Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Глава четвертая
Редактор

Революция, да придет царство твое…

Т. Самуэли

10

Каждый мартовский день 1919 года приносил обнадеживающие, волнующие вести.

– Если бы вы только слышали, – восторженно рассказывал молодой солдат Дюла Ковач, арестованный за распространение листовок и выпущенный по настойчивому требованию обитателей Приюта инвалидов, – как вежливо уговаривали меня отказаться от коммунистических убеждений… А знали бы вы, как эти же господа прокуроры разговаривали с нами, коммунистами, раньше! Чуют – не сегодня-завтра власть будет в наших руках.

Ковачу невдомек, что молчаливый господин Краузе на своей шкуре испытал, как обращались господа прокуроры с коммунистами каких-нибудь два-три месяца назад, ну, скажем, в январе…

Доктор зазвал Ковача к себе, чтобы Тибор послушал его рассказ. Приглашение доктора ни у кого не вызвало подозрений, весь Приют встретил Дюла Ковача как героя, каждый спешил зазвать его… И он с воодушевлением рассказывал:

– В юности тянуло меня к новым идеям, но главную премудрость постиг я, вступив в коммунистическую партию. И за эту идею готов сто раз отсидеть в тюрьме. Но сейчас вряд ли осмелятся посадить за это. Наша победа близка, господин Краузе!

Тибор слушал Ковача, еле удерживая радость.

– Господин Ковач, говорят, у вас больное сердце, – с напускным равнодушием сказал он, – и не вредно ли вам так увлекаться политикой?

– Знаете, у кого больное сердце, господин Краузе? – возразил Ковач, – У тех, кто даже радоваться боится… А мне весть о нашей победе только на пользу!

И он перевел разговор на другую тему.

– Смотрю я на вас, господин Краузе, и думаю: как это так, молодой образованный человек – и вдруг не интересуется политикой? В один прекрасный день спохватитесь, но будет поздно: останетесь в хвосте со своими допотопными взглядами. А необразованные пролетарии уйдут да-алеко вперед…

Что мог возразить на это Тибор? Конечно, приятно выслушивать подобные поучения!

И он сказал виновато:

– Я недавно приехал, не успел еще разобраться в политической обстановке.

Дюла Ковач укоризненно покачал головой:

– Не в обиду будь сказано, но двоюродному брату доктора Хаваша такое не подобает. Доктор, правда, не коммунист, но мы считаем его своим. Загляните-ка себе в душу, господин Краузе, и возьмите пример с брата. Предстоит решительная битва, порядочные люди должны находиться по одну сторону баррикады, а родственники в особенности…

Он попрощался и ушел.

Дверь захлопнулась, и громкий смех огласил комнату.

– Что касается твоих родственников, – проговорил доктор, – кажется, он попал в точку. Ведь вы, Самуэли, все по одну сторону баррикады.

Доктор, друг детства, хорошо знал всю семью Самуэли. Тибор задумался. Судьба разбросала его близких в разные стороны – во имя революции, во имя общей идеи.

– Да, пожалуй, ты прав. Недавно я получил весточку о братьях Золтане и Дюрке… – негромко сказал он. – Они создали в Ниредьхазе коммунистическую организацию. Сестра Маргит и ее муж Силард тоже коммунисты. А самый старший Лаци… Вместо с ним мы шагали по дорогам русской революции. Представь мое изумление, когда в прошлом году, явившись в один из майских дней в Кремль читать лекцию курсантам-агитаторам, я увидел среди слушателей-венгров своего долговязого братца… Это добрый Бела Кун, узнав, что в Ташкентском лагере военнопленных Ласло Самуэли ведет революционную работу, решил сделать сюрприз и, ничего мне не сказав, вызвал его в Москву… Лаци был моим учеником на курсах агитаторов, потом мы вместе сражались в Москве против эсеров. Он так хорошо проявил себя в боях, его послали в Ярославль на подавление эсеровского мятежа. И вот мы вместе вернулись на родину…

Тибор умолк. Есть вещи, о которых он не мог сказать даже Хавашу. Сейчас Лаци занят подготовкой вооруженного восстания, и снова под руководством Тибора. Многие листки тонкой папиросной бумаги, которые получает Тибор от связных, исписаны почерком его брата.

– Банди! – горячо воскликнул Тибор. – Наступает необыкновенная весна… Нынешней весной почки на деревьях раскроются вместе с нашей победой. Это наша буйная сила весенними соками бродит в природе. Я чувствую их своим сердцем. «Громоподобная весна, сопутствуй нашей битве!» Помните эти стихи Эндре Ади, посвященные кружку Галилея?

– Да, да, – радостно кивнул головой Хаваш. – Ты прав, Тибор.

Но взглянув на друга, он увидел, что тот уже склонился над письменным столом. Снова за работу. И чтоб не мешать ему, Хаваш тихо поднялся с дивана и незаметно вышел из комнаты.

А Тибор еще долго сидел за столом, и листки бумаги покрывались ровными четкими строчками – новые идеи, новые дерзкие замыслы.

Пока все складывалось на редкость благоприятно. Снова удалось занять помещения партийного центра и типографии. Изменилось к лучшему и положение коммунистов, томящихся в заключении, стало намного легче поддерживать с ними связь.

На днях Тибор разговорился с Анталом Габором. Антал – коммунист. До службы в армии работал слесарем-механиком на заводе «Ганц». Антал шепнул Тибору, что сразу обо всем догадался, потому что еще в январе видел Тибора в казарме Надор, где тот выступал на митингах. «Среди солдат охраны немало надежных товарищей», – сказал Габор. Тибор посоветовал ему отобрать пять человек из охраны и организовать из них кружок. Теперь Тибор тайно руководил им. Встречаясь с солдатами, «сочувствующий» Краузе рассказывал им о том, что довелось ему, военнопленному офицеру, увидеть в России. Солдаты – народ толковый, все кадровые рабочие. Свободное время они по обыкновению проводили в кафе, где беседовали с рабочими заводов, расположенных вдоль Фехерварского шоссе. Иногда вместе с ними шли на заводы и вели там агитационную работу. Наведывались и в свою прежнюю казарму. Так, через Габора и кружковцев Тибору удалось наладить контакт с заводами и казармами.

…Быстро скользит по бумаге неутомимый, остро отточенный карандаш.

– В городе только и разговоров, что о товарище Самуэли, – улыбаясь, сказал однажды вернувшийся из города Габор.

Тибор смутился. Солдат явно преувеличивал.

О нем могли говорить лишь те, кто энергично готовился к революционным действиям. По указанию Самуэли Габор разослал товарищей в воинские части и рабочие отряды, обучавшиеся военному делу.

– Настроение боевое! – доложили они, возвратившись, – Ждут сигнала товарища Самуэли. По первому его слову готовы поднять Красное знамя.

Сначала Тибор не мог понять, откуда солдаты знают, что именно он руководит подготовкой восстания. Но потом догадался – из руководителей партии он один на свободе. Не секрет и то, что в Советской России он занимался организацией боевых отрядов.

– Многие уверены, – добавил многозначительно Габор, – что деятельность партии направляет сейчас один Самуэли. Да я и сам считаю, что газету «Вёрёш уйшаг» по-прежнему выпускает товарищ Самуэли.

Габор поправил на голове шапку и огляделся. Ему казалось невероятным, что в такой маленькой комнатке может разместиться целая редакция.

А по существу, это и было так – сюда, на белый письменный стол, собирался весь материал. Здесь Тибор отбирал предназначенные для печати статьи и писал сам, здесь редактировал рукописи, отсюда отсылал их в типографию.

Газета «Вёрёш уйшаг» жила. Она выходила в свет, и правительство не решалось ее запретить.

Работа в редакции идет оперативно. И в типографии все движется без задержек, потому что здесь, за этим небольшим белым столом, Тибор предусматривает каждую техническую мелочь, которая может повлиять на выход номера.

– Не верится, что нашу газету редактирует кто-то другой, а не товарищ Самуэли, – продолжал Габор. – Знаменитую «Социалиш форрадалом», что выходит там, разве не вы вели? Мне случалось читать несколько номеров…

Газета «Социалиш форрадалом», издававшаяся в Советской России, пользовалась большим авторитетом. Для солдат, вернувшихся из русского плена, она была революционным катехизисом. Каждый венгр считал ее энциклопедией, где можно было найти исчерпывающий ответ на любой злободневный вопрос.

Задача «Вёрёш уйшаг» была значительно проще и конкретнее – разоблачать реакцию, предательскую роль правительства, готовить массы к восстанию.

– Я был одним из ее редакторов, – скромно ответил Тибор. – Только и всего. Ровно год назад мы с товарищем Куном приступили к созданию «Социалиш форрадалом»…

«И разве думали мы, – проносится у него в голове, – что газета завоюет такую популярность?»

– Чуть ли не целый год добивались мы с типографом Палом Гистлом, членом комитета военнопленных, изготовления в Москве венгерского шрифта, – сказал Тибор.

Много пришлось тогда потрудиться, чтобы выпускать для венгров, находившихся в России, удовлетворяющую современным требованиям, интересную газету. Как и все газеты в России, «Социалиш форрадалом» приходилось печатать на толстой желтой бумаге. Но и такой бумаги не хватало. Тираж газеты был всего лишь восемнадцать тысяч экземпляров. Военнопленные берегли каждый экземпляр, заботливо передавали его из рук в руки. Вот почему газету можно встретить в любом венгерском лагере – от побережья Ледовитого океана до Кавказа, от Ладожского озера до Тихого океана…

На страницах «Социалиш форрадалом» Тибор писал: «Революция, да придет царство твое… В Венгрии зреет нива. Этим летом начнем мы жатву. Война посеяла, нужда удобрила, революция соберет урожай. Начнется жатва, и падут не только колосья…» В солдатский лексикон вошли броские заголовки его статей: «Тревога!», «Короли всех стран, объединяйтесь!». «Готовится внутренний фронт» – эта фраза стала особенно популярной в последние дни.

3 апреля исполнится ровно год – всего-навсего год! – с того дня, как они – Янчик, Кун, Вантуш и Гистл, – сияющие и радостные, держали в руках первый влажный номер, только что отпечатанный на ротационной машине. Если бы к этой годовщине в Венгрии победила пролетарская диктатура, то они смогли бы сказать: никогда еще жатва не следовала так быстро за посевом…

Ведь так и будет!

А пока что выпуск газеты «Вёрёш уйшаг» – это геройский подвиг, ибо она выходит вопреки воле правительства. Редакцию не раз громили, опечатывали, рассыпали набор, закрывали типографию. Ныне редакция ушла в подполье, вокруг типографии снуют шпики и провокаторы. Но ее поддерживают растущие день ото дня революционные силы.

И, засмеявшись, Самуэли сказал Габору:

– Мне приписывают вдвое больше того, что я делаю…

В какой-то мере он был прав… Но газету «Вёрёш уйшаг» редактирует действительно он, и потому-то с таким нетерпением ждет, когда наконец уйдет Габор – пора за работу. Надо успеть подготовить очередной номер, иначе, в случае замены редактора, газета не выйдет в срок. А необходимость в такой замене может возникнуть в любой момент…

И столица, и вся страна жили ожиданием. Назревала пролетарская революция!

В пересыльной тюрьме это напряженное ожидание выразилось в том, например, что тюремные надзиратели выполняли любое требование уполномоченного политзаключенных Енё Ласло. Все – и правительственные чиновники, и тюремные надзиратели – растеряны, и каждый старался предстать перед коммунистами в лучшем свете. Заключенные получили право свободного передвижения в здании тюрьмы. Удалось установить регулярную связь арестованных членов ЦК с товарищами, действующими на свободе.

Теперь партия имела три согласованно действующих и дополняющих друг друга центра.

Подготовка к восстанию завершена. Боевые дружины готовы выступить по первому сигналу. У них есть все необходимое – оружие, боеприпасы, транспорт. Тибор может поехать к Ленину, теперь он имеет право сказать: «Венгрия стоит на пороге победы диктатуры пролетариата!»

Из Надьварада было получено известие, что один из летчиков согласен доставить Тибора в Москву, однако нужно время, чтобы подготовить машину к столь дальнему перелету. Тибор терпеливо ждал. Прошла неделя, а новых известий не поступало. Решением обоих ЦК постановили послать в Надьварад Лизу Арвале и проверить, как идет подготовка к полету.

В тог час, когда Тибор отправлял в типографию отредактированные материалы для очередного номера газеты «Вёрёш уншаг», худенькая студентка, связная, села в надьварадский поезд.

Через несколько дней – 71-я годовщина революции 1848 года. Тибору хотелось подняться в воздух и вылететь к Ленину на рассвете этого знаменательного дня. Пусть сообщение о его тайном полете на аэроплане – а об этом, несомненно, заговорит вся пресса – будет воспринято как сигнал к новому революционному подъему. Лиза пообещала ему, что организует вылет на этот день во что бы то ни стало.

За время подготовки восстания много таких вот молодых, восторженных девушек пришло в революцию.

А совсем недавно второй состав ЦК утвердил в качестве связных еще двух девушек. Теперь переписка с Тибором велась не на листках папиросной бумаги и не на полях газет. Две девушки из влиятельных семей лично доставляли ему корреспонденцию. И кому придет в голову заподозрить в них связных революционера Самуэли?

Замечательный народ, нынешние девушки!

Но есть одна… И она становится ему все ближе…

На днях между ними произошел интересный разговор.

С некоторых пор Йолан стала донимать Тибора вопросами: «Отчего вы такой худой? Где возьмете силы одолеть раскормленных банкиров?»

И чтобы избавиться от ее насмешек, он вдруг с напускной серьезностью ответил:

– Это оттого, что я женоненавистник!

– Женоненавистник? – удивленно переспросила Йолан, и в глубине ее глаз он прочел разочарование.

– Да, представьте себе, – продолжал он в том же тоне.

– Вы это внушили себе, – рассердилась Йолан. – Боитесь, что женщины отвлекут вас от дел. А что ж, – задумчиво продолжала она, – кто знает, как сложилась бы судьба героя древней Греции Леонида, если бы он дал слово жене во что бы то ни стало возвратиться живым с поля брани…

– Вот именно, как сложилась бы? – весело подзадорил Тибор девушку. Ее милая наивность нравилась ему не меньше, чем ее насмешливость. – Все равно он не ушел бы с поля боя живым. – На то он и Леонид…

– Но разве достойно человека нарушать обещание?

– Только мелкие людишки озабочены тем, чтобы предстать перед лицом истории добропорядочными «пай-мальчиками», – запальчиво ответил Тибор. – Для великих – превыше всего исполнение долга. Как часто недобросовестные историки пытаются очернить поистине великих людей! Четыре столетия обливают грязью имя великого крестьянского вождя Дёрдя Дожи. Лишь Петёфи и Ади подняли голос в его защиту, если не считать народного предания. Тот, кто мечтает стать не Карлом Великим или нашим знаменитым королем Матяшем, а таким, как Марат, Дёрдь Дожа, Спартак, Робеспьер или хотя бы как Шандор Рожа, – тот по-настоящему велик.

– А вы, – спросила Йолан, – хотели бы стать по-настоящему великим?

Он улыбнулся.

– Ну вот, вы сразу ловите меня на слове. Что ж, не скрою: конечно, хотел бы. Однако сейчас я тоже поймаю вас на слове. Скажите, вы согласились бы связать жизнь с таким человеком?

– Да, – негромко ответила Йолан, опустив глаза. Но тут же добавила: – А что в том проку, ведь вы – женоненавистник…

11

Возле каменной ограды, окружавшей казармы 32-го полка, раздался короткий свист. Солдат, ходивший взад и вперед по двору, услышав его, со всех ног кинулся к казарме. Он взбежал по лестнице в помещение автороты и крикнул:

– Тревога!

– Пошли, товарищи! – коротко скомандовал Янош Вечен. И первым взял оружие.

Сегодня очередь автомобилистов охранять типографию. Как только создавалась напряженная обстановка – а такое случалось нередко, – отряд, всегда находившийся в полной готовности, устремлялся к типографии.

Солдаты вышли из казармы небольшими группами и собрались возле каменной ограды. Становясь на плечи друг другу, они поочередно перелезли через нее – начальники их заметить не могли, так как сюда не выходило ни одно окно – и, спрыгнув на кучу мусора, сваленного с наружной стороны ограды, поспешили на тайный боевой пост. Прошло пять минут, и все подъезды и подворотни напротив главного входа в типографию уже были заняты солдатами.

Из переулка показалась разношерстная, оборванная толпа. Однако, если присмотреться внимательно, нетрудно было заметить на многих лицах холеные усики. Это позволило безошибочно определить: под рваной одеждой скрываются офицеры. Из толпы неслись антикоммунистические лозунги, прохожие обходили оборванцев, бросая на них недоуменные взгляды. Полицейский на посту, заметив приближающуюся ораву, отошел в сторону. Оборванцы подходили все ближе. Остановившись на углу, они приготовили камни, у многих в руках появились револьверы. Их стволы тускло и холодно поблескивали в лучах мартовского солнца. Солдаты, укрывшись в подъездах, дали предупредительные выстрелы. Голубоватый пороховой дым окутал дом. Орущая толпа в панике бросилась назад, за угол.

– Опять сорвалось, – злобно ворчал старший лейтенант запаса, усатый детина, усаживаясь в одном из кафе за столик, покрытый грязной, в пятнах скатертью. Вместе с ним сел капитан Лайтош, тоже одетый в штатское.

– Черт бы их побрал! – процедил сквозь зубы Лайтош. – Это солдаты из нашей казармы. А ведь был приказ никого с оружием не выпускать. Я поставил у проходной самых надежных людей. Ни дна им ни покрышки! Господин старший лейтенант, собери снова народ и еще раз пройди с ними на угол.

Усатый залпом выпил кружку пива и смахнул тыльной стороной ладони пену с усов.

– К чертям! Не желаю лезть под пули. Нет ли из этой типографии запасного выхода?

Лайтош прикрыл ему ладонью рот.

– Тсс… Я же сказал, только до угла. Ни звука о запасном выходе! В нашу задачу не входит разгром их паршивой типографии. У нас иная цель…

Капитан склонился к уху старшего лейтенанта и затоптал торопливой скороговоркой:

– Самуэли продолжает редактировать газету. Оттиски газетных полос должны навести на его след. Несколько офицерских групп, располагающих опытной агентурой, в том числе офицеры разведывательной службы, разработали план операции. Сегодня на типографии должен отправиться связной. Оттиски передаются от одного связного к другому, пока не попадут к редактору. Разведчики постараются выследить все звенья этой цепочки. А в конце ее на мушке пистолета окажется вождь красных!.. Понятно? Нужно засечь связного, который выносит оттиски из типографии. Ты атакуешь главный вход, значит, связному придется идти через запасной выход. А там всюду расставлены люди, они отправятся но его следу… Итак, милейший, за дело! Довольно прохлаждаться! – осклабился Лайтош.

В течение нескольких часов офицеры, караулившие запасной выход, выследили пятерых человек. В том, что четверо из них никакого отношения к передаче газетных полос не имели, убедились сравнительно быстро. Что касается пятого, то его пришлось выслеживать долго, и преследователи уже уверовали, что чутье их не обмануло. Но каково же было их разочарование, когда тот, за кем они так тщательно следили, спокойно вошел в вестибюль одного из дворцов на Господской улице. Швейцар объяснил им, что это столяр, который вот уже неделю ежедневно приходит сюда ремонтировать книжный шкаф барышни.

А вечером оттиски газетных полос как ни в чем не бывало лежали у Тибора на белом столе. Их доставили Мария Гостони, дочь бывшего члена верхней палаты, и дочь бывшего венгерского наместника в Хорватии Ида Йосипович. От листов, испачканных краской, исходил тонкий аромат духов, – оттиски были принесены в дамском ридикюле.

Тибор внес в гранки необходимые исправления и приступил к верстке номера: вырезал ножницами нужный материал и наклеивал на чистый лист бумаги – мастерил макет. Эта кропотливая работа требовала большого внимания и навыка.

Блестящие ножницы проворно мелькали в его руках. Когда нужно было наклеить вырезанную полоску. Йолан бережно брала кисточку для клея и, смешно подергивая кончиком носа, говорила:

– Прилипчивость – это по моей части…

От ласковой шутки теплело на сердце. Как хорошо, что она сидит рядом. Молча, с благоговением следит Йолан за каждым движением Тибора. На память почему-то приходит слово «аффинитность», услышанное еще в гимназии, на уроке химии. Оно обозначает внутреннюю энергию, побуждающую отдельные элементы к соединению. Наверное, таким вот подсознательным, «таинственным» свойством обладает и человек. В обиходе это принято выражать словами: «Они созданы друг для друга» или: «Полная гармония».

Как случилось, что с первой же встречи он увидел в этой девушке друга? Отчего, едва они познакомились, в их отношениях установилась полная гармония? А ведь, приехав из Надьварада в Будапешт, он горел одним желанием: отдать всего себя борьбе за счастье других. Как же случилось, что именно этот путь привел его к личному счастью?

Но сейчас некогда искать ответы на все эти «как» и «отчего». Нужно не рассуждая принять такой подарок судьбы. Какое счастье работать вместе! Да, вместе всю жизнь. И когда Йолан вдруг сказала:

«Уже девять часов!» – он растерялся от неожиданности.

Привело его в замешательство и то, что завтра утром он ожидал возвращения Лизы Арвале и надеялся, что она привезет благоприятные вести. Раз так – разлука с Йолан неизбежна. А может ли он известить ее о своем внезапном отъезде? И Тибор все-таки решился:

– Я считаю необходимым сказать вам кое-что. Может случиться, что завтра вы не застанете меня здесь… Я уеду, по-видимому, надолго. Не забывайте меня…

Он придвинулся к ней так близко, что ощутил ее горячее дыхание.

Йолан вздрогнула и опустила глаза. Мгновение показалось вечностью…

В комнату вошла Ализ, стройная, белокурая. Ее появление вернуло их к действительности.

– Йолан, нам пора. До свидания, господин Краузе…

Ворвавшийся в открытую дверь ветер окатил его прохладной волной. «Просто «прилипчивость»… или действительно любовь?..» – спросил он себя, глубоко вздохнув, и сел за корректуру.

Однажды поздно вечером Тибор вместе с Хава-шем, как всегда, отправился на прогулку.

– Нечего сказать, хорош агитатор! – усмехнувшись, сказал Тибор. – Еще в первый день своего приезда обещал поговорить с тобой о нашей вере в парод, да так до сих пор и не собрался.

Они шли по направлению к Ладьманёшу. Внизу стремительно катил мутно-желтые волны Дунай. Дул ветер, теплый и добрый. Хаваш шел с открытой головой, и Тибор позавидовал другу, – ему-то приходилось напяливать широкополую шляпу до самых броней, чтобы никто не узнал.

По смуглому лицу Хаваша скользнула улыбка.

– Народ уже сказал свое слово. И превосходно сказал! Для меня этой проблемы больше не существует. Мне хотелось бы поговорить с тобой о другом…

– Слушаю тебя, Банди.

Тибор вдохнул полной грудью свежий весенний воздух, пахнущий влагой, песком, галькой, и положил руку на плечо доктора.

– Когда поживешь рядом с человеком, лучше узнаёшь его, не так ли, Тибор?.. – спросил Хаваш. – Так вот скажи мне, достоин ли я звания коммуниста? Я решил вступить в партию.

Несколько мгновений Тибор молчал. Порыв ветра чуть было не сорвал шляпу с его головы. Доктор ждал ответа.

– Это серьезный шаг, Банди. Что ждет нас – победа или смерть? Ты все взвесил?

– Все, – кивнул головой Хаваш. – Победа – это новый мир, это жизнь, достойная человека. А смерть – презренный кусочек свинца в наши молодые головы. Настали времена, когда жизнь и смерть ходят рядом…

Они негромко засмеялись.

– Я считаю: ты достоин, товарищ Хаваш, – сказал Тпбор, взял врача под руку, и они повернули обратно.

Было около шести вечера, когда Хаваш вдруг попрощался и сказал:

– Пойду к Ализ…

Тибор удивился. Обычно Ализ сама приходила к Хавашу, но вот уже третий день, как девушки не появлялись в Приюте.

– Погоди-ка… – нерешительно сказал Тибор. – Ты ничего не знаешь? Йолан почему-то стала избегать меня. Может, я обидел ее?

– Нет, нет! – торопливо ответил Хаваш. – Это я виноват! В последний раз, когда я провожал их до трамвайной остановки, Йолан все допытывалась у меня, куда ты уезжаешь. Я сказал, что в Москву. «Это замечательно! – воскликнула она. – Я горжусь им!» Но, придя домой, взглянула на карту, прикинула расстояние, поняла, что тебе придется лететь над вражеской территорией, да еще на допотопном биплане, и так расстроилась, что не смеет показаться тебе, боится выдать свою тревогу. Ализ запретила мне говорить с тобой об этом, но зачем играть в прятки?.. Йолан любит тебя.

– Спасибо, доктор.

Сердце Тибора радостно билось. Значит, все-таки…

А на следующее утро от его ликования не осталось и следа, – такова жизнь. Приехала Лиза Арвале, усталая, расстроенная. «Полет срывается», – коротко сообщила она. Вчера пшют и механики закончили приготовления. Летчик решил опробовать машину. Самолет взмыл в воздух, сделал несколько кругов, мертвую петлю, все было прекрасно. Но при посадке одно колесо наскочило на камень, в результате отвалилось крыло и хвостовое оперение. Теперь на ремонт машины потребуется не одна неделя.

Злополучный камень! Люди совершают чудеса, летают, словно птицы, переделывают мир, и вдруг какой-то злосчастный булыжник может все погубить!

Увидев, как огорчился Тибор, Лиза не могла сдержать слез. Тибор попытался утешить девушку:

– Ничего, ничего, – сказал он. – Видно, слишком фантастична эта идея о полете! А вы молодец, настоящий молодец!

На сердце у него было тяжело – жаль расставаться с мечтой…

Лиза уходила грустная, подавленная, и, глядя на нее. Тибор невольно подумал о Йолан, у которой теперь не было оснований тревожиться за него.

Закончив обход больных, вернулся Хаваш и стал собираться в город. Тибор чуть было не попросил его: «Передай Йолан, что я никуда не лечу…» Но сдержался. «Смертельная опасность подстерегает меня на каждом шагу, и неужели она должна жить в постоянном страхе за меня?.. Я люблю ее. А любить – это значит беречь. Нет у меня права связывать с ней свою полную превратностей судьбу…»

Доктор оделся и ушел. В коридоре еще слышались его шаги. «Почему я ничего не сказал ему? – рассердился на себя Тибор. – Должна же она знать, что мне хотя бы сейчас не грозит упасть и разбиться…» Он вскочил, бросился за Хавашем и догнал его в самом конце длинного коридора.

– Передай Йолан, что я жду ее… – крикнул он и сам удивился: ведь собирался сказать совсем другие слова.

Как медленно тянется время! Лишь на другой день к вечеру дверь отворилась и в полумраке комнаты появилась Йолан. Она пришла одна.

– Вы знаете, что я не лечу? – вместо приветствия спросил он, включая свет, – ему хотелось лучше видеть ее лицо.

Йолан молча кивнула.

– И еще… я пошутил тогда, назвав себя женоненавистником…

– Я поняла… – смущенно сказала Йолан, присаживаясь на диван.

– Вы волновались за меня? Признавайтесь чистосердечно.

Ему стало неловко за свои слова, «Черт знает что. Я ведь требую от нее признания…» А она обернулась к нему и сказала спокойно и просто:

– Я полюбила вас…

Если бы Тибор знал, сколько раз за последние дни Йолан мысленно повторяла эти слова!

– Я так волновалась, – с виноватой усмешкой продолжала она, – что даже хотела броситься с балкона. Но потом подумала: а вдруг, когда намну перелезать через перила, внизу появится молочник… И мне стало так смешно!

«Вот он, секрет нашей «аффинитности»», – подумал Тибор и вдруг ощутил во рту вкус фруктового сока… (Как неожиданно поднимаются воспоминания из глубин памяти!) Когда он жил в Фиуме, то больше всего любил апельсины. Их выгружали из трюмов еще не совсем созревшие, сладкие и одновременно кисловатые. Йолан – такая же. Милая… Он засмеялся счастливым смехом и, обняв Йолан, привлек ее к себе.

Дверь открылась, на пороге появился Хаваш.

Он хотел было тут же уйти, но Тибор крикнул ему:

– Входи, входи! Мы решили пожениться!

«С начала мировой войны история устремилась вперед с такой скоростью, словно в нее впрягли дюжину локомотивов», – писал он одиннадцать месяцев назад в одной из своих статей, напечатанной в газете «Социалиш форрадалом».

Стремительно мчалась и его собственная жизнь… Газета «Социалиш форрадалом» уже стала исторической реликвией. А сам Тибор Самуэли за какие-нибудь несколько месяцев превратился в вождя венгерского рабочего движения. И то, что в жизни других людей продолжается обычно долгое время (о чем пишутся романы не в одну сотню страниц), – счастливая любовь, оканчивающаяся супружеством, – заняло в его жизни считанные дни, – а вот уже и финал!

В той же статье он писал: «Локомотив несется с бешеной скоростью, и мы не успеваем бросить даже беглый взгляд на все, что остается позади. Мы видим лишь то, что впереди, ибо только оно существенно и важно. Наша ближайшая остановка – пролетарская революция»…

Такова и его жизнь.

12

Во вторник 18 марта 1919 года около трех часов пополудни рабочий Чепель был похож на растревоженный муравейник. Ревели, перекликаясь, заводские гудки. То низкие, то пронзительно высокие, они заполняли все окрест гулом. Рабочие останавливали станки и, наспех вытирая замасленные руки, торопливо надевали пиджаки.

В огромном кузнечном цехе машиностроительного завода время от времени тяжело бухал лишь один паровой молот. Празднично одетый старший мастер Одеш со свойственной ему небрежностью высокомерно бросил:

– Идемте, товарищи! Сегодня сорок восемь лет Парижской коммуне. Почтим память погибшей революция!

Рабочие переглянулись. На их закопченных лицах мелькало выражение недоброй иронии. Не случайно ведь они перекрестили Эдеша в Гнидаша. А недавно, во время так называемой буржуазно-демократической революции 1918 года, выяснилось, что и он примкнул к рабочему движению.

– Почему погибшей? – громко спросил коренастый кузнец, слегка покачиваясь на широко расставленных ногах. – Наоборот – вечно живой! Так воздадим же ей должное!

– Отставить политику! – грубо осадил его старший мастер. – В ближайшее время правительство намерено провести выборы. Вот тогда и наговоритесь.

– Нам нужны немедленные действия, а не болтовня о демократии!

Эдеш помрачнел и, топнув ногой, заорал:

– Я требую следовать указаниям нашей социал-демократической партии!

Один из рабочих-металлистов, угрожающе теребя курчавую бородку, которую он, видно, отрастил в плену, не спеша подошел к старшему мастеру, снял у него с головы черный жесткий котелок и сунул под паровой молот. Бух! – и через мгновение в руках рабочего оказался большой черный блин. Он протянул его Эдешу.

– Как вы смеете? Что это значит? – прохрипел мастер.

– Сыты по горло! Скажите спасибо, что это шляпа, а не ваша голова, господин Гнидаш!

– Когда шла война, вы громче всех кричали: «Все для фронта!», – а теперь вдруг, как и мы, социал-демократом называетесь? Как это прикажете понимать? – спросил кузнец.

Курчавобородый вынес из застекленной конторы цеха профсоюзное знамя и торжественно снял с него чехол.

– Вперед, товарищи! Даешь Венгерскую коммуну!