Текст книги "Люди с чистой совестью"

Автор книги: Петр Вершигора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц)

Развязав платок и откинув его на плечи, сжав яростно кулаки, она продолжает на манер старинной думы:

– Туров-городок на Прыпяце стоит. Полонили его вражьи германы... и полицай-и-и...

Базыма задумчиво переводит взгляд на меня.

А дивчина в лаптях, со смышлеными глазами, распалившись в каких-то своих мечтах, досадует на нашу непонятливость.

– Я вас проведу. Да с такой силой я бы до самого Бреста дошла. А что Туров? Тьфу! – и смачно плюет на пол.

Руднев, наблюдавший за девушкой, подходит к ней.

– Постой, постой. Тебя как звать-то?

– Ганька звать. Да вы что? Зубы мне заговариваете? Кажите – пойдете на Туров или нет? Что, не верите? Я проведу. Ей-богу, проведу. И одним махом, немца разгоним, побьем полицманов...

Убежденная в том, что только непонимание собственной силы мешает партизанам двинуться на Туров, она обращается то к одному, то к другому, просит, объясняет, растолковывает, убеждает.

– Постой, постой, дивчина, – перебил ее Базыма. – Ты кто же тут такая? Уже командовать собираешься? Ты что – распоряжаться сюда пришла или в отряд поступать?

– Поступать в отряд! – поворачивается к нему девушка. – Воевать!

– Воевать! – протянул Руднев. – А ты как думаешь – вот так трах-бах и воюют? Это уметь надо.

Она смерила его насмешливым, презрительным взглядом.

– А откель ты знаешь, что я не умею? Во!

И вдруг выхватывает что-то из-под полы.

– Тю, скаженная! – бурчит, отодвигаясь от нее, Базыма. – Кой черт пустил ее сюда? Подорвет еще к дьяволу. А ну, дай сюда.

В поднятой руке Ганьки поблескивает круглая немецкая граната, похожая на черный апельсин, с нежной голубой головкой запала.

Девушка, подчиняясь суровому взгляду старика, нехотя отдает лимонку.

– Эх вы... Часовые винтовку забрали. А гранату – не доглядели. И зачем я, дурная, сама показала?.. Ну говорите, пойдете на Туров аль нет? – безнадежно, чуть не плача, спрашивает Ганька.

Комиссар поманил ее пальцем. Усадив на лавку рядом, стал расспрашивать, откуда у нее граната и винтовка. То, что она рассказала, было, пожалуй, обычное дело для этих мест. Если верить ее рассказу, то Ганька уже убила нескольких фашистов. Первого она зарезала серпом. Оттащила труп в болото и затопила. Добытым у первого оружием начала действовать смелее. Вместе с двенадцатилетним братишкой они нападали на немцев-одиночек и убивали их. Подкрадывались к хатам полицейских, швыряли в окна немецкие гранаты.

Это могло показаться неправдоподобным, но мы уже привыкли встречать на своем пути всяких людей; поэтому и верили и не верили дивчине.

– Займись, Петрович, по приему! Если стоит этого, зачисли в роту. Потом доложишь мне, – сказал комиссар, задумчиво похаживая по штабу.

После подробных расспросов я вызвал связного разведки.

– Ну, Ганька! Вот пока что твое начальство. Дальше жди распоряжений.

И тихо связному:

– Командиру передашь: распоряжение получит во время вечернего доклада.

Связной козырнул, повернулся и направился к двери. За ним пошлепала девушка. Уже на пороге повернулась и, нахмурившись, кинула Базыме:

– Гранату отдай...

Скрипевший пером начштаба повернулся вполоборота и, сдвинув очки на лоб, глянул на нее через плечо.

– Ладно. Иди, иди, вояка. Будут и гранаты, – не то сурово, не то одобрительно проворчал он вслед новой партизанке.

Она недовольно отвернулась и вышла из штаба.

Вслед понесся смешок и шутливые замечания связных, толпившихся в сенях.

Я стал систематизировать черновые пометки у себя в записной книжке.

Со слов девушки я получил представление о туровском гарнизоне. Рассказала она кое-что и о других припятских городках и крупных селах. Задумавшись, я глянул в окно. По улице шагал связной разведки. Рядом, пытаясь попасть в ногу, маршировала новая партизанка. Руднев отошел от окна.

– А что, хлопцы? Пожалуй, права эта курносая? Гарнизончик небольшой. Паника у них после Лельчиц порядочная... Запряжем пятьсот коней! И ударим... Эх, ударим! А? Начштаба?

Базыма неодобрительно покачал головой и показал глазами на дверь.

– Если уж замышлять операцию, то надо держать язык за зубами.

Комиссар заулыбался и поднял руки кверху.

– Ладно, ладно! Шучу, шучу! Конспираторы-операторы. Стратеги доморощенные.

Ганьку определили в разведку.

На Туров мы не пошли. В эти дни нас увлекала идея разгрома Сарнского железнодорожного узла, и нам было не до Турова. Но в разведку я посылал новую партизанку дважды. Оба раза с отделением Лапина. Она отлично знала местность, ловко проводила разведчиков по лесным тропам. Побывав с нею в городке, хлопцы каждый раз возвращались с "языками" и трофеями. Докладывая о выполнении разведки, на мой вопрос: "Как новая партизанка?" – хлопцы одобряли ее смелость, подтверждали знание местности, но все это как-то с холодком, официально. Я видел, что они чем-то недовольны.

Когда же я решил послать ее в третий раз с Лапиным, командир отделения отказался наотрез.

– Да ты сам ее хвалил, – и местность знает... и не дрейфит...

– Ну ее к дьяволу, товарищ подполковник! Уж больно она какая-то... настырная.

– Дела не знает?

– Да нет, дело она знает... Ловкая девка.

– Ну, так чем ты недоволен?

– Дисциплины не понимает. Лезет, куда не надо. В прошлый раз я из-за нее отделение чуть не угробил.

– Что, неужели струсила?

– Да нет... Разведку мы кончили, из города она нас вывела. А на огородах что-то ей в голову взбрело. Гранаток у хлопцев набрала: "Ожидайте меня здесь", – говорит и опять в город шмыгнула. Ждал я, ждал, уже светать начинает. Уйти вроде совестно, все-таки свой же товарищ. А ее все нет и нет. Потом слышим: стрельба, взрывы. Смотрим бежит. Ну, прикрыли огнем автоматным... В лес отошли благополучно...

– Но могло быть и хуже?

– Вот этого я и опасаюсь. Не возьму ее с собой. Теперь ей вожжа под хвост попала, как понесет...

– Куда же она ходила?

– А леший ее поймет! В хату полицая какого-то понадобилось ей бросить гранату. Обидел он ее, что ли. Не возьму я ее больше в разведку! Дисциплины не понимает!

Я так и не мог его убедить. Затем началась боевая страда. Мы забыли о Ганьке, занявшись более важными делами.

Недели через две как-то проходил я по улице Глушкевичей. На улице тихо. Базыма утром разослал приказание прекратить движение – день был ясный, опасались немецкой авиации. Изредка, скрываясь в воротах, проходили партизаны. Одинокий всадник мчался галопом по улице. Полы кавалерийской шинели развевались, как крылья большой дикой птицы. Всадник тряс плетью над ушами коня, изредка подогревая его ударами. Только снег летит за копытами.

– Гоняет, скаженная! – недовольно и завистливо сказал часовой.

Только тогда я узнал кавалериста. Это была белорусская дивчина Ганька. Но что за странная перемена в фигуре и одежде!

"Надо вызвать ее, узнать, как освоилась она в отряде".

Через полчаса в штаб вошла Ганька.

Женщины, о женщины! Даже на войне вы любите наряды. Даже в самых примитивных условиях жизни вы остаетесь верны своей природе. И ухитряетесь быть кокетливыми, даже выполняя воинские уставы.

– По вашему приказанию!.. – гаркнула Ганька на весь штаб.

Привычные ко всяким рапортам писари и те подняли головы от своих бумаг.

Базыма ахнул.

Перед ними стоял небольшого роста казачок. Лихая прическа под бокс, кубанка с малиновым донцем, кавалерийская шинель, волочившаяся по полу, синие галифе, сапоги – все это делало Ганьку неузнаваемой. Вот только голос – несмотря на все усилия говорить хриплым баском, выдавал девушку.

– Как живешь?

– Спасибо, товарищ начштаба!

– В разведке?

– Так точно, товарищ начштаба.

– По дому скучаешь?

– Никак нет, товарищ начштаба!

– Так... Солдат хоть куда... Ну а как воюешь?

Ганька молчит.

– Что, заело язычок?

– Нет, не заело... Какая это война? Так...

– Ого! А начальство что? Не обижает?

– Никак нет. Премного благодарна, товарищ начштаба.

– Солдат получился из девки хоть куда! – Базыма даже прищелкнул пальцами.

Поговорив еще немного, мы отпустили ее в роту. Но на этом дело не кончилось.

Разведчики невзлюбили Ганьку. Они просто не могли примириться с ее лихостью. Командиры упорно отказывались брать ее на задания, а все старались пристроить к уходу за ранеными или по хозяйственным делам. У нас до сих пор если и ходили девушки в разведку, то в одиночку, без оружия. Это считалось делом женским. Но в боевую разведку, по глубокому убеждению старых разведчиков, женщины не годились. Больше того, слыхал я от них какие-то суеверные намеки: "Баба в разведке добра не жди".

Хлопцы мои, по своему укладу мыслей, кое в чем походили на моряков времен парусного флота.

Но не на ту напали.

Ганька упорно домогалась своего. Иногда, вопреки желанию командира взвода или отделения, все же выпрашивалась в поиск. Внешне подчиняясь дисциплине, она изредка все же выкидывала свои боевые номера. Понимая, что если так будет продолжаться, ее рано или поздно вытурят из разведки, дивчина нашла выход из положения: стала "покупать" разведчиков. Прекрасно зная окружающие села, говоря на местном наречии, она, как никто, умела проникать в тайны отнюдь не военного значения, но оберегавшиеся полещуками не менее военных. Совершенно секретные сведения о дислокации, производственной мощности самогонных аппаратов, о качестве и количестве их продукции и были объектом этой самогонной тактики. А конспирировались самогонные дела от партизан не меньше, чем от немцев. Ганька вызвалась разыскивать аппараты и так ловко справлялась с этим делом, что разведывательные командиры, скрепя сердце, принуждены были признать ее авторитет.

Так к ней и пристало прозвище Анька-самогонщица.

В селе Глушкевичи, находившемся в самом центре пинских болот, мы задумали рискованное дело.

На карте, лежащей на столе у Руднева, был нарисован небольшой паучок с четырьмя черными лапками железных дорог и синими усиками рек, а сбоку надпись: "Сарны". Несколько вечеров просидели мы – Руднев, Ковпак, Базыма, Войцехович и я, – думая, как раздавить нам "паучка". Повторить лельчицкие "партизанские Канны", как шутя прозвал Руднев тот бой, – здесь было невозможно. Город имел значительно больший гарнизон, подступы к нему были не в пользу атакующих, а кроме того, к городу вело много коммуникаций, – здесь-то и была главная для нас опасность. Но это и привлекало нас больше всего.

А разведка доносила, что "паучок" живет жадной паучьей жизнью. Черные щупальца дорог лихорадочно гонят на фронт боеприпасы и войска. В обратную сторону – на запад – идет награбленный хлеб, высококачественный авиационный лес. И еще – что болью отзывалось в наших сердцах – по рельсам катят запломбированные вагоны, везут в Германию согнанных со всей Украины невольников, наших советских людей.

На столе, в хате штаба Ковпака, карта Правобережной Украины. На севере леса и болота Припятского бассейна. На юге – степи. Обозначен уже на карте самодельными отметками появившийся, по приказу Сталина, новый партизанский край. Черными жилками тянутся железные дороги. Узлы: Сарны, Шепетовка, Фастов, Жмеринка... Над картой склонились командиры: Ковпак, Руднев, Базыма, Кульбака, Бережной. Руднев, хмуро теребя ус, говорит задумчиво:

– Не эти же леса, дикие и непролазные болота послали нас завоевывать... Вот... – он кинул жестом на юг и показал узлы.

Ковпак согласился.

– Верно... Но без базы тоже немного навоюешь... Надо нанести удар... – он показывает на южные коммуникации.

– Но надо и ноги унести после такого удара... – добавляет Базыма в развитие этой идеи.

– Так что же? Расширить партизанский край... Организовать новый отряд, – уточняет идею Руднев.

– А если сочетать одно с другим? – спросил Войцехович несмело и стушевался.

Командиры сразу повернулись на его голос. Он немного осмелел и показал циркулем на Сарны.

– А верно, жирный паучок. Сводку! – приказал комиссар Горкунову.

Долго читал разведсводку молча.

Да, паучок живет жадной паучьей жизнью... Черные щупальца дорог гонят на фронт боеприпасы, войска...

– Гарнизон большой, – чесал затылок Базыма.

– Разведку какую посылал? – спросил меня комиссар.

– Боевую... не дошла. Заставы сильные на дорогах.

– Надо было агентурную попробовать, – додумал за меня Базыма.

– Посылал. Только что вернулась. Анька-самогонщица.

Все заулыбались.

– И "языка" привела. Только чудной какой-то. Не то немец, не то поляк. "Проше пане" все говорит.

– Допросил? – спросил Ковпак.

– Еще не успел.

– А ну, давай их сюда, – махнул рукой командир.

Взгляд его кружит вокруг паучка. Жирный паучок. Щупальца – черные щупальца железных дорог – раскинул он на север, на юг, на запад и, главное, на восток, туда, к Сталинграду.

Вошел комендант, а за ним Анька-самогонщица. Позади – солдат в невиданном еще нами обмундировании.

– Привела жениха, чернявая? – спросил Ковпак.

– Та привела, товарищ командир Герой Советского Союза, – ответила смело разведчица.

– Да где ты его подцепила?

– Пристал на дорози... Там такое говорить... Тильки трудно разбирать... А так – смехота...

– Немец, или мадьяр, или що воно такое? – спросил Ковпак, разглядывая форму солдата.

Тот понял и отрицательно замотал головой.

– О нени, нени! Нени герман. Нени герман. Проминте, пан офицер.

Ковпак вопросительно взглянул на разведчицу.

– Каже, что не герман он, – пояснила Ганька.

– Ага. А кто же ты? Ты хто? Румын, чи що?

Солдат молчал. Руднев подошел к нему.

– Имя? Намен?

Он посмотрел на Ганьку, она ему подморгнула.

– Я есть словак валечник. Вояк.

– Чешский солдат? – спросил Базыма, вспоминая чехов по австро-германской войне.

– Ано, ано, – обрадовался вояк.

– Не понимаю, – отозвался Базыма.

– Ано, яволь, да, эгэ ж... – сразу на всех языках забормотал солдат.

– Славянин, – сказал как бы про себя Руднев. – Всех против нас собрал Гитлер.

И вдруг солдат зарычал, как волкодав при запахе приближающегося зверя.

– У... Гитлер... У валька... война – у чешска матка сльозы... Гитлер это – шволочь.

Ганька весело засмеялась.

– О, такое он мне всю дорогу говорил. Так он того Гитлера сволочив всю дорогу... Так сволочив...

– Добровольно пришел? – спросил ее Ковпак.

– Пристал за городом. Говорит: дивичка... веди до партизан... Я уже и так и сяк... Щоб не провалить дела, думала уж – заведу в кусты... и отчаянная девка, как недавно гранату, выхватила откуда-то из рукавов финку. – А он руки цилует, горькими слезами плачет. Ну, от и привела, – пряча финку, оправдывалась перед командирами она.

– Йо, йо, хороший дивичка, русска дивичка, – подтвердил солдат.

– Добровольно к нам пришел. Не боялся, значит, партизан? – еще раз спросил Ковпак.

– О, о, партизан!!! Корошо! Герман – капут! Гитлер – шволочь, опять закипятился солдат.

– Сарны? – спросил его Руднев и повел к карте.

– Ано. Сарны – валька, война... Сарны – полк словаков... гарнизон, – тыча себя пальцами в грудь и показывая на карту, говорил словак.

– А германов? – спросил Базыма.

– Германов нет было, до вечера. Вчера эшелоны пришли, – он показал на пальцах четыре эшелона. – эсэс... У-у-у, шволочь.

– Ага, верно. Я на вокзале была. Выгружались эсесовцы, подтвердила Ганька.

– А может быть, они проездом? – высказал надежду Войцехович.

– Нет. Я обратно уже по огородам выйшла. На всех дорогах нишпорят, а на заставах машины и танкетки стоят.

– А ну, выйди с ним в сени, – сразу резко оборвал беседу Ковпак.

Ганька, комендант и словак вышли.

– В лоб теперь не возьмем, – потер бритую щеку комиссар.

Базыма согласился.

– Снаряды на исходе, – осторожно поддакнул он.

– И окружением тоже... – продолжал комиссар.

– И патронов не густо...

Руднев мрачно вглядывался в карту.

– А его нужно раздавить. А раздавить мы не в силах, – и комиссар грохнул кулаком по карте.

– Одно ясно: ни в лоб, ни путем окружения взять мы его не в силах, – сказал сидевший до сих пор молча Ковпак.

Он лег на карту животом, надел очки и стал шарить взглядом по карте вокруг да около Сарнского узла. Руднев сделал знак командирам, и все застыли не дыша, чтобы кашлем или неосторожным словом не помешать командиру. А он, как зверь вокруг добычи, – делал круги все больше и больше, захватывал взглядом сотни километров. Затем снова стал сужать петлю, пока не остановился... Потом вынул из халявы большой столярский карандаш.

Все облегченно вздохнули.

– Крест. Поставить крест на Сарнах... О тут, и тут, и здесь, – и командир ставил знаки в тех местах, где железная дорога пересекала извилистые реки.

Руднев уже подхватил его мысль:

– Правильно... Подорвать мосты! Сколько? Четыре?

– Можно и пять, – показал Ковпак на карте.

– Обрезать концы, – детализировал замысел Руднев. – Обрубить щупальца со всех сторон, в одно время, в один час, чтобы сразу застопорить движение с запада на восток. Не дать немцам обходных путей на юг, на север. Полностью вывести узел из строя на подступах к нему.

– О це и буде – Сарнский крест, – встал из-за стола, отряхиваясь как после сложной борьбы, Ковпак.

– В одну ночь должны взлететь на воздух мосты. Это сложно... Надо пять самостоятельных групп, пять командиров, – сомневался Базыма.

– Командиры у нас есть, – крикнул на ходу Ковпак.

Базыма продолжал думать вслух:

– Связь конными исключается, ракетами тоже.

Он измерил по карте расстояние – 50-80 километров!

Руднев немного насмешливо "поддержал" начштаба:

– И между соседями, выражаясь фронтовым языком, десятки километров территории, занятой противником.

Ковпак сплюнул и стал крутить цигарку.

– Да тут и сам чорт не разбере, кто кому соседи и где тут фронт, а где тыл...

Руднев громко засмеялся:

– ...и где фланги... Да, трудно определить тактическую сущность этого дела. Операция не фронтом, а крестом. И каждый из командиров, повернувшись лицом к центру, то есть к своему объекту, будет иметь двух соседей справа, одного слева и одного в центре... Поняли, хлопцы?

– А той, що в центре, со всех сторон окружен врагами и четырьмя соседями сразу... Чудно... и правильно, – Ковпак засмеялся и запалил цигарку. – Разработать надо каждый шаг, самое главное – это кого выделим на каждый мост. Рассчитаем маршрут и привлечем местных людей для разведки и оповещания, – ходил он по хате, дымя самокруткой.

– Кого же выделим?

– Главные силы в центре – наш отряд пойдет... Антоновка – Цымбал, Домбровицы – Бережной, Матющенко – на юг!

Руднев добавил, не забывая о пятом мосте:

– На Горынь – Кульбака...

Дело в том, что железные дороги в Сарнах перекрещиваются: с севера на юг – из Барановичей в Ровно и с запада на восток – из Ковеля в Киев. В Сарнах они встречаются и расходятся на все четыре стороны. А в нескольких десятках километров от узла дороги пересекают большое количество рек. Одновременным взрывом четырех-пяти мостов на подступах к Сарнам решалась судьба узла, хотя он сам оставался нетронутым.

В одну ночь должны взлететь на воздух мосты, и злой "паучок" должен надолго прекратить свое существование. Так родился замысел операции, и так же точно она должна была быть выполнена.

Снег, густо покрывший землю, позволил проводить операцию бесшумно и быстро. Мы выбрасывали роты с далекого расстояния, оставляя основную массу обоза и всю громоздкую махину отряда на сотню километров в стороне от места диверсий. Это давало нам возможность сохранить элемент внезапности нападения. Лошади, отдохнувшие после походов, по хорошей санной дороге за сутки могли вывезти наши боевые группы на исходное положение. Операция была экзаменом на зрелость нашего командного состава, на его организаторские способности. В то же время она была экзаменом на зрелость и среднего звена партизанских офицеров.

Вся сложность нашего задания заключалась в том, что мосты должны были взлететь на воздух в один и тот же час.

Каждый из пяти командиров, решавших общую задачу, в выполнении ее был предоставлен самому себе.

Операция была рассчитана на три дня: выход на исходные позиции, взрыв мостов и возвращение к нашим главным силам.

Связи между командирами, как я сказал, не было. Каждый из них мог знать обстановку только на одном из пяти участков. Поэтому понятно, как волновались мы, ожидая возвращения рот. Только Цымбалу, рвавшему самый крупный и дальний мост, придали рацию для связи со штабом.

...Тихая морозная ночь. По лесной дороге движется отряд Кульбаки. Комбат дремлет на повозке.

– Товарищ Кульбака! Тут сапер до вас добивается. Все говорит изобретение у него есть...

Кульбака сонно сказал связному:

– От морока. Тут толу мало на мост, а он со своими изобретениями лезет...

Связной нерешительно почесал за ухом плеткой.

– Даже просится. Говорит – срочное изобретение...

– Ну, давай.

Сапер-Водичка догнал сани Кульбаки.

– Товарищ командир, по вашему приказу явился.

– Чего надо? Сидай на сани, говори толком...

– По секрету доложу, что толу для подрыва моста у нас маловато. Как какой мост... Если настоящий мост, так, пожалуй, не возьмет...

– Ну, и што ты надумал? – оживился комбат.

– Есть такая думка: так что можно противотанковыми минами заряд усилить...

– Ну, шо ты мелешь? А где я этих мин возьму? – сказал с раздражением Кульбака, поднимая повыше воротник тулупа. – Булы б у меня мины, я б и без тебя...

– Тут же фронт проходил. Не может быть, чтобы не осталось минных полей, товарищ командир. Надо только мужиков расспросить...

Сани скользили с тихим скрипом. Кульбака сразу повернулся к саперу лицом.

– А сколько времени тебе надо?

– На мину – пять минут.

Сапер задрал к небу голову и, словно считая на небе звезды, докладывал командиру:

– За два часа натаскаем десятка два... Этим мы усилим два заряда на крайнюю ферму...

– Сейчас разведку пошлем, – заторопился комбат. – Ну, чего еще? спросил он, когда сапер, сев на коня, отъехал, а затем снова догнал сани.

– Только один уговор, товарищ командир, – щоб спекулянтом не звали. А то что же это получается? Я поле разминирую, дядьки мне за это благодарность выносят хлебом, или салом, или обмундированием. Потому им от этого – одна польза. А в отряде потом скажут: какой ты партизан? Ты спекулянт! Обидно, понимаете...

– Понимаю. Только на этот раз щоб никакой благодарности... Понятно?

– Понятно. Чисто по-деловому.

Кульбака свистнул связному:

– Командира разведки Шумейка – ко мне!

Связные поскакали вдоль колонны, осыпая ездовых комьями снега из-под копыт коней.

Штаб вторые сутки работал без перерыва. Базыма, Войцехович, Тутученко не вылезали из хаты. Штабная кухарка тетя Феня носила им туда обед и ужин. Ковпак и Руднев ездили по ротам и батальонам. Они готовили на всякий случай резервные группы и прикидывали в уме всякие варианты.

А в это время на реке Горынь, возле станции Антоновка, Цымбал со своей второй ротой подползал к зданиям вокзала. Уже полчаса тому назад он заметил, что на станции что-то не так.

Вначале думал, что гитлеровцы обнаружили его роту. Отдал приказ. Хлопцы залегли. Только разведка ужом подползла к полотну железной дороги.

Но немцы метались по станции бестолково и бесцельно. Они то устанавливали пулеметы в одном месте, то тащили их в другое. Вот пробежал полицейский, на ходу срывая полицейскую повязку с рукава. Долетали немецкие слова: "...Ахтунг, Кальпак!" Цымбал лежал в кювете и напряженно думал: "Что бы это могло значить?" Из-за угла бесшумно подползали два разведчика.

– Товарищ командир! Похоже, фрицы на новую фатеру собираются.

Но прошло еще несколько минут, и все стало ясно. Немцы оставляли небольшой заслон на станции, а главные силы бросали на охрану моста и для усиления гарнизона города Сарны.

В штабе соединения нервы всех были напряжены до предела. Время подходило к условному часу. Руднев ходил по хате широкими шагами. Садился. Вдруг стукнул кулаком по колену.

– Время! Время уже. К черту! Лучше было бы самому, чем тут вслепую сидеть...

Распахнулись широко двери и, словно родившись из клубов морозного тумана, вбежала радистка Катя.

– Товарищ командир, – она протянула Ковпаку бумажку, вырванную из блокнота. – Цымбал ведет бой с...

Ковпак выхватил из ее рук радиограмму.

– А ну, прикуси язычок, дивчина!

Комиссар через плечо Ковпака прочел текст.

– Так и знал. Так и знал. Не умеют маскироваться, не хотят действовать скрытно. Вс? напролом. На "ура"... Сорвут операцию.

Ковпак снял очки.

– Зачекай, комиссар. Ты, радистка, больше не звони. Это раз. Ну, теперь думай, комиссар, чем ему помочь.

– Помочь ему можем сейчас только советом.

– Та больше нечем. Но чем же мы, старики, ему... Эх, молодо-горячо... Що ему такое разумное...

Комиссар подошел к карте. На ней были подчеркнуты жирными чертами интересующие нас объекты. Недавно приходил Вася Мошин со своей "библией", читал сводку Совинформбюро. Правда, она была за вчерашнее число. Поэтому на столе лежала, как всегда, вторая карта, карта Волги, и на ней грубо, на глазок нанесенная обстановка фронтов. И Сталинград, очерченный красными стрелками. Вот, зажатые в тисках армий, отборные войска фашистской Германии. Ковпак склонился пониже над картой. Опять напялил очки. И вдруг глаза его блеснули озорным огоньком. Руднев, хорошо зная эти вспышки творчества у своего друга, поднял руку, как бы приказывая нам замереть и неосторожным словом не помешать плавному ходу мысли командира.

– Гляди, Семен... Наш фронт врага отсюда стянул. Ага? А потом що? А потом он его, как волка в капкане, прижал. Бачишь? Нам же надо на своих, пускай и маленьких масштабах науку применять... Що нам надо? Нам надо немца убедить, що для нас город – самое главное. От они с Цымбалом бой ведут чего? Они думают, що он к мосту идет. А он должен сейчас на Сарны...

Дверь распахнулась, и в избу, как всегда шумно и весело, вбежал Горкунов.

– Пошел Черемушкин в разведку...

На него зашикали сразу несколько человек. Горкунов в недоумении остановился.

Ковпак крепко потер лысину.

– От черт. Мысль перебил. Самое главное, самое главное сейчас... Щоб тебя черти взяли с твоей разведкой...

Но Руднев уже схватил идею Ковпака на лету. Он подошел к нему и сказал тихо:

– Не сердись, старик. Самое главное сейчас – есть ли радиосвязь с Цымбалом...

– Была связь все время, – подтвердила радистка.

Когда по нашим расчетам роты должны были выйти на исходные позиции, я поздно задержался в штабе. Возвращаясь, я заметил фигуру человека в высокой черной шапке и кожухе. Это был Руднев. Он ходил взад и вперед, нервно потирая руки, и поглядывал на часы.

Вскоре к нам подошел Ковпак. Он умостился на бревне, как в седле. Закутался в шубу и поднял воротник.

– Передохни, комиссар. Больше не думай. Теперь, що б ни придумал, оно без пользы. Началась эта инерция... Растак ее в печинку... Взорвут мосты так взорвут. А не выйдет – так что, голову тебе свою на рельсу класть?..

Руднев молча ходил по утоптанному снегу, скрипевшему на морозе.

– Нет, Сидор Артемьевич, не в мостах здесь дело. Не взорвет его Цымбал – ведь я тебя знаю, – сам пойдешь! Для этого и эскадрон Усача в резерве держишь.

Ковпак хмыкнул и завозился на бревне:

– А ты що, не пойдешь, что ли?

– Пойду...

– И голову свою горячую в пекло сунешь...

– Не об моей голове тут речь... Ведь это испытание, экзамен всей нашей годичной работе. Взорвут мосты – это значит, есть у нас пять партизанских командиров, которые уж и без нас народ поведут.

Помолчали, прислушались.

– От мени Цымбал спокою не дает... Понял он нас как следует?

– Если правильно мы его вели целый год – значит, понял, а не понял – пеняй на себя...

На юге раздался взрыв, приглушенный расстоянием и мягким ковром лесных массивов. В иную ночь мы, может быть, и не услышали бы его. Но ночь была ясная, безветренная, морозная. Скрипел под ногами снег, светящееся кольцо вокруг луны мерцало на фоне звезд.

Семен Васильевич остановился и замер, прислушиваясь, как будто он хотел услышать эхо еле слышного взрыва, и после паузы сказал:

– Молодец Матющенко!

Снова сделав несколько шагов, Руднев поднял руку. Казалось, мы не услышали, а лишь инстинктивно почувствовали, как где-то, севернее, дрогнула земля, передающая детонацию шестисот килограммов тола.

Руднев с удовольствием потер руки и хлопнул меня по плечу:

– Ну учись, академик! Чистая работа! – сказал он, картавя от волнения больше обычного.

Через несколько минут прямо на западе, растворяясь в ярком свете луны, вспыхнуло зарево.

– Бережной, Бережной работает! – проговорил Руднев. – Но почему же взрывов нет? Что они там жгут, черти?!

Зарево подымалось вспышками, похожими на взрывы, их было много, но звук до нас не доходил.

Наконец грянул пятый взрыв.

– Цымбал! Цымбал! – крикнул Ковпак, сорвавшись с места. – А я що казав?.. Понял нас. Понял и выполнил. Не может того быть, щоб не помогло.

Мы еще долго ходили с Рудневым, прислушиваясь, что же принесет нам единственный связной в этой странной операции – тихий морозный воздух Полесья.

Это было в ночь с четвертого на пятое декабря 1942 года. В эту ночь, за полторы тысячи километров к востоку от нас, войска Красной Армии под Сталинградом завершали окружение армий Паулюса. А "Сарнский крест" – это была посильная помощь партизан Ковпака героической Красной Армии, отныне начавшей поворотный путь к великим победам.

На следующий день вернулись роты, и мы из их рапортов окончательно убедились в том, что дело удалось полностью. Черные щупальца железных дорог были обрублены со всех сторон, а одно – даже дважды. Ясно было, что жирный "паучок" надолго захиреет.

От бойцов роты Цымбала и от него самого мы узнали детали выполнения совета, который ему дало командование в критический момент. Рота Цымбала вела бой. Вдоль дороги, по которой двигался обоз роты, засели немецкие цепи. Цымбал залег с резервным взводом на опушке лесной вырубки.

Раненый связной стонал от боли, зубами стягивая узелок на забинтованной руке.

– Товарищ командир, не пробьемся. На делянке их – как саранча. Из рубленого леса брустверы выложили и секуть... секуть из пулеметов. Патронов у него до черта... Не пробьемся... Надо в обход, товарищ командир... искать хода надо...

Цымбал глянул на часы.

– Поздно. Не успеем к сроку, – он взглянул на планшет с картой. Нет! Пойдем на штурм, как только стемнеет!

Пуля срезала над ним ветку. Он поднял ее, посмотрел и задумался.

Раненый партизан сел на землю и прислонился к сосне.

Цымбал думал горько: "Нет, видно, еще не гожусь я в командиры. Мое дело – вперед! Ура! А там, сзади, сидит дед Ковпак и комиссар Семен Васильевич и маракует насчет моей жизни. Где мне наступать, а где отступать... А тут голова кругом идет. Эх, видно, нет у меня той командирской смекалки..." Он сочувственно поглядел на раненого связного и сказал громко, с досадой:

– А тут еще от командиров нет никаких приказов. Третий раз спрашиваю...

Раненый связной при последних словах Цымбала порылся за пазухой и протянул комбату листок с радиограммой. Как бы оправдываясь, добавил:

– Я в бою был... От тут радист вам передавал...