Текст книги "В открытом море(изд.1965)-сборник"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

СИНИЙ КИТ

После войны на судах нашей молодой, только что созданной китобойной флотилии плавали норвежские специалисты.

Норвежцы во всем мире были известны как непревзойденные мастера китобойного дела. Даже самоуверенные англичане и голландцы, давно промышлявшие китов, и те не считали для себя зазорным нанять на сезон норвежских гарпунеров. Советское правительство также пригласило норвежцев поработать на наших судах, впервые отправлявшихся в Антарктику.

Пришельцы из другого мира говорили на невероятной смеси языков – морском жаргоне, в котором преобладали английские слова.

На нашем китобойце «Салют» поселились два норвежца: грузный шестидесятилетний гарпунер Паво Рейерсен, медно-красное лицо которого было обрамлено рыжеватыми баками и бородой, росшей полукругом под мясистым подбородком, и его помощник – светлоглазый рослый моряк лет тридцати – Ларс Ольсен.

Старик занял отдельную каюту, а своего помощника отправил в общий матросский кубрик. Относился он к Ларсу с каким-то непонятным нам высокомерием, разговаривал пренебрежительно, чаще всего – повернувшись спиной, через плечо, и лицо его при этом имело странный перекос в скулах, точно он всю жизнь жевал на одной стороне.

Наших матросов Рейерсен как бы совсем не замечал, кланялся только мне – капитану китобойца – и моим помощникам, несшим штурманскую вахту. На палубу он выходил редко. Разговоры вел лишь о погоде да изредка о капиталах, которые, по его мнению, сейчас лучше всего вкладывать в строительство доходных домов. Он был уверен, что и я стремлюсь в Антарктику лишь за одним – добыть побольше денег.

Ларс Ольсен был еще менее общительным человеком. Он мог часами сидеть в кубрике, сосать погасшую трубку, рассматривать свои большие кулаки и о чем-то думать. Вызывать его на разговоры умел только наш марсовый матрос Федя Яшкунов.

Этот невысокий быстроглазый крепыш, недавно демобилизовавшийся из Военно-Морского Флота, на вид был очень моложав и обладал удивительной способностью сближаться с людьми. На китобоец он пришел позже других, но его всюду принимали как давнего знакомого и звали по имени.

Разговор с норвежцем он вел примерно так:

– Говорят, у вас в Норвегии король... Ну, как его... Конг, кенинг, что ли?.. На комсомольские собрания приходит... Гоу ту юнген комьюнист конференц... понимаешь? Придет в президиум, зитцен, то есть сядет где-нибудь и слушает, – при этом Федя изображал старичка, оттопырившего ухо. – И комсомоль нихт шимпфен, не критикует, нот критикайц его. Думаете, безвредный ваш конг? Как бы не так!

Путь в Антарктику далек – он занимает более полутора месяцев. Мы вышли поздней осенью из Ленинграда, прошли неспокойную туманную Балтику, штормовое Северное море, миновали Ла-Манш, Бискайский залив и попали в Атлантический океан – в полосу штилей и тропической жары.

За это время Федя Яшкунов так овладел жаргоном, на котором объяснялись норвежцы, что разговаривал с Ольсеном без всяких запинок. Парень он был привязчивый, поэтому не оставлял норвежца в покое, даже когда тот возился с гарпунной пушкой. Пушки были страстью Яшкунова, – всю войну Федор служил комендором на «морском охотнике». Как же он мог, не дотронувшись, не разглядев, пропустить хоть одну деталь гарпунной пушки! Помогая норвежцу разбирать и смазывать замок, чистить ствол, Яшкунов донимал его вопросами. Ему нужно было знать и о скандинавских девушках, и о фиордах, и о породах китов.

Я заметил, что Паво Рейерсен, прислушиваясь к их разговорам, недовольно косится на непрошеного помощника. «Ревнует к своему соотечественнику», – подумалось мне.

Вечером я вызвал Яшкунова к себе в каюту и спросил:

– Ты бы не прочь на гарпунера учиться?

– С удовольствием, – отвечал он, – только кто учить будет, не Паво ли Рейерсен?

– А чем он тебе не нравится?

– С ним Ольсен двенадцать лет плавает, а еще ни разу по киту не стрелял. «Молод, – говорит ему старик, – вот Ловизу замуж выдам, тогда моя специальность к тебе по наследству перейдет». А дочка его, я видел фото, страхолюдная: скулы так же перекошены, как у Рейерсена, только бороды не хватает. Вот и догадывайся, кто должен жениться на ней, чтобы гарпунером стать.

– А тебе чего бояться? Тебя он не женит.

– Женить не женит, но и делу не научит.

На другой день я спросил у Паво Рейерсена, не согласится ли он взять на обучение русского матроса.

Старик своими холодными и острыми зрачками несколько секунд словно буравил меня, а затем, перекосив рот в вежливой улыбке, сказал:

– Без разрешения норвежского союза гарпунеров я не имею права браться за обучение. А разрешение вряд ли вы получите. У нас даже когда норвежец хочет стать гарпунером, то он сперва представляет диплом штурмана, затем вносит в кассу залог не менее трех тысяч крон и после этого еще учится лет десять. Десять лет! – повторил он. – Норвежец – врожденный моряк! Понимаете? А русские ведь не врожденные моряки?

– Как сказать, – возразил я. – Русские, а не кто другой, первыми открыли материк в Антарктике.

– Но вы не будете оспаривать то, что норвежцы во всем мире считаются лучшими гарпунерами? Значит, в нас есть нечто такое, что недоступно другим.

– Проще говоря, вы отказываетесь?

– Нет, это не окончательный разговор, – дипломатично сказал старик. – Если договор с нами будет продлен хотя бы лет на десять, то, я думаю, союз гарпунеров пойдет на некоторые уступки.

* * *

Пересекая экватор, мы прямо из осени попали в разгар весны, начавшейся в южном полушарии.

Африканский порт Кейптаун был нашей последней стоянкой у твердой земли. Здесь мы тщательно осмотрели главные машины, почистили и отремонтировали котлы и запаслись всем необходимым для длительного плавания.

В день выхода в океан мы убрали с палуб все лишнее и закрепили то, что могло быть смыто волной. Нам предстояло пройти самое бурное место на земном шаре: сороковые широты, где сливаются два океана – Индийский и Атлантический. Здесь сама природа создала могучий ветровой «барьер», не пропускающий потоки антарктического воздуха в тропики, а тропического тепла – к полюсу. Моряки всего мира называют эти широты «ревущими сороковыми».

И действительно, как только мы миновали мыс Доброй Надежды, сразу же засвистел ветер, гнавший «барашки» по морю; потом он завыл, вздымая высокие волны, а ночью заревел, как ревет стадо взбесившихся быков, и не смолкал три дня. Нас заливало. На ходовом мостике невозможно было стоять. Казалось, что суда флотилии шли в сплошной пелене брызг и не двигались вперед, а толклись на одном месте, то вздымаясь на вершины водяных гор, то исчезая в провалах между ними.

Паво Рейерсен все эти дни постился: ничего не брал в рот и молился. По поверью старых норвежских китобоев, преисподняя находится где-то рядом с сороковыми широтами. Поститься старику было не трудно, так как и не набожные люди в эти штормовые дни на еду не могли смотреть.

Только на четвертые сутки ветер немного стих и над бушующим океаном показалось мутное солнце.

– Прошли! – сказал уже плававший в сороковых широтах боцман. – Завтра льды увидим.

На другой день утром мы увидели плывущий навстречу сверкающий на солнце айсберг – ледяную глыбу, походившую на полуразрушенный хрустальный замок.

Наша китобойная база легла в дрейф и по радио известила, что можно начинать охоту.

Все капитаны китобойцев с нетерпением ждали этого сигнала; они прибавили скорость и, рассыпавшись по кругу, отправились на поиски китов.

Я спросил Паво Рейерсена, куда лучше взять направление. Он зачем-то взглянул на небо, на воду, на свой хронометр и буркнул:

– Зюйд-вест.

Федя Яшкунов, надев ватные брюки и полушубок, взобрался для наблюдений в «воронье гнездо» – так у нас называется бочка, закрепленная на вершине передней мачты. Но старик сразу же запротестовал:

– Ваш марсовый не отличит блювала от кашалота, а фонтана, выпущенного китом, – от всплеска. Снимите его. Наблюдать будет мой помощник.

Нас предупредили, что во время охоты все люди, находившиеся на китобойце – начиная от капитана и кончая кочегаром, – подчиняются распоряжениям гарпунера. Китов, правда, еще не было видно, но по пустякам не стоило ссориться со стариком. Я приказал Феде спуститься вниз. Его место в «вороньем гнезде» занял норвежец и в бинокль стал внимательно всматриваться в поверхность океана.

Я подозвал к себе обиженного Яшкунова и шепнул ему:

– Не надувай губы, а лучше поглядывай да запоминай, по каким приметам они ищут китов и как опознают их по фонтанам.

– Есть запоминать! – по-военному ответил Федя и остался на верхней палубе.

Китобоец часа два бороздил зеленоватые волны пустынного океана. Но вот нас настигли две небольшие птицы, белые, как морская пена.

«Снежные буревестники? – догадался я, увидев их черные клювики, – предвестники близких льдов». Подумав об этом, я обернулся к Рейерсену. Старик сделал вид, что птицы его не интересуют, но время от времени косил глазом, наблюдая за их полетом.

Когда легкие и быстрые буревестники скрылись из виду, гарпунер неторопливо закурил короткую трубку-носогрейку, вытащил из кармана какую-то книжицу, полистал ее, отвернувшись от меня, затем взглянул на небо, на свой хронометр и вдруг, засуетившись, потребовал изменить курс. И я понял, что он направляет судно по тому же направлению, куда улетели белоснежные птицы.

Через некоторое время вдали показались айсберги и блинчатые льдины, над которыми вились чайки.

Ольсен из «вороньего гнезда» крикнул, что он видит фонтаны веселых китов. В указанном направлении я заметил три белых облачка, возникших над водой. «Что за веселые киты? – недоумевал я. – И как норвежец издали узнал их породу?»

Старик по узкому мостику, перекинутому от ходовой рубки на палубу, поспешил к гарпунной пушке.

Дав полный ход, я приказал рулевому следить только за сигналами гарпунера.

В пяти или шести кабельтовых от нас из воды выпрыгнул толстый кит с полосатым брюхом. Взмахивая, как крыльями, плавниками, он пролетел некоторое расстояние и шумно шлепнулся, вздымая каскады брызг.

По соседству с резвящимся китом плавали еще два животных той же породы. Выпуская невысокие фонтаны, они то исчезали под водой, то снова показывались. Готовясь нырнуть, эти киты так круто выгибались, что их спины высовывались из воды.

«Веселые киты!» – сообразил я и сразу вспомнил все, что читал и слышал о них. Животные любопытны и не трусливы. Плавают чаще всего парами. Догнать их не трудно. Самки очень привязаны к китенышам, а самцы никогда не покидают в беде самок. Поэтому «веселых китов» много истреблено китобоями. Мы, видимо, наткнулись на самца, самку и взрослого детеныша.

Киты кормились: они что-то вылавливали под водой и, повернувшись на бок, заглатывали. На нас они не обращали никакого внимания. Я заметил, что вода в этом месте имеет красновато-бурый цвет. Бурая полоса, похожая на широкую реку, тянулась в даль океана.

«Так вот какова китовая похлебка!» – догадался я. Перед нами океанские луга фитопланктона – мельчайших водорослей, среди которых водятся миллионы рачков-черноглазок – любимейшая пища китов.

Старик мелкими движениями рук показывал, чтобы мы осторожно приблизились к резвящемуся киту.

«Веселый кит», хлестнув по воде хвостом, вдруг нырнул.

Минуты через четыре Ольсен из «вороньего гнезда» сообщил, что видит всплывающего кита слева по борту. Рейерсен немедля развернул пушку и широко расставил ноги.

Метрах в пятнадцати от нас сначала шумно вырвался поток мелких брызг и туманного воздуха – выдох объемистых легких, а затем показалась большая голова и широкая спина кита.

Старик прицелился и выстрелил. В воздухе мелькнули гарпун и привязанный к нему линь...

Пронзенный кит рванулся в сторону и потянул за собой в море толстый канат. Сразу же послышался глухой взрыв: это в теле кита сработала граната, ввинченная в головку гарпуна. Раненый кит выпрыгнул из воды и заметался, стараясь освободиться от привязи. Его рывки и удары хвостом всполошили двух других животных. Они обеспокоенно заходили вокруг загарпуненного зверя, не понимая, чт о с ним случилось.

Ольсен, покинув «воронье гнездо», засуетился около пушки, заряжая ее для второго, добойного, выстрела. К нему кинулся помогать Федя Яшкунов, забывший в пылу охотничьего азарта обиду на старика.

Но второго выстрела не потребовалось: кит был ранен смертельно. Сделав еще несколько рывков, он забился в агонии и замер на боку с поднятым вверх грудным плавником.

С помощью лебедки мы начали подтягивать его к борту. И в это время самка бросилась наперерез. Она начала нырять и бить хвостом, точно стараясь удержать загарпуненного кита.

Самка металась очень близко от судна. Старик не пожалел ее: прогремел второй выстрел... И самоотверженная мать сама оказалась на лине. Гарпун, наверное, попал ей в сердце, потому что билась она недолго и вскоре также замерла с поднятым вверх плавником.

Мы долго возились с убитыми китами, беря их на буксир. А самец в это время все ходил вокруг китобойца, видимо надеясь вызволить из беды свою затихшую подругу.

– Он не уйдет от нас, – сказал Рейерсен и велел снова зарядить пушку.

Гарпунер терпеливо выждал, чтобы кит подошел к носу судна, и с близкого расстояния убил его двумя выстрелами.

Я по натуре страстный охотник, но это избиение «веселых китов» вызвало у меня неприязнь к Рейерсену. А старик радовался успешной охоте.

Время уже склонялось к вечеру. Зацепив на буксир и самца, мы отправились искать китобойную базу. Она оказалась в двадцати милях от нас. Найти ее нам помогло радио.

Многие китобойцы уже сдали свою добычу и дрейфовали в стороне. Мы подошли к слипу – большому вырезу в корме китобойной базы, имеющему наклонную палубу. Раздельщики, увидев наших китов, удивились:

– Ого! Сразу трех!.. Богато!

Но нас не радовала добыча. На душе было паскудно.

* * *

Летние ночи в Антарктике короткие. На рассвете, после радиопереклички, китобойцы уходили далеко от ярких огней плавучей базы и в поисках добычи обшаривали огромные пространства океана.

Некоторые китобойные суда натыкались на стада китов. Капитаны китобойцев хотели немедля сообщить об этом на базу, но гарпунеры-норвежцы протестовали. И я не раз по этому же поводу ссорился со стариком.

– Не имеете права вызывать соседей! – кричал он, – Китов не вы нашли, а я привел вас к ним. Зачем же мне давать заработок своим конкурентам? Они меня не позовут к своим китам.

Сам же он больше одного-двух китов в день не убивал, так как старался подойти к гигантскому животному на такое расстояние, чтобы с первого же выстрела прикончить его. А это не легко удавалось; многие киты уже были напуганы и не подпускали к себе близко.

Мировой океан, принявший в себя воды Атлантического и Индийского океанов, всегда был неспокоен. Уходя из Балтики в южное полушарие, мы полагали, что теплая летняя погода будет сопутствовать нам круглый год, но оказалось, что антарктическое лето ничем не лучше зимы. Горизонт все время был затянут мутной пеленой, небо покрыто низкими свинцовыми тучами, сквозь которые по нескольку дней не могли пробиться лучи солнца. Почти беспрестанно дули холодные, резкие ветры, пригонявшие то снег, то туман. Плавать среди льдов в такую погоду было опасно. Но куда наши суда могли укрыться, когда вокруг простирался бушующий безбрежный океан?

В штормовые ночи мы изредка прятались в бухтах за обледенелыми островами или за высокими айсбергами. И наши вахтенные все время были настороже: они не гасили прожекторов и следили, чтобы ветер не бросил судно на уступы скрытого под водой могучего подножия ледяной горы.

В холодные штормовые дни лицо Рейерсена принимало страдальческое выражение. Старика, видимо, донимал ревматизм. Как только разгулявшиеся волны начинали обдавать брызгами гарпунерскую площадку, норвежец снимал меховые перчатки, махал ими Ольсену, чтобы тот покинул наблюдательную бочку, и молча уходил в свою каюту. А если я спрашивал, по какой причине прекращается охота, он неизменно отвечал одно и то же:

– В такую погоду можно убить только свое здоровье, а не кита. Ложитесь в дрейф, капитан.

И мы должны были весь день бездействовать. Это возмущало меня. Я обратился к капитан-директору флотилии с просьбой заменить гарпунера.

Капитан-директор молча открыл сейф, показал мне договор с иностранцами и сказал:

– Разделяю ваше возмущение, но, пока не вырастим своих гарпунеров, придется потерпеть. В плохую погоду норвежцы не охотятся. Видимо, боятся промахов, а они ведь очень оберегают свой престиж.

Мне не хотелось зависеть от норвежцев. Захватив в базовой библиотеке штурманский учебник, несколько книг об Антарктике и китобойном промысле, я отдал их Феде Яшкунову и составил ему учебное расписание.

По этому расписанию Яшкунов целые сутки пробыл на разделочной палубе китобойной базы, чтобы детальней изучить строение тела китов. Потом он три дня плавал на китобойце, где гарпунером был свой дальневосточник с флотилии «Алеут»; у него Федя разузнал обо всем, что его интересовало.

Вернувшись на свое судно, он засел за учебники и стал частым гостем в штурманской рубке.

В один из дней, когда Рейерсен из-за скверной погоды прекратил охоту, я предложил Яшкунову зарядить пушку учебным гарпуном, сбросить за борт ящик и попытаться загарпунить его.

Матрос, конечно, с радостью кинулся к пушке. Он быстро перезарядил ее учебным гарпуном, сбросил за борт длинный ящик и, широко расставив ноги на скользкой палубе, начал ловить ящик на мушку прицела.

Первый выстрел был неудачным: гарпун, таща за собой линь, упал в воду с недолетом.

Стрельба встревожила Рейерсена. Выскочив из своей каюты, он, потрясая кулаками, что-то кричал Яшкунову. Но тот, не обращая на него внимания, зарядил пушку и, движением руки попросив подойти ближе к пляшущему на волнах ящику, вновь приник к прицельной планке.

Возмущенный норвежец поднялся ко мне на мостик и заявил, что он снимает с себя всякую ответственность, если пушка будет испорчена неумелым русским матросом.

– Не волнуйтесь, – успокоил я его. – Этот матрос был комендором на войне и с пушками обращаться умеет.

Скулы у старика перекосились от злости. Тряся головой, он начал твердить о том, что не допустит на гарпунерскую площадку неизвестных ему людей.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда разрешите в дни, когда вам нездоровится, охотиться на китов Ольсену. Ему поможет наш матрос. Я понимаю, что в вашем возрасте трудно быть каждый день здоровым.

– У меня нет никаких болезней, и вам незачем подсчитывать мои годы, – ответил Рейерсен сердито, но я все же почувствовал тревогу в его голосе. – Сегодня я прекратил охоту только потому, что оберегаю вас от неприятностей, – пояснил он. – В такую погоду кит может сломать фок-мачту и оборвать все снасти. Поверьте моему опыту.

– Охотно верю. Но у нас иной стиль работы: всякой бездеятельности мы предпочитаем деятельность, даже если она рискованная.

– Поживите столько, сколько я живу, – сказал норвежец, – и вы поймете, что осторожность всегда лучше риска. В особенности если ты не хозяин судна.

– А я считаю себя хозяином.

– О-о!.. Прошу прощения, я так и думал, что вы акционер китобойной флотилии.

Я не стал разубеждать его. А Яшкунов тем временем продолжал стрелять, и все неудачно: он никак не мог приспособиться к высокой океанской волне и к полету семидесятикилограммового гарпуна. Это несколько успокоило Рейерсена, и он не без ехидства спросил:

– Может, вы заметили, что на китобойных судах многих стран у гарпунных пушек стоят только норвежцы? – И, не ожидая моего ответа, добавил: – Скажите своему матросу, чтобы он зря не мучился. Из него гарпунера не выйдет.

– Может, господин Рейерсен покажет нам, как нужно стрелять в цель на такой волне? – предложил я.

– Я стреляю только по живым целям и в хорошую погоду, – не смутясь, ответил он. – А вам советую более расчетливо жечь порох.

И, сойдя вниз, Рейерсен закрылся в своей каюте.

Яшкунов после четырех неудачных попыток явился ко мне с пылающим от стыда лицом.

– Товарищ капитан, честное слово, я с гораздо большего расстояния расстреливал всплывавшие мины, – огорченно оправдывался он, – а здесь все непривычное: и прицельное приспособление, и летит как-то не так... линь, видно, мешает.

– А ты не очень смущайся, – посоветовал я ему. – Если бы люди с первых выстрелов били без промаха, то, наверное, не нанимали бы гарпунеров со стороны. Давай-ка подумаем, какой момент лучше всего выбрать для выстрела и как строить расчеты на такой волне.

Во время войны мне приходилось руководить стрельбой по самолетам и торпедным катерам. Я помог Яшкунову разобраться в его ошибках, и после обеда он вернулся к пушке – снова стрелять, уже сообразуясь с нашими теоретическими расчетами. Вторая попытка была более удачной: из пяти выстрелов гарпун два раза пролетел мимо, а три раза, круша тонкие доски, пробивал ящик насквозь.

Рейерсен больше не показывался из каюты. Стрельбу Яшкунова видел лишь Ларс Ольсен. Молодой норвежец горячо пожал руку Феде, затем вдруг нахмурился, круто повернулся и пошел к своему шеф-гарпунеру.

Я ждал, что после разговора с Ольсеном старик опять придет ко мне с протестом. Но он продолжал отсиживаться в каюте.

Вечером ко мне прибежал боцман и доложил, что вернувшийся от старика Ольсен за ужином опустошил флягу со спиртом и теперь буянит, рвется побить Рейерсена.

– А где Яшкунов? – спросил я.

– У штурмана в ходовой рубке.

– Пошлите его к норвежцу, пусть успокоит.

Через некоторое время я заглянул в кубрик. Ольсен уже не буйствовал. Он сидел, уткнувшись лбом в стол, и пьяно плакал. Его широкие плечи тряслись.

Я поманил к себе Яшкунова и поинтересовался:

– Чего это он?

– Да все из-за косоротого, – вполголоса сообщил Федя. – Ларс пошел спросить, не разрешит ли шеф пострелять ему гарпуном в цель. А тот затопал и наорал на него. «Дурной пример, – говорит, – берешь! Норвежцев опозорить хочешь? Только ненормальные стреляют в такую волну, а мы обязаны беречь славу первых в мире гарпунеров. Иначе нас никто нанимать не будет...»

Потом Яшкунов поднялся со мной по трапу наверх и сказал:

– Спьяна или со зла Ольсен предупреждал меня: «Не верьте Рейерсену, он на библии клятву давал никому не выдавать места, где проходят киты на кормежку, и строго хранить тайну старых гарпунеров. Он заметил, как ваш капитан делал записи, и теперь нарочно петляет, старается запутать его и увести подальше от хорошей охоты».

На другой день молодой норвежец по-прежнему был тих и покорен. Он поблагодарил Яшкунова за то, что тот не выпустил его из кубрика, и просил не верить всему тому, что наболтал в пьяном виде. Но я все же попросил штурмана вести прокладку курса даже в часы охотничьих маневров. Ломаные линии нашего курсирования на подходах к местам скопления китов получились нелепыми. На карте было видно, сколько мы делаем ненужных петель и зигзагов. Старик запутывал нас, полагая, что я не смогу в своих записях отметить точные координаты.

Рейерсен обычно не заводил нас в глубь больших океанских лугов фитопланктона, даже если видел вдали десятки фонтанов, взлетавших вверх. Он полным ходом приближался к китам, пасшимся по окраинам, и начинал преследовать их с таким расчетом, чтобы подальше уйти от богатейшей «китовой похлебки».

В конце февраля над океаном нависли тучи и задули ветры, приносившие частые снегопады и туманы, мешавшие охоте. У меня не был выполнен двухмесячный план, а гарпунера это не волновало.

– В марте еще будут тихие дни, – говорил он. – Зачем мне мокнуть на обледенелой палубе? Ведь за кита, убитого в плохую погоду, дороже не платят?

Я решил попытать счастья без норвежцев: посадил Яшкунова в «воронье гнездо» и сам пошел на поиски китов.

Волна в этот день была крутой. Мачта китобойца, с сидевшим в бочке на ее вершине матросом, раскачивалась словно гигантский маятник. Федя то и дело оказывался над бушующим океаном.

– Не укачает? – спросил я его в мегафон. – Из пушки стрелять сумеешь?

Он что-то крикнул в ответ, но из-за порыва ветра я не расслышал и только по выражению его лица, взмаху рук понял, что качка в воздухе ему даже как бы доставляет удовольствие.

На всякий случай я все же сказал боцману, чтобы он приготовился сменить Яшкунова.

Через некоторое время Федя показал мне рукой на серебристый отблеск облаков. Это означало, что где-то в той стороне находятся большие ледяные поля.

Я знал, что у кромки льдов любят пастись финвалы и синие киты, и повел судно по указанному направлению.

Вскоре показались айсберги и небольшие блинчатые льдины, плывшие по течению.

На некоторых льдинах виднелись тюлени, а вдали над обширным разводьем кружились чайки и буревестники – явный признак того, что где-то поблизости есть обильная пища – поля планктона.

Волнение здесь было меньшим. Осматривая в бинокль разводье, Федя вдруг крикнул:

– Справа по носу высокие фонтаны! Финвалы и синие киты!

– К пушке! – приказал я ему.

Яшкунов быстро спустился на полубак и занял место гарпунера, а в «воронье гнездо» вскарабкался боцман.

Мы стали осторожно пробираться среди льдин к разводью. Впереди то и дело взлетали фонтаны. Три финвала – мы научились распознавать их по конусообразным фонтанам, – то ныряя, то поворачиваясь на бок и показывая полосатое брюхо, кормились в центре планктонного поля, а четвертый кит плавал в стороне. Он дольше финвалов находился под водой и, всплывая, выпускал такой высоты фонтан, каких нам еще не доводилось видеть. Над зыбью океана вырастала стройная белая пальма. Широко распуская свою вершину, она держалась с минуту в воздухе, а затем становилась голубой и растворялась как облако.

«Гигантский синий кит!» – понял я и, конечно, направил судно к нему.

Яшкунов поднял руку, чтобы я несколько убавил ход, но едва я это сделал, как синий кит, точно обеспокоясь, выпустил два коротких фонтана и надолго ушел под воду. Я следил по секундомеру – он не показывался одиннадцать минут и вынырнул в неожиданном месте за кормой нашего судна.

Сделав полный разворот, мы средним ходом начали приближаться к киту. Гигантское животное, как бы не обращая внимания на судно, отдыхало на поверхности океана, выпуская частые фонтаны. Но как только я застопорил машину, надеясь по инерции подойти к нему, кит угрожающе хлестнул хвостом и ушел под воду: видимо, он был уже пуган и боялся неожиданно наступавшей тишины.

Вынырнув метрах в пятидесяти от нас, кит стал быстро удаляться. Я повел судно вдогонку ему.

Мы шли полным ходом по вспененному океану. Это была рискованная погоня, так как навстречу то и дело попадались обломки льдин. Столкнись с какой-нибудь из них на таком ходу – и судно получит опасную пробоину.

Яшкунов стоял наготове у пушки. Брызги встречных волн порой обдавали его с ног до головы, но молодой матрос словно врос в палубу.

Кит, мчась вперед, держался у поверхности воды и выпускал частые и короткие фонтаны.

Наконец мы вышли на чистую воду, где льдин не было.

– Самый полный! – скомандовал я.

Более часа мы шли за китом; расстояние меж нами не уменьшилось. Потом животное стало сбавлять ход.

Яшкунов приник к прицелу пушки. До кита оставалось уже не более семидесяти метров. Животное метнулось в сторону и попыталось уйти на глубину: в волнах исчезла его голова, показалась круто изогнутая темно-синяя спина в серых пятнах, черный плавник.

И в этот момент раздался выстрел гарпунной пушки... Я видел, как лоснящаяся кожа на спине кита звездообразно треснула и сомкнувшиеся над ней волны окрасились в красный цвет...

После взрыва гранаты кит выскочил на поверхность и как бы замер от боли, затем хлестнул хвостом так, что грохот прокатился по океану, рванулся и пошел на глубину.

От могучего рывка мачта судна дрогнула и манильский трос, привязанный к линю гарпуна, с такой скоростью начал сползать в море, что ролики под ним завизжали, а над бешено вращавшимся блоком амортизатора показался дым.

У капитана китобойца в таких случаях одна задача: не допустить новых, непредвиденных рывков, иначе толстый трос лопнет, как нитка.

Почти три бухты манильского троса ушло за борт, а синий кит все тащил и тащил его. Чтобы хоть немного убавить напряжение троса, я вел судно за китом полным ходом.

На мостике вдруг появился Паво Рейерсен. Он был взбешен, что мы осмелились без его участия стрелять по киту.

– На вашем судне право бить китов предоставлено только мне! Я буду жаловаться! – прокричал он по-английски, а потом, постояв и осмотревшись, не без злорадства добавил: – Теперь блювал будет таскать вас до ночи. Здесь всюду льды. Вы погубите судно.

– А что вы порекомендуете сделать? – спросил я у Рейерсена.

– Обрубите трос, это вам обойдется дешевле, – сердито ответил он и ушел с мостика.

Среди моих людей растерявшихся не было. Яшкунов движением рук давал сигналы механику и рулевому, а боцман с трюмным матросом заряжали пушку для добойного выстрела.

Натянутый трос внезапно ослаб. Кит показался на поверхности океана и выпустил высокий розовый фонтан.

«Ранен в легкие, скоро перестанет метаться», – решил я и, застопорив ход, приказал механику выбирать из воды трос, так как боялся намотать его на винт.

Как только заработала паровая лебедка, кит опять рванулся и ушел под воду. Механику пришлось отдать стопор и вновь выпустить чуть ли не целую бухту троса.

У кита было еще много сил. Он минут сорок таскал нас за собой по успокаивающемуся океану, но нырял уже не глубоко и, часто всплывая, беспрерывно выпускал невысокие бледно-розовые фонтаны.

Наконец кит заметно ослабел. Запустив лебедку, мы начали подходить к нему.

С пятидесяти метров Яшкунов дал по киту второй выстрел... Животное медленно повернулось на бок и, показав неподвижный грудной плавник, начало тонуть.

Мы подтянули его к борту. Боцман глубоко воткнул в тело убитого исполина трубчатую пику, соединенную резиновым шлангом с компрессором, и накачал тушу воздухом, чтобы придать ей плавучесть. Затем вместе с матросом он начал закреплять на ките цепи и буксирный трос.

Через некоторое время послышался удивленный возглас боцмана:

– А кит-то, оказывается, стреляный! Гарпун в сало врос... Лет десять, видно, таскает в себе.

И в самом деле, с правого боку, довольно близко от хвостового стебля, из тела кита торчал конец заржавленного гарпуна с измочаленным обрывком линя.

Стреляный кит встревожил Рейерсена. Старик приказал своему помощнику спуститься за борт и посмотреть, какой фирме принадлежит гарпун.

Ларс Ольсен, спустившись на кита, стал счищать с гарпуна ржавчину и разглядывать метки на нем. Вскоре он выпрямился и сообщил, что на стержне гарпуна выбита цифра семь и знак китобойной флотилии «Космос».

Услышав это, старик отступил назад. Лицо его вдруг задергалось, а губы побледнели и затряслись. Словно задыхаясь, он начал хвататься руками за воздух...