Текст книги "В открытом море(изд.1965)-сборник"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Капитан-лейтенант видел, как учащенно вздымались груди у старшин, матросов и офицеров. Люди дышали полуоткрытыми ртами, им не хватало кислорода. Он сам ощущал стук крови в висках. Руки и ноги, казалось, налились свинцом. Кочнев попытался зажечь спичку. Серная головка зашипела, но не воспламенилась.

– Дать кислород! – наконец приказал он. Загудели моторы вентиляции. Дышать стало легче, люди оживились.

После смены вахтенных неподвижно лежавшая лодка поднялась с грунта и, оставаясь на большой глубине, медленно двинулась вперед.

Она пробиралась среди черных шарообразных мин, колыхавшихся под водой лишь на несколько метров выше ее рубки. Стальные минрепы, державшие на якорях «рогатую смерть», были натянуты, как струны.

Вот левый борт лодки коснулся такого троса. И подводники уловили противный, царапающий звук, от которого ноют зубы. Скрежет медленно полз от отсека к отсеку и оборвался за кормой.

«Винтами не зацепились», – облегченно вздохнув, отметил про себя Кочнев и отдал распоряжение увеличить ход.

«Сейчас засуетятся катера противника», – подумал он и взглянул на гидроакустика. Но тот молчал. Только спустя некоторое время Иванов сообщил:

– Моторы заработали на всех катерах... Самый ближний идет наперерез нашего курса.

«Значит, известили друг друга. Но как они это сделали: ракетами или по радио?»

– Эх, был бы туман на море! – вслух произнес капитан-лейтенант.

– До чистой воды осталось четыре-пять кабельтовых! – известил штурман.

Лодка еще раз коснулась минрепа. Гребной вал пришлось застопорить и несколько секунд двигаться по инерции.

Шум ближнего катера уже ясно различали люди в носовых и кормовых отсеках.

– Полный вперед! – приказал Кочнев.

Первые бомбы разорвались несколько левее лодки.

– Право руля!

В погоню включился еще один катер. Теперь бомбы всплескивали то слева, то справа, то за кормой. От сильных взрывов лодка вздрагивала и покачивалась. Но дрожавший свет в электрических лампочках не гас. «Почему так странно и разрозненно действуют катера? – недоумевал Кочнев. – И скорость не полная... Наверное, боятся столкнуться друг с другом? Значит, на море туман, – обрадовался он. – Повезло нам!»

Стремясь скорее оторваться от катеров, капитан-лейтенант потребовал от механика:

– Дайте самый полный! Выжмите из машин все, что можно.

Погоня длилась недолго. Сначала отстал один катер. Потом перестал сбрасывать бомбы и другой. Гидроакустик уже не слышал никаких шумов.

– Оторвались! – сказал он.

Отойдя от берега миль на двенадцать, лодка всплыла под перископ. Кочнев, прильнув к окулярам, попытался разглядеть что-либо на море, но, кроме серой мути, ничего не увидел: кругом был густой туман.

– Приготовиться к всплытию! – приказал капитан-лейтенант.

Он первым поднялся по трапу, отдраил выходные люки и, выскочив на мостик, полной грудью вдохнул морозный солоноватый воздух. Казалось, не надышаться им.

И люди, стоявшие за его спиной, некоторое время не могли вымолвить слова.

Дымящееся на холоде море чуть слышно плескалось у борта.

– Налаживайте антенну, – сказал наконец Жамкочьян. – Теперь можно радировать: приказ нами выполнен.

«ПЕЛИКАН»

Тихоходный тральщик «Пеликан» был самым неказистым военным кораблем Балтийского флота. До войны этот тральщик вел трудовую жизнь буксирного парохода, таскавшего за собой по рекам и каналам Мариинской водной системы плоты и баржи.

В свежую погоду речники не решались на «Пеликане» выходить на просторы Ладожского озера, а обходили его спокойным каналом, так как судно заливало волной.

Еще при рождении, когда на буксирном пароходе были установлены котлы и паровая машина, он поразил судостроителей своим странным видом: нос у него нелепо задирался вверх, а корма глубоко сидела в воде.

– Не пароход, а пеликан какой-то, – огорченно сказал главный инженер. – Придется конструкцию менять.

Конструктор попытался переместить машины, выровнять своего первенца, но у него ничего не вышло. И кличка «Пеликан» стала именем буксирного парохода. Плавать на «Пеликане» считалось наказанием. На него посылали служить самых недисциплинированных и неряшливых речников. За долгий срок плавания он приобрел столь неопрятный и запущенный вид, что, наверное, более чумазого парохода не было ни в одном водном бассейне страны.

В первый же год войны, когда началась всеобщая мобилизация, «Пеликан» попал на военную службу. Его командир и военком встретились в ленинградском полуэкипаже. Старший лейтенант запаса Чариков прежде служил на Тихоокеанском флоте, а политрук запаса Соловой – на Северном. Оба они никогда не плавали на тральщиках, но свое назначение приняли с воодушевлением и вместе отправились в Свирицу принимать новый корабль.

Увидев буксирный пароходик, стоящий на реке, они оба помрачнели. Вид корабля не радовал глаз. Его обшарпанные мостик и рубка были скособочены, палуба захламлена, а труба помята и проржавлена.

– Неужто на нем воевать придется? – растерянно спросил Соловой у Чарикова.

– Товарищам на глаза не покажешься – засмеют! – хмуро ответил старший лейтенант. – Я ведь на миноносцах плавал. Ну и подсунули же нам кораблик!

Но на военной службе не поспоришь и не откажешься. Приказ следовало выполнять. Соловой с Чариковым прошли на буксир, познакомились с речниками и повели «Пеликана» вооружать на судостроительный завод.

На носу буксирного парохода заводские мастера установили пушку, а на корме – пулемет и тральные приспособления. От этой нагрузки «Пеликан» еще больше задрал нос и получил такой дифферент [12] 12
  Диферент – продольный наклон судна либо в сторону носа, либо – кормы.


[Закрыть]на корму, что привальный брус [13] 13
  Привальный брус – деревянный или металлический брус, опоясывающий судно; служит для смягчения ударов при швартовке.


[Закрыть]оказался на уровне воды.

Здесь же приняли новую команду, среди которой только пять человек были кадровыми военными моряками, а остальные – местные речники, пожилые совторгфлотовцы и рабочие судостроительного завода.

Перед новой командой военкому и командиру не хотелось показывать недовольства кораблем. Сделав вид, что все обстоит так, как и должно быть, они принялись приводить «Пеликан» в надлежащий военный вид.

Военком был человеком рослым, с могучей шеей и выпуклой грудью борца. Жесткие, почти соломенного цвета волосы над его лбом дыбились ежом. Пригладить их ему не удавалось ни водой, ни вежеталем, ни специальными повязками. Голосом он обладал по-боцмански зычным и нрава был веселого. Рядом с ним работалось легко, потому что Соловой, по-медвежьи ворочая тяжести, то и дело сыпал прибаутками, а если от других слышал меткое словцо или удачную шутку, то оглушительно хохотал. Молодежь тянуло к нему.

Командир, который лет на пять был старше военкома, держался солиднее: шагал неторопливо, говорил негромко, но внятно и заставлял повторять приказания слово в слово. Видимо, сказывалась его гражданская профессия: он служил воспитателем в ремесленном училище. Развязности и расхлябанности Чариков не терпел и поэтому первое время старался быть строгим и даже придирчивым. Молодежь его побаивалась, а недавние рабочие – пожилые матросы – говорили:

– Без строгости на военной службе не обойдешься. Только бы справедливым оказался да побольше о команде заботился. А те, что первое время папиросками угощают и по-разному подлаживаются к нашему брату, потом паршивыми людьми оказываются. Не для забавы мы готовимся, а воевать. Тут твердая рука требуется.

Матросы видели, что командир не белоручка. Руководя авральными работами, он показывал, как надо из каждой щелки удалять грязь, как смывать каустиком въевшуюся сажу и драить палубу.

За десяток лет плавания грязи на буксирном пароходе накопилось столько, что ее выгребали лопатами и выносили из трюмов полными лоханками.

Все внутренние помещения на очищенном и отмытом «Пеликане» матросы покрасили светлыми красками, а борта и надстройку – шаровой, под серо-свинцовый цвет балтийской волны. И вот, когда буксир засверкал чистотой, на нем торжественно подняли военно-морской флаг и стали готовиться к походу.

В дни авральных работ вся команда «Пеликана» жила в казарме на берегу Невы. Теперь ее нужно было разместить в тесных помещениях буксирного парохода. И тут выяснилось, что м е ста на всех не хватает. Пришлось в кубриках привинчивать крючья для подвесных коек, а в каютках поселять по два-три человека.

Об офицерской кают-компании, конечно, и думать не приходилось. Столовую устроили под тентом на верхней палубе. А камбуз оказался столь крошечным, что кок с трудом протискивался в него и мог работать лишь при открытых дверях.

И все же, несмотря на все неудобства новой жизни, в Кронштадт пеликановцы пошли в приподнятом настроении.

Рулевые буксира прежде плавали по рекам, ориентируясь по береговым створам и бакенам. До этого похода им не приходилось иметь дела с компасом, поэтому они поглядывали на него с некоторой опаской и недоверием.

Под разведенными невскими мостами они проходили ночью, а в морской канал вышли на рассвете. Залив слегка туманился. Не было видно ни берегов, ни Кронштадта.

«Куда же теперь?» – растерялся рулевой. Он не понимал, чт о обозначают морские навигационные знаки.

Командир, стоявший рядом на мостике, сообщил, какой курс следует взять по компасу. Но для рулевого это был набор непонятных слов. Корабль у него стал выделывать такие зигзаги, что в любую минуту мог выскочить на отмель или сесть на камни.

Чарикову пришлось самому стать за руль и тут же в рубке учить речника, как пользоваться компасом.

В Кронштадт они все же пришли благополучно. Здесь корабль принял на борт снаряды, патроны, глубинные бомбы, дымовые шашки, несколько тралов с буйками, змеями, отвесами. В общем, нагрузился так, что еще больше стал походить на нелепейшего представителя водоплавающих птиц – пеликана. Однако это не помешало ему пойти на опробование своего оружия с группой тихоходных тральщиков.

Начались круглосуточные боевые учения в море. Дела на «Пеликане» шли неплохо. Все люди учились старательно и к службе относились со строгостью военных моряков. Только командир отделения, сигнальщик Абашкин, иногда подводил команду.

Несмотря на маленький рост и забавную внешность – на широком щекастом лице виднелся крошечный нос-пуговка, – он оказался человеком тщеславным: одевался всегда франтовато, лихо надвигал на правую бровь мичманку и на мостике стоял, выпятив грудь.

Если семафорили «Пеликану» с какого-нибудь корабля, Абашкин величественно прикладывал к глазам бинокль и обращался к своему матросу.

– А ну, товарищ Кукин, поймете ли вы, что там пишут?

Разбитной сигнальщик Кукин, прищурившись, вглядывался в далекое мелькание флажков и бойко докладывал старшине о передаваемом тексте.

– Вроде как правильно, – одобрительно басил Абашкин. – А теперь, для практики, отмахните-ка им ответ.

И сигнальщик «отмахивал». А старшина с гордым видом поглядывал на всех: «Смотрите, какого я чудо-сигнальщика воспитал».

Но когда Кукина не оказывалось вблизи, а на тральщике необходимо было принять семафор, то у Абашкина обязательно начинали слезиться глаза и запотевали стекла бинокля. Он пыхтел и ворчал на плохую видимость до тех пор, пока командир или его помощник не прочитывали запрос сами. Если требовался срочный ответ, то Абашкин с готовностью произносил:

– Есть!

И начинал с невероятной быстротой отмахивать флажками несусветную чепуху. Его, конечно, не понимали на других кораблях и требовали у командира: «Снимите с мостика эту ветряную мельницу».

Абашкин же с обиженным видом и не без нахальства оправдывался:

– Я не могу медленно работать, у меня горячий характер. Пусть учатся быстрей читать.

– Этак придется для вас весь флот переучивать,– заметил Чариков и, чтобы проверить сигнальщика, предложил ему пройти на нос корабля и как можно медленнее передать флажками: «Нахожусь на минном поле, не подходите ко мне».

– Сегодня мне трудно работать. Что-то с левой рукой... до половины только поднимается, – начал отговариваться Абашкин. – Ревматизм, видно.

А когда военком взял его в оборот, то выяснилось, что старшина до войны даже флажков в руках не держал, а был коком при школе, выпускавшей сигнальщиков. Уйдя с нашивками старшины в запас, Абашкин запутал в райвоенкомате какого-то писаря и сам произвел себя в специалисты сигнального дела.

Старшине пришлось все сигнальное хозяйство сдать Кукину, а самому принять камбуз с лагунками, кастрюлями и сковородками. И тут выяснилось, что он умеет приготовлять удивительно вкусные блюда.

Пообедав, командир с военкомом вызвали к себе кока.

– Зачем же вам понадобилось скрывать свою специальность? – спросил Соловой. – Вы же мастер поварского дела.

– Все знают, что кок – это повар, – ответил Абашкин. – И смеяться будут: «Какой он моряк? Всю войну с кастрюлями воевал!»

– Такое могут сказать только очень глупые люди, которые не знают, что на военном корабле никто не может остаться безучастным в бою, – заметил Чариков. – Вы теперь по боевому расписанию обязаны подменять пулеметчика. Изучайте хорошенько пулемет и можете называть себя пулеметчиком.

Абашкин обрадовался:

– Есть изучать и называться пулеметчиком! – сказал он. – Очень вам благодарен.

Пулеметчиком на «Пеликане» был пожилой матрос – бывший судостроитель Степан Никанорович Стрекалов. Он так любил свое детище, что спал не в кубрике, а на палубе рядом с крупнокалиберным пулеметом. Абашкина он учил строго: заставлял по два-три раза в день разбирать пулемет, смазывать все детали и вслух объяснять их назначение. И кок не сердился на него за это, а даже старался во время обеда подсунуть Стрекалову кусок пожирнее. Ему очень хотелось скорее стать пулеметчиком.

* * *

На первое боевое траление «Пеликан» вышел в паре с таким же тихоходным тральщиком – «Ижорец». Им нужно было пройти до ближайшего острова и проверить, не набросал ли противник ночью якорных мин на фарватер.

Эти мины держатся под водой на тонком металлическом тросе-минрепе. Поэтому якорную мину не трудно зацепить простым тралом – длинным стальным тросом, если тащить его, как сеть, на определенной глубине. На тралящей части троса, имеющей специальные резаки, подвешиваются еще подрывные патроны. Подцепленная за минреп мина срезается либо подрывается.

Вот такой трал вместе с поплавком и отвесами тральщики не спеша тащили по фарватеру: «Пеликан» – за левый конец, а «Ижорец» – за правый. Погода была почти штилевой. Красные буйки, бегущие позади, спокойно пенили воду.

Тральщики прошли миль шесть, не подцепив ни одной мины. Потом ветер поднял волну, которая стала заливать осевшую корму «Пеликана». Но матросы, следившие за буйками, не обращали внимания на перекатывавшуюся с шипением по палубе воду.

Внезапно один из буйков стремительно нырнул под воду – и натянувшийся трос задрожал от напряжения.

«Попалась, мину подцепили!» – понял Чариков. И в это время сигнальщик вдруг громко доложил:

– Прямо по носу «лапоть!»

– Лапоть? Какой лапоть? – недоумевал старший лейтенант. Он не знал, что матросы так называют неуклюжий гидроплан финских фашистов, имеющий поплавки, похожие на два стоптанных лаптя.

– Гидросамолет противника! – поправился сигнальщик.

Оба корабля одновременно открыли заградительный огонь.

«Лапоть», видя, что по нему стреляют только две небольшие пушки, развернулся и на небольшой высоте пошел в атаку.

Сначала он напал на «Ижорца», обстреляв его зажигательными пулями. На «Ижорце» сразу же умолкла пушка и задымилась надстройка.

«Пеликану» пришлось отбиваться одному. Его пушка выпускала снаряд за снарядом. Белые облачка разрывов испятнали все небо вокруг самолетов. Это, видно, обозлило фашистского летчика. Выйдя на новый курс атаки, «лапоть» еще больше снизился и, грозно ревя мотором, пошел с кормы на «Пеликан». Но здесь его встретил огонь крупнокалиберного пулемета.

Старик Стрекалов, поймав гидросамолет на прицел, выпустил длинную очередь прямо ему в лоб. И «лапоть» вдруг странно покачнулся, зачихал и, поливая море бензином, отвернул в сторону...

– Эх, за ним бы теперь! – возбужденно крикнул Абашкин, стоявший у пулемета вторым номером. – Ведь сядет, обязательно где-нибудь плюхнется.

Подбитый гидросамолет действительно опустился на воду. А потом вдруг ярко вспыхнул, погорел некоторое время и затонул.

– Есть один! – выкрикнул Абашкин и, сорвав с головы мичманку, подкинул ее вверх.

В пылу боя никто не заметил, как на поверхность моря всплыла подрезанная тралом мина. Темный рогатый шар увидели только когда ветром его подогнало почти к борту «Пеликана». Еще бы три толчка волной – и мина рожками стукнулась бы о борт.

Дав полный ход, Чариков отошел метров на сто от мины и сообщил об опасности соседям.

На «Ижорце» уже загасили пожар, но уничтожить мину там было некому: злосчастный «лапоть» вывел из строя весь орудийный расчет.

Мину расстреливали комендоры «Пеликана». Первые три снаряда вздыбили воду рядом с рогатым шаром, и только четвертый – угодил в него; казалось, что взрывом сейчас оглушит всех, но в мине, видимо, испортились взрыватели – она лишь раскололась пополам, как грецкий орех, и затонула.

Проверив трал и вновь спустив его, тральщики с прежней неторопливостью пошли дальше.

Разговоров о мине и сбитом самолете было много. Пулеметчиков благодарили, им пожимали руки.

Абашкин принимал поздравления и держался с таким видом, точно не Стрекалов, а он сам целился и попал в самолет.

* * *

Недели через две «Пеликан» зашел за углем в Нарвскую губу. Здесь все побережье уже было в огне. Серый дым застилал порт.

Уголь пеликановцы нашли быстро, он находился невдалеке от портовой стенки.

Матросы начали загружать бункер, как вдруг начался обстрел. Снаряды падали и рвались вокруг. Слева загорелся деревянный пирс. Не желая рисковать кораблем, Чариков поспешил отойти от стенки. Но пост охраны рейда не выпустил его в море, а приказал вернуться к горящему пирсу, взять на буксир стоявшую там железную баржу и оттащить ее подальше в залив.

Чариков повел «Пеликан» задним ходом. Он знал, что снаряды редко попадают в одно и то же место, поэтому старался наползать на всплеск разрывов.

У пирса боцман приготовил бросательный конец и крикнул:

– На барже! Эй, кто там?.. Принять концы!

Но с баржи никто не отозвался. Сухие доски пирса, изломанные и расщепленные снарядом, потрескивая, горели высоким пламенем. Ветер забрасывал искры на корму «Пеликана» и на баржу.

– Не мешкать! – крикнул с мостика Чариков.

На баржу одновременно прыгнули военком, боцман и пулеметчик Стрекалов. Пока старшина с матросом втаскивали стальной буксирный трос и закрепляли его, военком разглядел, что с другого конца баржи свисает толстый канат, которым она была привязана к береговому кнехту. Его следовало перерубить. Но чем? Надеясь здесь же найти топор, Соловой откинул край брезента, закрывавшего широкий люк баржи, и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Трюм был заполнен большими авиационными бомбами.

«Вот так груз! Если угодит хоть один снаряд, от нас и пылинки не останется! А тут еще огонь вокруг...» Боясь, что в трюм заглянут боцман со Стрекаловым, он моментально прикрыл люк брезентом и потребовал:

– Несите топор!

Топора на корме «Пеликана» не оказалось. Абашкин сбегал на камбуз и притащил секач. Этим секачом военком двумя взмахами перерубил канат и крикнул Чарикову:

– Давай полный!.. Самый полный!

Вода забурлила под кормой «Пеликана»... Стальной буксирный трос натянулся и задрожал, а баржа, казалось, почти не двигалась, не отходила от горящего пирса. Она была очень широкой и тяжелой, – слабосильный «Пеликан» едва волочил ее и никак не мог набрать скорости.

Невдалеке от правого борта вверх взлетел столб воды. Взрывом снаряда баржу встряхнуло, она закачалась.

«Совсем близко», – подумал военком, но продолжал сохранять спокойствие. И только когда баржа была выведена из-под обстрела и поставлена на якорь, Соловой перешел на «Пеликан» и вполголоса спросил у Чарикова:

– Вы знаете, какой груз мы вытащили из огня?

– Судя по вашему виду, это были арбузы или дыни, – ответил старший лейтенант.

* * *

Вскоре на обоих берегах Финского залива заколыхалось зарево пожаров. Враг подступал к Ленинграду. Нужно было отбиваться, остановить его.

«Пеликан» часто посылали спасать прижатых к морю пехотинцев или на разведку боем. Обычно он это проделывал в дни пасмурные, с мелким моросящим дождем. В туманящейся мгле тральщик храбро подходил довольно близко к берегу и начинал стрелять из пушки по окопам противника.

Издали, в обманчивой пелене дождя, он казался солидным боевым кораблем. Вражеские батареи открывали по «Пеликану» огонь. А Чариков только этого и ждал. Меняя скорости хода и маневрируя, он по вспышкам засекал места, где находятся замаскированные фашистские батареи, и наносил их на карту.

Иногда мутные потоки воды, поднятые взрывом тяжелого снаряда, захлестывали «Пеликан», его обдавало горячими осколками, но он каким-то чудом оставался на плаву и уходил из-под обстрела.

За несколько месяцев войны обшарпанные бока «Пеликана» покрылись заплатами. Труба, насквозь пробитая во многих местах, еще больше покосилась. Тральщик нужно было поставить на ремонт и почистить котлы, но флагманский механик, придирчиво осмотревший «Пеликана», пришел к иному выводу:

– Есть ли смысл занимать квалифицированных рабочих на ремонт этого уродца? Пусть поплавает, пока вода держит, а потом придется разоружить – на кладбище.

Командир с военкомом обиделись на флагманского механика – они уже привыкли к своему кораблю и полюбили его.

– Не слишком ли быстрое решение у вас? – возразил Соловой. – «Пеликан», если его подремонтировать хотя бы своими силами, еще повоюет.

– И не один год, – добавил Чариков.

– Это вам так думается, а специалисты не то что в док, но и к заводской стенке не подпустят эту развалину.

– А мы без них попробуем отремонтировать свой корабль, – пообещал военком.

Но ремонтом не удалось заняться. «Пеликан» получил предписание отправиться в сторожевой дозор к одному из дальних островов в заливе, где проходил северный фарватер. Правда, этим фарватером последние месяцы корабли не пользовались, так как он обстреливался со шхерных островков и был засорен минами противника. «Но мало ли что бывает во время войны, – рассудили штабисты. – Пусть «Пеликан» сменит нужный нам сторожевой корабль и покараулит заброшенный участок морской дороги. В тральщики он больше не годится, так как слишком тихоходен, а за сторожевика в этой пустынной части залива вполне сойдет».

Взяв запас угля, «Пеликан» более суток добирался к острову. Там он сменил быстроходный сторожевой корабль и стал каждодневно нести дозорную службу: днем наблюдал за фарватером, укрываясь в тени обрывистых берегов острова, а ночами выходил к шхерным проходам, откуда могли появиться торпедные катера и подводные лодки противника, пробиравшиеся к нашим коммуникациям.

Море все дни здесь было пустынным, лишь изредка высоко в небе появлялся вражеский разведчик, делал два-три круга и улетал дальше. Пеликановцы, привыкшие к частым тревогам, боевым авральным работам, неожиданным походам, заскучали у безлюдных шхерных островков.

– Не боевой дозор, а санаторный какой-то, – говорили они. – Заплесневеешь без дела.

– Может, ремонтом займемся, товарищ командир? – спрашивали пожилые матросы – бывшие судостроители. – А то что ж мы тут жир будем нагуливать!

Жира, конечно, никто здесь не «нагуливал». В Кронштадте команда «Пеликана» получила в поход двухнедельный и весьма скудный блокадный паек. Он уже кончался. Кронштадтский начальник снабжения по радио запросил: «Сумеете ли продержаться неделю без подвоза? У нас нет подходящей оказии».

Военком знал, что в кладовых «Пеликана» остались только сухари, немного солонины, гороху и килограммов пять гречневой крупы, но все же он сказал:

– Продержимся. Попробуем рыбу ловить, а если угля не хватит, – на дрова перейдем. Ходил же «Пеликан» на Свири на дровяном топливе.

– Только бы цинга людей не одолела, – соглашаясь с ним, заметил старший лейтенант. – Пошлите людей на разведку, – может, клюкву на острове найдут.

На поиски клюквы пошло пять человек во главе с Абашкиным. Они прошли через весь хвойный лес, росший на острове, набрали немало грибов, брусники, но клюквы на болотцах не обнаружили.

Выйдя на другую сторону острова, пеликановцы увидели метрах в двухстах затонувший на отмели пароход: из воды торчала его корма, помятая труба и часть надстройки с мостиком.

– На мину напоролся или авиация разбомбила, – принялся строить догадки кочегар. – Надо бы поглядеть, не осталось ли в его бункерах угля?

– Заглянуть на этот пароход, конечно, не мешало бы, – согласился Абашкин. – Там, наверное, посуда и консервы кой-какие найдутся.

Сигнальщик Кукин попробовал вплавь добраться до затонувшего парохода, но вода оказалась такой холодной, что он, проплыв метров сто, вернулся назад.

– Без шлюпки или плота не обойдешься, – заявил дрожавший пловец.

Матросы, вернувшиеся на «Пеликан» с брусникой и грибами, доложили о затонувшем судне. Чариков, взглянул на карту с последними пометками, прочитал объяснительную записку, оставленную командиром сменившегося сторожевика, и сказал:

– Да, верно, есть тут небольшой транспорт... полторы тысячи тонн водоизмещения. Потоплен авиацией во время августовских налетов. Сам выбросился на отмель. На нем мы, конечно, кое-что найдем для себя.

На другой день, захватив легкий водолазный костюм, к затонувшему транспорту отправились на шлюпке военком, помощник механика и два кочегара.

К каменистой отмели они приблизились в часы отлива, когда затопленная часть транспорта показалась из воды. Палуба судна, усеянная морскими ракушками, уже успела обсохнуть. Моряки через накрененный борт вскарабкались на нее и прошли к носу. Здесь виднелась большая рваная дыра, из которой во все стороны торчало скрученное ржавое железо.

Рубка и машинное отделение транспорта почти не пострадали, а кормовые помещения казались совершенно целыми.

Подбитое судно, видно, двигалось к берегу задним ходом, потому что корма его засела на каменистой отмели, а нос находился на более глубоком месте.

Кочегары заглянули на камбуз. Здесь на полках виднелся полный набор кастрюль и сковородок, покоившихся в своих гнездах. Только у плиты валялась разбитая посуда и чайник с погнутым носом.

– Тут не по нашей части, – сказал Соловой. – Лучше давайте бункера осмотрим.

Один из бункеров был наполовину заполнен углем, а в другом, как и во всех трюмах, поблескивала вода.

– Н-да, придется спускаться в водичку и на ощупь произвести разведку, – заключил военком.

До войны он некоторое время работал водолазом, поэтому сам взялся обследовать все трюмные помещения.

Надев поверх суконных брюк и свитера непромокаемый водолазный костюм, он обвязал себя пеньковым тросом и приказал приготовить блок для подъема грузов.

– Если два раза дерну сигнальный трос, то поднимайте наверх груз, – объяснил Соловой. – А если дерганье будет частым, – вытаскивайте меня. Ясно?

– Ясно, – ответил матрос и в точности повторил приказание.

Военком приспособил на спину ранец с кислородным аппаратом, натянул на лицо маску и включил кислород. Потом он взял свисавший с блока крюк и не спеша спустился с ним по трапу в трюм.

Под водой Соловой бродил долго. Наверх то и дело взлетали пузырьки. Наконец военком подал сигнал: «Поднимайте груз».

Механик с помощью блока вытащил груз на палубу и опять спустил крюк в трюм.

Теперь сигналы стали более частыми: военком посылал из глубокого трюма то ящик, то бочонок, то тюк. И лишь минут через сорок он сам выбрался наверх. Сняв маску с покрасневшего и взмокшего от усилий лица, Соловой несколько раз полной грудью вдохнул воздух и сказал:

– Проверьте, что в этих ящиках и бочках; есть ли смысл трудиться?

Матросы вспороли мешок. В нем оказалась пшеничная мука. Она не вся была испорчена соленой водой, – подмок только верхний слой, который не пропустил влагу дальше.

– Очень хорошо, – обрадовался военком,– блины будем есть.

Отодрав крышку ящика, механик покачал головой.

– А тут, видно, макароны были, – произнес он. Все в кашу превратилось.

Зато содержимое бочонков вызвало ликование:

– Это вам не клюква, а витамины поосновательней!

В маленьких бочонках было сливочное масло, а в больших – повидло.

– Нужно быстрей разгружать трюмы, – заметил Соловой. – А то как начнутся штормы, так на этой отмели к судну не подойдешь.

Захватив с собой муку, масло и повидло, пеликановцы вернулись на тральщик.

Абашкин, которому надоело накладывать в миски крошечные порции, на радостях накормил прибывших до отвала тушеными грибами, заправленными сливочным маслом, а на ужин нажарил гору золотистых пончиков с ягодной начинкой.

Теперь для всех наступила горячая пора. «Пеликан», обойдя остров, стал на якорь вблизи затонувшего судна. Боцманская команда тральщика взялась выуживать из трюма продукты, кочегары действовали в бункерах, а минеры на специально построенных плотах переправляли все добытое на берег или к борту «Пеликана», где погрузкой занимались свободные от вахты комендоры и механики.

Подсчитав свои припасы, Чариков сообщил в штаб по радио: «Уголь и продукты нашел на затонувшем транспорте. В случае необходимости могу продержаться в дозоре до конца навигации».

В штабе соединения обрадовались такому донесению. Молодец Чариков! А то ведь обидно было бы посылать специальное судно с углем и продуктами, которых не хватает, да к тому же на столь маловажный участок морского фронта. Пусть до первого льда тральщик пробудет сторожевиком. Только как он, бедняга, перенесет ноябрьские штормы? Впрочем, чего загадывать? На вид «Пеликан» был достаточно прочным. Ну, а если что случится... так этот уродец отплавал свой век! Его нетрудно будет и списать.

* * *

Пеликановцы каждый день выходили в дозор, и лишь в бурные штормовые ночи, когда дул норд-ост и море сплошь было покрыто белыми гребнями, они отстаивались в небольшой полукруглой бухточке острова, защищенной от ветра высокими соснами.

В ноябре «Пеликан» вдруг по радио получил предписание тщательно протралить свой участок фарватера и бдительно охранять его.

– Ждите гостей, – сказал военком Чарикову. – Видно, мимо нас корабли пойдут.

И действительно, однажды вечером к острову подошли три быстроходных тральщика. Они шли разведать северный путь к полуострову Ханко, где в глубоком тылу у противника находился наш гарнизон. Все корабли были с параванами – особыми приспособлениями, прикрепленными под водой к носу корабля, которые отводят попадающиеся по пути мины в стороны и подрезают их.

Командиры быстроходных тральщиков, узнав обстановку, попросили проводить их хотя бы до поворота, где кончалась протраленная «Пеликаном» часть фарватера.

Пеликановцы, чтобы не ударить лицом в грязь, развили самый полный ход. А на быстроходном тральщике, идущем за ним в кильватер, думали: «все небо закоптил этот неуклюжий «Пеликан», а еле-еле плетется. Того и гляди наскочишь на него».