Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
Корреспондент одной из центральных газет Алексей Петрович Березкин спал у себя в номере, сидя за письменным столом. Телефон стоял рядом с чистым листом бумаги и грудкой остро отточенных карандашей.
Он спал так давно, что, спокойно раздевшись, мог бы уже отдохнуть в постели, но, засыпая у стола на каких-нибудь двадцать минут, он не рассчитывал иметь в своем распоряжении более ни одной свободной минуты.
И он был прав: для сна у него не было времени.
Не дозвонившись до него и через сорок минут, телефонистка Шура Ремезова обратилась к гостиничной горничной, и та сообщила, что абонент не способен проснуться, а Шура передала это, в свою очередь, тому, кто вызывал Березкина, – сотруднику недавно начавшей выходить газеты «Сталин Курулишида» Азамату Ахундову.
Зная хорошо местные порядки, Ахундов, зевая, спросил:
– В штаб БФК его не вызывали?
– В мое дежурство не вызывали, – тоже зевая, ответила Шура, – а что? – осторожно спросила она, чтобы поговорить от скуки, и так потянулась всем телом, что у нее хрустнули позвонки.
– Спать здорово хочется? – спросил Ахундов.
– Угу. Вторую смену одна.
– Я тоже… Юсупов не приезжал?
Мгновение помедлив, Шура дипломатически сказала:
– Что-то не слышала. А что, ждете его?
– Жду.
– Все ждут. Так как же с товарищем Березкиным?
– Вас как зовут?
– Шура.
– Шурочка, дайте ему звонком по голове еще минут, ну, через тридцать. И мне тоже. Посплю полчаса. А я вам на трассе что-нибудь куплю за это.
– «Что-нибудь» не надо, а вот если «Крымскую розу»… Я, конечно, вам заплачу сколько стоит, товарищ Ахундов.
– Считайте, что «Роза» у вас на столе. Честное слово.
– Обманете, знаю.
– Шура, не раздражайте меня. Завтра у вас будет «Крымская роза».
– Посмотрим, посмотрим. О господи, как спать хочется! А вам зачем нужен Березкин, новостями меняться?
– Правильно. Я сегодня сдал в номер все, что имел.
– Ну, спите. Дайте честное слово, что не обманете.
– Даю.
– Честное слово?
– Абсолютно честное, я же сказал.
– Тогда я вам подсоберу кое-какие новостишки. Покойной ночи.
Ахундов присел к столу, обхватил руками телефонный аппарат и положил голову на полевую сумку.
«Только б сама не проспала», – подумал он.
И вот прошло уже часа два, как Шура не могла его разбудить. Она сменилась, так и не разбудив ни Березкина, ни Ахундова, и долго смеялась про себя, представляя, как они взбесятся, проснувшись. Но, вспомнив обещанную «Крымскую розу» и самого Азамата Ахундова, невысокого, ловкого парня, в кремовом чесучовом костюме, которого она несколько раз видела на переговорной, решила, идучи домой, забежать в редакцию и все-таки выполнить обещание – разбудить его.
Редакция находилась в большом особняке, где несколько дней назад работало какое-то спокойное учреждение, о котором никто ничего не слышал. Сейчас здесь творилось что-то неслыханное. Суматошная толпа газетных работников – узбеков и русских, фотокорреспондентов с черными, протравленными химикалиями руками, типографов с гранками – бегала, спорила, бранилась, носясь взад и вперед. Кто-то, закрыв руками голову, принимал телефонограммы, кто-то передавал новости в Ташкент, двое или трое диктовали машинисткам, таким злым, что это бросалось в глаза за много метров. Несколько человек писало, скрючившись за ученическими партами. Ахундов спал, обхватив руками телефон, который звонил не переставая. Шура едва разбудила бедного малого.
– А Березкин? – ревниво спросил он, как только пришел в себя, и, узнав, что тот не разбужен, торжествующе захохотал. – Честное слово вам даю, Шура, что два флакона «Крымской розы» за мной. Расскажите новости, умоляю.
– Канал уже построили, а вы все спите, – пожурила его Шура, не зная, сразу рассказывать или еще немножко его помучить.
Ахундов, поняв это ее намерение, выбежал наружу, в киоск, и принес четыре порции мороженого, правда, теплого и не шоколадного, а обыкновенного, но все-таки это был красивый поступок.
– Приехали иностранцы, – оглядываясь и делая таинственное лицо, шопотом сказала Шура, хотя то, что она собиралась сообщить Ахундову, знала уже добрая половина города. – Чехи и еще кто-то. Собираются на канал и ищут переводчиков: у них своя переводчица заболела, подумайте!
Ахундов схватил шурину руку с бумажным стаканчиком мороженого и поцеловал почему-то в часы.
– Это такая новость, Шура, что вся моя работа как начинающего корреспондента теперь зависит лично от вас.
Фраза эта напоминала предложение руки и сердца и смутила Шуру. Она опустила глаза к мороженому, а Ахундов зашептал угрожающе:
– Какого переводчика? С узбекского? Ну, Шура, говорите… быстро, быстро…
– Ну, с узбекского, наверно, – ответила она, не пони мая, чего он волнуется. – Им еще, правда, нужно и с русского, так я слышала, но, кажется, нужнее с узбекского…
– Вы такой замечательный товарищ, Шура, – Ахундов опять схватил ее за руку, и она успела быстро передвинуть ремешок часов к самому запястью, но он не поцеловал, а только разбрызгал мороженое и побежал, помахав ей рукой.
– Слушайте, Ахундов, есть еще две!.. – слабо крикнула она ему вслед, но в общем гвалте он не разобрал ее слов.
«Получилось как-то не очень стильно», – подумала Шура, продолжая пригублять мороженое из двух еще не тронутых стаканчиков, делая независимый вид, будто она ждет Ахундова, который вот-вот вернется. Но на нее никто не обратил бы никакого внимания, даже если бы она танцовала или показывала фокусы.
Доедая мороженое, она, как бы гуляя по зале, пошла к выходу и спокойно направилась домой.
«Нет, он все-таки интересный, видно, что чистый парень», – размышляла она о своем новом знакомом.
Ей очень хотелось, чтобы он был чистый, благородный парень… Она шла, не очень торопясь, домой. Комнатка у нее была маленькая и душная, без окна, со стеклянной дверью, выходящей в хозяйскую галлерею, теперь битком набитую приезжими инженерами, что очень стесняло Шуру. Инженеры были народ шумный, драчливый и не всегда помнили, что рядом девушка, ругались на чем свет стоит, особенно после полуночи.
– Если б у меня попугай жил, так бог знает каким словам выучился, – не раз жаловалась она ответственной съемщице учительнице Басовой, по прозванию Басиха, известной всему городу активистке.
«Может, к Надежде зайти? – думала Шура, прикидывая, как бы провести вечер подальше от инженеров. – Да нет, она сама только сменилась. Или к Нинке забежать? Да нет, лучше пойду домой, комбинацию надо выстирать… Ай, как спать хочется!»
Она проходила тенистой, похожей на старую парковую аллею улицей, как вдруг ее равнодушно-сонный, но от природы острый взгляд скользнул в сторону – на каменном крылечке одноэтажного домика, прислонясь спиной к его белой стенке, сидя спала девочка. Никто из прохожих не обращал внимания на спящую: появление в городе чужих людей стало обычным, их шумные таборы занимали все скверы города, но Шура сразу определила: что-то не то, что-то ненормальное.
«Ах, дура какая, поставила так чемодан, что украдут обязательно!» – и, точно спящая была ей знакома, без церемонии коснулась ее плеча.
– Ты что, в уме, нет? Разве так можно? В дом постучала бы!
– Звонила, никого нет, записка вон висит: «Все на канале», – не удивясь вопросу, ответила девочка, хотя, пожалуй, уже не девочка, а подросток.
– А вы сами откуда?
– Из Ташкента, но вообще я с Хасана.
– С какого Хасана?
– Ну, с какого! Будто у нас их много.
– А-а… Так чего ж вы неорганизованно, не через штаб БФК?
– Ну, отчего, бывает так… Слушайте, а у вас есть тут какая-нибудь гостиница?
– Есть, конечно, да ведь сейчас все заняты, что вы, одна в городе? А у вас, между прочим, есть документы?
– Вот пристали! Ну, какое вам дело, есть или нет?
– А такое дело, что если правда, что вы с Хасана, так я могу вас к себе взять: у меня своя комната. А как же я чужого человека могу к себе позвать?
Ольга ничего не могла возразить против такой элементарной бдительности и вынула несколько бумажек, а затем и комсомольский билет.
– Теперь другое дело, – подобрела Шура. – Давайте же познакомимся: я телефонистка, тоже в комсомоле… Вот, пожалуйста. Правда, членские за этот месяц пропущены, но тут сейчас голову потеряешь, что творится. Вы на БФК?
– Да, очень хочется.
– Так пошли ко мне, по дороге поговорим. Ух, это здорово, что вы с Хасана! Сегодня расскажете, а? А я зам, Оля, все, все про БФК расскажу.
Они взяли чемодан и, толкаясь об него, пошли к Шуре.
Инженеры были как назло дома, и отдыхать девушкам не пришлось. Шура, впрочем, сама была виновата в этом: рассказала об Ольге, кто она и откуда, – и те ввалились в шурину комнату и наперебой начали приглашать Ольгу каждый в свою партию.
Но Шура, которая уже успела рассказать Ольге о своем романе с Ахундовым (она именно так и сказала: «Кажется, выйдет роман»), непременно хотела устроить подругу к Ахундову, который, как она была твердо убеждена, сделает для нее решительно все.
– Да ты подожди, Оля, постой, – вспомнила она, – ты же языки знаешь!
– Кому это тут нужно?..
– А им, иностранцам! Ну как же! Сейчас побегу к Азамату, он в обкоме комсомола скажет… Конечно, ты – и никто другой, у тебя боевой опыт и бдительность, и ты уже общалась с ними, – и Шура вылетела из комнаты искать Ахундова, а Ольга осталась слушать рассказы инженеров и так устала от этого, будто сдавала экзамен.
Из всего, что она узнала, запомнилось несколько сцен, как из длинного, в двух или трех сериях, кинофильма, когда стушевывается общая архитектура вещи, а запоминаются наиболее трогательные кадры.
Зимой, когда шли разговоры о строительном плане на 1939 год и еще не было ясно, будут ли что-нибудь строить, глубокой ночью к профессору – Ольга тут же забыла его фамилию – позвонили по телефону из ЦК КП(б) Узбекистана:
– С вами будет говорить секретарь ЦК Юсупов.
Телефон висел далеко от кровати, профессор подбежал к нему босиком, в нижнем белье и стоял на голом полу, потирая ступню о ступню и не зная, что подложить под ноги.
– Здравствуйте, профессор, – раздалось в трубке. – Скажите, канал от реки Нарын до Соха, кубов на семьдесят, можно построить?
– Отчего же, можно.
– Вода пойдет?
– Отчего же ей не пойти? Пойдет. Только зачем семьдесят кубов, куда столько?
– Уверенно мне скажите, да или нет?
– Ну, конечно, да. Что же это за канал будет без воды? – и, чувствуя, что разговор долгий, стал таскать с полки и подкладывать себе под ноги тома Технической энциклопедии.
– Какие материалы имеются по проекту?
– Материалов много, хватит.
– А в какой срок можно построить? Сколько надо людей?
Профессор за всю свою жизнь не построил ни одного канала: не удавалось. Проектировать проектировал, а строить не приходилось. И вот он сейчас стоял в кальсонах на стопке книг и отвечал на вопросы, точно его обвиняли в бездеятельности. Устав стоять, он присел на край письменного стола и поболтал ногами в воздухе, чтобы размять их.
– А сколько понадобится цементу? – услышал он в телефон.
– Цементу? Тысяч семнадцать тонн.
В трубке так зарычало и забулькало, будто на другом конце провода влили в трубку стакан воды.
Последняя страница рукописи романа «Труженики мира»
– А инженеров?
– Инженеров и техников хватит. Все по делу тоскуют.
– Что тоскуют, хорошо, а семнадцать тысяч тонн много, – послышалось в ответ, и, когда жена профессора вошла в комнату узнать, что тут происходит, она остолбенела: ее старик сидел на краю письменного стола и, делая странные упражнения ногами, кричал в телефон:
– Что сам? Ах, верю ли? Безусловно, верю. Почему же мне не верить, с какой это стати? Какой месяц лучше всего? Август. Да, да. Месяц свадеб, как же, очень веселых, да. И комаров мало. Ну, всего доброго, благодарю вас. До завтра, – и стал танцовать на голом полу, будто беседовал только что о романтических предметах.
Инженеры отлично знали народ в лице тех десятков, сотен и тысяч отдельных людей, которых они в разное время встречали в своей жизни, как толковых или невежественных, честных или жуликоватых, но инженеры еще не знали народ в целом как единый коллектив. Они не осмеливались верить, что люди, организованные в коллектив, каков бы ни был их политический уровень и деловой кругозор, дадут более высокий потенциал сознательности, чем дали бы порознь, что психология организованной массы иная, чем у толпы, что хотят или не хотят отсталые, но при умелом водительстве они и выражают и осуществляют волю наиболее передовых из своей среды.
Но еще более важный просчет делали инженеры, рассматривая народ только как механическую силу. Не только руки, ноги и спины отдавали люди, придя на канал, но и сердца, души и вдохновение. Не только живыми кетменями и тачками хотел быть народ. Он не мог не формировать себя на высоком и поучительном деле. Об этом целый вечер и говорили молодые инженеры, пичкая Ольгу рахат-лукумом, какими-то дьявольски острыми пирожками с красным перцем и свежими приторно-сладкими и удушливо-ароматными дынями.
Инженеры были, как потом оказалось, всего-навсего студентами какого-то строительного техникума, но это не меняло существа дела. В этот вечер все было очень значительно. Это был первый «взрослый» вечер Ольги, первый шаг ее внутреннего совершеннолетия, когда она поняла, что не может оказаться в стороне от события, захватившего сотни тысяч людей.
Глава четвертаяНачалом работ на канале определено было 1 августа, но еще задолго до этого дня, в середине июля, не менее сорока тысяч людей уже во-всю трудилось на всем протяжении трассы. Основные силы колхозов нетерпеливо ждали сигнала броситься в бой и кое-где, не выдержав, вступали раньше срока. Между тем столовые и медицинские пункты были еще не везде развернуты, участковые штабы не приступили к делу.
Восемнадцатого июля начали плотину третьего Дорменского участка; на Куйчан-Ярской плотине вступил в строй мощный экскаватор; проведен был электрический свет; решено было работать круглые сутки. 24 июля вышли первые номера газет «На Сталинской стройке» и «Сталин Курулишида». Выехал на трассу первый колхозный обоз из Намангана, на трассе появилась бригада художников, народ повалил из Андижана, Кирова, Маргелана. К станциям подходили пустые эшелоны, по пятьдесят вагонов каждый, все к 1 августа. 27 июля, за три дня до начала работ, на трассе было зарегистрировано больше пятидесяти четырех тысяч колхозников. В штаб БФК летели телеграммы: «Нет сил сдержать трудовой порыв. Давайте сигнал о начале работ». Кое-где действительно получался беспорядок: то колхозы по ошибке выходили на чужие участки, то начинали не с того, с чего следовало. 28 июля на трассе было уже около ста тысяч строителей, и уже по всему строительству канала пронеслась весть о колхознике артели имени Сталина, Избаскентского района, Хашимове, за четыре часа выполнившем дневную норму на триста процентов, о Шакире Хакимове, давшем две с половиной нормы, о Мамате Давлятове, давшем две нормы. Сражение еще только завязывалось, но первые храбрецы уже выскакивали вперед.
Дунан Дусматов, член колхоза имени Сталина, Нарынского района, выполнил дневную норму на четыреста четырнадцать процентов. Канал впервые услышал имя, которое потом не сходило с уст до самого конца работ.
В канун 1 августа открылось четыреста магазинов и ларьков, на трассу выехало сто двадцать развозок с продуктами, начали работать триста чайхан, восемьдесят пять столовых, десять библиотек, двадцать школ ликбеза и восемь площадок для детей колхозников, приехавших на канал с детьми.
Город палаток, юрт и деревянных бараков растянулся на двести шестьдесят километров. На 17-м участке работали ночью при свете передвижной электростанции. Приступили к делу тысяча восемьсот учителей. И хотя работы еще не были объявлены, на трассе было уже вынуто более трехсот тысяч кубов земли. 31 июля тот же самый Дунан Дусматов прогремел на всю республику, выполнив за день восемь норм.
Газетчики сбились с ног. Инженеры нервничали. Начало это или не начало? Ждали сигнала. Никто не хотел отстать, все торопились вперед. За 31 июля вырыли примерно два ляганских канала. И когда на заре 1 августа наконец-таки был дан сигнал, сто шестьдесят тысяч строителей вонзили свои кетмени в сухую землю долины. Баймат Байбобаев, соревнуясь с Дусматовым, выполнил норму более чем на семьсот процентов. На канал выехали оперный и драматический театры Ташкента, двадцать восемь кинопередвижек, десять музыкальных ансамблей.
Началось!
Когда группа гостей выехала на трассу канала, сражение было в полном разгаре и энтузиазм строителей с каждым днем возрастал, ломая все нормы и графики.
Восемь норм, десять норм, пятнадцать норм за день!
Шли телеграммы: «Высылайте мешки! Тысячу, две, три, сколько найдете».
Дусматов работал с мешком вместо носилок. Его последователи бросали носилки, требовали мешки. В колхоз скакали конные, звать кузнецов и плотников – точить кетмени, чинить носилки.
Из колхозов на трассу гнали стада баранов, везли фрукты и овощи. Из городов ехали и шли экскурсанты.
Шли телеграммы: «Высылайте побольше книг. Спрос огромный».
Автодрезина с гостями бежала от Коканда к Алты-Арыку. За окнами рисовые поля, хлопковые посевы, сады, бахчи, тополя и карагачи по бортам арыков, и снова хлопок, и виноградники, и сады, и длинные, путаные улицы кишлаков, окутанные неоседающей пылью. По дорогам, точно стреляя дымным порохом, неслись грузовики и арбы, скакали конные, ехали в задранных до пояса халатах велосипедисты, группами шли пешие с одеялами на спинах.
– Вероятно, так же сходились табориты к Яну Жижке, – взволнованно произнес доктор Горак.
– Табориты, не знаю, а вот под Уэску действительно так сходились.
– Это, конечно, Хозе. Он ни разу еще ни в чем не уступил доктору Гораку. Он не согласен даже с тем, чтобы тот обращался к своей истории.
– Какая у него история? – уже не раз говорил он Раисе Борисовне, когда та просила его щадить старика. – История – это то, что живет, а не лежит у него в сейфе.
Инженер Белоногов, представитель штаба БФК, посланный сопровождать гостей, взял подмышку указку, с которой он стоял возле карты Ферганы, и закурил.
Лицо его было бледно-рыхлым от мелкого нервного пота, и он не глядел в сторону гостей.
Прикомандированные к гостям переводчики, какая-то совершенно раскисшая от жары московская дама, Азамат Ахундов и девушка по имени Ольга пересказывали гостям сообщенное Белоноговым. Инженер отдыхал, глядя в окно. Водитель дрезины, взглянув на него, негромко сказал:
– Дадут они вам жару, Аркадий Васильевич! Тут самый размах работы, а вот, подите ж… нашли время ездить.
– Я хотел бы попросить господина Белоногова, – заговорил старший из чехов, – нельзя ли рассказать, как начались работы, как жили инженеры, как население относилось к их работе?
– Вы хотите, пан Горак, более, так сказать, образно? – переспросил младший чех.
– Да, да. Просим. Если, конечно, можно.
Ахундов, точно просьба была изложена на неизвестном Белоногову языке, повторил то, что все уже слышали, но инженер замялся. Он не был уверен, надо ли рассказывать о том, что трассировщики жили в кибитках и пыльных колхозных чайханах, питались чем попало, потому что на еду не хватало времени, хотя народ заваливал их продуктами, и не спали по целым суткам, потому что, как ни спешили, а все равно отставали в темпах. Обо всем этом было бы длинно рассказывать. Также, пожалуй, не было смысла говорить о том, какие шумные споры шли у них тогда по ночам, как рядовые трассировщики выдвигали что ни день новые решения, и автор проекта, опытный инженер, кляня все на свете, в том числе и своих непрошенных советчиков, вынужден был не раз принимать поправки, и ехать, и ужасаться, как же он уложится в срок.
Белоногов обо всем промямлил довольно вяло.
– Ольга, спросите, что его больше всего беспокоило тогда самого? – сказал Хозе Мираль по-французски.
– Меня? – Белоногов с ненавистью поглядел на Ольгу. – Что я могу сказать? Меня все беспокоило – и проект, и то, как отнесутся к нему в Москве, и недостаток лопат, – да нет, вы им скажите, не то интересно, что меня беспокоило, а что – колхозников, народ! А их беспокоило – утвердит товарищ Сталин строительство или не утвердит.
– Простите, а почему бы господин Сталин мог бы не утвердить? – перебил его старший чех.
– По многим причинам. Его мог не удовлетворить доклад узбекского правительства, у него могло не быть уверенности, что мы тут толково организуем дело. Шутка ли, вывести в степь, в пески полтораста тысяч народу и так все организовать, чтобы и сыты были и здоровы были!
– Стало быть, теперь это уже вполне организовано? И сейчас уже нет никаких опасений?
Белоногов не знал, что ответить. Вмешался Ахундов:
– Инженер Белоногов у нас недавно, он не знает нашего языка, и ему трудно отвечать за настроение всего народа. Я отвечу вам так: если бы Сталин был против нашего дела, мы бы не начинали его, но он и не мог быть против, потому что народ сразу сказал «да». Народ верит, что сделает. Может быть, чего-то нехватит, но народ все равно сделает, и если бы кто-либо из наших инженеров доложил бы Сталину обратное, народ все равно настоял бы на своем и дело сделал. Так я отвечаю.
– У вас прекрасный поэтический талант, – улыбнулся доктор Горак. – Правда, совсем не обязательный для журналиста.
– Ольга, что он говорит? – поинтересовался Хозе Мираль и, получив ответ, промолвил, подмигивая доктору Гораку: – Как сказать! Чем были бы ваши статьи в американских газетах, если бы вы не позволяли себе фантазировать?
У станции Серово трасса канала шла рядом с железной дорогой, и из дрезины был отлично виден какой-то оживленный колхозный лагерь. Красное знамя развевалось на месте работы. Повара свежевали бараньи туши, горели и дымились костры с котлами для плова, и длинной шеренгой стояли десятки многоведерных блестящих самоваров, как трубы духового оркестра.
Землекопы углубились в грунт выше колен, а кое-где были видны лишь по пояс. Их мокрые шоколадные спины казались масляно-блестящими. Тачечники и носильщики бегом сновали туда-сюда. Ребята с медными кумганами [15]15
Кумган – кувшин (узбек.).
[Закрыть]в руках, – должно быть, водоносы – степенно обходили работающих, а какой-то старик, сидя на корточках, заводил патефон.
Каждый штрих этой мгновенно пролетевшей мимо картины чем-то необъяснимым напоминал поле сражения, но иное, чем знал человек, – без мук, без страданий, без смерти.
И вдруг этот благословенный оазис оборвался, как старая кинолента. Дрезина помчалась среди песков.
– Стойте, стойте! Господа, это обязательно нужно сфотографировать! – закричал доктор Горак. – Простите, не будет никаких препятствий?
– Никаких, – махнул рукой Белоногов.
– А если я, как человек буржуазный, ознакомлю со снимком Интеллидженс Сервис?
– Пожалуйста, – Белоногов даже не понял, шутка это или всерьез. – Через месяц-два всего этого не будет.
– Не будет?
– Ну конечно, канал все изменит.
Дрезина на некоторое время остановилась.
Гости вышли поснимать барханы, гурьбой набегающие на остатки глиняных заборов и брошенные человеческие жилища. Один бархан, прислонясь своей верхушкой к забору, медленно и страшно пересыпал песок вовнутрь двора. Завтра этого дома и двора уже не будет: бархан пожрет их.
– Это южная часть песков Кайрак-Кума, – сказал Белоногов, стукая указкой по карте. – Вот она. Видите, каким широким языком лезут пески на юг, держат курс на Куйбышево. Но – конец. Тут все в порядке.
– Из Куйбышево, – глядя в свои записи, сказал Ахундов, – поступила просьба послать на канал пятьдесят пекарей, тридцать парикмахеров, двадцать восемь певцов…
– Певцов?
– И даже трех рассказчиков-юмористов.
– Интересно, очень интересно, – сказал Хозе, – Ольга, сердце мое, я могу подать заявление? Я тоже хочу петь об Испании. Спросите этого молодого узбека, которым вы явно интересуетесь: могу ли я спеть перед колхозниками?
Ахундов просиял от восторга.
– О! Я напишу в республиканскую газету: «Испания в Фергане!» Конечно, можно!
Он рассказал об этом подошедшим колхозникам, и тем понравилось.
– Который испанец, покажи.
Хозе вышел вперед, потряс сжатым кулаком.
Колхозники ответили ему так же.
– Ничего, крепкий, на армянина похож; скажи, пусть приезжает.
Хозе понравился им.
Подскочила девочка в длинном широком халате, с косичками-ручейками, протянула новую тюбетейку.
– Отдай ему, пусть наденет, скажи – от нашего комсомола, – и счастливо захлопала в ладоши, когда Хозе водрузил ее подарок на свою лохматую голову.
– Женатый он, нет? Пусть приезжает. Женим. Потом к нему, в Испанию, в гости поедем.
– А это кто, русская? С Хасана? Эй, сюда, быстро! Смотри, с Хасана девушка! Дай руку! – и жали ей руку за то, что она была там, где пролилась советская кровь, там, где им тоже хотелось бы быть.
Ахундов спросил о последних новостях на канале. Гости рассмеялись. Что эти люди могут знать, торча среди бескрайных песков?
– Вы что, дорогой уртак [16]16
Уртак – товарищ (узбек.).
[Закрыть]тоже из дальних краев приехали? Мамоджан Курбанов вызвал Дусматова, слышали? А знаете, что нашли на восьмом участке? Нет?
Люди в песках все знали. Особенно язвительны были девушки.
– Вы, наверное, вчера из Мадрида, да? В Фергане первый раз?
Ахундов был терпелив. Его интересовали новости. Он молча записывал.
– Колхоз Сталина, Сталинского района, закончил свое задание и перешел на помощь соседям! – наконец крикнули ему, когда дрезина тронулась.
Белоногов чмокнул губами.
– Действительно, чепуха у меня получилась. Люди за десять дней месячный план выполнили, а я катайся ни с того ни с сего… Стой, стой!
Конный мчался наперерез дрезине.
– В чем дело? – закричали ему с дрезины несколько голосов. – Что случилось?
– Шестнадцатый участок взял первое место! Слышите? Первенство взял! Дай знать на двадцать девятый, на Багдадский: сегодня ночью выходят новых триста человек. Чтобы встречали! Понял?
Водитель дал газ. Дрезина рванулась вперед.
– Если с каждым встречным разговор будем вести, так без нас и канал закончат, – пробурчал он и, чувствуя, что откровенней ничего не скажешь, смущенно переступил с ноги на ногу.
На глухих песках торчали столбы с фанерными щитами.
Азамат Ахундов прочел надпись: «Пойдут только лучшие!»
– И так действительно? – спросил Горак.
Белоногов пожал плечами:
– Да нет, не вышло. Жизнь переделала.
Доктор Горак быстро взглянул на Азамата Ахундова, на своего Войтала и впился глазами в лицо инженера.
– Так, так, так. Я слушаю вас. Почему же не вышло? Если, конечно, можно. Вы понимаете меня?
– А чего ж? Вполне можно. Не вышло – и очень просто. Кто такие лучшие? – сонно говорил Белоногов, которому вся эта история с гостями начинала чертовски надоедать.
– Ну, он был лучшим, верно, до канала. А как дошло дело до работы, его догнали и перегнали. Что же он, худший уже? Не посылать его? Он, как бы это вам объяснить… ну вот, как на войне бывает. – Белоногов взглянул на Ольгу Собольщикову, которая хоть и была моложе всех, но обладала самым свежим боевым опытом.
– Бывает ведь так? Выскочит вперед один человек: «За мной, вперед!» За ним поднялась вся рота, бегут в штыки, а его, первого-то, подкосило, и он упал. И окоп без него взят. Ну, как мы будем его считать? Худшим? Никак нельзя. Ну, и мы таким образом просчитались: звали одних лучших, а их столько наприходило и так работают, что кто вчера был лучший, сегодня в середине, а старого худшего иной раз и не сразу найдешь – так вперед ушел. Жизнь!
– Был, товарищи, то есть, простите, был, господа, со мной один случай в этих местах, – сказал Азамат Ахундов. – Во-о-н, видите, кибитка старая торчит? Вот это место и есть. Подошла сюда партия трассировщиков, вбивает колышки у самой кибитки. Техник говорит хозяйке:
– Надо кибитку сносить. Канал пройдет.
Хозяина дома не было, женщина перепугалась.
– Как сносить? Зачем сносить? Всю жизнь здесь жили – и уходить? Царь был – и тот не гнал.
– Колхоз выстроит вам новый дом, – сказал техник, и группа его пошла дальше. Но женщина не хотела отпускать трассировщиков, загородила им путь, умоляла дождаться мужа.
– Очень типично! – радостно прошептал доктор Горак, быстро стенографируя рассказ. – Не отвлекайтесь, прошу вас.
– Будь человеком, подожди моего мужа, я без него ничего не позволю, – говорила эта женщина и пыталась выдернуть из земли колышки.
Но разведчики трассы не могли ждать и ушли. Ночью, когда они спали в Алты-Арыке, хозяин кибитки нашел их.
– Прошу, – сказал он, – не принимайте во внимание слез моей жены: отсталый человек она, извините. Хороший знак, что вода через нашу жизнь пройдет, очень хороший. Не оскорбляйте меня, ведите воду через мою кибитку. Это радость большая. Не каждому дается она.
– И вот видите домишко? Это новый. Уже готов.
– Это не легенда? – поинтересовался доктор Горак. – Говорите откровенно, как журналист журналисту.
– Этого человека зовут… – Ахундов стал перелистывать свою записную книжку, исписанную вдоль и поперек, но водитель дрезины не выдержал и сказал:
– А зовут того парня Игали Бердиев, я его знаю. Никакой легенды и духа нет. – Ему казалось, что легенда – это что-то вроде темного слуха.
Железнодорожный путь пересекла трасса канала; строители, завидя дрезину, помахали руками и, когда она остановилась, окружили ее.
Их глаза были воспалены от солнца, и губы покрылись трещинками, но веселые улыбки не сходили с лиц. Трудиться они умели, они всегда трудились, но с таким весельем и озорством – еще никогда.
– Как кировские? – спрашивали они. – Идет у них дело? А янчи-курганцев видели? Лучше у них, хуже? Кто впереди?
– Скажите, сводку пусть дают, сводку с верховым пусть посылают! А то не знаем, где мы – впереди или позади, не знаем – радоваться или ругаться.
– Желаете побеседовать? – Ахундову до смерти хотелось переводить гостям. – Пожалуйста. На сколько минут можем остановиться? – спросил он у водителя.
Тот мрачно взглянул на часы, недовольно кашлянул.
– Составы же идут один за одним. Какие тут минуты? В нашу пользу одни секунды – и ничего более.
– Может быть, не будет удобно, чтобы нам слезать без плана? – сказал Горак. – Вероятно, есть точный план, что нам показать.
Прораб, немолодой армянин из городских, недоверчиво разглядывал пассажиров дрезины.
– Товарищ Белоногов, это вы? Нашли время кататься, ей-богу! – сказал он злым, раздраженным голосом. – Езжайте вы, ради бога, время только у людей отрываете, а смотреть чего? Один скандал!
– Какой скандал? – тихо спросил его Белоногов.
– Палатки где? «Не пейте сырой воды» где? А еще иностранцев возите! С утра обещали «титан» – до сих пор нету. Этому вашему Файвиловичу голову надо оторвать!
– Ладно, ладно, я сейчас дам знать, чтоб поторопились, – успокоил его Белоногов.
– Ехать, ехать далее, – грубовато сказал водитель дрезины. – Тут, пан дорогой, или как вас, не знаю, интересу особого нет, а на Куйган-Яре, у Зеленого моста, там такой интерес имеется, что сердце взыграет. Вчерась, Аркадий Васильевич, – обратился он запросто к Белоногову, – балыкчинские колхозники, знаете, чего сделали?.. Кара-буру десятиметровую заложили.
