Текст книги "Люди с чистой совестью"

Автор книги: Петр Вершигора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)

Сухая осенняя погода сменилась дождями, и в один из таких дней, когда на стоянке в лесу мы мокли под проливным дождем, радисты, работавшие в любую погоду, приняли приветственную телеграмму маршала Ворошилова.

У меня хранится фотография митинга, необычайного по своей обстановке. Где-то недалеко от Днепра, в лесу, под деревьями с размокшей от дождя корой, стоят сотни людей, закутавшихся в разнообразные плащ-палатки – мадьярские, румынские, немецкие, бережно спрятав под палатки пулеметы и винтовки.

Ковпак произносит речь:

– Товарищи партизаны и партизанки! Маршал Ворошилов прислал мне радиограмму. Ось я вам зараз прочитаю.

Ковпак вынул очки, и, пока он надевал их, застыла в ожидании толпа партизан. Лил дождь, по усам стекала вода. Никто не замечал этого. Ковпак прочел приветствие маршала и начальника Центрального штаба партизанского движения.

Люди стояли не шелохнувшись.

"...Внимательно следим вашим продвижением. Связь работает

хорошо. Донесения получаем регулярно. Уверены в успешном

выполнении задачи. Шлем привет вам, вашим ближайшим

помощникам и всем бойцам вашего отряда. Крепко жмем руку

всему личному составу отряда.

Ворошилов. Пономаренко".

Еще в начале рейда на Правобережную Украину в Брянском партизанском крае, который стал базой для многих отрядов, мы были свидетелями кипучей деятельности Центрального штаба партизанского движения. На одном из первых самолетов полка Гризодубовой прилетел представитель штаба. Офицеры связи были почти во всех отрядах, в том числе и у Ковпака. С одним из них, капитаном Шевардиным, я отправил в штаб фотонегативы, которые успел "отщелкать" в Брянских лесах и в первые дни пребывания, у Ковпака. Уже после войны я нашел их в целости и сохранности.

Самолеты доставляли грузы: оружие и боеприпасы, листовки и литературу, портативные типографии и мины замедленного действия. По своему служебному положению я не мог тогда знать во всех деталях приказ Главкома партизанским движением, но в общих чертах его знали многие командиры. Приказ этот (как и многие другие директивы, направляющие деятельность партизан Белоруссии и Украины, Брянщины и Крыма, Смоленщины и Ленинградской области) ставил конкретную политическую и военную цель и определял задачи рейда.

Главнокомандующий партизанским движением Маршал Советского Союза товарищ Ворошилов в боевом приказе отрядам Ковпака и Сабурова давал программу действий. Приказ был о выходе объединенных отрядов в новый район.

Противник в те месяцы из далекого тыла перебрасывал свои резервы, боевую технику, горючее и боеприпасы на фронт и вывозил из нашей страны в Германию награбленное имущество и хлеб.

Районы Житомирской и Киевской областей, расположенные на правобережной части Украины, с наиболее развитой сетью железных и шоссейных дорог, с многочисленными переправами через реки, являлись стратегически важными путями, идущими с запада на восток.

Важность этого района определялась еще и теми факторами, что в Киеве фашистские оккупационные власти сосредоточили административные, карательные и другие учреждения, осуществлявшие политику угнетения советского народа на Украине.

Кроме того, противник, используя западный, господствующий берег Днепра, возводил там усиленные укрепления, в связи с этим следовало ожидать, что Правобережье в ходе войны будет представлять собой плацдарм ожесточенных боев.

Именно здесь широко поставленная народно-партизанская борьба позволяла наносить врагу серьезные удары с тыла и тем самым оказать неоценимую услугу Красной Армии.

Приказ давал четкие указания целей, задач, маршрута и места дальнейшей деятельности отрядов Ковпака и Сабурова.

Перенесение опыта крупных партизанских отрядов из Брянских лесов на правый берег Днепра, в Полесье, Киевщину, Ровенщину и Житомирщину, это была политическая цель рейда; в ходе рейда были нанесены удары по военно-промышленным объектам и узлам коммуникаций врага, – это была военная цель.

Ковпак, не торопясь, произносил речь под проливным дождем:

– Мы вышли к Днепру, старому, седому Днепру. Но нам надо форсировать его. Товарищи! Я знаю, что вы устали. Двадцать бессонных ночей и двадцать дней боев, как начался наш рейд. Знаю, что труден людыни такой подвиг. Знаю, что трудно раненым, нелегко и здоровым. Но згадайте, комсомольцы и коммунисты, колхозники и интеллигенция! Чкалов, колы летив через Северный полюс, тоже хотив спать. Та не заснув. Так невже заснемо мы? Каждый партизанин и партизанка должны знать, что свой подвиг они совершают во славу Родины.

Это было в канун 25-летия Великой Октябрьской революции.

Митинг состоялся накануне решительного прыжка вперед. Требовалось перерезать крупнейшую шоссейную и железную дороги, идущие из Киева через Чернигов – Гомель на Москву, с ходу подойти к Днепру и сразу же форсировать его.

К железной дороге мы подошли днем, сделали привал, и под вечер колонна вытянулась вперед. Тринадцатая рота оказалась напротив переезда, но в это время справа от него, с полустанка, не обозначенного на карте, ударил пулемет. Нас было всего несколько человек. Мы с Володей Лапиным и еще несколькими автоматчиками, не имея на то никакого приказа, просто оценив выгодность своих позиций, ударили во фланг переезда и смяли находившихся там мадьяр. Лапин выскочил первым на железнодорожное полотно, где одиноко торчал брошенный станковый пулемет. Он повернул его, направил вдоль железнодорожного пути и выпустил по убегающим мадьярам всю ленту.

Мы ворвались на полустанок, заняли его и вышли, сокращая путь, через болото, наперерез нашей колонне. Спускались сумерки. Через несколько километров начиналось шоссе.

Еще до занятия шоссе нашими заслонами конноразведчики, во главе с братом комиссара Костей Рудневым, подбили немецкую легковую машину. Она слетела с высокой насыпи в болото. В машине ехали два офицера. Они сбежали в камыши. Шофер был взят в плен.

Колонна прошла по шоссе около двух километров, а затем, не доходя метров двадцати до большого моста, свернула влево. У самого моста стояли заслоны. Я был в заслоне, и когда больше половины колонны прошло, вдали показались огоньки грузовой машины. Она шла медленно. Мы подготовились и напряженно ждали ее. Мост был деревянный, и, жалея тол, мы решили его сжечь, для чего разложили на мосту костер, но когда увидели машину, костер разбросали. Все же шофер перед самым мостом замедлил ход, очевидно заметив огоньки, вспыхивавшие на мосту.

Ждать больше было нельзя. Я скомандовал:

– Огонь!

Когда мы подбежали к машине, немцы были уже перебиты, а из машины партизаны волокли громадную бочку масла.

Мы уже стали поджигать машину, когда Володя Лапин, тщательно исследовавший кузов, вдруг закричал:

– Хенде хох!

Послышалось щелканье затвора, и из машины показался наш бравый автоматчик, подталкивающий впереди себя немца. Его хотели прикончить, но я воспротивился этому и оттащил немца в сторону, чтобы допросить, использовав в качестве "языка".

При свете горевшей машины я увидел испуганные голубые глаза и мальчишески круглое лицо. Поднятые руки его дрожали. На мои упорные вопросы по-немецки он не отвечал. Он силился, но не мог вымолвить ни слова, так как у него стучали зубы и не слушался язык. Я был зол на себя за то, что мог проговорить ему только несколько стандартных фраз на немецком языке, которые заучил по вопроснику.

Злость моя усиливалась.

– Вохин? – тыча пальцем ему в грудь, указывая вдоль дороги, спрашивал я у немца...

– Не умию я по-нимецькому... – наконец выдавил он из себя.

Партизаны загоготали. Я усадил пленного к себе на повозку и, догоняя колонну, стал допрашивать. Вот что рассказал он мне. Родился в украинском селе недалеко от Львова. Брат перед войной кончал военную школу в Одессе. Его самого немцы угнали на работу в Германию, а по дороге партию из двухсот украинцев одели в немецкие шинели и назвали немецким батальоном. Батальон этот за два дня до случая на шоссе спешно перебросили под Чернигов, из Киева он прошел по нашим следам больше ста километров, нигде не обнаруживая нас.

Наутро мы подошли к левому берегу Днепра, вблизи местечка Лоев, расположенного в устье реки Сож, впадающей в Днепр. Ночью нужно было перебросить несколько рот для захвата Лоева с тыла, но, когда партизаны подошли к городишку, оказалось, что разведчики уже хозяйничают в городе. Во главе с Черемушкиным, которому была поставлена задача только разведать противника, они перебили весь лоевский гарнизон, состоявший из нескольких десятков полицейских.

Моста через Днепр в этих местах нигде не было. Переправу пришлось организовать на скорую руку.

Сюда же подошло соединение Сабурова, шедшее параллельным с нами маршрутом. Часть его людей уже была на другом берегу. Повозки переправлялись на паромах и лодках. Лошадей переправляли вплавь, а затем гнали по полю вскачь, боясь, чтобы они не простудились после купанья в холодной воде.

Во второй половине дня на окраинах города начался бой. Из Мозыря и Речицы противник подбросил войска, две бронемашины и несколько грузовых машин с пехотой. Они пытались выбить нас из Лоева. Наши роты, которые стояли там – небольшой заслон на окраине города, – с трудом выдерживали их натиск. Ковпак приказал тринадцатой роте выдвинуться на помощь Сабурову. Бой был кратким и сильным. Бронемашины мы сразу подбили из бронебоек и пулеметов. Немцы бросились наутек, но мало кто из них ушел живым. Это было в ноябре 1942 года. Седьмого и восьмого ноября мы стояли в Лоеве и праздновали 25-ю годовщину Октябрьской революции. Вечером мы вспомнили о нашем пленном. Ковпак вызвал его, вытащил из кармана блокнот и начал допрос. Но так ничего и не успел записать – грянула гармонь. Дед Мороз, любитель танцев, пошел плясать казачка, за ним выскочил Ковпак, на ходу кивнув мне:

– Разберись с ним, как знаешь... – и пустился в пляс.

Деды танцевали несколько минут. Потом стали беседовать. Баян все убыстрял темп украинского гопака. И вдруг мой пленный, важно подбоченившись, ударил гопачка, да так ловко пошел вприсядку, что я пожалел, что он пленный.

Я зашел в тринадцатую роту. Там тоже шло праздничное веселье. Бережной, изрядно выпивший, упорно твердил мне: раз пленного зовут Ярослав – значит, он обязательно поляк, а раз поляк – значит, брат-славянин. И полез с ним целоваться. Пленный отвечал на все вопросы типичным языком Ивана Франко. Я подумал, подумал и решил: "Живи, черт с тобой!"

Этот Ярослав страшно напоминал мне теленка, пяти-шестидневного теленка, который стоит широко расставив ноги; они еще подрагивают от непривычки ходить, но иногда у него появляется желание брыкнуть ими, задравши хвост. И, уставившись в тебя глупыми глазами, теленок тычется мордой в колени и лижет их. Мы поручили Ярославу уход за лошадьми нашей радистки Ани Маленькой, и в этой должности он пробыл больше года.

Последние роты и батальоны пробивались уже по "салу", сковавшему воды Днепра. Мороз начал крепчать, и, задержись мы здесь два-три лишних дня, пришлось бы нам туго на переправе. Немцы этот момент тоже прозевали. Вот записи из моего дневника.

"10.XI. Пробыли два дня в Лоеве. Сегодня двинулись в

леса. Немцы, наконец, направили против нас свою технику,

пятью самолетами разбомбили в пух и прах мельницу, помольцев

и дом полицейского. Есть жертвы среди местного населения.

11.XI. Первая крупная стычка с полицией в селе Новый

Барсук. Результаты: взяли две машины и вымели полицию, как

метлой, на полсотни километров. Взяли четырех врачей. Дед

сидит и вычисляет, сколько лет потребуется для достижения

довоенного уровня состояния крупного рогатого скота, овец и

свиней. Имеет самые точные сведения по курам и гусям.

Вспоминается первая встреча с Ковпаком: "Хороший урожай

на Украине, а придется жечь, взрывать, пускать под откос

поезда, чтобы не досталось врагу".

И печаль, жесткая печаль большого, мудрого, видавшего

виды человека пробежала по лицу.

И еще: "Заняли Путивль несколькими конниками, а там на

площади я сам Ленину памятник поставил, а вокруг садик

посадил. Памятник разрушили, садик вырубили, сволочи!.." – и

скрипнул некрепкими старческими зубами.

Недаром, когда проходили Ямполь, а затем Путивль, по

врагу, засевшему в Кролевце, дали беглым огнем шестьдесят

снарядов. Это была потеха, но в то же время и демонстрация

уверенности и силы. И воевали уверенно, как могут воевать

лишь сильные духом и правотой своего дела люди.

12.XI. Отдыхали, мылись и громили полицию.

16.XI. Две ночи подряд на операции. Взорвали завод,

вывели из строя железнодорожную станцию. Мост взять не

удалось. Его защищали крупные вражеские силы. Учусь в

партизанской академии... В бою пока везет, жаль, если жизнь

оборвется раньше нашей победы, а она будет, это знают и наши

враги.

В селе Избынь бабка, провожая нас, сказала: "Помогай вам

бог победить". Многие так говорят. Население за нас, народ с

нами, мы должны, мы обязаны победить!

18.XI. Сегодня форсировали Припять. Третья река по счету

в этом походе. Все зависит от того, кто держит в своих руках

инициативу. В партизанской войне инициатива всегда в наших

руках. Противник не знает и не может знать, куда мы пойдем,

где ему нас ждать, не знает до тех пор по крайней мере, пока

не завелись предатели. Сегодня, кажется, он пытался их нам

подбросить. Надо разобраться. Ночью снова долго беседовал с

мудрым Ковпаком. Светлая, умная голова.

19.XI. Позади Припять. Ночь не спал. Люди из Мозыря, люди

из Курска, люди нашей Родины! Сколько их проникает через

фронт в стан врага, и делают они свое незаметное, но опасное

для немцев дело. Медленно, но верно подтачивают они его

военную машину, и настанет день – враг упадет, захрипит и

забьется в предсмертной конвульсии. Советские разведчики и

партизаны делают свое дело. Но пусть помолчит пока бумага,

пусть помолчит. Будем помнить лишь эту ночь, тихую, морозную

и таинственную, освещенную багрянцем пожаров, и тихие звуки

замерзающей Припяти. Мы поэтому не спим ночами и мечтаем о

том времени, когда вскроются воды Днепра и Припяти и смоют с

берегов последние следы фашистской падали. Весна придет,

наша весна...

Предвестники нашей весны протаптывают партизанские тропы

по первому снегу Полесья.

Нина, милый семнадцатилетний автоматчик, и Аня, дорогая,

незнакомая мне москвичка Аня, погибшая в бою на станции

Демехи. Погиб светлый человек, смертью своей бросивший вызов

врагу и своей преждевременной гибелью доказавший бессмертие

нашего дела. Не знал, не видел я ее живой, но предсмертный

возглас, вырвавшийся из ее груди, не забуду никогда. Много

ночей впереди, боевых и мирных ночей, и, может, каждую такую

ночь под звездами будет звучать "А-а-х..." и мягкое падение

тела на мерзлую землю. А вечером выпал первый снег, он

покрыл саваном землю и тело девушки, отдавшей свою жизнь за

Родину. И автоматчица Нина, смелая и озорная, всегда с

засунутыми по-мальчишески глубоко в карманы руками, воюющая

так же по-мальчишески озорно. Когда ей не дали автомат, она

заревела и выплакала-таки себе оружие. Сегодня разговорились

на ходу в колонне. Отец погиб в плену, в хуторе

Михайловском: его сожгли фашисты, а дочь пошла мстить за

отца. Училась при немцах в школе. Дважды вызывали в полицию

и жандармерию. Усатый гитлеровец с глазами барана через

переводчика объяснял ей прелести кухонной перспективы,

обещанной ей фюрером, а девушка, придя к партизанам,

выплакала себе автомат и пошла в бой. Трудно в семнадцать

лет убивать людей... Глаза первого немца, убитого

собственной рукой, снились ей две недели. Но надо убивать

врагов, и она это делает.

Слава вам, наши девчата!"

15

Еще во время стоянки в Брянских лесах, возле "партизанской столицы" Ковпака Старой Гуты, я познакомился с семейным бытом этого своеобразного отряда.

Привлекало внимание большое количество детворы в лагере. Как-то не вязалось это с легендами о непобедимости отряда и с вещественными доказательствами боев. Трофейные немецкие и мадьярские минометы, пулеметы и автоматы, румынские баклажки и плащ-палатки, сигары и браслетки с часами, раненые бойцы с окровавленными повязками и вдруг дети: сосущие, ползающие, шныряющие и гарцующие на конях...

В дни моего прибытия в отряд началась эвакуация партизанских семей на Большую землю. Первая эвакуация. До этого большинство из этих потомственных партизан провели в отряде более полугода. А некоторые и родились в нем. Позже я узнал их судьбы.

А понял только в рейде.

Осенью-зимой 1941 года партизаны Ковпака шли в отряд без семей. Кто был в состоянии эвакуировать своих родных – зная, на что он идет, сразу сделал это. Но у большинства партизан родные оставались в оккупированных селах.

Первые активные действия отряда всполошили гитлеровцев. Стала работать немецкая контрразведка. Бесилось гестапо. И если вначале еще удавалось скрыть от врага наиболее активных участников отряда, его командиров, то уже зимой 1941/42 года они стали ему известны. Отряд беспрерывно рейдировал. На стоянки становились в селах, и скрываться от населения уже не было смысла. Наоборот. Отряд креп, окрепли его связи с народом. Но в семье не без урода. Подчас найдется человек болтливый, а то и злой. Бывало, что имена партизан пытками, угрозами, хитростью выуживались врагом. Особенно подличали полицаи.

Немало невинных жен партизанских, отцов и матерей погибло в эти дни на виселицах, в оврагах, в тюрьмах. Ох, как мстили врагу за свои семьи партизаны. Как мстили! Они первые бросались в атаку и последними уходили из боя. По настоянию партизан, у которых погибли родные, были взяты в отряд семьи, еще не захваченные врагом. В их числе и семья комиссара Руднева: жена Доминикия Даниловна и девятилетний сынишка Юрка. Старший Радий, или Радик, как его звали в отряде, ушел в партизаны вместе с отцом. Радика знали и любили все в отряде, но особенная, трогательная и суровая, простая и нежная дружба была у него с Ковпаком.

Немцы должны были в эту ночь схватить его мать и братишку. Семнадцатилетний Радик с двумя друзьями-разведчиками проскочил через вражеские пикеты и вывез их в отряд.

С завистью смотрел Юрка на брата в ту зимнюю ночь.

Радик на рысях гнал по полю санки. Дулом назад глядел самый настоящий пулемет. Пулеметчик просил мальчика сесть на его широко расставленные ноги, чтобы не выпасть из саней. Сани скользили тихо, лишь фыркали кони. В окрестных деревнях в небо взлетали ракеты, да изредка прорезали поле трассы пулеметных очередей. После трассы проходило несколько секунд, и затем доносилось татаканье пулемета. Юрка считал. Он знал: каждый счет до четырех означает километр расстояния. Радик вез быстро и ловко. Счет был восемь, шесть и ни разу не было меньше четырех... Юрка, важно усевшись верхом на сапог пулеметчика, ободрял мать:

– Проскочим. Как пить дать – проскочим!

И они проскочили.

Так Юрка прибыл в отряд уже обстрелянным партизаном. В одном не повезло. Его отец – Семен Васильевич, комиссар грозного Ковпака, лежал раненый. Рана была опасной. Мать не отходила от отца. Вместе с нею сидел и черномазый Юрка, не сводя смышленых глаз-маслинок с черноусого лица, забинтованного марлей. Иногда отец брал в руки карандаш и что-то быстро писал. Нет, разобрать косой, неровный почерк, да еще так быстро, Юрке было не под силу. Вот тогда-то он дал клятву, пионерскую нерушимую, учиться только на отлично. А сейчас нужно было по громким ответам матери понимать смысл их разговора. Однажды мать прочла записку и передала ее Юрке.

– Это тебе.

– Мне?

– Тебе. Ну, бери же.

Юрка схватил бумажку и прочел, волнуясь, по складам:

"Расскажи, как ты стал партизаном".

Партизаном? Значит, он и на самом деле партизан? А почему бы и нет... Ведь проскочили они тогда под пулеметным огнем. И он, Юрка, даже сидел на ноге у пулеметчика, чтобы тот не упал... Правда, стрелять из пулемета не пришлось... Но ведь могло быть так... что и пришлось бы... Ясно – могло быть!.. И вдруг пулеметчика убивают. Тогда за пулемет ложится Юрка и ведет огонь по фрицам... Нет, он еще не знал тогда пулемета... Пускай лучше – пулеметчика ранило... И он закрыл ему рану своей шапкой, пока мама...

– Чего же ты молчишь? Отец спрашивает... – шепнула мать.

Юрка даже вздрогнул от ее шепота, затем стал рассказывать... Из-под бинтов на него поблескивали черные глаза... Они иногда веселели. И Руднев делал движение, сдерживая смех, и сразу хватался рукой за простреленную шею...

– Ну, хватит, Юрка, хватит. Разошелся, – прервала недовольно мать. – Отцу больно...

Рука комиссара опустилась на черную головку сына...

Затем он взял карандаш.

"Кем хочешь быть?" – прочел Юрка. И, не задумываясь, звонко ответил:

– Хочу быть комиссаром!

Отец закашлялся. Мать зашикала и выставила девятилетнего "комиссара" за дверь. Но на этом дело не кончилось. Юрка не забывал этого дня...

Радик и Юрик были большие друзья. Но все же девять лет возраста разделяли их. Старший – бывалый вояка, подрывник-диверсант, участвовавший во многих делах разведчик, а меньшой – всего только пионер.

Вскоре наступила весна. Рейдирующий отряд Ковпака остановился на дневку в лесу. В семьях партизан было до трех десятков мальчиков такого же возраста. Из них и был организован новый "отряд". Вначале ребята несмело играли в партизаны. Затем начитанный Радик рассказал Юрке о лозунге Макаренко в колонии: "Не пищать!" А пищать до этого ребятишкам приходилось часто... Обоз бомбили немецкие самолеты. Во время боев ребята хотя и отводились "в тыл" – в густой лес или надежно обороняемое село, но все же шальные пули, мины и снаряды от вражеских автоматических мелкокалиберных пушек – "шпокалок" – залетали частенько. Ребята залезали под повозки и, уткнувшись в материны подолы, ревели со страху. После организации Юркиного партизанского отряда во время боев категорически запрещалось плакать. За редкие исключения виновный наказывался "грушами", "орехами", "сливами", а то и изгонялся из отряда.

Научившись не пищать, ребятишки приобрели воинственный вид. В свободное от боев и маршей время "отряд" проводил всяческие боевые упражнения, с каждым разом все более сложные и шумные. С громким "Ура!" ходили в атаку на подорванный в Спащанском лесу немецкий танк, "забирали в плен" заблудившуюся в лесу бабу вместе с коровой, а однажды приволокли неразорвавшийся немецкий снаряд и стали в нем ковыряться. Только случайно проходивший мимо Сапер-Водичка спас ребят от неминуемой смерти или увечья.

С Юркиным отрядом не было сладу. Отцы виновато качали головами, когда Ковпак, обижаясь на шум, приказывал им приструнить ребят. Коллективная дисциплина отряда была, видимо, сильнее их отцовской. А "комиссар" выдумывал все новые и новые военные похождения. В этом исподтишка помогали ему Радик и разведчики Хапка, Черемушкин, Усач. Со скуки на стоянках они были непрочь позабавиться и науськать ребятишек на мелкие проказы.

Пришлось за это дело взяться самому Ковпаку. Он как-то вызвал через связного Юрку. Вместе с сыном пришла обеспокоенная мать.

– Что-нибудь опять натворил, Сидор Артемьевич?

– Ничего не натворыв. Я его одного вызывал, Доминикия Даниловна.

Руднева, удивленно пожав плечами, отошла в сторону.

– Почему не рапортуешь?

Юрка, склонив голову набок, недоверчиво заглянул под нахмуренные брови Ковпака. "Разыгрывает или серьезно..." Глаза под бровями не смеялись... Храбрость Юрки мигом исчезла, и он едва слышно пролепетал:

– Явился по вашему приказанию, товарищ командир.

– Так... Не бойкий комиссар... А ну, еще раз по всей форме...

Юрка откашлялся и гаркнул во все горло.

– Теперь подходяще... Ну, ще. Доложи про свой отряд...

– А чего докладывать?

– Как воюете? Какие с вас партизаны?

Мальчишка молчал...

Откуда-то узнав о происходящем из-за кустов выглядывали Юркины "партизаны".

Ковпак, делая вид, что не замечает их, начал учить "комиссара":

– Ты что думаешь, партизаны одним шумом против немца воюют? Ага?.. Совсем даже наоборот. Если б по-такому ваши батьки воевали, уже давно тю-тю – отряд разбили бы.

Тут уже Юрка не вытерпел:

– Не разобьет он отряд никогда, не разобьет.

– А ты помолчи. Почему не разобьет? А потому, что правильная тактика. Тихо и осторожно к нему подходим, а вже потом бьем крепко... Поняв?

– Ага...

– Щоб настоящим партизаном быть... это, брат, во-первых – научиться надо молчать. Это тебе первая тактика. Затем тихо сидеть, глазом не моргнуть, носом не шморгнуть – это будет вторая... А там еще третья... Ну, то вже в следующий раз обучу.

В кустах не выдержали:

– Расскажите вже все три сразу...

– Сидор Артемович, расскажите...

– Мы сразу выучим...

Ковпак, нахмурившись, смотрел то на малышей, то на "комиссара".

Юрка молчал.

– От бачите... Первую тактику только он один и знает, а вы що? А если б немец?.. Сразу б из автомата!..

Юрка подал знак, и хлопцы замолчали, широко вытаращив глаза и прижимая ладошками рот, чтоб не вылетело неосторожное слово. Ковпак еще долго говорил, объясняя им преимущества молчания и тишины в партизанской боевой практике...

Хлопцы упорно не отзывались на ковпаковское "поняв?".

Он хмыкнул себе под нос и долго, с выдержкой скручивал цигарку. Закурил. С чувством затянулся и блаженно закрыл глаза...

– Так... Ну, на первый раз эти дела вы поняли. Теперь будем объяснять третью... Значит, так... Самый сильный, самый лютый зверь на свете – это кто?

Ребятишки упорно молчали...

– Ну, говорите. Вже можно... Кто самый сильный зверь?..

– Вовк, мабуть, – неуверенно произнес Мишка, сын ездового девятой роты.

– Ну да, вовк. А ведмедь?

– Той посильнее.

– Може, ежак?..

– Не, той колючий. А силы в нем меньше, как у кота...

На этом познания о зверях были исчерпаны.

Ковпак смаковал цигарку.

– Так. Не знаете? Ну, я скажу. – Опять помолчал. Ребята впились глазами в его беззубый рот. – Самый сильный на свете зверь – это, пожалуй, тигра будет...

Ребятишки выдохнули сразу. Юрка, забыв о своем командирском достоинстве, не удержался, чтобы не прихвастнуть:

– Я видел тигра в зверинце... Как большу-у-щий кот...

– А ходит как? – спросил Ковпак.

– Ходит тихо...

– То-то... Сила у него громадная, а ходит тихо... по земле в траве ползет – и не услышишь... Лапы у него мягкие... Вот это и будет вам третья партизанська тактика... Чуешь, комиссар? Научить свое войско тихо ползать, щоб как тигры... А военные это будут называть: по-пластуньскому. А ну, давай за мной, – и, потушив цигарку сапогом, к удивлению ребят, Ковпак хлопнулся на локти и быстро, ужом извиваясь в траве, пополз...

Ребята засопели за ним. Но вскоре отстали и потеряли его из виду... За полчаса, ободрав локти и коленки, они проползли метров двести. Только тогда пожалел их Ковпак. Обойдя их сзади, он свистнул тихо и призывно.

– Ну, хватит. Это я вас все равно как в плен забрал... Ты що ж? Вперед ползешь, а назад не оглядываешься... А ну как я – немец? Що тогда?.. Пиши пропало!.. – И, выставив вперед указательный палец вроде пистолета, щелкнул языком. – Вот и готово. Убитый. Падай...

"Убитого" схватили за ноги, за руки и поволокли в кусты "хоронить"...

К лету 1942 года ковпаковцы вторично вернулись из Брянских лесов в свой Путивльский район. Как буря, пронесся отряд по Путивльщине, Глуховщине, разогнал полицаев, разгромил фашистские гарнизоны. Враг в панике бежал к югу, где на железной дороге Бахмач – Ворожба у него были крупные гарнизоны. С ходу был захвачен Путивль. Сутки хозяйничали ковпаковцы в старинном русском городе, где перед войной их командир был председателем горсовета.

Затем отряд с обозами и ранеными остановился лагерем "дома" – в Спащанском лесу, откуда он впервые и двинулся в рейд в Брянские леса 1 декабря 1941 года. На железную дорогу, по которой к фронту беспрерывным потоком тянулись поезда, ночами уходили десятки диверсионных групп. Отряд бросил на диверсии лучшие силы. Поэтому задача оставшихся была как можно меньше привлекать внимание противника к своему лагерю. Ковпак в свободные от командирской и штабной работы часы уединялся на реке Клевень. То ли для успокоения нервов, то ли чтобы отдать дань "штатским" довоенным страстям, захватывал удочки. Вдали, за излучиной Сейма, в который впадала Клевень, виднелся на высоком берегу старинный Путивль. Как-то, глядя на него, учитель Базыма дрогнувшим голосом начал тихо читать:

То не кукушка в роще темной

Кукует рано на заре.

В Путивле плачет Ярославна

Зарей на городской стене.

– А що ты думаешь? – живо отозвался Ковпак. – Тоже солдатская жона. Така вже ихняя доля. Плакать, когда мужа на бой выряжаешь. Та и той Игорь, хоч и князь, а, видать, был вояка добрый.

– Вот только... напрасно... в плен... сдавался... – вставил комиссар Руднев.

Он вылечился в отряде благодаря заботам врачей и жены. Не мог только есть горячую и твердую пищу. И говорил пока короткими фразами, передыхая после каждого слова.

– Не пришли... Ворожбы?.. – спросил он Базыму.

– Нет еще. Жду к вечеру...

– От, бачишь, на тому горбочку вона плакала, – показал удилищем Ковпак на крепостные валы Путивля.

– Кто? – не понял Руднев.

– Та Ярославна ж!.. – ответил Ковпак, насаживая червяка на крючок.

– А я думал, Ковпачиха твоя, – сказал Базыма.

Руднев сжал его плечо. Базыма взглянул, куда показал ему глазами комиссар... и осекся.

Руки старика мелко дрожали. Не попадая на крючок, он отвернул в сторону нахмуренное лицо, шевелил губами...

– Пошли, начштаба, – тихо сказал комиссар.

Ковпак опустил удилище в воду и задумался... Сидел и вспоминал проклятый август месяц памятного сорок первого года... Нет, не плакала старая Ковпачиха, провожая своего мужа в Спащанский лес. Партизанила она с ним... еще в гражданскую, а сейчас понимала, что не может пойти с ним в лес. Годы не те. Понимала, что ни слезой, ничем его не удержишь. Да и не хотела удерживать...

От этих мыслей его отвлек шорох в кустах. Поправив котелок с уловом и нащупав в кармане пистолет, Ковпак, закидывая удочку, быстро взглянул в сторону кустов и усмехнулся. Окружая его со всех сторон, ползли стройной цепью "партизаны" Юркиного отряда. От натуги у многих из них поблескивало под носами, но, боясь выдать себя, они даже не шмыгали.

"Тихо повзуть бисенята". А когда они уже совсем окружили старика, он повернулся через плечо и погрозил пальцем.

– Только "ура" не кричать! Рыбу попугаете. Садись, комиссар! Бери удочку.

Через полчаса Руднев и Базыма, подойдя к реке, застали рыбную ловлю в самом разгаре. Только Юрка сидел печальный. Рыба на удочку Ковпака шла, как по заказу, а на Юркину ничего не попадалось. Сумев отвлечь внимание ребенка, грозный командир зацепил крючком Юркиной удочки рыбешку и закинул ее в воду.

– Тяни, комиссар! Тяни, клюет!

Торжествующий Юрка вытащил рыбу и, забыв всю солидность и престиж, закричал на весь лес: