Текст книги "История российского сыска"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Гапон стал посещать Монте-Карло, кутить… Появились и девочки…

О. Минор рассказывал, как они с Гапоном сидели на балконе гапоновской квартиры в Женеве и пришёл Ленин. Он отозвал Гапона, они пошептались, и Гапон, вынув из бумажника пачку денег, отдал её Ленину. Тот ушёл, очень довольный.

Воспользовавшись амнистией 1905 года, Гапон приезжает в Россию. Установив контакт с Департаментом полиции, он, получив 30 тысяч рублей, начинает создавать рабочие организации. Но ему не повезло: кассир сбежал с деньгами.

Полиция требовала от Гапона сведений о «Боевой организации», но их у запутавшегося «народного вождя», увы, не было. И Гапон предложил полиции подкупить Рутенберга, который, как он полагал, знал много. Гапон запросил у департамента пятьдесят тысяч: по двадцать пять – себе и Рутенбергу. Но полиция уже разочаровалась в Гапоне, и он не получил ничего. Эсерам все явственнее становится провокаторская роль Гапона. Азеф от имени ЦК предлагает Рутенбергу ликвидировать его. Может быть, Азеф боялся, что Гапон узнает об участии Азефа в убийстве Плеве и великого князя Сергея Александровича?

Революционный суд должен был состояться в Терийоках на даче.

– Если это все правда, что вы говорите, – заявили Рутенбергу рабочие, – то мы его убьём без решения партии. Он нас вёл, мы за ним шли, ему верили… Но мы боимся, что тёмная рабочая масса обвинит нас как действующих под давлением врагов Гапона. Он – герой в их глазах, и они только тогда не будут иметь сомнений в его предательстве, когда мы, рабочие, в этом лично убедимся.

Приехал Гапон. Они с Рутенбергом отправились в лес кататься. Вместо извозчика сидел один из рабочих.

Гапон был откровенен. От имени полиции он обещал Рутенбергу большие деньги, уверял, что в партии ни о чем не догадаются…

Так рабочие убедились в предательстве Гапона.

Оставалось привести приговор в исполнение. В Озерках, пригороде Петербурга, наняли дачу. Рабочие спрятались в одной из комнат. Рутенберг встречал Гапона.

– Вот это я понимаю! – воскликнул тот. – Ты всегда такое место найдёшь, что ни одна собака не догадается!

По словам одного из сидевших в соседней комнате, дело происходило так. – Двадцать пять тысяч – хорошие деньги, – говорил Гапон. – А потом Рачковский прибавит ещё. Нужно сперва выдать четырех человек из «Боевой организации».

– А если мои товарищи узнают? – спросил Рутенберг.

– Они ничего не узнают. Поверь мне, Рачковский – такой умный человек, что он сумеет все это устроить. Уж на него можно положиться.

Свидетель из соседней комнаты разбирал не весь разговор, но и этого было достаточно.

– А если я, например, выдам тебя? – сказал Рутенберг. – Если я открою всем глаза на тебя, что ты служишь в охранном отделении?

– Пустяки! – возразил Гапон. – Кто тебе в этом поверит? Где твои свидетели, что это так? А потом я всегда смогу тебя самого объявить в газетах провокатором или сумасшедшим. Ну-ка, бросим об этом. Перейдём лучше к делу.

Они собрались выйти прогуляться, и тут Гапон заметил одного из рабочих, спрятавшегося за дверью на лестнице. Гапон бросился к нему, схватил за горло и с ужасом закричал Рутенбергу:

– Мартын! Он все слышал! Его надо убить!

Потом, обращаясь к рабочему, заговорил торопливо:

– Не бойся, не бойся, голубчик… Ничего не бойся… Только скажи, кто тебя сюда послал?

Рабочий, подыгрывая ситуации, отвечал:

– Я все расскажу, только не убивайте.

– Конечно, конечно… Не бойся… Ты только скажи, мы тебе ничего не сделаем…

И тут же Гапон кричал Рутенбергу:

– Его надо убить сейчас!

Рутенберг открыл дверь и крикнул остальных. Они ввалились в комнату и бросились на Гапона. Тот упал на колени:

– Мартын! Мартын!

– Нет тебе здесь никакого Мартына!

Гапона поволокли по коридору, он вырывался:

– Братцы… Братцы…

– Мы тебе не братцы!

Его стали вязать.

– Товарищи, во имя прошлого… простите меня… во имя прошлого…

Рабочие молча опутывай его верёвками.

– Товарищи! Пощадите, вспомните, ведь сколько у вас связано со мной?

– Вот потому-то ты и достоин казни, – возразил рабочий. – Ты нашу рабочую кровь продал «охранке» – за то и смерть тебе!

Гапону накинули на шею петлю и подтащили к вбитому над вешалкой железному крюку. Тело обнаружила через месяц хозяйка дачи. Так мелькнул в революционной пене и скрылся маленький тщеславный человек, возомнивший себя народным вождём.

Из газет 1925 года:

"В Киеве арестован ряд провокаторов и охранников. Вот одна из наиболее ярких фигур – подполковник невского губернско-жандармского управления Кринский, имеющий солидный послужной список В 1903 году Кринский вступил в отдельный корпус жандармов. До 1910 года по его вине произошло множество арестов. Он разгромил бундовскую организацию в Бердичеве. В 1906 году им арестовываются 30 человек бундовцев, из них 15 отправляется в Сибирь. С ещё большей энергией он в 1907 году опять громит организацию, арестовав снова 30 человек, причём 25 товарищей было отправлено в Сибирь. Им же раскрывается подпольная типография бундовцев. В 1905 году Кринским была разгромлена социал-демократическая организация «Искры» в Бердичеве и группа эсеров. В 1905 году он устраивает кровавую баню рабочим, вышедшим на улицы Бердичева протестовать по поводу расстрела лодзинских рабочих. Только за один 1905 год им было посажено в тюрьму до тысячи человек. В 1906 году им была раскрыта организация анархистов, часть из них пошла на виселицу, часть – на каторгу. Арестованный ГПУ Кринский сознался в целом ряде преступлений, совершенных им.

Другая фигура, как будто необычная в таких делах – раввин г. Сквиры Киевской губернии Ямпольский. Раввином он состоял с 1887 года до революции. Просвещая свою паству, он вместе с тем сотрудничал с жандармским полковником Лопухиным и сквирским исправником. Ямпольский освещал работу бунда и сионистов. Им же была выдана бундовская организация во главе с тов. Бодером в 1905 году. В архивах жандармского управления имеется ряд докладных записок этого раввина, в которых он вместе с выражением верноподданнических чувств сообщает об известных ему еврейских организациях. В жандармском архиве обнаружен также ряд донесений за его личными подписями. В преступлениях своих Ямпольский сознался.

Сын управляющего одного из сахарных заводов В.Ф.Габель, в бытность свою студентом невского политехнического института, вошёл в партию социалистов-революционеров. В связи с работой военной организации партии и восстанием 1907 года Габель был арестован и киевским военно-окружным судом осуждён на 2 года и 8 месяцев каторжных работ, с последующим поселением в Сибири. Срок каторги Габель отбывал в Смоленской каторжной тюрьме. Здесь он являлся одним из каторжан, ведавших сношениями с «волей» через тюремных служащих – фельдшера и писаря. Секрет этих совершенно конспиративных сношений состоял в особом способе проявления написанного химическими чернилами. Способ этот был, конечно, известен Габелю, и вот он, дабы снискать благорасположение к себе царской «охранки», выдал его смоленским жандармам, в результате чего тюремные сношения политических заключённых с волей прекратились, в городе произведены были повальные обыски, а по отношению к некоторым каторжанам тюремщики приняли «исправительные меры». По вине Габеля последовал провал смелого плана побега группы политзаключённых. Помимо того, Габель сообщил «охранке» ряд сведений, имеющих отношение к покушению на гр. Воронцова-Дашкова, убийству на воле провокатора и пр. С этого момента карьера Габеля, как полезного деятеля «охранки», была обеспечена. На место ссылки в Иркутск он прибыл уже как секретный сотрудник охранного отделения и в течение 1911 – 1913 годов за плату выполнял ответственные поручения иркутского жандармского управления, освещая деятельность различных революционных организаций. Пришёл 1917 год. Габель – «старый революционер». Он тщательно скрывает своё прошлое провокатора, выпячивая на первый план революционные заслуги – каторгу, ссылку. Вплоть до ареста он занимал ряд ответственных постов в Иркутске и Красноярске, где был директором Всекобанка. Все это было установлено губернским судом, приговором которого Габель приговорён к высшей мере социальной защиты – расстрелу".

Меньшиков начинает говорить

Леонид Меньшиков – фигура, достойная внимания. Он – истинный сын того режима провокаций, который в широких масштабах прививался Зубатовым и Столыпиным. Меньшиков прошёл всю школу зубатовского сыска. Он изучил все тонкости своего ремесла. Он учит приёмам предательства других. И он, по крайней мере, дважды предал сам: предал революционеров и предал «охранку».

Генерал Спиридович, словоохотливый рассказчик о жизни Московского охранного отделения, рисует портрет Меньшиков а такими красками:

"Была, наконец, и ещё одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л.П.Меньшиков, когда-то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после в Департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.

Угрюмый, молчаливый, корректный, всегда холодно-вежливый, солидный блондин в золотых очках и с маленькой бородкой, Меньшиков был редкий работник. Он держался особняком. Он часто бывал в командировках, будучи же дома, «сидел на перлюстрации», т. е. писал в Департамент полиции ответы на его бумаги по выяснениям различных перлюстрированных писем. Писал также и вообще доклады Департаменту по данным внутренней агентуры. Это считалось очень секретной частью, тесно примыкавшей к агентуре, и нас, офицеров, к ней не допускали, оставляя её в руках чиновников. Меньшиков ское бюро красного дерева внушало нам особое к нему почтение. И когда однажды, очевидно, по приказанию начальства, Меньшиков, очень хорошо относившийся ко мне, уезжая в командировку, передал мне ключ своего бюро и несколько бумаг для ответа Департаменту, это произвело в отделении некоторую сенсацию. Меня стали поздравлять.

Меньшиков знал революционную среду, и его сводки про революционных деятелей являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы Департамент овладел раз всеми явками и данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меньшиков у были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвёл начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате – вся организация подверглась разгрому.

Меньшиков получил за то вне очереди хороший орден. Позже взятый в Петербург, в Департамент, прослуживший много лет на государственной службе, принёсший несомненно, большую пользу правительству, он был уволен со службы директором Департамента полиции Трусевичем. Тогда Меньшиков вновь встал на сторону революции и, находясь за границей, начал опубликовывать те секреты, которые знал. Вот результат быстрых мероприятий шустрого директора".

Таким образом, в передаче Спиридовича, бестактность Трусевича послужила основанием для Меньшиков а вновь переметнуться в лагерь революции.

Несколько иначе рассказывает о себе сам Меньшиков. В восьмидесятых годах, он, Меньшиков, имел какое-то отношение к революционным кругам. Он и его друзья, пишет Меньшиков, «собирались иногда потолковать о политике». Кружок этот был выдан полиции. Провокатором оказался Зубатов, только что начинавший тогда (и тоже в роли тайного агента) свою полицейскую карьеру.

«Разбираясь в обстановке своего ареста и „провала“ других лиц, – пишет Меньшиков, – я скоро пришёл к заключению, что неудачи революционеров часто являются результатом их собственных ошибок; что главная причина этих ошибок – почти полное незнание оружия врага; из этой предпосылки, естественно, вытекал один выход: чтобы избежать напрасной затраты сил, лишних жертв, необходимо прежде всего тщательно изучить средства, приёмы и систему борьбы противника, и что сделать это можно лучше всего, лишь находясь в его лагере…»

И Меньшиков добавляет: "Я задумал это сделать: «клин клином выыибают», – решил я.

Дальнейшая биография Меньшиков а – это триумфальное шествие по служебной лестнице. Начав свою карьеру в качестве простого филёра, он быстро дослужился до высоких чинов в Московском охранном отделении и далее – в особом отделе Департамента полиции.

Итак, согласно этой версии, Меньшиков рассматривал свою службу в «охранке», как своеобразную службу делу революции.

Нет особой нужды доказывать, выражаясь мягко, рискованность этих утверждений Меньшиков а. Приём этот, впрочем, совсем не новый, и практика знает не один случай, когда изобличённые провокаторы выставляли в виде оправдания именно эти доводы («пошёл в охранку, чтобы выведать приёмы её работы»). Разоблачать Меньшиков а и отыскивать причины, побудившие его избрать путь полицейской карьеры, нет большой нужды.

Ясно лишь одно: Меньшиков никогда не смог бы сделать головокружительной карьеры, если бы он своей энергичной работой не приносил действительной и значительной помощи политическому сыску.

Нам не известны все его заслуги перед правительством. Обнажая себя в многотомных литературных творениях, он весьма скупо говорит о своей собственной деятельности в борьбе с революцией.

В полицейский актив Меньшиков, во всяком случае, согласно его собственным признаниям, мы можем занести одно крупное дело, за которое, по свидетельству Спиридовича, он и получил «вне очереди» хороший орден и за которое, добавим мы от себя, он, несомненно, повысился в глазах своего начальства. Речь идёт о провале «Северного рабочего союза».

Организация эта оформилась в январе 1902 года, когда в Воронеже состоялся съезд представителей от отдельных губерний. «Северный рабочий союз» ставил своей задачей руководить рабочим движением в ряде смежных губерний (Владимирской, Костромской и Ярославской). Образование «Союза» – это попытка объединить силы социал-демократии на платформе «Покровского» течения.

О своём участии в ликвидации «Союза» Меньшиков писал в 1911 году в «Голосе социал-демократа»:

«В 1905 году я, состоя чиновником особых поручений при Московском охранном отделении, получил приказание выяснить „Северный рабочий союз“. Пользуясь явками и паролями, добытыми агентурным путём (перлюстрация химической шифрованной переписи искровцев), я явился под видом нелегального к так называемым „американцам“ – А.НЛюбимову и его товарищам, живущим в Воронеже, и, получив от них рекомендации, объехал в течение недели города Ярославль, Кострому и Владимир, где имел свидания с социал-демократическими деятелями (Варенцова, Богданов, Александровы, Багаев и др.). Результатом моего доклада по начальству была „ликвидация“, во время которой было арестовано несколько человек».

«Несколько человек» – это 51 член «Северного рабочего союза»…

«Поездка на север, – пишет дальше по этому поводу Меньшиков, – была тем крайним средством, к которому я обратился, чтобы скорее проникнуть в „святая святых“ охраны».

И Меньшиков проник туда. Через год он уже был в особом отделе Департамента полиции в Петербурге.

Оставляя в стороне побуждения Меньшикова, необходимо констатировать, что он тщательно и долго собирал материалы, документы, систематизировал их и в 1909 году явился за границу вооружённый фактами.

Но за границей он вёл себя по-прежнему странно. Он не открылся революционерам, не передал им своих знаний, методов и приёмов охранного дела, не передал им, наконец, и своих материалов и документов. Короче говоря, он «забыл» сделать то, что, согласно его словам, составляло цель его жизни. Как знать, не объяснялось ли это тем, что материалы и документы, скопированные им, представляли ценность не только для революционных партий, но и для царского правительства, обеспокоенного возможностью их публикации?

Именно этим, по нашему мнению, и надо объяснить ту сдержанность и осторожность, с которой Меньшиков стал оперировать своими документами за границей. Его поведение там заставляет думать, что он не столько помогал революционерам в изобличении провокаторов, сколько дразнил и пугал правительство, набивая себе цену.

Обосновавшись на юге Франции, он вызывал к себе на свидание представителей революционных партий, сообщая им весьма сухие и, как можно думать, не подтверждённые документами данные о провокаторах. Характерная деталь: меньшевикам он поставил условие, чтобы к нему не являлись ни Мартов, ни Дан, ни Троцкий. Сущность этой уловки весьма проста – Меньшиков боялся Дана, с которым встречался ранее (по делу провала «Союза»). Остальные две фамилии должны были завуалировать его боязнь встречи с Даном. На свидание с Меньшиков ым от меньшевиков поехал Горев-Гольдман. Свою встречу и разговор с Меньшиковым он передаёт так:

"Я заявил ему, что раньше чем вступлю с ним в какие бы то ни было переговоры, я должен поставить ему один щекотливый вопрос.

– Спрашивайте, – сказал он, густо покраснев.

– Мы подозреваем, что вы – то самое таинственное лицо, которое в 1902 году провалило в качестве втершегося в организацию провокатора «Северный союз».

Меньшиков заметно побледнел, подумал минуту и ответил:

– Да, это я. Но я должен дать объяснения. Это единственный случай в моей карьере, когда я играл такую роль, и я стыжусь этого случая. Но это был необходимый шаг, чтобы заслужить доверие начальства и повыситься по службе, т. е. попасть в Петербург, в секретный отдел Департамента полиции, где сосредоточены все сведения о провокаторах. Кроме того, я принял все меры, чтобы выданные мной члены «Северного союза» отделались лишь административной ссылкой".

Как сказано выше, Меньшиков далеко не «с открытым сердцем» приехал в эмиграцию и весьма скупо делился с революционными партиями своими знаниями приёмов сыска и сведениями о провокаторах.

На развалинах старого

Разночинная интеллигенция стала складываться ещё в середине века. Дети мелкого дворянства, не имея средств к существованию, поневоле начинали искать какой-либо заработок. А найти его можно было, лишь получив образование. Не мог же в ту пору дворянин, например, трудиться на фабрике или в поле.

Дети разорившихся дворян, потеряв с отменой крепостного права свои привилегии, поступали в университеты, где близко знакомились с другими сословиями: отпрысками купцов, священников. Вспомним тургеневских Аркадия и Базарова. Ведь это люди, разные по социальному положению.

Со временем из этих групп молодёжи образовалась так называемая разночинная прослойка, разночинцы (разные по чину, сословию).

Несколько либерально настроенных из них создали в 1862 году общество «Земля и Воля». Это были Огарёв, братья Серно-Соловьевичи, Обручев и др.

Программой общества явился листок «Что нужно народу?». Его сочинил Огарёв.

Прежде всего, говорилось там, народу нужны земля и воля. Но дать их должно правительство. Политических требований или национализации земли в программе не было.

Позже духовным вдохновителем разночинной молодёжи стал журнал «Современник», редактируемый Чернышевским.

Возник вопрос метода борьбы: социальная насильственная революция или постепенное изменение общества, ведущее к социализму.

Революционное движение 70-х годов XIX века – это, прежде всего, деятельность партии «Народная воля». В ней едва набирается сорок человек, нет подчас денег на неотложные нужды, но несколько лет подряд эта партия является предметом головной заботы у правительства…

Основной задачей новой революционной партии наметилась политическая борьба: с самодержавием, с полицейским режимом. А методом этой борьбы стал террор. Если Каракозов и Соловьёв были одиночками, то здесь уже наметилась некая система. Идея террора подобно ржавчине расползается среди народнических кружков. Старая народническая идеология ещё сопротивлялась: по ней политическая свобода и конституция были не более чем буржуазными предрассудками; политическая борьба считалась для социалистов ненужной, это удел либералов. Террор народничество не допускало. Правда, в партии «Земля и воля» был особый отдел, но он действовал лишь против шпионов и сыщиков.

После липецкого и воронежского съездов образовавшаяся партия полностью нацеливается на политику и террор. Покушение следует за покушением.

Как сами террористы объясняли необходимость таких действий?

Кибальчич говорил на суде:

«Если бы обстоятельства сложились иначе, если б.ы власти отнеслись патриархальнее к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь не было бы, мы все не обвинялись бы в цареубийстве, а были бы среди городского и крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли…»

Желябов соглашается с ним.

«Я долго был в народе, работал мирным путём, но вынужден был оставить эту деятельность по той же причине… Русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, в нашей деятельности была юность розовая и мечтательная, и если она прошла, не мы тому виной. Движение совершенно бескровное, отвергавшее насилие, не революционное, а мирное, было подавлено. Я насилия не признавал, политики касался мало, товарищи ещё меньше. Все мои желания были – действовать мирным путём в народе, тем не менее я очутился в тюрьме, где и революционизировался. Вместо мирного слова мы сочли нужным перейти к фактической борьбе…»

Значит, если верить этим словам, правительство вынудило народников стать террористами.

Но если проследить развитие народничества, увидим: сначала шла пропаганда – по Лаврову, затем агитация и крестьянский бунт – согласно Бакунину, потом заговор, захват власти и использование её для социальной революции – по Ткачёву. Стало быть, народники теоретически переходили к более простому, как им представлялось, методу – образованию партии заговорщиков, которым не нужно агитировать массы, просвещать народ и тд.

Что такое социальная революция, они представляли довольно смутно. «Ни одна из современных программ классового социализма и не мерещилась нам в то время, и социализм понимался всеми исключительно в смысле идеалистическом, по Фурье и Роберту Оуэну, а то и просто никак не понимался», – так писал позже известный народоволец Морозов. Он сам стремился к борьбе с монархизмом вообще, «и наилучшим средством для этого считал способ Вильгельма Телля и Шарлотты Корде».

Известно, что политическая ситуация в стране базируется на ситуации, экономической.

В 1861 году отменено крепостное право. Но крестьянин без земли все равно был в зависимости от помещика. Продуктовой, отработочной или денежной – одной из этих форм он должен был рассчитываться за арендованную землю.

Крестьянин, освободившись от крепостной зависимости, попадал под власть денег, в условия товарного производства. В России нарождался капитализм. Причём его развитие, в отличие от Европы, понеслось стремительно.

Хозяйственно отсталой стране пришлось строить заводы, фабрики и железные дороги. Но на все это требовались деньги. Вся тяжесть упала на мужика. В деревню ринулись новые народившиеся дельцы, да и вчерашний крепостник драл семь шкур, переводя полученный от крестьян продукт в деньги, а те вкладывая в облигации, акции и т. п.

Реакция революционеров на происходящее последовала незамедлительно. Бакунин в брошюре «Наука и насущное революционное дело» пишет: «Народу нужна земля, вся земля; значит, надо разорить, ограбить и уничтожить дворянство, и теперь уже не только одно дворянство, но и ту довольно значительную часть купечества и кулаков из народа, которые, пользуясь новыми льготами, в свою очередь, стали помещиками, столь же ненавистными и чуть ли не более притеснительными для народа, чем помещики стародавние».

П.Ткачёв восклицал в 1875 году: «Пришло время ударить в набат! Смотрите! Огонь „экономического прогресса“ уже коснулся коренных основ нашей народной жизни. Под его влиянием уже разрушаются старые формы нашей общинной жизни, уничтожается самый принцип общины, долженствующий лечь краеугольным камнем того общественного будущего строя, о котором все мы мечтаем… На развалинах перегорающих форм нарождаются новые формы буржуазной жизни; развивается кулачество, мироедство, воцаряется принцип индивидуализма, бессердечного, алчного эгоизма».

После убийства шефа жандармов Мезенцева террорист Кравчинский издал за границей брошюру под названием «Смерть за смерть». В ней проводится интересная мысль: революция борется, собственно, не с правительством, а с буржуазией. Правительство не должно вмешиваться в эту борьбу, и если оно это все же делает, становясь на сторону буржуазии, то получает удары, предназначенные буржуазии.

Кравчинский не понимал, что помещичья Россия и принадлежащий ей правительственный аппарат защищали не буржуазию, а себя.