Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Как-то Войтал спросил Ольгу:
– Вы не любите доктора Горака?
– Не люблю и не понимаю, как вы можете всерьез спорить с ним.
– Поймите, таких, как он, у нас очень много. Я тоже не люблю его. Но я должен жить с ним рядом. Я не могу уничтожить его. Я обязан его переспорить и убедить. Я отвечаю за него перед своей совестью, а вы – нет. Вам все равно. Вы в стороне. Хорошо вам, что Сталин и партия расчистили для вас жизнь. Мы с вами, Ольга, живем сейчас в одной стране, но это не значит, что мы живем в одном и том же измерении. Мы на советской земле, но душа моя стоит обеими ногами на чешской. Я все измеряю той мерой, что дома.
– Не знаю, я плохо вас поняла. В общем, вы все какие-то сложные, с вами так трудно…
– И с Хозе?
– Нет, с ним как-то проще. Он злее вас.
– А Шпитцер?
– А Шпитцер… Вы знаете, я ничего не могу сказать о нем. Иногда мне кажется, он совсем свой, давнишний, а иногда как тесто: лепишь его, лепишь, а оно никак но лепится.
– В общем, для вас это хорошо, что вы с нами. У вас мало знают западноевропейских людей.
– Почему мало? – Ольга явно обиделась. – У нас все отлично знают… и Димитрова, и Тельмана.
– Вы забыли, Ольга, Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
– Ничего я не забыла, я хочу сказать, что Долорес Ибаррури, наверно, была бы мне понятнее вас.
– Ах, вот что! – и Войтал, несколько озадаченный исходом беседы, невольно ускорил шаг. Ольга сочла за лучшее не нагонять его.
Доктор Горак, Хозе, Шпитцер, Раиса Борисовна и Ахундов уже приступили к завтраку, неумело сидя – за исключением Ахундова – на корточках или поджав под себя ноги, как принято в Средней Азии, где не приняты столы и стулья, где ковер и подушка – вся мебель.
– Получили по носу? – спросил Горак, и все, включая Шпитцера, не понявшего слов, но догадавшегося о смысле их, добродушно рассмеялись.
– Ольга, идить кушьять, – позвал Хозе, но она сделала вид, что не расслышала его зов, хотя и не могла не понять, что поступает по-детски.
По-детски! Тогда не нужно говорить с ней, как со взрослой, и вступать с ней в споры по вопросам политики. Нашли тоже девочку, которая будет смотреть им в глаза и поддакивать во всех случаях, а у нее свое мнение, свои глаза, свои симпатии!
Она рассеянно бродила по аллейкам молодого сада, распланированного по-европейски, с клумбами, куртинами, цветочными оторочками дорожек, и Хозе издали следил за нею любуясь.
Она не очень много знала, эта горячая русская девушка, и была на редкость наивна, но в ней чувствовалась особая психическая организация, отличающая ее от всех девушек мира. Ольгу нельзя было сравнить ни с испанками, ни с итальянками, ни с француженками ее возраста и воспитания – и не потому, что Ольга резко выделялась своими знаниями, умом, – нет, она решительно ничем не выделялась бы среди сверстниц других наций, кроме иной, чем у них, ни на что не похожей манерой относиться к миру с какою-то, очевидно, врожденной, органической категоричностью. Она жила, зная, зачем и для чего она существует, что ей предстоит сделать в жизни, и была у нее твердая вера в свои силы и в правоту своей страны и убежденность, что она, семнадцатилетняя десятиклассница Ольга Собольщикова, живет на много десятилетий впереди и доктора Горака, и Войтала, и Хозе Мираля и что, как бы умны, опытны и дальновидны они ни были, а все равно она опытнее их, несмотря на то, что и не жила еще и мало знает. Но она опытнее, потому что впереди, потому что в свои семнадцать лет она старше всех их.
Они все поднимались по крутому подъему вверх, и она опередила их только потому, что родилась у идущих быстрее, у тех, кто был в авангарде, кто успел подняться выше, чем остальные. И теперь она стояла где-то у самых высот подъема и, оглядываясь назад, следила за тем, как берут подъем хорошие и плохие, старые и молодые люди других стран; ей было многое виднее, чем им.
Сбросив косы на грудь и попеременно теребя то одну, то другую, она гуляла по реденькому саду, загорелая до того, что кожа бессовестно лупилась у нее на носу, и все-таки бело-русая, светлая, настоящая северянка, и лицо ее выражало непритворный гнев – и нельзя было не залюбоваться ее простотой, сквозившей в каждом взгляде верой в людей, ее строгой и чистой принципиальностью отношений к людям. Это было даже не личным ее качеством, а свойством целого поколения, пожалуй, чертой эпохи, к которой принадлежала она по праву рождения.
– Мы замучили, кажется, нашу Ольгу, – сказал доктор Горак. – Хорошо бы дать ей отдохнуть. Куда мы сегодня направляемся, господин Ахундов?
План, как всегда, оказался чудовищный по напряжению, но возражать было поздно. Ахундов уже созвонился с участками, где они должны быть, и там уже специально поджидали их, отказываться не приходилось.
– А товарища Ольгу мы оставим, дадим выходной, – охотно согласился Ахундов, – я поручу ей сделать кое-что для газеты.
– Она, следовательно, отдохнет только от нас, а не вообще? – пошутил Горак.
Вот каким образом Ольга очутилась одна на весь день, с тридцатью рублями аванса, наспех сунутыми ей Ахундовым, и с поручением непременно найти корреспондента Березкина, который должен быть сегодня в районе того колхоза, где они завтракали. Поручение было не сложно: как можно больше узнать у Березкина о положении дел на канале и как можно меньше рассказывать ему об иностранцах.
Когда она, миновав пыльные улицы кишлака, пыльные до того, что нога в тапочке по щиколотку погружалась в лесс, мелкий, как пыль, вышла к трассе, работы шли полным ходом. В палатке участкового штаба томились прорабы, десятник и приезжие. Березкина еще не было, но его ждали с минуты на минуту, и Ольга присела возле палатки подождать его.
Время шло к полудню. Глухой раскаленный день дымился до горизонта. Десятки тысяч лопат и кетменей, экскаваторы, грузовики, носильщики, тачечники, верховые поднимали серую дымовую завесу. Шло сражение, как на старых картинах, где виден только первый, крупный план и смутно угадывается, что же собственно делается там, в глубине.
Одни рыли землю, другие относили грунт на гребень траншеи, третьи правили лопаты и кетмени, разносили воду, четвертые делали плотничьи поделки, пионеры в галстуках работали связными при штабе.
В шуме и грохоте труда прослушивались звуки песен и музыки.
Вдруг из палатки выскочил кто-то в трусах, повидимому, инженер.
– Беги, дочка, к Амильджану, зови сюда, – сказал он ей. – И чтобы скорее. Скажи, Юсупов приехал.
– Какому Амильджану?
– Ай, господи, любой пионер знает!.. Скорей, скорей!
И Ольга, оправив юбку, побежала бегом, сама еще не зная, где ей искать этого Амильджана и кто он собственно. Когда она обращалась к прохожим и спрашивала, кто такой Амильджан и где он может быть, все удивленно пожимали плечами – Амильджана не знаешь? – но где он, ответить никто не мог.
Она бежала мимо столовой, где торопливо трудились повара и поварихи, мимо участков, где работали городские служащие, мимо медицинских пунктов, где врачи и сестры поджидали больных, мимо книжных киосков, мимо сапожников, сидевших длинным рядом и починявших обувь, мимо агитаторов, громко читающих об успехах передовиков. Она бегала не менее часа, пока не нашла этого Амильджана невдалеке от палатки штаба. Она сейчас же узнала своего старого знакомца по Ташкенту – Шарипова. Он и техник возились над деревянной моделью перепада.
Юсупов уже был здесь, и уже шло заседание на ходу вокруг деревянной модели, которую устанавливали на специально прорытом опытном арычке, и плотник Амильджан Шарипов как раз и был здесь тем главным человеком, от которого все зависело.
Деревянную модель перепада установили на маленьком опытном канале в сто с лишним метров. Инженер дал знак пустить воду. Сотни любопытных вытянули шеи.
Вода стремительно понеслась по конусу и водобою модели и только у рисбермы, где, по проекту, кончался бетон и начиналось каменное крепление, вдруг закипела, точно натыкалась на раскаленное ложе. Струя воды не разбрасывалась по конусу, а неслась одним потоком.
– Идите, уважаемые, работать! – умоляюще крикнул инженер. – Здесь дело, долгое, скучное.
– Молчи, молчи! – закричали со всех сторон. – Наше дело, вот и смотрим.
Техники и инженеры склонились над моделью.
– Отогнанный прыжок, – шопотом произнес один.
– Да. Энергия воды не гасится. Прекратите опыт. Нехорошо подействует на народ.
– Что скажешь, Шарипов-ака?
Шарипов грустно стоял, наблюдая за бегом воды.
– Я какой анджинер? – пожал он плечами. – Я плотник. Только так скажу, – он повернулся к автору проекта и улыбнулся, пожалуй, даже виновато, – я такой мнений скажу: зуб маленький, надо длинный делать. – Он показал пальцем на погнутый зуб, опорную часть сооружения. – Потом я так скажу: маленький дырка – колодец надо копать, чтобы вода сначала ударилась, как баран в стенки. Вот здесь, – он неуверенно протянул руку в сторону нижней части бьефа.
Автор проекта, безучастно слушавший размышления Шарипова, пожевал губами.
– А что ж, пожалуй… Рисберму, каменное крепление ниже бетонной части, пожалуй, верно, надо удлинить раза в полтора, в два. Это верно. – Он раздосадовано почесал затылок. – Как это я так, чорт его знает!
Юсупов мрачно глянул на него покрасневшими на солнце глазами, Шарипов легко и виновато коснулся плеча:
– Ничего, ничего, хороший модель, зачем так. Поправка сделай – и все. Вода, товарищ Юсупов, споткнуться надо, остановка сделать. Как по-русски называется, когда в дом входить?.. У двери, у двери…
– Порог? – переспросил автор проекта. – А ведь верно, смотри, пожалуйста, порог, правильно. Улучшить вход воды на конус путем установки порога. Мгм!..
– А с конуса убрать трамплины и заменить их либо расщепителем, либо устройством колодца в начале конуса, – предложил инженер с черными прямыми усами.
– Сколько займет времени? – наконец произнес Юсупов более или менее спокойно.
– Недели две.
Юсупов резко повернулся спиной к инженерам и пошел в сторону штаба участка.
– Злой такой и разговаривать даже не хочет. – Автор проекта вздохнул и сказал окружающим его: – Ну что ж, пишите акт, проект ни к чорту.
– Самокритика у тебя чересчур, знаешь, такой, – засмеялся вдруг Шарипов. – Что, ей-богу, а? Лучше на деревянной моделька скандал иметь, чем на бетонной. Нет?
С уходом Юсупова он почувствовал себя заметно спокойнее.
– Вот там, – показал он в сторону входа на конус, – ребрышка сделай. Так? Стенки раздвигай мало-мало, вода стоять не должен, лежать должен, ползать должен. Нет? Для новой модельки мне четыре дня хватит.
– Четыре дня? Ты с ума сошел!
– Аллах билса, сделаю.
Березкин вприпрыжку побежал догонять Юсупова и, догнав, что-то такое сообщил тому, что оба они быстро пошли обратно.
Ольга все время старалась так стать, чтобы Шарипов заметил ее, но то ли Амильджан уже забыл ее, то ли был увлечен разговором, – но Ольге пришлось несколько раз тронуть его за руку, прежде чем он обратил на нее внимание.
– А-а, хасанский сестрица, привет! – весело улыбнулся Шарипов. – Какой специальность имеешь?
Она махнула рукой:
– Да ну, что там! А вот вы какой молодец, а? О вас в газете надо обязательно написать.
– Уже два раза был в газете, – тихонько сказал он, нагнувшись к уху Ольги. – Я такой себе задачка имею: каждый недель одна статья про меня. А что ты думаешь? Никогда простить не буду Аббасову из горкома – специальность, говорит, ты, Шарипов, не имеешь. Ых, какой человек, человек!..
Юсупов приближался, тяжело дыша от быстрой ходьбы. Ольга отпрянула в сторону, успев услышать, как Березкин сказал Шарипову:
– Вот товарищ Юсупов не верит, что за четыре дня справишься.
Ответа Шарипова она не расслышала, но по лицу его догадалась, что он твердо стоит на своем и что его уверенность очень обрадовала всех.
– Это вы с Дальнего Востока?
– Я.
– Здравствуйте. Что скажете хорошего? Ахундов что-нибудь велел мне передать?
– Да. Собственно говоря, он поручил мне узнать что-нибудь у вас.
– Ага. Понимаю. Как можно меньше рассказывай Березкину и как можно больше узнай у него сама. Так, примерно?
Ольга не стала возражать.
– Ну, так скажите вашему Ахундову, что, возясь с этими иностранцами, он прозевает канал. Да и что эго за манера слушать их чепуху и молчать самому? Как вы вводите гостей в курс событий на канале? Возили вы их на участок Чукур-Кунинского сельсовета? Колхозники привезли туда свою передвижную электростанцию и осветили участок длиной в километр, чтобы работать по ночам? Ясно, не возили. А на Ассакинский дюкер? Вот же ерунда какая! Нет, вы обязательно скажите ему – пусть не валяет дурака. А на Каламыш-сай и Найман-сай не собираетесь? Ну смотри, а! Вот вам оттуда маленькая корреспонденция, я ее уже использовал, мне она не нужна, прочтите иностранцам.
– Это – все?
– Вы ж ничего не знаете, что происходит, вы мне ничем помочь не можете, подождите! А они – гости – кто как настроен? Действует на них канал?
– Действует! Здорово действует!
– Ну, слава богу!
– Хозе Мираль даже вчера сказал, что это – торжество коммунизма.
– Ну, это он перегнул. Торжество коммунизма! Нет, конечно. Машин мало, ручного труда много, кустарщины много, но по настроению – здорово, очень здорово!
– Так мне итти?
– Валяйте. Одну минуту. Присмотритесь к этому Амильджану, расскажите о нем своим или познакомьте их. Стоящий человек!
Ольга ответила, что уже знакома с ним, и побежала в колхоз, пытаясь на ходу прочесть корреспонденцию, написанную карандашом. Вот что было написано:
«Слушай, Березкин! Приезжай с фотоаппаратом. Приезжай на Каламыш-сай. Помнишь, у нас была беда с заготовкой песка для береговых работ? Свой песок содержит много ила и глины и для бетона не годится, а возить – за пять километров, сам понимаешь, невыгодно. Решили тогда улавливать крупный песок из Найман-сая, у будущего акведука.
На изгибе реки, в местах с замедленным течением (0,30–0,50 м в секунду) со дна Найман-сая наши колхозники стали выбирать вручную крупный, отмытый рекой песок, а потом придумали специальные заплетéли из веток, за которыми песок сам накоплялся. И понимаешь, сэкономили на этом больше четырехсот трудодней. А кроме того, не потребуется промывать лишнего гравия, содержащего процентов пятнадцать песка, да и песок без ила идет прямо в дело.
Обязательно приезжай посмотреть.
Привет,
техник Сумароков».
На обороте корреспонденции Ольга прочла заметку чернилами, вероятно, наспех сделанную Березкиным:
«Нет столовой для инженерно-технического персонала. На четырехтысячный коллектив строителей одна чайхана, где нет ничего, кроме шурпы [20]20
Шурпа – суп (узбек).
[Закрыть]. Обедают, сидя на корточках. В ларьке теплый лимонад по 90 коп. за бутылку. Срочно сообщить в штаб БФК».
Не зная, нужна ли она Березкину, Ольга бегом повернула обратно, но, нигде не найдя корреспондента, передала бумажку в штаб участка, где была утром.
Инженер, что гонял ее на розыски Амильджана, пробежал заметку, покачал головой.
– Ах, сукины дети!.. Подумайте!.. Это ж на головном участке. Так чего вы ее мне суете? Сообщите Юсупову. Вот он сам, пожалуйста.
Юсупов быстро шагал навстречу в окружении инженеров, техников и колхозников.
– Вот, очень срочно, – и Ольга робко подала бумажку. – Мне сказали: вам.
– Что срочно? – Юсупов недовольно погрузился в чтение, так неудачно прервавшее его беседу со строителями. – А?.. – Он переспрашивал о тех строчках, которые не сразу прочитывались. – Смотри, пожалуйста! Что, что? Ага! Вот, слушайте, позвоните от моего имени на Особый участок. От моего имени скажите, что Андижанский и Уч-Курганский райпотребсоюзы головой отвечают за обслуживание строителей головного участка. Головой за головной участок. Так и скажите. И чтобы завтра безобразие выправили. Подождите, вы из «Правды Востока»? – и, не ожидая ответа: – Хороший эпизод сегодня случился, обязательно надо написать, сегодня же передайте по телефону. Исмаилов, где это было?
– На Сыр-Дарье, у моста, на участке колхоза имени Сталина, – тотчас без запинки ответил спрашиваемый.
– Верно, правильно, на участке у колхоза Сталина, – кивнул головой Юсупов.
– Хороший такой эпизод, замечательный! У бригадира колхозной бригады Хайдарали Кадырова родился сын, ровесник канала, первый сын со дня начала строительства, насколько мне известно. Сын родился, а имя ему пока не нашли. Бригада собралась, решила посоветовать отцу имя Канал-джан. Понятно? Уже есть один молодой узбек с именем Строительство. Замечательно! Надо сегодня же передать по телефону в редакцию, – и, приветственно махнув рукой, Юсупов вернулся к беседе со строителями.
До позднего вечера Ольга одна промаялась в колхозе – гости с Ахундовым и Раисой Борисовной вернулись, когда она, голодная и расстроенная, собиралась лечь спать, отказавшись от ужина из высоких соображений своего авторитета.
– Что в миру? – еще только вылезая из машины, спросил доктор Горак.
Она рассказала все новости.
Доктор Горак недовольно покачал головой:
– Завтра никуда не поеду, надо кое-что послать в газету.
– Я тоже буду писать, – сказал Войтал, не без вызова подчеркнув «тоже».
– Тогда я буду целый день петь под вашим окном, – Хозе, чем-то, видно, разозленный, пытался лезть в драку. Но все так устали, что спора не вышло.
Во время ужина Ольга рассказала о своих встречах с Березкиным и Юсуповым и показала заметку о положении с питанием на головном участке.
– С Юсуповым говорили? – Ахундов схватился за щеку. – А вы не сказали, что вы от Ахундова из «Сталин Курулишида»? Нет? Это хорошо. Будем ужинать, а потом я по телефону свяжусь и с головным участком и с нашей редакцией. Я буду говорить от своего имени, как штатный работник. Хорошо?
Ольга не возражала.
Сытный и вкусный ужин прибавил силы, и после него гости еще долго сидели, попивая кок-чай и перебирая впечатления за день.
Войталу хотелось, как это ни трудно, переслать в Прагу письмо в адрес Фучика для «Руде право», письмо о том, что сейчас происходит в местах, знакомых Юлиусу, или, во всяком случае, хоть записать впечатления в дневничок.
Шпитцер тоже разговаривал сегодня с Юсуповым и уже получил точное направление. Завтра он намерен был с попутной машиной отправиться на место работы.
Люди, даже если они мало знакомы, быстро сближаются б странствиях, и все были очень внимательны в этот вечер к Шпитцеру. Нелегко было в самом деле этому тихому венцу строить жизнь, нелегко!
Один Хозе не уделял Шпитцеру никакого внимания. Человек, вышедший из боя, не внушал ему доверия.
– Но куда же он поедет драться? – спросила Ольга. – Вы бы поехали сражаться в Вену?
– Зачем в Вену? Я поеду в Испанию. И он может вернуться домой. Почему нет? Есть же у них хоть сотня смелых людей? Есть. Оружие есть? Есть. Драться с Гитлером надо? Надо. А Чирчикстрой построят и без Шпитцера и без меня.
В половине двенадцатого доктор Горак погнал Ольгу с Ахундовым в колхозное правление за последними новостями. Войтал тоже увязался следом за ними, хотя едва держался на ногах.
– Что ваш доктор так боится войны? – поинтересовался Ахундов, когда они брели по темным и тихим улочкам кишлака. – Вы тоже считаете, что война близка?
– Для вас она еще не близка, мне кажется. У вас еще есть время не влезать в войну, а там, в Центральной Европе, она уже идет полным ходом.
– А у нас вот никто не думает ни о какой войне! – рассмеялась Ольга.
– О нет! Думают. И как еще крепко думают! Только потому, что они думают, вы освобождены от этих страшных мыслей.
Ольга научилась теперь не слушаться Войтала.
– Ай, оставьте! Это вас доктор Горак напугал. Паникеры вы все, честное слово!
Войтал ничего не ответил, но Ольга почувствовала, что грубость ее замечания оскорбила Войтала. Молча выслушала она последние новости и, не обменявшись с ним больше ни одним словом, вернулась к себе.
В эту ночь вести из Центральной Европы были малоутешительны.
Глава пятаяКак только доктор Горак открывал поутру глаза, взгляд его устремлялся к радиорепродуктору.
Новости были тем первым глотком жизни, который он принимал в себя просыпаясь. Несколько дней назад, записав себе в книжку «этюд дня»: противотанковые учения в Англии, танковые учения в Германии, в Судетах и на территории «протектората Чехии и Моравии», передвижение войск к восточным и западным границам райха, – Горак долго решал этот этюд, как шахматную задачу, и пришел к выводу, что идет подготовка второго Мюнхена. Гитлер, бряцая оружием, под шумок выпрашивает у Чемберлена Венгрию.
Но ездивший в Фергану Войтал привез дополнительные новости: немецкие самолеты появились над Данцигом, немцы укрепляются вдоль границ с Польшей, Комиссия Лиги наций опубликовала доклад: с 1938 года из Германии бежало сто сорок тысяч людей, шестьдесят тысяч из них находились в Европе. Решенный третьего дня «этюд» терял правдоподобие. Неужели решается судьба Польши? Сегодняшние новости были иного толка: в Нью-Йорке, на Пятой авеню, в самом центре города, состоялась грандиозная демонстрация ста пятидесяти тысяч человек под лозунгом защиты демократии, а в печати появилось открытое письмо четырехсот видных деятелей культуры, требующее сближения с Советским Союзом.
Сопоставляя эти сообщения с приездом в Москву английских и французских военных миссий, доктор Горак потирал руки от удовольствия.
– Хитлер получит по носу. Это да. Это ясно. Англия и Франция поняли в конце концов, с кем имели дело. Хитлер есть нахал и не более нахала, я вас заверяю. Он – вы слышали это, Войтал? – выслал из Праги корреспондента «Таймс» и сотрудника агентства Гавас. Печать – держава, так ли? То не будет забыто и прощено. Хитлер потерял в глазах всей буржуазной прессы. Это первостепенно, Войтал.
– Если он выслал корреспондента «Таймс», то, значит, вам в Праге и показаться нельзя, доктор Горак? – не без иронии поинтересовался Хозе.
Но сегодня доктору Гораку не до частных споров. Он весь в решении «этюда дня». Ему не внушают доверия поляки, хотя их ненависть к Германии общеизвестна, он не уверен в венграх, не понимает политики Франции.
– Послушайте, Войтал, что думает ваша Москва? Молчание – не всегда самый красноречивый акт.
– Почему молчание? Первого августа Советский Союз, мне кажется, сказал очень много. Был выпущен заем третьей пятилетки. Раз. Начат Ферганский канал. Два. Открыта Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Кстати, вы совершенно напрасно не следите за ней по газетам. Затем я читал, что намечается Самур-Дивичинский канал в Азербайджане, каналы в Армении и Туркменистане, новый канал, кажется, где-то вблизи Бухары.
– Это не то, Войтал, не то.
– Советский Союз хочет мира.
– О! Я понимаю. Но силен ли, чтобы его добиться? Мир, Войтал, – это не нейтрализм. Мир – это не штиль, не покой, а борьба, как бы сказать. Мира добиваются в сражениях. Я не вижу этих сражений со стороны Советов.
– Доктор Горак, пойдемте лучше пить кок-чай, – позвала Раиса Борисовна. – Меня ошеломляет ваша любовь к политическим пасьянсам.
– Декую, мадам, – смеется Горак, принимая из ее рук пиалу чаю. – Это – чисто национальное, мадам. Наш король Юрий из Подебрад еще в пятнадцатом веку первый предложил проект Лиги наций. То я серьезно. Отсюда и пошло, что мы, чехи, любим поговорить о чужой политике, как о своем деле, как о миссии будительского характеру, – и он замурлыкал «Над Татрой са блиска» [21]21
Над Татрой сверкают молнии (словацк.).
[Закрыть].
Войтал не утерпел, чтобы не задеть его:
– Вы бы, доктор Горак, лучше запели: «Где домов муй?» [22]22
Где родина моя? (чешск.)
[Закрыть]
– Господа, господа! – запротестовала Раиса Борисовна. – Умоляю вас, не надо! Колхозники и так уже заинтересовались, почему вы все время ругаетесь.
Ее выступление едва ли бы помогло делу, если бы в это время в колхозном саду не появился Ахундов под руку с Амильджаном.
Еще с того дня, как Ольга нечаянно побеседовала с Юсуповым, Ахундов ввел новый распорядок работ своей «гостевой бригады».
Гости редко стали выезжать группой. Чаще всего они останавливались на каком-нибудь интересном участке колхозных работ, а Ахундов сзывал и свозил им наиболее ярких людей. Он не доверял личной наблюдательности этих иностранцев и готов был планировать даже их воображение.
История Амильджана – в пересказе Ольги – уже была известна гостям. Его встретили, как знакомого.
– Амильджан-ака, сделали вы новую модель за четыре дня? – не могла удержаться Ольга, чтобы не задам, вопрос первой, но тут же раскаялась: Амильджан сделал вид, что не расслышал ее обращения.
Ахундов за спиной Амильджана показал на пальцах – шесть! Значит, на два дня мастер сплоховал. Но все оказалось гораздо сложнее.
Амильджан принес показать гостям свою «загадку». Из потертого бумажника он вынул, разложил на ковре пять собственных портретов, вырезанных из газет, и, улыбаясь, молча оглядел гостей.
– Загадка не видно?
– Загадка не видно, – ответил доктор Горак.
– Сейчас мы будем читать, что написано под карточкой. Давай, уртак Ахундов. Это сначала читай, потом это…
Под карточками значилось: «Знатный плотник Амильджан Шарипов», «Знатный бетонщик Амильджан Шарипов», «Знатный кетменщик Амильджан Шарипов», «Знатный повар Амильджан Шарипов», «Знатный пропагандист Амильджан Шарипов».
Никто не мог понять, в чем, собственно, дело, и все обратились с вопросом к Амильджану, долго наслаждавшемуся недогадливостью гостей.
До поездки на канал он был всего лишь плотником. По приезде же на канал он смело попробовал свои силы в разных направлениях: копал землю – и преотлично, научился приготовлять бетон и участвовал в бетонировании плотины, варил обед бригаде монтажников и заслужил благодарность. Наконец отличился в качестве прекрасного пропагандиста.
– Пропаганда крепко я сейчас знаю, – уверенно рассказывал он. – Сам Юсупов слыхал, говорит, на высшей отметка работаю, – он обернулся к Ольге. – А этот Аббасов, помнишь, что говорил? Специальность, говорит, не имеешь! Ишак, честное слово! Никогда не забуду!
Ахундов тотчас перешел на рассказ о росте людей на канале. У него оказалось немало цифр. Доктор Горак был к ним чувствителен, раскрыл свою книжечку. Ахундов диктовал ему:
– Ликвидировали безграмотность на сегодняшний день шестнадцать тысяч человек… Вступили в комсомол… Вступили в партию… Получили технические профессии…
Амильджан, довольный произведенным на иностранцев впечатлением, с удовольствием глядел, как Войтал готовится его сфотографировать.
– С меня один человек картинка сделал, – громко сказал он, обращаясь к одной Ольге, – вот такой калибра, маленький совсем, я отказал. Говорю, мой рекорд пять раз меня выше, а картинка пять раз меня меньше. Не пойдет. Авторитет не будет.
И опять всех развеселил.
– Доктора Анисимова не видели здесь, Амильджан-ака? – Ольге было очень приятно чувствовать себя старой знакомой этого известного человека.
– Здесь он, здесь! Забыл совсем я. Салам тебе посылал. Приехал как дохтур, а болезней нет, он пропаганда работает, газет громко читает. Хороший человек, прямо скажу, настоящий большевистский специальность имеет.
– А Румерта не встречали?
– И Румерт тоже здесь. Э, ты совсем, сестра, голова потеряла – дохтура баба тоже здесь. Сам видел. Такой, как дома, – кричит, шумит, всем мешает. Она тоже говорит: увидишь сестрица, привет отдай. Деньги у тебя есть? – строго спросил. – Скажи, надо? Нет? А то нехорошо будет, – и, покопавшись в бумажнике, протянул Ольге бумажку в пятьдесят рублей. – Дохтур велел. Держи! В ларек разный красивый вещи имеется Может, какой запрос имеешь, – и, уже не обращая больше внимания на смущенную Ольгу, погрузился в длинный рассказ о том, как он замечательно жил это время и как все тут жалеют, что строительство недолгосрочно.
Стояла середина августа, а между тем было уже заметно, что народу кое-где поубавилось. Колхозы, закончившие земляные работы на отведенных им участках, перебросили основные силы на хлопок. А те, что приближались к окончанию работ, перегруппировывали свои силы.
Убавилось людей, но прибавилось машин.
Стали заметнее бригады горожан на воскресниках и отряды девушек, сменившие опытных землекопов на легкой расчистке зоны канала от вынутого грунта.
Появились строители мостов и плотин. Поле битвы разбилось на ряд отдельных сражений.
Войтал обратился к доктору Гораку:
– Спросите Амильджана, что он думает о возможности близкой войны, и вы узнаете многое, что вам еще здесь, в Советском Союзе, неясно.
Горак, не споря, задал такой вопрос.
Амильджан ответил не сразу, начав с того, что канал не тем только важен, что даст воду, а тем, что сооружен, как никогда и нигде не сооружали, и что слух об этом уже пошел дальше, чем пойдет вода. Гости из Таджикистана и Киргизии, Туркменистана и Армении, как птицы, далеко разнесут весть о канале.
– Вы, дорогой гость, тоже свое слово имеете, – сказал Амильджан, – и ваше слово тоже очень далеко полетит. Когда один человек подвиг сделал, мало кто видит. Один птица прибежал, еще весна нет. Два птица прибежал, опять еще весна нет. Когда тища птиц, тогда весна. А у нас как? Разве один человек тут? И сколько дней подвиг исделают, а? Разве можно это скрывать? – и он медленно распахнул руки, точно принял в них нечто весомое, зримое, выхваченное из воздуха, эхо народного подвига, которое ничем не удержать в пути.
– Вот вам и ответ, молчит ли Советский Союз.
Доктор Горак не возразил. У него был такой вид, будто он совершенно согласен с ответом Амильджана. Во всяком случае лицо его выразило торжественную сосредоточенность.
«Дорогой мой Юльчик!
Не знаю, когда ты получишь мое письмо, дойдет ли оно вообще до твоих рук, но мне хотелось бы, чтобы ты получил его как можно скорее. Я пишу из мест, несколько тебе знакомых, из Средней Азии, – точнее – из Ферганы, где сейчас силами народа сооружается гигантский канал. До слез обидно, что ты не со мною рядом, потому что твоим глазам надо было бы видеть происходящее здесь.
Представь себе, Юльчик, бурный трудовой привал длиною в 270 км, где более полутораста тысяч людей, иные с женами; а жены с детьми, сооружают канал днем и ночью. Дымят кухни, гремят оркестры, выходят «боевые листки», стенгазеты, что ни вечер – спектакли, концерты, и все это в темпах маневренного сражения, когда подвиг на одном конце канала спустя час становится известен на другом. Для большого писателя здесь материала на целую жизнь. Канал приоткрыл мне, чем будет эпоха коммунизма. Теряюсь от неумения выделить основное, главное из всего богатого событиями явления, которое меньше всего хочется называть строительством. Тут решаются судьбы. Жены, еще укрытые паранджой, вопреки воле своих консервативно мыслящих мужей, уходят работать на канал и выдвигаются в героини. Здесь вчера пассивный человек становится знаменит на всю область. Вчерашний хлебороб в течение месяца становится бетонщиком, арматурщиком или плотником.
Вчерашний неграмотный научается подписывать фамилию. На канале, в обстановке героического и далеко не легкого труда, все время работают школы и читальни.
