокового кармана гимнастерки радиограмму и прочел ее вслух. Это было поздравление. Правительство наградило Нину орденом Красного Знамени.

Девушка закрыла глаза, длинные ресницы тенью упали на щеки. Затем снова открыла их и улыбнулась комиссару.

– Спасибо, товарищ комиссар!

– На здоровье, – тихо проговорил Руднев.

– И еще раз спасибо, – прошептала Нина. – Теперь я обязательно поправлюсь.

– Обязательно, – ответили мы.

Как-то еще в Глушкевичах, не обращая внимания на протесты часового, в штабную хату ворвалась белорусская дивчина. Из-под огромного теплого платка выглядывали лишь посиневший от холода нос да две ярко-красные помидорины щек. Смышленые глаза светились удалью. Домотканая юбка, подоткнутая к поясу на манер широких казацких штанов, делала ее похожей на юнца. На ногах – лапти. Цветные полотняные онучи вымазаны грязью.

Она сразу, с места в карьер, обратилась к комиссару:

– В отряд приймешь, старшой?

Руднев вскинул на нее черным глазом.

– Ошиблась, милая. Самого старшего тут по бороде определяй, улыбнулся он, подмигнув мне.

Девушка доверчиво оглядела присутствующих.

Шагнув вперед, она шлепнула лаптями.

– Примай в отряд!

После многих ночей марша и лельчицкого боя мы впервые хорошо выспались, и настроение у нас было поэтому веселое. Штаб еще не начал обычной будничной работы и пока больше походил на собрание друзей.

"Почему бы и не разыграть ее?"

Хмурясь, спрашиваю дивчину:

– А зачем тебе отряд понадобился?

Она недружелюбно оглядывает меня. Но на вопросы отвечает четко, немного с холодком. Только долго сдерживаться, видно, не в ее натуре. Первых нескольких фраз, по ее мнению, достаточно. Видимо, считая себя уже партизанкой, она круто берет инициативу разговора в свои руки. Теперь уже она задает мне вопросы:

– Ты мне вот что скажи, раз ты старшой: на Туров пойдете?

– Какой Туров?

– Город главный. На Прыпяце!

– Зачем?

– Немца бить! Хэ, партизанчики вы мои милые... Туров – городишко княжецкой...