Текст книги "В открытом море(изд.1965)-сборник"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Он нарочно подставляет голову. У тебя бинт слабый… Вывихнешь пальцы…

– Кажется, уже чего-то наделал… – ответил с тоской Восьмеркин.

Перед ним был враждебный зал, от которого нельзя было ждать пощады ни в случае победы, ни в случае поражения. Одна только Нина сочувствовала ему. Но теперь и ее схватят.

– Зачем ты вышла на сцену? Где Сеня?

– Тише, – успокаивала Нина. – За нами следят. Потом узнаешь. Бей по корпусу, – начала снова нашептывать она. – Гестаповец задыхается, – видно, неважное сердце. Приглядывайся лучше. У него бывает открыта левая часть…

Боясь отвлечь мысли Восьмеркина от боя, девушка ничего не говорила ему о том, чего с трепетом и страхом ждала сама. «Если быстро побьет немца, то конвоиры угонят в раздевалку, – рассчитывала Нина. – Раздевалка в противоположном конце. Может, не все здание рухнет. Скорей бы конец! Остается девятнадцать минут».

Во втором раунде несколько успокоившийся Восьмеркин принял решение: «Что будет, то будет… Прикончу его. А если другие кинутся, живьем не дамся».

Он зря не гонялся за гестаповцем, старался придерживаться середины ринга и зорко следил за противником, выжидая момент, когда можно будет подцепить его на удар левой и прикончить крюком справа.

Ворбс эту кажущуюся вялость русского принимал за раскаяние, за желание запоздалой пассивностью загладить свою вину. Он, продолжая безостановочно нападать, вне правил бил по затылку и ниже пояса. Судья не останавливал его.

– Пощады не будет ни здесь, ни в камере! – с присвистом бормотал Ворбс. – Ты на коленях поползешь, ты…

Неожиданно меткий удар в рот заставил его умолкнуть на полуслове. Затем последовал сильный толчок в челюсть. Гестаповец захлебнулся соленой слюной. Сердце обер-лейтенанта заработало с перебоями. Он покачнулся и повис на Восьмеркине, окрасив его грудь кровью. Моряк брезгливо оттолкнул гестаповца от себя и еще раз ударил «дуплетом» в висок и в шею…

Ворбс отлетел к канатам и едва удержался на ногах. Но тут ему на помощь подоспел судья. Он зычно заорал на русского и прервал бой якобы из-за того, что Восьмеркин нанес запрещенный удар по затылку.

Зал на замечание судьи отозвался ропотом, походившим на глухое рычание. Какие-то друзья Ворбса повскакали с мест.

Восьмеркин не разбирал выкриков гитлеровцев, но чутьем понимал, что его запугивают, грозят расправой. Не считая себя виноватым в нарушении спортивных правил, он все же насторожился и готов был встретить любого из этих скотов сокрушающим ударом.

Нина, на всякий случай, нащупала под жакеткой рукоятку пистолета. И в это время девушка увидела, как оправившийся Ворбс, без сигнала, с наклоненной головой ринулся на Восьмеркина…

Нина вскрикнула, предупреждая друга. Степан отпрянул назад. Гитлеровец, слегка лишь зацепив его за плечо, пролетел мимо. А когда он повернулся на сто восемьдесят градусов для повторения маневра, то наткнулся на такой удар, от которого в глазах потемнело…

Прикрывая лицо перчатками, Ворбс отвалился спиной на смыкавшиеся в углу канаты и, обмякнув, сполз на землю…

От нокаута гестаповца выручил гонг, преждевременно известивший о конце раунда. Спасая положение, гитлеровцы без стеснения нарушали правила. И никто из зала не протестовал. Сидящие готовы были кинуться на сцену и растерзать пленника, осмелившегося сбить с ног обер-лейтенанта. Правда, при мысли: «А что, если мне такой матрос в лесу встретится?» – у многих из них по телу пробегали мурашки, но здесь, в толпе, они храбрились.

Ворбса подхватили секунданты и, усадив на место, принялись массировать мышцы, охлаждать мокрыми губками виски, затылок, сердце. А у Восьмеркина даже не было глотка воды, чтобы ополоснуть наполненный вязкой слюной рот.

Нина обмахивала его платком и, чуть не плача от отчаяния, шептала:

– Побьешь, Степа, побьешь его… А потом им не до нас будет. Все хорошо… Только бы успеть!

Перерыв длился дольше положенного времени. До взрыва оставалось четырнадцать минут. А секунданты еще суетились вокруг Ворбса. Вот один из них отошел, и Нина заметила, как второй с вороватой торопливостью завязывал правую перчатку Ворбса. Девушка поняла, что они пошли на какую-то новую подлость. «Наверно, положили свинец», – догадалась она. И некому было пожаловаться, опротестовать.

– Остерегайся правой перчатки… Кончай в этом раунде. Через десять-двенадцать минут все здесь взлетит на воздух, – убирая табурет, успела шепнуть она Степану.

Восьмеркин не понял, почему через десять минут все здесь взлетит на воздух, но сознание того, что судьи жульнической махинацией дали Ворбсу оправиться от нокдауна, заставило его воедино собрать всю свою волю и силу.

Ворбс в третьем раунде действовал обдуманнее и осторожнее. Он как бы заново начинал бой, проводил обманную разведку левой рукой, а правую приберегал для сокрушительного удара. Он уже не гарцевал перед Степаном, а, зорко следя за ним, лишь покачивался и изредка перебирал ногами.

В зале стало необыкновенно тихо. Все почувствовали, что наступает кульминационный момент: зловещее спокойствие Ворбса, напряженные позы судей и секундантов предвещали нечто особенное. Ворбс не простит нокдауна! Сейчас затрещат у русского скулы и кости. Он бездыханным покатится по рингу. Непокорный дух будет вышиблен. Но кто начнет первым?

Восьмеркин только на миг приоткрыл правую сторону груди, желая проверить правильность Нининой догадки, и сразу ощутил такой твердый сотрясающий удар, словно ему в грудь с размаху двинули камнем.

Он ответил Ворбсу двумя сильными «крюками». Но от нового удара в солнечное сплетение у Восьмеркина заняло дух. Он упал на колени, лица зрителей расплылись желтыми пятнами и бешено завращались перед ним.

«Неужели всё?..» – подумал он.

Зал ревел от восторга…

«Неужели не встану? Почему не отсчитывает секунды судья?»

Судья не прерывал боя. Он дал Ворбсу возможность подскочить к поверженному моряку и ударить в лицо.

Хлынула кровь. «Значит, без правил… Судья разрешает бить лежачего. Встать, немедля встать!»

Собрав остатки сил, упавший на колени моряк качнулся назад и, уклоняясь от кулака, нырнул под руку противника… Он снова был на ногах.

С поворота, вкладывая в удар всю тяжесть своего тела, Восьмеркин резким «крюком» в челюсть бросил Ворбса на землю. Затем Степан сделал два шага, пошатнулся и, точно споткнувшись, упал сам.

Растерявшийся судья начал было отсчитывать секунды, но тут же передумал. С помощью секундантов он поднял на ноги ничего не соображающего обер-лейтенанта и, объявив примолкшей публике, что русский дисквалифицируется за неправильные удары, вскинул вверх кожаный кулак Вилли Ворбса.

Раздались робкие аплодисменты, но их сию же секунду заглушили топот и голоса разъяренных друзей Ворбса, слившиеся в один негодующий вой:

– На виселицу русского!

Для успокоения зала вынужден был подняться полковник. Ему еще нужен был пленник, и он раздраженно заорал на своих солдат и офицеров, призывая их к порядку.

Занавес на сцене мгновенно задернулся. Взбешенный судья, злобно пнув ногой еще не оправившегося Восьмеркина, приказал немедля надеть на него наручники и убрать с ринга вместе с девчонкой.

Шестеро дюжих гестаповцев сорвали с Восьмеркина перчатки, стиснули запястья рук железными браслетами и поволокли его вместе с Ниной в раздевалку.

Часовой распахнул перед ними дверь. Гестаповцы бросили Восьмеркина на пол и так толкнули девушку в спину, что она перекатилась через Степана и больно ударилась плечом о скамейку.

Нина сдержала стон. Она ни на секунду не забывала о взрыве и, прижавшись к половицам, с зажмуренными глазами ждала, когда раздастся грохот. Но дом по-прежнему стоял на месте.

Гестаповцы, приволокшие их в раздевалку, вышли в коридор. В комнате остались только два автоматчика: один стоял у дверей, другой – у окна.

– «Неужели испортился часовой механизм? – подумала Нина. – Впрочем, еще не менее пяти минут осталось. Если дать Степе пистолет… Окно невысоко – можно выпрыгнуть».

Она кинулась к одежде моряка, но охранник преградил ей путь и грубо толкнул на место.

– Штиль!

Девушка видела, как поднялся Восьмеркин, как тяжело сел на скамейку. Окровавленное лицо его было измученным. Нина отошла в угол и закашлялась. Надо было незаметно достать из жакетки пистолет.

Восьмеркин все еще не понимал: что же такое с ним произошло? Только натужный, неестественный кашель девушки заставил его подумать: «Бедная Нина, ведь из-за меня она здесь. Чем же помочь?»

Степан поспешно начал одеваться. Короткая стальная цепочка наручников связывала движения и раздражающе звенела. «Цепь не толстая… может, ударом об угол скамейки разорву», – подумал он. И в этот момент увидел, как автоматчик, стоявший у окна, со злорадным лицом подкрадывается к девушке со спины. Восьмеркин с места ринулся на гестаповца, сшиб его с ног и, подминая под себя, потянулся пальцами к горлу.

Рослый автоматчик, извиваясь на полу, завизжал. Второй охранник мгновенно вскинул автомат, но разрядить его не решался, боясь попасть в соотечественника.

Нина выстрелила.

Она не поняла, вместе ли с пистолетным выстрелом или несколько позже дом дрогнул, словно под ним заколебалась почва, и озарился на миг багровым светом. Ее подхватило горячим ветром, приподняло и бросило под скамью…

Сразу стало темно. Раздался тягучий треск, скрежет. Нине показалось, что на нее с грохотом рушатся стены, балки, железо и камни. Она сжалась в комок.

Потом грохот стих, только что-то еще сыпалось сверху, и откуда-то из глубины доносились стоны и едва слышные голоса.

Не чувствуя боли, девушка приоткрыла глаза и увидела в окошке звезды.

Комната была заполнена едкой пылью. Пахло гарью.

Нина попробовала встать. Под ногами захрустели осколки стекла.

Натыкаясь в темноте на какие-то вещи, она начала пробираться к тому месту, где, по ее расчетам, должен был находиться Восьмеркин.

– Степа! – вполголоса позвала она.

В углу кто-то заворочался. «Не гестаповец ли?» – подумала девушка, вглядываясь в темноту.

Из-под рухляди вылез и поднялся, весь белый от известковой пыли, моряк. Нина узнала его по росту.

– Ты цел?

– Что случилось? – спросил он. – Почему дверь сорвана?

Нина схватила Восьмеркина за руку и потянула к окну. Она услышала звяканье наручников.

– Ты скован… как же бежать?

– Ничего, вылезу.

Восьмеркин подсадил ее на подоконник. Нина прыгнула на землю и перебежала к забору.

Двор был по-прежнему окутан дымом. В полуразваленном доме раздавались стоны и крики, трещал огонь. В глубине двора метались какие-то люди с фонарями.

«К помойке нельзя, – сообразила Нина. – А здесь мне не перебраться, высоко очень…»

Она подпрыгнула, чтобы уцепиться за край каменного забора, но руки сорвались, и девушка упала на землю.

– Погоди…

Восьмеркин подставил ей сложенные совком ладони. Нина поставила левую ногу на эту живую ступеньку, потом правую на плечо моряку и очутилась на каменной стене. Восьмеркин подтянулся на руках и одним махом перевалился на другую сторону.

В поле мелькали огни. Где-то тревожно гудел колокол и завывала сирена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Чижеев на шлюпке направился к берегу. В лунном сиянии он разглядел среди девушек фигуру рослого мужчины и не поверил глазам. «Неужели Степа? Вдвоем, вместе с Ниной… Он, конечно, он!»

Чижеев так заработал веслами, что разогнавшаяся шлюпка чуть ли не до половины выскочила на прибрежную гальку.

Сеня сначала кинулся к Нине, приподнял ее и закружил:

– Спасибо, дорогой Ежик… Спасибо за все!

Потом он подбежал к Восьмеркину, но, видя, что друг не раскрывает рук для объятий, оторопело остановился.

– Ну, чего же ты стоишь бревном? – с комичным отчаянием воскликнул Чижеев. – Я из-за тебя ночей не спал!

И, решив, что для Восьмеркина самой лучшей лаской будет хорошая порция тумаков, принялся в радости тузить его по груди и бокам…

– Брось, Сеня! – отступая, сказал Восьмеркин. – Не могу отвечать: закован я.

Небольшая шлюпка не вмещала всех прибывших. Пока Витя переправлял девушек на катер, Чижеев камнем разбил цепь на руках Восьмеркина и сказал:

– А браслетки пусть останутся, злей будешь.

– И не сниму, – подхватил его мысль Восьмеркин, – до тех пор буду носить железо, пока не расквитаюсь за Катю. Только на крейсере дам распилить.

Он замолчал. Потом с не свойственной ему горячностью добавил:

– А ты береги Ежика. Редкой души она человек.

Неожиданное спасение Степана с Ниной взбудоражило обитателей пещеры. На пристань приковыляли раненые, сошлись старики. Даже суровый мичман Клецко оживился.

– Молодцы! Герои настоящие, – сказал он своим хрипловатым боцманским голосом. – Хоть торжественные залпы из Москвы давай.

* * *

Через два дня штаб передал: «Поздравляем крупной удачей. Погибло в огне и под развалинами до трехсот карателей. Советуем временно воздержаться от диверсий. Готовьтесь к решающим дням, ждите общего сигнала. Василий».

Стало ясным: приблизился час мести за страдания и месяцы голодного скитания по лесам. Выздоравливающие требовали, чтобы их немедленно переправили из пещеры в лес, а слабые просили дать им хоть какое-нибудь дело.

После короткого совещания Клецко, Виктор Михайлович и Калужский пришли к выводу, что всех обитателей пещеры надо разбить на три группы. Первую группу они назвали морской и поставили перед ней боевую задачу: в ближайшие дни достать как можно больше взрывчатки, горючего и провизии. Вторая группа получила название «госпитально-хозяйственной». В нее вошли врачи и слабые больные. Из выздоравливающих партизан создан был учебный отряд подрывников, руководить которым стал Калужский.

В пещеру то и дело доносился заглушённый гул «малых» взрывов, в фонарях мигали огни, и по влажным стенам метались тени.

– Через недельку-две снова выход на сушу пробьем, – заявил Калужский.

А моряки возились с катерами, ремонтируя и готовя их к боям.

– Первым делом – покрупней на рубках и бортах звезды накрасить, – приказал Клецко. – Иначе свои побьют. И флаги военно-морские сшить. Во-вторых, устанавливаю наблюдение за морем. Как появится кто без охранения, – боевую тревогу играть и – всем на свои места. Набеги устраивать будем.

Дважды в пещере звонил колокол громкого боя, и дважды катера вылетали в погоню за показавшимися на горизонте одиночными кораблями. В первую ночь они настигли обычный рыбачий сейнерок, приспособленный гитлеровцами для перевозки продуктов на посты береговой обороны. Его захватили без единого выстрела, так как команда, состоявшая из пяти человек, приняла «Чеем» и «Дельфин» за патрульные катера и сама застопорила ход.

На этом судне моряки захватили тонны полторы разных продуктов, бочонок вина, четырнадцать ящиков снарядов для скорострельной пушки, пакеты с толом и перекачали все горючее в свои цистерны. Затем, сняв с деревянного сейнера команду, они прорубили в его днище дыры и пустили суденышко ко дну.

* * *

Первые вести о наступающем тепле принесла подземная речка. В одну ночь она вздулась, помутнела и, пенясь, зазвенела по-весеннему. В пещеру словно вошло теплое дыхание гор и пробуждающейся природы.

На другой день группа подрывников Калужского пробила старый выход на сушу. Партизаны вернулись с работы, опьяненные солнцем и весенним воздухом. Они принесли с собой охапки веток с набухшими липкими почками. В пещере запахло лесом, смолой и медом.

Николай Дементьевич, наконец, перестал экономить аккумуляторные батареи. По вечерам загудел громкоговоритель. Москва, что ни день, сообщала новые радостные вести. Пещера оглашалась победными салютами. Советская Армия по грязи, по весенней распутице гнала оккупантов с Украины. Уже был освобожден Николаев. Войска уходили все дальше на запад. А Крым все еще оставался в руках гитлеровцев.

– Когда же будет сигнал? Скоро ли выйдем из подземной норы? – задавали друг другу один и тот же вопрос партизаны.

В свободные часы они ожесточенно чистили оружие, чинили ботинки, подгоняли снаряжение, готовились к походам.

И вот, наконец, в одну из ночей штаб партизанского отряда передал: «Гитлеровцы спешно грузятся на транспорт. Он стоит за мысом на рейде. Сделайте все возможное, чтобы оккупанты безнаказанно не ушли. Днями начнем. Переправьте для инструкций связного. Василий».

– Кажется, началось, – сказал Тремихач. – Как же помешать погрузке? Может, попробуем торпеду? – обратился он к мичману.

– Я о ней тоже подумал, – ответил Клецко. – Самый удобный случай на дело употребить. Только что мы придумаем? У них, видно, круговой дозор, иначе не осмелятся. Разведать следовало бы.

– А что, если мы разыграем сперва ложное нападение? – разглядывая карту района, продолжал рассуждать он. – «Дельфин» для такой цели годится. Появимся с шумом на траверзе. Они нас в прожектор схватят. А мы сманеврируем. Катера, конечно, кинутся догонять. И вот тут-то из засады «Чеем» с торпедой выскочит. Ему лучше в восточной стороне находиться, на их минном поле. Меньше глядеть туда будут. Товарищ Восьмеркин, сможете подойти на близкую дистанцию, чтобы не смазать?

– Сможет, – поспешил ответить за Восьмеркина Чижеев. – Если надо, головой в транспорт стукнется. Он теперь злой.

– Вот этого-то я и боюсь. Безрассудны вы очень. Старики чище сделали бы, да маневрировать на «Дельфине» некому. Вы и там на рожон полезете.

– Справимся, товарищ мичман, – сказал Восьмеркин. – Чижееву все шутки, а мне не до них. А боитесь, что народ загублю, то дайте одного моториста и Чупчуренко. Больше мне никого не потребуется.

– И этих должен сберечь, – сказал Клецко. – Для серьезности ставлю обеспечивающим на катере Николая Дементьевича. Подчиняться ему, как мне.

Подробно договорившись о взаимодействии, боцман повел всех на погрузку торпеды.

Водворив торпеду на место, моряки осторожно вывели «Чеем» из пещеры и полным ходом пошли к туманному горизонту. «Дельфин» должен был выйти несколько позже.

Восьмеркин находился у торпеды, Чижеев с Чупчуренко действовали внизу, а Калужский вел катер. Из предосторожности, чтобы преждевременно не быть замеченным с мыса, он сделал большой полукруг и самым малым ходом начал подходить с восточной стороны к бухте. Этот участок моря был густо заминирован. После допроса Штейнгардта Калужский знал, что мины выставлялись против крупных кораблей, а катер с малой осадкой может спокойно пройти над ними. Его могла повредить лишь сорвавшаяся, блуждающая мина. На всякий случай он вызвал наверх Чупчуренко и велел ему вести наблюдение за морем.

Ночь была тихой и теплой. Туманящаяся поверхность моря едва колыхалась. Катер шел, прижимаясь к берегу, по затемненной части моря.

Назначенное время уже истекло, а Николай Дементьевич все еще не видел транспорта.

– Молодежь, у вас глаза лучше, вооружайтесь биноклями, – взмолился он. – Совсем никудышное зрение.

Все начали всматриваться в неясную даль. Мотор, работающий на малых оборотах, едва слышно бурлил воду винтом.

– Вижу транспорт! – наконец сказал Чупчуренко. – Вправо по носу силуэт двухпалубного корабля.

– Верно, – подтвердил Восьмеркин. – А левей от него – катер и еще какая-то посудина.

– Застопорить ход! – приказал Калужский.

Внезапно с оконечности мыса взметнулся тонкий луч прожектора и обеспокоенно заметался по поверхности моря. За ним с берега протянулись другие, более мощные световые щупальца. Они в одном месте скрестили свои острия, и там, в голубом потоке света, возник темный силуэт «Дельфина».

«Наши», – обрадовался и вместе с тем обеспокоился Николай Дементьевич. Он видел, как «Дельфин» исчез, словно растаяв в воде, и как на его месте в световых полосах промелькнули и быстроходные катера, вздымавшие искрящуюся пену. Донеслись частые выстрелы.

«Из скорострельных по ним бьют, – понял Калужский, – теперь они не услышат шума наших моторов. Пора…»

В зареве вспышек он уже видел выхваченную из тьмы громаду корабля.

– Восьмеркину подготовить торпеду к выстрелу! – необычайно высоким и каким-то неестественным голосом скомандовал инженер. – Чупчуренко – к моторам… Полный вперед!

«Кабельтовых пятнадцать будет, – нацелив бешено несущийся катер на корабль, соображал Калужский. – А если промажу? Конфуз и скандал… Буду стрелять с самой короткой дистанции».

Лучи прожектора снова заметались и вдруг ударили в глаза. Николай Дементьевич крепче вцепился в штурвал и не менял курса.

Он не слышал, как с берега и корабля гулко захлопали скорострельные пушки, не видел близких всплесков и кипения воды. Старик твердой рукой вел катер прямо на транспорт. Луч прожектора больше не мешал ему. От слепящего света прикрывал высокий борт и надстройки вражеского корабля.

Оставалось не более шести кабельтовых. Николай Дементьевич уже видел в желтых орудийных вспышках мечущихся по палубам людей.

Он чувствовал, как его левую руку стягивает судорога, как дрожат от напряжения ноги.

– Пли! – неестественно высоким голосом закричал он и взмахнул рукою.

Калужский не слышал всплеска шлепнувшейся в воду тяжелой торпеды, он только почувствовал, как вздрогнул освобожденный от груза катер, и сразу же отвернул вправо.

«Ну и храбрый же старик! – следя за светящимся следом умчавшейся торпеды, восхитился Восьмеркин. – Прямо на всплески шел. При таком огне другому бы не подойти так близко к транспорту».

Когда сверкнул огонь, моряк присел. В его уши точно кулаком ударил тяжелый гул. Раздался треск раздираемых на части железных шпангоутов и переборок. Вверх взвились обломки. Катер неожиданно завихлял, начал описывать полукруг.

– Что за чертовщина! Никак со стариком худо?

В два прыжка Восьмеркин очутился на месте рулевого. Он отстранил повисшего на штурвале инженера и, выправив руль, повел ревущий катер в спасительную мглу открытого моря.

Вдали хорошо был виден разламывающийся пополам, объятый пламенем и паром корабль. Вокруг него суетились катера, подбирали из воды тонувших солдат и матросов.

Калужский пришел в себя. После непривычного нервного напряжения он ощущал необыкновенную слабость в ногах и перебои сердца. Боясь вновь упасть, Николай Дементьевич уселся прямо на палубе, рядом со Степаном.

«Чеем», не сбавляя скорости, подошел к пещере одновременно с «Дельфином».

– Молодцы! Чисто сработали, – весело поздравил чеемовцев Клецко. – Не меньше шести тысяч тонн утопили.