Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Черт знает, чему научили их эти события… – пожал плечами Самуэли. – Во всяком случае, я им кое-что припомню…

– Никогда еще я не видел тебя так пессимистически настроенным, – покачал головой Лейриц.

Самуэли усмехнулся.

– Да нет. Просто я начинаю постигать логику врага…

На одной из станций вблизи Будапешта поезд застрял надолго. Шагая по перрону, бойцы-ленинцы о чем-то возбужденно говорили.

– Что случилось, ребята? – спросил Самуэли, опустив окно.

Один из бойцов, поправив фуражку, подбежал ближе и, еле переведя дух, крикнул:

– Вот ведь незадача, товарищ народный комиссар… Мы, рискуя жизнью, восстановили железнодорожное сообщение с Задунайским краем, и выходит – на свою же голову: всякие враги теперь свободно разъезжают и разносят о нас грязную ложь!

– Что же именно?

– Да вот тут один, в железнодорожной форме… черт бы его побрал! Болтает, будто мы заставили жен присутствовать при казни их мужей. Придет же такое в голову… И, главное, божится, что ему все подлинно известно. Из достоверного, видите ли, источника!.. А как нарвался на нас, так дал тягу, стервец! Простите, товарищ народный комиссар, кипит все внутри от возмущения…

Самуэли рывком поднял окно и переглянулся с Лейрицем.

В Чорне особенно неистово свирепствовали контрреволюционеры. Для острастки трибуналу пришлось сурово покарать мятежников. Приговор был приведен в исполнение на центральной площади. И надо же было такому случиться: мать главаря Лауффера, крупного торговца скобяными товарами, увидев с балкона собственного особняка казнь своего сына, упала в обморок. А враги поспешили использовать этот случай в клеветнических целях.

– Теперь тебе ясно, какой «урок» извлекут правые из задунайских событий? – спросил Самуэли, сжимая кулаки.

Около десяти часов утра Самуэли в тиковой гимнастерке, черных штатских брюках, в ботинках и, против обыкновения, с портфелем под мышкой подъехал к зданию парламента. Толпы людей, собравшихся приветствовать руководителей Советской республики, встретили его радостно. Делегаты-коммунисты окружили Тибора, жали руку, обнимали, шутливо ощупывали, словно желая удостовериться, все ли кости у него целы? Приветствовали шумно, словно воздавали почести возвратившемуся после победоносного похода прославленному полководцу. Впрочем, не все. Были и такие, что приветствовали Тибора Самуэли лишь небрежным кивком. Это были правые профсоюзные лидеры.

На съезде правые перешли в лобовую атаку.

– Вести вооруженную борьбу против сил международного империализма и в то же самое время всемерно провоцировать контрреволюционные силы внутри страны, открыв против них внутренний фронт, – говорил Жигмонд Кунфи, – дело рискованное. Тут надо все взвесить и критически обсудить…

Противореча самому себе, он утверждал, что в стране искусственно преувеличивают силы контрреволюции, что мятежи против Советской республики вызваны не обострением классовой борьбы, а «чрезмерно жестким курсом диктатуры».

– Я настаиваю на гуманном отношении к буржуазии, на человечном обращении с побежденными… – произносил Кунфи свою витиеватую речь.

С пеной у рта возражали правые и против того, чтобы объединенную партию впредь именовать Коммунистической партией Венгрии. Казалось, они забыли о том, что при слиянии обеих партий было условлено: вопрос о ее наименовании передается на рассмотрение III Интернационала. Решение Исполкома Коминтерна лежало на столе президиума съезда.

На трибуну поднялся Самуэли. В руках у него портфель.

– Видимо, товарищам, провозглашающим здесь лозунги о гуманизме, неизвестно, что в провинции эти лозунги приобрели совсем иное звучание и превратились в призывы «Бей коммунистов!».

– Пусть эти поборники гуманизма сами и отправятся туда, в пекло! – с места подал реплику Бела Ваго.

– Сегодня утром я прибыл с бывшего задунайского контрреволюционного фронта, – продолжал Самуэли, – и могу подлинными документами – воззваниями, обращениями к населению – засвидетельствовать, к чему приводят требования «мягкости». – Самуэли открыл портфель и из толстой пачки контрреволюционных плакатов, прокламаций, воззваний достал один документ. – Вот, – сказал он. – В Чорне контрреволюционный комитет в своем воззвании так и заявлял: «Население Чорнайского уезда не намерено терпеть дальше бесчинства коммунистических банд». Разумеется, этот, с позволения сказать, «комитет» сделал соответствующие выводы п провозгласил: «Профессиональным союзам и социал-демократическим партийным организациям гарантируется свобода деятельности. Против них мы ничего не имеем».

Самуэли потряс над головой воззванием и бросил его сидящим в первых рядах – пусть, мол, сами убедятся. Он швырнул им еще дюжину плакатов, обращений и прокламаций.

– Причем, – Самуэли повысил голос, – этот «комитет», заверяя, будто не имеет ничего против социал-демократических партийных организаций, арестовал всех наших товарищей – бывших социал-демократов! В числе схваченных белыми – Бела Вайдич, Холлош и другие. Они казнены!

На правых не действовали никакие доводы и доказательства. Кунфи, став их лидером, на все закрывал глаза. Вместо того чтобы прислушаться к предостережениям об угрозе, нависшей над Советской республикой, он делал все, чтобы еще больше накалить атмосферу. «Коммунистам, видимо, вряд ли удастся еще раз преодолеть кризис» – прикидывал в уме Кунфи. – В те майские дни они творили чудеса, второй раз у них не получится…» Даже угроза белого террора не могла поколебать Кунфи.

Его расчеты были просты: если удастся сформировать правительство, угодное Антанте, белые но посмеют даже пикнуть.

На улицах Будапешта – такая же обстановка, как и в начале мая. Пожалуй, даже хуже. Тогда буржуазные элементы осмеливались лишь нашептывать, действовали тихой сапой. А теперь везде ведутся открытые подстрекательские разговоры против советского строя. Правда, кое-где мозолистая рука нет-нет да и отвесит оплеуху не в меру разболтавшемуся злопыхателю. Но с той поры, как Кунфи и его единомышленники не пропускают случая поставить в укор «жесткость диктатуры», это случается все реже.

Уже два дня продолжаются дебаты на партийном съезде. Правые мечут громы и молнии, изощряются в демагогии, а едва дело доходит до принципиальных решений, идут на попятную. Но Кунфи и его сторонники боятся рабочих. Одно дело – разглагольствовать здесь, в зале заседаний съезда, где за ними большинство, и совсем другое – разговаривать с рабочими на фабриках и заводах. Всего лишь два дня назад водрузил рабочий класс Словакии знамя революции на вершине Карпат и была провозглашена Словацкая Советская Республика. Кроме уличных горлопанов, в Будапеште есть молчаливая пролетарская масса, это ее делегаты на конференции профсоюза рабочих-металлистов десять дней тому назад потребовали положить конец подрывной деятельности антисоветчиков… И правым все-таки пришлось идти на компромисс и согласиться, чтобы объединенная партия стала называться Венгерской партией социалистических и коммунистических рабочих. На выборах руководящих органов они также пошли на уступки и проголосовали за список, предложенный Бела Куном.

– Это же издевательство над революционным правосознанием, поругание его принципа наказания главного виновника», – говорил Самуэли Бела Куну. – Почему такие, как Кунфи, Велтнер и иже с ними, пользуются неприкосновенностью? Наиболее опасны не те контрреволюционеры, которые выступают против нас с открытым забралом.

Кун кивнул, соглашаясь. Да, он все видит и понимает: разрыв с правыми неизбежен. Дальше поддерживать подобное «единство» нельзя. Необходимо воссоздать независимую коммунистическую партию! Но объявить о своем решении Кун считает преждевременным. Даже Тибору Самуэли это может показаться сейчас неосуществимым.

15 июня в Будапеште была получена вторая нота Клемансо. Она содержала ультимативное требование отвести части венгерской Красной Армии на демаркационную линию. Срок ультиматума истекал через четыре дня. Бряцая оружием, Клемансо подтверждал торжественное обязательство держав Антанты:

«Румынские войска будут отведены тотчас же, как только венгерские войска эвакуируются из Чехословакии».

Неужели Антанта готова взамен Словакии вернуть Венгрии Затисский край? Неужели мир? Бела Кун поспешил в Ставку главного командования, чтобы подробно ознакомиться с военной обстановкой.

Штромфельд подробно доложил Куну о положении на фронтах и добавил, что он решительно возражает против принятия ультиматума Клемансо.

Кун но согласился с ним. Буржуазия, мещанство, кулачество все больше наглеют, старые кадровые офицеры политически неблагонадежны. На Малой Венгерской низменности началось дезертирство офицеров из воинских частей. Это доказывает, что комиссары не на должной высоте. Рабочие-добровольцы вот уже почти месяц ведут кровопролитные бои.

В столь трудных условиях венгерской Красной Армии вряд ли удастся надолго сохранить свою боеспособность. Значит, надо воспользоваться возможностью и получить передышку! «Передышка», наподобие Брестского мира, нужна и Венгерской Советской Республике, решил Кун. Это позволит направить все силы коммунистов на укрепление внутреннего фронта, стабилизовать политическую обстановку в стране, наладить экономику, финансы…

Бела Кун предложил принять условия Антанты.

На заседании Всевенгерского съезда Советов 19 июня он выступил в прениях по внешнеполитическим вопросам и заявил, обращаясь к тем, кто, возможно, стал бы утверждать, что принятие ультиматума Антанты противоречит проводившемуся до сих пор внешнеполитическому курсу Венгерской Советской Республики: «Я могу лишь сослаться на известное высказывание старика Либкнехта, что нашу тактику, если понадобится, мы можем менять двадцать четыре раза в сутки!»

Отвести войска победоносной Красной Армии, получив взамен сомнительное обещание Клемансо? На этот раз в пылу полемики все смешалось. Не отличить, где правые, где левые. Даже среди так называемых «профсоюзников» нашлись люди, которые выступили против отступления, правда, они руководствовались не принципиальными, а шовинистическими соображениями. Коммунисты в глубине души тоже были настроены против предложения о принятии ультиматума, но авторитет Бела Куна удерживал большинство из них от открытых возражений. Кунфи, явно довольный создавшейся па съезде обстановкой, выступил и поддержку Бела Куна:

– Возможно, это покажется товарищу Куну неприятным и даже компрометирующим его, но тем не менее я заявляю, что считаю его соображения правильными. И со своей стороны поддерживаю их…

Тибор волновался. «Кун явно ошибается! Это так очевидно! Допустимо ли территорию, освобожденную ценой крови, отдавать на произвол врага! Как может Бела Кун верить обещаниям Антанты? Как может он так рисковать: идет на соглашение с Антантой и не требует никаких гарантий, что ее обещания будут выполнены?»

Несколько минут он колеблется, – выступить или нет? Выступить – это значит пойти против Куна, верного товарища, дорогого друга. Промолчать? Нет, покривить совестью коммуниста – это выше его сил. И он решительно направился к трибуне.

– С нами хотят покончить не драконовскими мерами, пуская в ход грубую силу, а деликатно, искусными дипломатическими ухищрениями, – горячо заговорил он. – Какие могут быть переговоры о мире, если даже не установлены государственные границы страны? Нельзя позволить врагу подорвать боевой дух венгерской пролетарской Красной Армии и свести на нет наступательный порыв наших войск!.. Насколько мне известно, товарищи, Антанта предприняла подобную попытку и по отношению к Советской России, прибегнув к дипломатическим уловкам и военной хитрости…

Горечь звучала в словах Тибора Самуэли. Он вспомнил о бескорыстной братской помощи, которую оказала Советская Украина Венгерской Советской Республике в критические майские дни.

– Нам нельзя отказываться от борьбы, – продолжал говорить Самуэли. – Нельзя прекращать бои до тех пор, пока российскому пролетариату угрожает интервенция, пока Антанта отказывается признать Советскую Россию и не хочет идти па мирное соглашение с ней. Антанта стремится во что бы то ни стало задушить, утопить в крови социалистическую революцию в России… В «Коммунистическом манифесте» говорится, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, у него нельзя отнять то, чего у него нет.

Но победившему пролетариату, освободившемуся от угнетения, есть что терять. Революционный пролетариат, одержавший победу в Венгрии, уже сбросил с себя цепи. И если теперь он не отстоит свою свободу, если капитулирует и сдастся на милость Антанты, то не только лишится всех своих завоеваний, но и снова будет ввергнут в рабство!

Бела Кун, нервно перебирая листки бумаги с конспектом своего выступления и не поднимая глаз, слушал Тибора, и не было в зале человека, слушавшего внимательнее.

Каждый новый довод Самуэли болью отзывался в сердце Куна. Ведь и он все это учитывал, сотни раз взвешивал и обдумывал… Его и самого терзали сомнения. Но он преодолел их. Да, есть веские доводы против. Но в критические моменты нужно все подчинить главной задаче. А задача эта сейчас состоит в том, чтобы навести порядок внутри страны. Тибор прав. Обстановка сейчас далеко не самая благоприятная для мира. Но остро нужна хоть короткая передышка…

Трудно Бела Куну. С лучшим другом и единомышленником Тибором Самуэли появилось разногласие. А с противником Кунфи – «совпадение взглядов». Как это так? И в заключительном слове Кун старался отмежеваться от «поддержки» Кунфи, разоблачить капитулянтскую, оппортунистическую сущность позиции лидера правых:

– Я считаю своим долгом заявить с этой трибуны решительный протест против каких бы то ни было разговоров о милитаризме в связи с нашей революционной классовой войной. Армия пролетариата неотделима от трудящихся масс. Эта классовая армия не имеет решительно ничего общего с милитаризмом!

Самуэли слушал Купа: правильно, конечно, но что из этого, если в конечном счете он за отход войск?

– Интересно, – продолжал Кун, – вяжется ли с интернационализмом то, о чем говорил товарищ Кунфи, что мы-де не должны помогать нашим братьям пролетариям, изнывающим под гнетом капитала? Подлинную интернациональную солидарность мы проявляем лишь тогда, когда говорим: не сегодня, так завтра, но мы придем на помощь угнетенным братьям пролетариям и станем с ними плечом к плечу.

«Станем ли мы снова плечом к плечу со словацкими пролетариями, если отступим? Удастся ли нам еще раз пробиться к ним?» – думал Самуэли и вдруг, не сдержавшись, воскликнул:

– Свежо предание, а верится с трудом!

Реплика Самуэли задела Куна. Он с трудом овладел собой и спокойно ответил:

– А все-таки придется поверить, уважаемый товарищ Самуэли! Учтите, я не пойду на поводу ни у правых, ни у левых пораженцев!

«Мой ответ Тибору в заключительном слове был излишне резок… это было неуместным и несправедливым», – напишет Бела Кун об этом эпизоде спустя тринадцать лет.

11

В особом отряде чрезвычайного трибунала – сорок бойцов-ленинцев. Все они готовы за своим командиром в огонь и в воду. Потому что в минуту опасности он всегда впереди, потому что он требователен не только к другим, но и к себе. Он очень строгий, но умеет по заслугам и поощрить. Обладая железной волей и непреклонностью, вне службы он держится просто, обращается с рядовыми как с равными, заботится о них. Поистине большой человек. Даже в далекой Москве, у Владимира Ильича, Самуэли не забыл про своих солдат и привез им от Ленина слова привета и почетные красные звездочки. Между собой бойцы ласково называли наркома «батькой Тиби», хотя по возрасту Самуэли был моложе кое-кого из своих подчиненных.

В спецпоезде царили образцовый порядок, воинская дисциплина и хорошие товарищеские отношения. Все сверкало чистотой, металлическая арматура всегда была начищена до блеска, оборудование – в полной исправности. Да и как иначе? Поезд стал для бойцов вторым домом. Почти все бойцы – рабочие высокой квалификации, и в свободное время они всегда что-нибудь сверлили, тесали, вырезали, чинили.

К тому же спецпоезд – это их «оружие», стало быть, его надлежит содержать в полной исправности и готовности, как винтовку.

И Лейрица любили солдаты…

Вот он сидит сейчас за письменным столом, к которому бойцы-мастера приделали откидную доску: на нее можно кнопками прикрепить схемы и карты, без которых не обойтись начальнику штаба. Арпад Лейриц внимательно изучает прикрепленные к доске листы и, время от времени глубоко затягиваясь сигаретой, думает о чем-то.

Опять вспыхнул мятеж. Да еще недалеко от столицы – южнее Будапешта, в левобережных придунайских селах. Контрреволюционеры обнаглели. Белогвардейцы высадили небольшой отряд и на правый берег Дуная. Лейриц ниже склонился над картой. Вот здесь, под селом Усод, батарея красных охраняет минное заграждение, чтобы английская флотилия мониторов, бороздящая воды Дуная на сербском участке, не смогла бы с помощью тральщиков разминировать его и проникнуть на территорию Советской Венгрии. На эту батарею и совершили налет контрреволюционные банды, захватили гаубицы.

Лейриц взглянул на часы. Должно быть, посыльный уже прибыл в Городской театр, где проходит заседание Всевенгерского съезда Советов, и Тибору вручили, а может, с минуты на минуту вручат пакет с донесением начальника генерального штаба: «Обращаю внимание отряда Самуэли…» Сейчас он получит предписание Правительственного Совета и через час прибудет на спецпоезд. А ему, Лейрицу, необходимо к тому времени разобраться в этом сложном деле, подготовиться к докладу и дать конкретные предложения.

Ясно, что контрреволюционеры Затисья рассчитывали на помощь румынских войск. В Задунайском крае белые перешли к открытым действиям, опираясь на австрийскую границу, – тоже надеются на поддержку зарубежных сообщников. А на что надеются мятежники здесь, в западной части междуречья Дуная и Тисы?

За окном, на погрузочной площадке, синеет лужица, оставшаяся после утреннего дождя. Лейриц, прицелившись, бросает в нее тлеющий окурок, но промахивается. Старик-железнодорожник, быстро подбежав к окурку, поднимает его и с жадностью затягивается, рискуя опалить пышные усы, Лейриц достал из пачки сигарету и, высунувшись в окно, протянул старику. Чиркнув спичкой, дал ему прикурить: по нынешним трудным временам и спички тоже дефицит.

…Итак, белые орудуют в непосредственной близости от цитадели рабочего класса. Опорной базы у них здесь нет. Отсюда вывод: в их планах отведена особая роль Дунаю. Вот, к примеру, донесение разведывательной службы, датированное 8 июня и составленное по агентурным данным, полученным из Вены: организация контрреволюционного путча в Пеште возложена на некоего капитана речной флотилии.

О политическом комиссаре Главного штаба Дунайской флотилии Анкнере сообщается, что он установил в Вене связи с эмигрантскими кругами венгерской аристократии, с русскими белогвардейцами-колчаковцами и с Каннингхемом – главой английской военной миссии в Вене… Ясно! Белые делают ставку на мониторы!

Со скрипом и лязганьем по соседнему пути отходит товарный состав, кондуктора свистят, машут сигнальными флажками. Теперь из окна Лейриц увидел мост Фердинанда. Взявшись за руки, по мосту бегут две девушки. Ветер развевает их яркие цветастые юбки. Эх, скорее бы мир! Чтобы все вокруг было тихо.

И Лейриц вздохнул и провел рукой по лбу. Когда-то это будет…

…Итак, вдохновители мятежей рассчитывают на поддержку Дунайской флотилии, а также на реакционные силы, притаившиеся в Будапеште. На военно-транспортных судах не представит особых трудностей переправить в Задунайский край белые банды, сколоченные в селениях междуречья Дуная и Тисы. Как только мятежи охватят прибрежные районы, заговорщики попытаются разминировать заграждения на Дунае, и тогда флотилия Антанты сможет беспрепятственно снабжать мятежников оружием и боеприпасами. Значит, нужно действовать, не теряя времени, и политуполномоченный по области уже запросил из Будапешта целый полк. Лейриц откинулся в кресле. По мере поступления новых донесений можно будет в пути уточнить обстановку. Если все сложится благоприятно – замыслы врага будут сорваны.

Принялся составлять тексты телеграмм. Обозначил на оперативной штабной карте кружками основные очаги мятежей, и нынешних и уже подавленных, рядом поставил даты. Это помогало изучить обстановку в тех районах, где действовали враги, и установить взаимосвязь событий.

Лейриц – не только помощник Самуэли, он и заведующий канцелярией чрезвычайного трибунала, и начальник штаба особого отряда. Что говорить, по существу, Лейриц возглавляет штаб по борьбе с контрреволюцией.

Раздались гудки. Это автомашина Самуэли въехала через железные ворота вокзала со стороны Вацского шоссе и затормозила у платформы. Нарком вышел из машины, и бойцы особого отряда тотчас, же вкатили ее на открытую платформу.

– Привет, – входя в салон-вагон, сказал Самуэли начальнику штаба, вставшему перед ним во фронт. – Где? – коротко спросил он.

– В Шольте, Дунапатае и его окрестностях, – четко доложил Лейриц, – согласно донесению, бунтовщики захватили также села Нецел, Бичке и продвигаются в направлении Кишкёрёша. Калочу удерживает всего горстка красногвардейцев.

Повесив на вешалку кожаную фуражку, Самуэли подсел к столу Лейрица. Он просмотрел отчеркнутые красным карандашом строки донесений, ознакомился с предложениями Лейрица и лишь после этого завизировал телеграмму начштаба, в которой тот запрашивал у Ставки главного командования новую береговую батарею для защиты минного заграждения. Тексты двух других телеграмм Тибор отложил в сторону.

– Корвина предупреждать нет нужды, – сказал Самуэли. – Он и без того знает, что в Будапеште назревают грозные события. По сведениям его агентуры, заговорщики свили гнездо на кораблях флотилии. Но, увы, к сигналам Корвина ни в одной из инстанций не желают прислушиваться. Все впали в какой-то неоправданный оптимизм. Предостережения Корвина встречают иронической усмешкой: дескать, контрреволюционный путч возможен где угодно, только не в Будапеште. К тому же военный комендант столицы Хаубрих и сам, в случае чего, мол, прекрасно справится с положением. Однако у Корвина имеются сведения, что окружение Хаубриха сочувствует белым. Вполне вероятно, что и он заодно с ними.

Но Корвину говорят, главное – проявлять умеренность… Тогда не будет никакой контрреволюции.

– Что же в таком случае делать нам? – озабоченно нахмурился Лейриц.

Самуэли молча барабанил пальцами до столу.

– Нам? Ничего не остается, как прибегнуть к партизанским действиям, – заключил он. – Чтобы помешать переправе контрреволюционных банд, мы. пожалуй, запросим у Ставки не один монитор, как ты предлагаешь, а всю флотилию, что стоит в Обудайском затоне. Ведь сейчас в боевой готовности три-четыре корабля. Странно, конечно, что в военное время большая часть речной флотилии не на ходу. Ну а если вся действующая флотилия будет в моем распоряжении, тогда пусть заговорщики и не помышляют о путче! Кстати, надо бы в Наркомате внутренних дел запросить надежного и опытного комиссара, пусть присматривает за бывшими офицерами флота и держит их под своим контролем. И пусть сразу же примет под свое начало мониторы и ведет их в район предстоящей операции.

Лейриц поспешил на вокзальный телеграф. Вошел Ласло Самуэли.

– Спецпоезд готов к отправке, – доложил он и спросил: – Мыслимое ли дело, Тибор, чтобы в Пеште заговорщики устроили путч?

– Я бы нисколько не удивился, если бы это было именно так, – ответил Тибор, доставая из ящика письменного стола большой армейский пистолет. – По городу распространяют слухи, что Кунфи и его единомышленники «добиваются демократии», что нас, то есть коммунистов, совсем «смяли». Отвод наших войск из Словакии тоже вызывает смятение. Разве заговорщики упустят такой выгодный момент? Конечно же они постараются воспользоваться ситуацией и осуществить свои замыслы…

Вернулся Лейриц и показал Тибору только что полученную телеграмму от военного коменданта Будапешта Хаубриха:

«40-й полк будапештской дивизии металлистов поднят по боевой тревоге. Завтра он поступает в распоряжение вашего штаба и под командованием бывшего полковника Имре Фехера выступит в поход для участия в операциях по ликвидации мятежей».

– Будем ждать его прибытия? – спросил Лейрин, и Тибор укоризненно покосился на него. Тот понимающе улыбнулся, тряхнул головой и сам же ответил: – Нет! Войдем в соприкосновение с ним па фронте. Отправляемся не позже чем через час. Действовать оперативно, по-самуэлевски… Уж как водится!

Но Тибору сейчас не до шуток. Он резко поднялся с места.

– Одного я не могу понять! Среди офицеров флота, действительно, немало реакционеров и авантюристов. Но матросы? Ведь это самый революционный народ. Как же получилось, что на них опирается контрреволюция? Чем сбила с толку этих ребят? Какой лозунг выдвинула?

Спецпоезд дошел до Кунсентмиклоша. Дальше к месту назначения особому отряду пришлось добираться на подводах. Но как ни подстегивали возницы лошадей, автомашина, в которой ехали братья Самуэли, Лейриц и несколько бойцов-ленинцев, далеко опередила их.

Проселочная дорога круто свернула, и сразу за поворотом открылся вид на Шольт. Дорога вела прямо к зданию Совета. Сидящие в машине и мятежники, толпившиеся на площади, одновременно увидели друг друга. Перед зданием установлены два пулемета. Беляки лихорадочно засуетились вокруг них, второпях прилаживая пулеметную ленту. Раздались выстрелы. Но самуэлевцы не растерялись. Шофер Иштван Декань, лихой, решительный парень, резко крутанул баранку и проутюжпл пулеметы, разметав пулеметные расчеты.

Подавив огневые точки, машина остановилась. Бойцы бросились к Совету. Вход в здание тоже охранялся пулеметами. Ну, конечно, именно здесь свили мятежники свое осиное гнездо. В машине кроме шофера остался только Арпад Керекеш, он навел дуло пулемета на дверь здания.

Широкоплечий смуглый здоровяк, бывший матрос, он в феврале 1918 года участвовал в восстании моряков австро-венгерского военно-морского флота в порту Котор. Кожаная тужурка плотно облегает ладную мускулистую фигуру. Смелый, решительный, он никогда не унывал. Для Керекеша ничего не стоило, например, прыгнуть с высоченного Цепного моста в стремнину Дуная, «чтобы окунуться в родную водную стихию».

Молодецкая удаль сочетается у него с истинной революционной сознательностью. Позже, когда его, избитого до полусмерти, после жестоких пыток бросят в камеру смертников и будут требовать письменных показаний о его начальнике Тиборе Самуэли, он, защищая своего наркома, напишет: «У Тибора Самуэли наряду с многими другими положительными качествами было одно, которое только по недомыслию могли считать отрицательным: беспощадность к тем, кто поступал не так, как требовали общественные законы коммуны. Тут он никому не давал поблажки, о чем свидетельствует строжайший приказ служившим под его началом: кто допустит беззаконие и самоуправство или присвоит что-нибудь, подлежит расстрелу на месте. И мы знали: слово его не расходится с делом».

И если уж Арпад Керекеш навел дуло пулемета, то можно быть уверенным, что мятежников настигнет неминуемая смерть. Тибор Самуэли первым ворвался в здание Совета. Он никогда не оглядывался, зная, что бойцы неотступно следуют за ним, лишь последний останется за дверью, чтобы вести наблюдение.

А в помещении – перепуганное сборище местных господ. Все дородные, гладкие – бывшие землевдельцы, мироеды, чиновники управы. Увидев ворвавшихся бойцов, они остолбенели от неожиданности, Самуэли быстро осмотрелся: есть ли оружие? На вешалке – дюжина винтовок… Оправившись от первого испуга, мятежники кинулись было к оружию, но бойцы уже преградили им путь. Тибор подошел к письменному столу, осмотрел лежащие на нем документы. На глаза ему попался список. Подняв лист, Тибор показал его бойцам. Самый молодой из них, Йожеф Каман, бросив быстрый взгляд на длинный ряд имен, решительно схватил за шиворот одного дрожавшего от страха старикана.

– Немедленно покажи, где арестованные! – коротко приказал он.

Старикан оказался посыльным при бывшей сельской управе. Тюрьму мятежники устроили рядом, в саманном доме, выселив из него жильцов.

Дверь лачуги изрешечена пулями. Белобандиты развлекались, стреляя в арестованных сквозь дощатую дверь.

Подоспели бойцы, ехавшие на подводах. Лейриц отдал приказ атаковать белых, что засели в проулках, примыкающих к площади, и в огородах.

– Ударить по врагам, не дать им окружить отряд! – скомандовал Лейриц.

Грянули выстрелы. Услышав перестрелку, узники запели «Интернационал». Торжествующая надежда на избавление звучала в их голосах.

Когда Каман распахнул дверь, из саманной темницы вышли тридцать человек. Красногвардейцы, члены здешней директории, коммунисты. Избитые, окровавленные, шли они, пошатываясь, с трудом передвигая ноги. Несколько дней томились они в тюрьме, за это время их ни разу не кормили. Два трупа лежали на земляном полу мазанки, а рядом – Иштван Сабо, он тяжело ранен, но жизнь еще теплится в его измученном теле. Среди освобожденных – комендант местного красногвардейского гарнизона. Его жестоко пытали, и кровь еще течет по его груди.

– Вам сделать перевязку? – спросил его Каман.

– Лучше дайте оружие, – прохрипел комендант.

Самуэли не обнаружил на письменном столе никаких бумаг, которые содержали бы ценные сведения. Значит, заключил он, здесь гнездо только местных вожаков. А где размещена штаб-квартира главных мятежников? Взгляд его скользнул к телефонному аппарату. Тибора словно осенило.

– Вызовите ко мне Берени, – распорядился он, обернувшись к вестовому. И когда Берени явился, Тибор приказал:

– Товарищ Берени, немедленно отправляйтесь на телефонную станцию. Если она повреждена – восстановите. Кто бы ни вызывал сельскую управу, соединяйте через этот аппарат. Предварительно дайте знать мне.

Долговязый парень поспешил на станцию. По специальности он электрик, но умеет обращаться и с телеграфным аппаратом, и в телефонной связи разбирается. У Берени покалечена правая рука – был ранен еще в мировую, но скрыл увечье, чтобы сражаться за революцию.

Самуэли по достоинству оценил его самоотверженный поступок, но так же, как и однорукого бойца Габора Домбровского, оберегал, заботился, чтобы им давали посильные задания.

Минут через десять, после того как Берени заступил дежурить на коммутаторе шольтской телефонной станции, раздался звонок главного нотариуса села Апоштаг:

– Соедините с сельской управой. Нужно переговорить с господином писарем.

– Одну минутку, – ответил Берени и тут же предупредил Самуэли: – Внимание, говорит бывший главный нотариус из Апоштага. Видно, снова занял свое прежнее кресло,