Текст книги "История российского сыска"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Полиции стало известно, что в Киеве ждут некую террористку из Минска для устройства типографии. Это оказалась Фрума Фрумкина. Она ещё в 1902 году хотела убить минского жандармского полковника. После Киева Фрумкина намеревалась ехать в Одессу для убийства тамошнего градоначальника графа П.Шувалова, боевого офицера, участника русско-турецкой войны. Ему к тому времени было уже 73 года. Эсеры обвиняли его в попустительстве одесским еврейским погромам. В конце концов его все же убили в 1905 году. Для этой акции был подобран русский учитель, тщеславный Куликовский, осуждённый потом на вечную каторгу. Он явился на приём и убил графа четырьмя выстрелами.

Фрумкина сняла комнату. Наблюдение установило, что к ней стали носить типографские части. Провели обыск Печатный станок был замаскирован в кухонном столе, нашли и шрифт.

Сама Фумкина была чёрная, как галка, с неопрятными сальными волосами, да ещё вдобавок хромая. Её посадили в тюрьму. Там она раздобыла где-то ножик и потребовала разговора с начальником киевской полиции генералом Новицким, якобы для признания. Фрумкину привели на допрос, та начала рассказывать генералу какие-то выдуманные истории.

Тот, довольный, стал записывать. Фрумкина, кинувшись к нему, схватила за волосы и хотела перерезать горло. Новицкий с силой отбросил её рукой к стене. По шее текла кровь. За эсеровскую деятельность и покушение на Новицкого Фрумкину осудили на 11 лет каторги, которую она отбывала в Горном Зерентуе. После царского манифеста 1905 года её отправили на поселение, но Фрумкина по дороге бежала в Москву. В начале 1907 года её арестовали в Большом театре с револьвером в сумочке. Она намеревалась убить московского градоначальника Рейнбота. В Бутырках она ранила начальника тюрьмы. Казнена летом 1907 года.

В январе была арестована группа террористов дворянки Серафимы Клитчоглу. Они готовили убийство Плеве. При обыске найден распорядок министра и маршруты его передвижений в Петербурге.

В Одессе арестовали Израиля Марголина, ведшего среди тамошних евреев революционную работу, в Петербурге – Кракова, готовившего покушение на министра юстиции.

Ещё в Швейцарии Гершуни предложил Гоцу для утверждения своего возможного преемника – Азефа. Гоц кандидатуру одобрил. Когда Азеф появился в июньской Женеве 1903 года, Гоц встретил его очень радушно. Нового руководителя «Боевой организации» не нужно было искать – он стоял перед Гоцем.

Как убивали Плеве

Директор Департамента полиции А.А.Лопухин был старшим сыном в старинной дворянской семье – одной из наиболее старых коренных фамилий. Жена Петра Великого – Евдокия носила эту фамилию. Как и все такие семьи, Лопухины не могли похвастаться особенными богатствами. Но и к «оскудевшим» их причислить было трудно: Лопухин получил по наследству свыше 1000 десятин в Орловской и Смоленской губерниях. Не принадлежали к «оскудевшим» Лопухины и по способностям, по уму, по воле к житейской борьбе. Все они были наделены большой долей честолюбия, в особенности Алексей Александрович. В 22 года окончив Московский университет, он с 1886 года был зачислен на службу по ведомству Министерства юстиции и затем быстро зашагал вверх по служебной лестнице.

По своим университетским и личным связям Лопухин был близок к умеренно-либеральным кругам родовитой дворянской молодёжи. Но эти либеральные симпатии отнюдь не мешали ему делать свою карьеру главным образом на политических делах, наблюдать за производством которых ему приходилось в качестве представителя прокурорского надзора. Впервые на эту работу он был назначен в Москве в середине 1890-х, причём он контролировал и Московское охранное отделение. Обычно между начальством последней и прокуратурой шла межведомственная борьба: прокуратура в той или иной степени противодействовала попыткам охранных отделений расширить пределы своих прав. На этот раз начальник Московского охранного отделения Зубатов поступил иначе. Лопухин встретил с его стороны полную готовность посвятить во все тайны «охранки». В то время Зубатов увлёкся планами создания легальных рабочих организаций под конролем полиции и ему удавалось привлекать на сторону этих своих планов профессоров и других общественных деятелей. Тем легче привлёк он на свою сторону и молодого прокурора. Лопухин ознакомился даже с делом постановки секретной агентуры – по некоторым сведениям, он побывал и на конспиративных квартирах, где происходили свидания Зубатова с агентами, – и стал горячим поклонником Зубатова.

Подобный полицейский уклон интересов молодого либерального прокурора определил его дальнейшую карьеру. Поворотным пунктом в ней был май 1902 года. В это время Лопухин был уже прокурором харьковской судебной палаты. Только что назначенный министр внутренних дел В.К.Плеве приехал в Харьков, чтобы на месте ознакомиться с характером и размерами незадолго перед тем прошедшей по югу России волны крестьянских беспорядков: тогда они были ещё новостью. С Лопухиным Плеве встречался и раньше – у общих знакомых в Петербурге. В Харькове Плеве просил Лопухина сделать ему доклад о причинах волнений, настаивал на том, чтобы тот вполне откровенно высказал своё мнение. «Моё мнение, – рассказывал позднее об этой беседе Лопухин, – сводилось к тому, что пережитые Полтавской и Харьковской губерниями погромы помещичьих усадеб нельзя было рассматривать как явления случайные, что они представляются естественными результатами общих условий русской жизни: невежества крестьянского населения, страшного его обнищания, индифферентизма властей к духовным и материальным его интересам и, наконец, назойливой опеки администрации над народом, поставленной взамен охраны его интересов законом». Плеве, по рассказу Лопухина, согласился с этими мыслями и сообщил, что он и сам признает необходимость реформ, вплоть до введения в России суррогата конституции в форме привлечения представителей общественных организаций в состав Государственного совета. Только эти реформы, по мнению Плеве, могли спасти Россию от революции, опасность которой ему казалась надвинувшейся вплотную. Лопухин же наметил целый план работ – в духе политики Зубатова – и нашёл в Плеве сторонника. Именно поэтому результатом бесед было предложение Лопухину поста директора Департамента полиции: он должен был во всероссийском масштабе руководить теми опытами, которые до сих пор Зубатов проделывал только в Москве.

Для Лопухина в этом предложении многое было весьма заманчивым: в 38 лет он становился руководителем одного из важнейших в империи учреждений и вплотную подходил к самым вершинам правительственной власти. И молодой прокурор принял предложение перейти из ведомства юстиции в ведомство полиции.

Но далее пошло не так гладко. О далеко идущих реформах вопрос по-серьёзному вообще не вставал. Правда, по свидетельству Лопухина, Плеве вытребовал из архива все те проекты преобразования Государственного совета, целый ряд которых был составлен в царствование Александра II, но последствий это никаких не имело. Плеве рассказывал Лопухину, что ставил вопрос о соответствующих реформах перед царём, но наткнулся на решительное сопротивление. Можно даже сомневаться, делал ли он это в действительности: никаких сообщений в архивах не найдено, а по своей сути подобная реформа настолько противоречила курсу политики Плеве, всем его тогдашним заявлениям, что возможность обращения к царю кажется и сомнительной.

Ничего не вышло и из реформы полиции: проект был разработан Лопухиным, но, меланхолично прибавляет последний, далее кабинета Плеве не пошёл.

Чем труднее подвигалось дело реформ, тем большее значение приобретали чисто полицейские вопросы. Все руководство Департамента полиции сменилось. Непосредственным руководителем розыска был назначен Зубатов. Основная ставка делалась на развитие секретной агентуры внутри революционных организаций. Для этой цели не скупились на затраты. В течение каких-нибудь 2 – 2,5 лет был истощён весь запасной капитал департамента, доходивший до 5 миллионов рублей и накопленный за десятилетие сравнительного затишья в стране.

Всех покушений на министра внутренних дел В.К. Плеве, занявшего этот пост после Сипягина, было пять.

1. В покушении 18 марта участвовали: Максимилиан Швейцер – заряжал бомбу и передавал метальщикам; стояли метальщиками: Алексей Покатилов с двумя бомбами – на набережной Фонтанки, Боришанский тоже с двумя бомбами – ближе к Неве и Егор Сазонов, переодетый извозчиком – с бомбой под фартуком пролётки – у подъезда департамента. Сигнальщиками служили: Иван Каляев и другой извозчик Мацеевский. Руководил покушением Борис Савинков.

2. Покушение 25 марта: бомбы готовил Покатилов. Он и Боришанский, переодетые разносчиками, выходили со снарядами навстречу Плеве по набережной Невы и Фонтанки, к зданию Департамента полиции. Сазонов принимал в покушении лишь косвенное участие, остальных террористов в Петербурге не было.

3. Покушение 1 апреля не состоялось, ибо накануне ночью в гостинице Покатилов, готовя бомбу, погиб от взрыва.

4. Для покушения 8 июля готовил бомбы Швейцер, живший в гостинице по английскому паспорту. Метальщиками были: Сазонов, одетый в тужурку железнодорожного служащего, Боришанский и Лейба Сикорский в плащах морского образца. Извозчики: Егор Дулебов и Мацеевский.

5. 15 июля участвовали те же, в том же порядке. На убийство Плеве было ассигновано 7000 рублей. По тем временам большие деньги.

Вячеслав Константинович Плеве происходил из русской провинциальной дворянской семьи. Сначала они жили под Калугой, потом отец получил место учителя в варшавской гимназии.

Окончив Московский университет, Плеве служил в суде: сначала на малых должностях, потом прокурором Вологодского окружного суда. В тридцать три года он прокурор Петербургской судебной палаты, расследует дело о взрыве в Зимнем дворце. После покушения народовольцев на царя Плеве назначают директором Департамента полиции. Руководство политической полицией было делом нелёгким. Плеве пытается понять суть революционного движения, его причины. В докладной записке он, например, пишет: «В данный исторический момент правительство ведёт борьбу не только с кучкою извергов, которые могут быть переловлены, но с врагом великой крепости и силы, с врагом, не имеющим плоти и крови, то есть с миром известного рода идей и понятий, с которым борьба должна иметь особый характер. Устранить влияние известной литературной клики на журнальное дело и уничтожить подпольные революционные сообщества – значит расстроить только внешнюю форму, в которую этой враждебной силе удалось организоваться, то есть сделать лишь первый шаг к ослаблению её разрушительного влияния. Сломить же её окончательно возможно только противопоставив ей другую, подобную же духовную силу – силу религиозно-нравственного перевоспитания нашей интеллигенции. Достигнуть этого можно исключительно годами усилий и притом под условием введения строгой общественной дисциплины во всех областях народной жизни, которые доступны контролю государства».

Начало правления Александра III было ознаменовано спокойствием. Шла кропотливая работа государственного аппарата. Террор отошёл в прошлое. Редактор «Московских ведомостей» М.Катков восклицал: «Господа, встаньте: правительство идёт, правительство возвращается!»

Плеве, уже товарищ министра внутренних дел, занимается подготовкой законодательных актов. Диапазон их широю от сельского хозяйства до регулировки отношений между рабочими и фабрикантами.

Далее Плеве вступает в должность государственного секретаря, министра по финляндским делам.

В апреле 1902 года он назначается министром внутренних дел Российской империи. Время было не самое лучшее. Наметился промышленный кризис. Крестьянские и помещичьи усадьбы беднели. Революционная пропаганда проникала в студенческую и рабочую среду. В России начались еврейские погромы. Зарубежная печать утверждала, что они инспирированы министерством внутренних дел. В эту пору Плеве писал одному из руководителей сионизма доктору Герцлю:

«До тех пор, пока сионизм стремился создать независимое государство в Палестине и организовать выселение из России известного числа евреев, русское правительство могло относиться к нему только благожелательно; но с той минуты, как сионизм изменил свою задачу и направил свою деятельность к национальному объединению всего еврейства в России, естественно, что правительство воспротивилось этому новому направлению сионизма. Допущение сего имело бы последствием образование в государстве целых групп лиц, совершенно чуждых общему патриотическому чувству, а между тем очевидно, что именно на этом чувстве зиждется сила всякого государства».

Итак, 15 июля 1904 года взрывом бомбы, брошенной Сазоновым, Плеве был убит. Меры предосторожности не помогли. Охранка схватила Сазонова и Сикорского. На первом допросе Сазонов о себе ничего не сказал, лишь заявил, что признает себя виновным в убийстве Плеве и в принадлежности к «Боевой организации» партии социалистов-революционеров. Он отказался подписать протокол допроса, сказав, что у него болит рука, «а если бы она была здорова, то протокол я не подписал бы, не желая обнаружить свой почерк».

Повсюду разослали телеграммы с приметами неизвестного, в Петербург были вызваны филёры, знающие в лицо различных подозрительных людей. Время работало не на полицию, сообщники террориста могли скрыться за границей. А он сам, израненный, впал в полубессознательное состояние, стал бредить. Департамент полиции передавал в охранное отделение:

"У содержащегося ныне в лазарете одиночной тюрьмы убийцы ст. – секр. Плеве начались бредовые явления, во время которых он произносит отрывочные фразы, могущие иметь фактическое основание в со прошлом, причём часто упоминает имена Петра, Валентина и Николая Ильича, говорит о каком-то трактире, где они кого-то ждали, и упоминает о своём лечении от нервной болезни в Петербурге… В бреду же он рассказывает о свиданиях и собраниях за городом, а также упоминает, что ему «делали передачу» и что он был где-то «в учении». У постели Сазонова круглосуточно дежурил жандармский офицер и записывал бред. Полиция надеялась в словах найти хоть какую-то зацепку.

Из телеграмм директора Департамента полиции начальнику Московского охранного отделения:

«Убийца по виду сознательный ремесленник или сельский учитель, видимо, с юга, выше среднего роста, телосложения плотного, блондин, рыжеватый, слабые следы оспы на обеих щеках, нос горбинкой, усы темно-русые подстриженные, лицо русское, одет в железнодорожную форму, он заявляет о принадлежности к „Боевой организации“ подготовлявшей несколько неудачных покушений; через час после события задержан на Неве некий еврей, выбросивший в воду какой-то свёрток, подозревается в соучастии. Телеграфируйте, не отлучался ли кто-нибудь из наблюдаемых членов „Боевой организации“, учините агентурные розыски».

«По некоторым данным можно заключить, что убийца лечился в Москве, может быть, от нервной болезни. Произведите по имеющимся у вас приметам тщательный розыск во всех лечебных заведениях Москвы».

И наконец справка. Личность террориста установлена:

«Сазонов Егор Сергеевич, сын купца, бывший студент Московского университета, родился в 1876 году в селе Петровском Вятской губернии, воспитывался в уфимской гимназии, по окончании коей поступил в университет, оттуда был уволен со второго курса в 1901 год за участие в студенческих беспорядках, на основании высочайшего повеления, последовавшего в 1903 году, за государственное преступление подлежит высылке в Сибирь, под гласный надзор полиции на 5 лет. Следуя в Якутскую область, назначенную ему местом водворения, Сазонов скрылся неизвестно куда».

Бомбы, которые имели Сазонов и Сикорский, были из жестяной оболочки, заполненной динамитом. При падении бомбы разбивались стеклянные трубки, и находящаяся в них серная кислота попадала на бертолетовую соль с сахаром. Этот состав воспламенялся, и взрывались – сначала гремучая ртуть, а потом и динамит.

Когда карета министра ехала по Измайловскому проспекту к вокзалу, к ней подбежал Сазонов и швырнул бомбу. Министра убило на месте, кучера смертельно ранило. Кроме этого, было ранено 12 посторонних людей, находившихся поблизости.

Пострадал и сам террорист. Он потерял сознание, был контужен. На лице и руках раны. Очнувшись, Сазонов закричал: «Да здравствует социализм!»

Сикорский, увидев, что покушение удалось, решил избавиться от своей бомбы и, поехав на Васильевский остров, нанял лодочника якобы для прогулки. Недалеко от броненосца, стоявшего у Балтийского завода, Сикорский выбросил бомбу в воду. «Эй, стой, – закричал лодочник – Здесь место казённое, бросать ничего нельзя». Сикорский пробовал отговориться, но лодочник повёз его к пристани, говоря, что сдаст в контору завода. Сикорский предлагал ему сначала три рубля, потом десять, но лодочник позвал полицию.

Спустя месяц бомбу случайно выловили неводом рыбаки.

Шимель-Лейба Сикорский, 20 лет, происходил из ремесленников Гродненской губернии.

Если Сазонов упорствовал, то Сикорский скоро во всем сознался. На суде он признал себя виновным, но от каких-либо объяснений отказался.

Сазонов же на суде говорил много. В основном это была речь патетическая, возвышенная, но малосодержательная. Конкретно же по поводу убийства он сказал:

«Я убил Плеве за то, что он прибегал к насилию. Партия приговорила его к смерти за то, что, став министром внутренних дел, заливал кровью русскую землю, приказывая расстреливать рабочих и не наказывал губернаторов, так поступавших, за то, что он подвергал личность русского гражданина и членов партии величайшим унижениям».

Защитник Сазонова воспевал мужество террориста и выставлял Плеве чудовищем.

Защитник Сикорского говорил:

"Борьба за идеи возвышает человека. Подсудимые разбили чашу жизни, когда она полная стояла перед ними.

Сикорский натура мрачная, загадочная, но все же человек. Сикорский – еврей.

Что, казалось бы, ему до образа правления в России? Идея выхватывает человека из круга семьи, из круга понятий. Идеи как боги: им верят, перед ними преклоняются. Сикорский родился в бедной еврейской семье в 1883 году. Это год повсеместных погромов. Москва приписывала эти погромы тогдашнему директору Департамента полиции фон Плеве. (Здесь защитник остановлен председателем). Еврейское простонародье бедствовало и голодало. Отсюда бесконечные разговоры о неравенстве. Все было окрашено в оттенки недовольства и скорби. Молодёжь протестовала и не покорялась, подобно старшим. Всякое недовольство стремится вылиться в определённые формы. Познакомившись с учением социал-революционной партии, он встретился с готовыми формами и даже с готовым приговором. Он вошёл членом в «Боевую организацию». Как более самоотверженный, он взял на себя боевую роль, но другой его предупредил…"

Сазонов и Сикорский были посланы на убийство по сути не кем иным, как Азефом, который ненавидел Плеве лютой ненавистью. Он считал его виновником кишинёвского погрома. Но тогда в Кишинёве ненависть населения обратилась на еврейскую молодёжь, в которой обыватель видел революционера с револьвером. Губернаторы и полицмейстеры обращались к раввинам: если еврейские революционеры будут убивать людей, погромов не остановить.

С ликованием встретили убийство министра в местечках юго-западной России. А в Борисове и Минске даже прошли демонстрации. Несли красные флаги с надписью «Смерть палачам».

Горячо одобрили убийство финские и польские националисты. Социалисты Варшавы вывели людей на улицы: «Да здравствует независимая Польша!», «Долой русское правительство!»

Буржуазная французская газета писала:

"Плеве заметил на огромной поверхности Российской империи несколько болезненных пятен: агитацию армянскую, финляндскую, аграрную, рабочую, антисемитскую.

Было два способа лечить эти болезни: уничтожить или причины, или следствия их – либерализм или репрессии. Он взялся за последнее, полагая, без сомнения, что Россия не способна переварить западные лекарства, и что, начавши хоть что-нибудь изменять, рискуешь быть увлечённым гораздо дальше, чем следует… Он особенное внимание обратил на полицию, которую довёл до совершенства. Он наблюдал за образованием… Свою реакционную политику он проводил всюду: в Финляндии, в Армении, он внёс её даже в школу… Наконец террористы покончили с ним".

Петербургская судебная палата приговорила Сазонова к бессрочным каторжным работам. Но по манифесту, изданному в связи с рождением наследника, бессрочная каторга могла быть заменена ему четырнадцатилетней каторгой, а Сикорскому – десятилетней. Для отбытия наказания Сазонова, а также Сикорского, приговорённого к 20 годам, отправили в Шлиссельбургскую тюрьму.

В Акатуевской тюрьме, куда потом перевели Сазонова, собралась довольно тёплая компания. Там уже были Гершуни, Мельников, Карпович… Позже появились и женщины: Спиридонова, Измаилович, Школьник…

«Пока живётся очень хорошо и вольготно, – пишет в письме к матери Сазонов. – Нас здесь ждали и приняли с распростёртыми объятиями. Товарищи готовились к торжественной встрече: делали подписку на грандиозный пир, собирались выехать на тройках навстречу… Мне доставляет гордую радость видеть то уважение, которое окружает нашего дорогого Григория Андреевича (Гершуни): все, если не видят, то чувствуют цену этого человека, и нужно его видеть именно среди людей, чтобы по всей справедливости оценить его. Как я ни был подготовлен к тому, чтобы предполагать за ним различные таланты, но все же приходится удивляться ему… Здесь он возвышается над всеми на целую голову. Нужна широкая арена, чтобы он развернул все свои силы…»

Гершуни вскоре бежал.

Несмотря на близкое по духу окружение, Сазонова мучает хандра. Он начинает подозрительно относиться ко всему. Получив письмо старика-отца, сетующего, что из сына вырос болтун и бездельник, Сазонов оскорбляется: «Дурень я, дурень, я имел наивность думать, что нашёл в вас друга, который, если и не разделяет моих взглядов, то во всяком случае умеет понять их и отнестись к ним с уважением…»

Между тем порядки на каторге ужесточились. За неподчинение стали наказывать розгами. Каторжане решили ответить на это массовыми самоубийствами. Услышав неверную весть, что уже двое лишили себя жизни. Сазонов принял яд, оставив предсмертное письмо:

«Товарищи! Сегодня ночью я попробую покончить с собой. Если чья смерть и может приостановить дальнейшие жертвы, то прежде всего моя. А потому я должен умереть. Чувствую это всем сердцем: так больно, что я не успел предупредить смерть двух умерших сегодня. Прошу и умоляю товарищей не подражать мне, не искать слишком быстрой смерти! Если бы не маленькая надежда, что моя смерть может уменьшить цену, требуемую Молохом, то я непременно остался бы ждать и бороться с вами, товарищи! Но ожидать лишний день – это значит, может быть, увидеть новые жертвы. Сердечный привет, друзья, и спокойной ночи!»

Главный организатор убийства Азеф находился в Варшаве. Узнав из газет об удавшемся покушении, он явился в Женеву триумфатором. Даже «бабушка» Брешко-Брешковская, недолюбливающая Азефа, поклонилась ему до земли. ЦК эсеров издал прокламацию:

«Плеве убит… С 15 июля вся Россия не устаёт повторять эти слова, два коротеньких слова… Кто разорил страну и залил её потоками крови? Кто вернул нас к средним векам с еврейским гетто, с кишинёвской бойней, с разложившимся трупом святого Серафима?.. Кто душил финнов за то, что они финны, евреев за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и безоружных, насиловал наших жён, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Все тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословлённый царём и проклятый народом… Судный день самодержавия близок… И если смерть одного из многих слуг ненавидимого народом царя не знаменует ещё крушения самодержавия, то организованный террор, завещанный нам братьями и отцами, довершит дело народной революции…»

Как видите, Плеве обвинялся в сплочении империи, что азефам было не по нраву, в подавлении беспорядков, вызываемых еврейской молодёжью, в почитании русских святынь. Но уж русско-японскую войну ему напрасно приписали. Не он её затеял.

Убийство Плеве совпало со съездом представителей заграничной организации партии в Швейцарии. Они так отмечали удачу, что явилась полиция, члены съезда разъехались.

Последовавшая после убийства Плеве политика русского правительства дала либеральным оппозиционным силам надежду для легального выступления. По предложению финляндской оппозиции в Париже собралась конференция оппозиционных и революционных организаций Российской империи. Из семнадцати организаций различных направлении приняло участие восемь: «Союз освобождения», «Партия социалистов-революционеров», «Финляндская партия активного сопротивления», «Польская национальная лига», «Польская социалистическая партия», «Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров», «Армянская революционная федерация» и «Латышская социал-демократическая рабочая партия». Эсеров представляли Чернов и Азеф.

В ЦК партии в то время входили Гоц, Чернов, Азеф, Брешко-Брешковская, Слётов, а также Потапов, Ракитников и Селюк.

Примечательна Судьба Степана Слетова. Тамбовский уроженец, он учился в Московском университете, но за участие в послеходынковской демонстрации был арестован и выслан на родину. За агитацию среди крестьян снова арестован и сидел в Петропавловске. После освобождения бежал за границу, где опубликовал несколько статей по аграрному вопросу. Несколько раз возвращался в Россию для налаживания пропаганды среди крестьян; однажды, выданный Азефом, был там арестован и опять оказался в Петропавловской крепости, где просидел до 1905 года. Всю оставшуюся жизнь Слётов прожил за границей. Он разочаровался в эсеровском движении, понял, наконец, что гоцы и азефы никакого отношения к русскому народу не имеют. С началом войны он вступил волонтёром во французскую армию, воевавшую против немцев. Слётов хотел практически помогать России. Он был убит немецкой шрапнелью под Арденнами. «Я хочу жить с народом, – перед смертью писал С.Слетов, – и умереть вместе с ним. Война дело тяжёлое, но я не жалею, что пошёл добровольцем. Трудно было бы сейчас взрослому человеку сидеть сложа руки в то время, как весь народ на ногах, грудью защищает свою родину…»

В начале 1905 года директор Департамента полиции Лопухин получил по городской почте письмо от Марии Селюк. Она писала, что ей уже невмоготу слежка филёров, наблюдающих за ней днём и ночью. Даже когда она моется в бане, филёр следит с соседней полки. Поэтому Селюк просит её поскорее арестовать и сообщает адрес.

Полиция не знала, что и думать. Приняли все это за эсеровский розыгрыш, но на всякий случай послали проверить. Каково было удивление, когда в квартире действительно увидели Селюк! Оказалось, она заболела, у неё развилась мания преследования.