Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Одно дело, когда мы, товарищи по партии, критикуем Поганя, но когда позволяют себе это военспецы… Если им не нравится Погань – пусть уходят.

Лейриц предостерегающе усмехнулся:

– Если Штромфельд и в самом деле уйдет, это будет для нас невосполнимой потерей. Этот человек еще 20 марта был статс-секретарем министерства обороны. Крупный военный специалист, он считал, что только рабочий класс способен защитить страну. Мнение Штромфельда, пользующегося среди военных большим авторитетом, сыграло немалую роль в том, что министр Бём выступил за объединение рабочих партий.

– Вот, значит, какой он человек! – одобрительно воскликнул Самуэли.

– Знаешь, мне кажется, что Штромфельд – единственный человек, который сможет создать боеспособную Красную Армию. Солдат до мозга костей, порядочный человек, он не терпит никакие происки реакции.

Самуэли задумался. Не переоценивает ли Лейриц достоинств Штромфельда?

Тибор любил Лейрица и доверял ому. Ведь если бы не Лейриц, неизвестно, остался ли жив Тибор там, в Соликамском лагере, когда его избивали офицеры.

Они не виделись давно, и вот судьба снова свела их. Но, может быть, в данном случае Лейриц преувеличивает?

– Ты давно знаком с ним? – спросил Тибор.

– Еще до войны знал. Мы вместе служили в Военной академии Людовика. Он был старшим преподавателем, а я – ассистентом при кафедре. Такими людьми, Тибор, нужно дорожить, не отпускай его ни в коем случае и, если можешь, огради от всяких нападок.

С тех пор Самуэли стал искать случая лично познакомиться со Штромфельдом, прислушивался к мнению о нем товарищей и сослуживцев. А мнение о Штромфельде было самое лестное: талантлив, выдержан, образован, по-настоящему добр.

Однако первое впечатление Самуэли не совсем совпало с общим мнением. Разочаровывало отсутствие у Штромфельда четких политических взглядов. Социал-демократом он стал по искреннему убеждению, но вряд ли мог стать со временем приверженцем куда более радикальных взглядов. Впрочем, он сам откровенно признавался в этом. В принципе он ничего не имел против коммунизма, но понимал его упрощенно: безукоризненная честность, высокая идейность, умение подчинить личные интересы общественным. А раз так, рассуждал он, то к коммунизму можно прийти без классовой борьбы. «Его ученики явно переросли своего учителя, – с грустью думал Самуэли, слушая рассуждения Штромфельда. – Что же касается военного дела, тут он, бесспорно, крупнейший специалист Венгрии. Его прямоте и честности нельзя не верить. И в час суровых испытаний на него можно будет положиться».

Самуэли делал все, чтобы Штромфельд продолжал работать в наркомате, чтобы его опыт и знания служили делу пролетарской революции. Но неожиданно разразился скандал, вызванный стилем работы Поганя. О разногласиях в руководстве наркомата стало известно Правительственному Совету.

Свою точку зрения Самуэли откровенно высказал на заседании Совета. Бём, сидевший рядом с ним, внимательно слушал и одобрительно кивал головой, но точно так он реагировал и на выступление Поганя. Потом, получив слово, он с наигранной улыбкой, витиевато-вежливо заявил, что основная причина разногласий – нетерпимость и неуживчивость Тибора Самуэли. Намеренно искажая факты и допуская явные передержки, он то и дело бросал в сторону Самуэли сочувственно-фарисейские взгляды, утверждая, что говорит из добрых побуждений, желая помочь. Разглагольствования Бёма казались настолько убедительными, что лишь немногие члены Правительственного Совета раскусили казуистические изощрения старого политикана.

– Социал-демократы стоят горой друг за друга, – с горечью сказал Самуэли Бела Куну, подойдя к нему в перерыве. – Как горячо заступаются они за Поганя!

И как люто ненавидят меня! Лучше бы меня послали командовать какой-нибудь воинской частью, все равно ко мне будут придираться, ставить каждое лыко в строку.

– Полноте! – недоуменно посмотрел на него Кун. – Я не понимаю вас, Тибор. Вы прирожденный политик, истинный революционер, а к дипломатии у вас нет никаких склонностей!

– Бём превратно истолковал мое выступление.

– И тем не менее он Поганя не любит больше, чем вас. По-видимому, он хочет воспользоваться случаем и устранить соперника. Ведь Погань занял облюбованный Бёмом пост наркома по военным делам.

Но поскольку мы подвергли Поганя суровой критике, ему выгоднее обрушить нападки на вас. Не то, неровен час, вы смените Поганя. Неужели не видите, Тибор, для кого Бём таскает каштаны из огня?..

Бём вскоре добился своего – стал наркомом по военным делам. Правда, руководство наркоматом осуществляла теперь коллегия из пяти человек, в состав которой вошел и Бела Кун. Без согласия «пятерки»

Бём не мог принять ни одного решения. Поганя перевели в Наркомат иностранных дел, а на Самуэли возложили руководство пропагандой, наделив его правами наркома. Штромфельд вышел в отставку и уехал из Будапешта. Однако Лейриц не терял с ним связи.

Руководство Наркомата по военным делам было утверждено Правительственным Советом 2 апреля.

А уже на следующий день Погань и Самуэли сдали дела и представили работникам наркомата вновь назначенного наркомом Вилмоша Бёма.

В тот день с утра площадь перед зданием наркомата заполнили толпы возбужденных солдат. Сначала Самуэли решил, что они пришли на выручку своему кумиру Поганю, бывшему председателю Совета солдатских депутатов. Но каково же было его изумление, когда он увидел, что в вестибюле негодующие солдаты выталкивали Поганя за дверь. Как раз в этот момент в наркомат прибыл Бём. С трудом протиснувшись сквозь толпу, он пытался урезонить солдат, заверял их, что Погань уже снят и руководство наркоматом возложено на него, Бёма. Но его слова только подлили масла в огонь. Несколько разъяренных солдат бросились на Бёма и стали избивать его. Ошеломленный Самуэли не знал, что и думать. Что это? Бунт? Попытка совершить переворот? Опомнившись, он кинулся на помощь Бёму, крепко схватив за руку одного солдата.

Решительность Самуэли подействовала отрезвляюще. Бёма отпустили. А Тибор продолжал держать солдата за руку, вглядываясь в его лицо. Это, оказывается, был тот самый часовой, что ужинал с ним в номере гостиницы. Еще знакомые лица… «Да ведь все они участники революционного переворота 21 марта!..» – поразился Самуэли.

– Что вас привело сюда? Чего вы хотите? – крикнул он.

– Пусть нашим наркоматом руководят коммунисты, товарищ Самуэли! – спокойно ответили ему.

«Нет, с этим надо кончать, – лихорадочно думал Самуэли, – такие выходки добром не кончатся…» Он взбежал на несколько ступеней, чтобы все видели его.

– Товарищи, – горячо заговорил он, – в нашей стране – диктатура пролетариата. Без железной дисциплины, без революционного порядка Советской власти не устоять! Вы подрываете авторитет Советского правительства! Подумайте, к каким пагубным последствиям это может привести!

Самуэли не сомневался, что Бём и его единомышленники не преминут воспользоваться досадным происшествием. И он вкладывал в слова всю душу, призывал солдат утихомириться и мирно разойтись. Он добился своего. Когда нарком внутренних дел коммунист Бела Ваго, узнав о беспорядках, прибыл в наркомат, солдаты уже разошлись и его вмешательства не потребовалось.

А примерно через час в кабинет Самуэли с торжествующим видом вошел Фюлёп Энглендер. Он молча сел и положил на колени свою палку.

– Наконец-то левые дали о себе знать! Это они подбили солдат.

– Какие же это левые? – грозно спросил Самуэли. – Кого вы имеете в виду?

Энглендер смекнул, что ему лучше сейчас уйти. Но, уже взявшись за дверную ручку, не утерпел – обернулся.

– Чего вы кипятитесь, товарищ Самуэли? Мы с вами одной, бунтарской закваски!

– Вон вы куда гнете! – возмутился Самуэли. – Так помните: там, где речь идет о нарушении революционной дисциплины, – шутки в сторону! Я не потерплю анархических бесчинств!

Самуэли угрожающе шагнул к нему, но старик проворно юркнул за дверь.

Вечером на заседании Правительственного Совета оскорбленный Бём демонстративно отказался от поста наркома. Он добился своего – коммунистам пришлось упрашивать его остаться.

Тибор мучительно пытался разобраться во всем, что произошло. «Может быть, и впрямь, переборщили левые? Но ведь причиной-то всему самоуправство Поганя. А поведение Бёма? Но больше всех опять досталось мне!»

Самуэли молча вышагивал по большой неуютной комнате в Доме Советов, где он жил теперь вместе с женой. Йолан с нескрываемой тревогой следила за ним. Никогда еще не видела она ого таким расстроенным. Наверное, у него крупные неприятности. Неужели он так тяжело переживает перевод из одного наркомата в другой?

– Я очень рада, Тибор, что теперь мы будем работать вместе, – негромко сказала она. – Меня тоже направили в Наркомат просвещения, – Йолан улыбнулась, – отныне я художник-плакатист управления пропаганды! Не шути со мной!

– Да, да, дорогая, я рад…

Он сел рядом с ней на диван. Йолан нежно провела рукой по его волосам.

– А ну, расскажи мне, что ты делаешь в нашем наркомате? – заметно смягчившись, спросил Тибор.

Йолан стала рассказывать, и он, слушая ее, забыл о своих тревогах.

– Да ведь это же чертовски интересная и полезная работа! – воскликнул Тибор.

Вскоре у нового наркома по делам пропаганды появился новый секретарь. И звали секретаря – Йолан.

Приемную наркома осаждали всякого рода фантазеры и прожектеры. Каких только предложений не приходилось выслушивать! Начиная от вечного двигателя и кончая стреляющими в воров замками для ящиков письменного стола. Самуэли не разрешил ставить у дверей кабинета охрану, и каждый желающий мог беспрепятственно пройти к нему. Но вместе с тем необходимо было оградить себя от случайных посетителей. И с этим прекрасно справлялась Йолан.

7 апреля 1919 года проходили выборы в Советы.

Был погожий весенний день. Нарядные люди с красными знаменами шли на избирательные участки, разместившиеся в районных бюро по выдаче продовольственных карточек. Тибор Самуэли голосовал в центральном районе столицы, в том самом, где был выдвинут кандидатом. Он приехал на избирательный участок, и многие, узнан его, приветливо улыбались, аплодировали.

– Гляди, как смутился! – с удивленном воскликнула женщина. – Видно, скромный очень!

Самуэли опустил бюллетень и поспешно ушел.

Ему не хотелось, чтобы вокруг него поднимали шум. Полчаса назад в Центральной избирательной комиссии ему пришлось быть свидетелем неприятного инцидента.

– Безобразие! – кричал Гарбаи. – В VIII районе левые терроризируют избирателей!

Члены комиссии взволнованно обступили председателя Правительственного Совета. Гарбаи размахивал листками бумаги, крепко сжимая их в руке.

– Смотрите. Они состряпали списки кандидатов левой оппозиции и подсовывают избирателям!

Самуэли взял у него из рук списки и пробежал глазами один из них.

– Вылазка левых? – удивленно спросил он.—

С чего вы взяли? Тут значатся как кандидаты объединенной партии – Пейдл, Бухингер и другие правые социал-демократы… Они, если помните, 21 марта противились объединению рабочих партий и провозглашению Советской республики. И до сих пор отказываются участвовать в работе наших органов… Нет, это явная вылазка правых!

– Бросьте! – распаляясь, кричал Гарбаи. – То, что вы смотрите, – это же официальный список. Я сам не одобряю, что туда внесли правых, но дело в принципе. Я за честные выборы! – Он шагнул к Самуэли. – Это ваши сторонники, товарищ Самуэли, занимаются фальсификацией, и вам не мешало бы призвать их к порядку!

Самуэли спокойно прочитал другой список и понял: левые в самом деле выдвинули по этому списку в основном только своих единомышленников. Они, конечно, своевольничают, но ополчиться сейчас против них – значит оказать услугу правым! Беда не в том, что в числе депутатов окажется кое-кто из правых лидеров, – плохо, что их пытаются протащить, прикрываясь авторитетом объединенной партии, хотят ее же руками расчистить путь врагам диктатуры пролетариата.

– Честные выборы – вот что главное! – неистовствовал Гарбаи. – Пора покончить со своевольничаньем леваков! Они бросают тень на новый правопорядок, они компрометируют нас в глазах мирового общественного мнения…

Самуэли молчал.

Наверное, молчание его длилось слишком долго, потому что лицо Гарбаи стало багрово-лиловым, казалось, его вот-вот хватит удар. На помощь Тибору пришел народный комиссар внутренних дел Енё Ландлер.

– Ничего не надо предпринимать, товарищ Самуэли, – спокойно сказал он. – Правительство не вправе вмешиваться в ход выборов. Центральная избирательная комиссия проверит результаты голосования и, если что не так, назначит новые выборы.

Гарбаи успокоился и уехал. Разошлись и остальные. А Самуэли долго еще стоял, погруженный в свои мысли. «Дождался, пока Ландлер спас положение, – досадовал он. – Надо было объясниться начистоту… Но что я мог сказать? Что я сочувствую тем, кого Гарбаи причисляет к левым? Но ведь это неправда, я и сам осуждаю левацкие загибы. Заявить, что я по горло сыт объединенной партией, всеми этими бёмами и гарбаи? Нет, тоже не годится. В объединенной партии есть немало таких, как Енё Ландлер… До 21 марта он состоял в социал-демократической партии, а сейчас действует заодно с коммунистами…»

Вечером на заседании Правительственного Совета обсуждали вопрос о ходе выборов. Говорили и об инциденте в VIII районе Будапешта. Одни клеймили провокацию правых, другие осуждали самоуправство левых, но все сошлись на одном: необходимо провести расследование. Самуэли тоже назначили в комиссию по разбору этого дела. И выяснилось, что оппозиционно настроенные левые, действительно, кое-где раздавали списки своих кандидатов, выдавая их за официальные. Но п официальный список, куда контрабандой внесли правых кандидатов, тоже был объявлен незаконным. Назначили новые выборы…

Каких только дел не поручали Тибору!

Правительственный Совет, зная, что он провел целый месяц в Приюте инвалидов войны, предложил ему заняться их обеспечением. Задача трудная, но Самуэли не пришлось долго уговаривать: партия поручила, значит, будет сделано, таков закон его жизни.

Он пригласил к себе доктора Хаваша.

– Банди, назначаю тебя моим заместителем, – топом, не допускающим возражений, заявил Тибор. – Сразу за дело!

– Но я лечащий врач, мое призвание работать в клинике… – пытался было отказаться доктор Хаваш.

– Это поп пусть печется о спасении душ только в своем приходе, а мы должны искоренять зло на всей земле. Как ты можешь замыкаться в стенах больничной палаты?.. Не скрою, работа трудная, все придется начинать заново. Первое – надо взять на учет инвалидов, солдатских вдов и сирот. Второе – выяснить их нужды и оказать посильную помощь. Понял?..

– Да, но где взять средства?

– О средствах позабочусь я. Все остальное – твое дело. Итак, договорились. Передавай привет жене, да смотри не забудь…

А теперь Тибору поручили подготовку первомайского праздника. И он снова загорелся: «Международный день пролетарской солидарности наша столица должна встретить в праздничном убранстве! Пусть в город придет веселье! Мы устроим на улицах и площадях Будапешта народные гулянья…»

Подготовка к первомайскому празднику отняла много сил и времени. Лучшие архитекторы, скульпторы, художники-декораторы готовили эскизы праздничного оформления. Работали увлеченно. Самуэли обсуждал с ними каждый эскиз, радовался и волновался.

Словом, все шло как нельзя лучше, и вдруг… Подрядчики представили баснословную смету! Пятьдесят миллионов крон и ни филлером меньше.

– Если бы у нас были такие деньги, – пытался увещевать их Самуэли, – мы бы раздали их прежде всего инвалидам и солдатским вдовам. И это было бы самым достойным празднованием Первого мая.

Подрядчики хмуро молчали.

– Хорошо, – сказал Самуэли, – выделите троих человек. Я буду с ними разговаривать.

Через десять минут трое подрядчиков из самых заядлых, задававших тон, подошли к Самуэли.

– Слушайте меня внимательно! – сказал он. – Пролетариат готовится к празднику – первому свободному Первомаю. Художники создали прекрасные эскизы! Советская власть может выделить на праздничное оформление не больше пяти миллионов крон.

– Не уложимся… – пожимали плечами подрядчики.

– А ну-ка прикинем! Может, уложимся? Ради такого дела придется поступиться барышами. А я вам кое в чем помогу, – и понизив голос, добавил: —

Вы трое несете личную ответственность за то, чтобы расходы не превысили пяти миллионов. Понятно?

А теперь действуйте! – Последние слова он произнес повелительным тоном и уехал.

Подрядчики недоумевали. Ну и нарком! Начал с просьбы, закончил угрозой. Ничего не поделаешь – придется выкручиваться. Судили, рядили, спорили и сошлись на шести миллионах. Один миллион, как ни бились, не могли урезать. Во избежание лишних неприятностей, толстосумы решили даже раскошелиться и покрыть перерасход из собственного кармана…

К тому времени представил смету и доктор Хаваш. Начинать нужно было с главного – назначить инвалидам войны пособие, повысить пенсии солдатским вдовам и сиротам. Много ночей провел Самуэли, изучая проект государственного бюджета, изыскивая средства на нужды социального обеспечения. Но как ни бился – не хватало нескольких миллионов.

– Отдайте нам деньги, сэкономленные на праздничном оформлении, – потребовал он от финансовых органов. А подрядчикам сообщил: – На товарную станцию в Йожефварош прибыло несколько вагонов с кумачом. Предоставляем его в ваше распоряжение. Уверен, это намного сократит расходы.

– Этак мы, пожалуй, и в пять миллионов уложимся, – с облегчением вздохнули подрядчики. – Спасибо за помощь, а то, грешным делом, мы думали, что вы забыли о своем обещании.

– Обещая вам помочь, – лукаво улыбаясь, ответил Самуэли, – я имел в виду нечто другое – хотел, чтобы вы свернули с капиталистических рельсов!

Вскоре в художественных мастерских закипела, работа…

О Самуэли пошла слава как об энергичном руководителе, взыскательном, но справедливом человеке… «Такого вокруг пальца не обведешь, – говорили о нем, – живо выведет на чистую воду!»

Но далеко не всем пришлась по душе растущая популярность Тибора Самуэли.

– Ты не мог ужиться в Наркомате по военным делам, но, говоря честно, это тебя ничему не научило, – съязвил Гёндёр, встретив однажды Самуэли на заседании Центрального Совета рабочих депутатов.

– Это ты ничему не научился, – ответил Самуэли. – Да и где тебе было учиться? В окопах не был, в плену не был, в революционной борьбе не участвовал. Не знаешь жизни, не знаешь, чем живут и дышат твои современники, только и умеешь критиковать и отвергать.

Гёндёр недобро усмехнулся, посмотрев вслед Самуэли. «Ничего, голубчик, – думал он, – завтра нагряну к тебе в наркомат, по-другому заговоришь…

Так опишу твою деятельность… И заголовок ужо готов: «Беспощадность». Не попадался ты на мое перо, но ничего, теперь не уйдешь».

На следующий день он действительно пришел в наркомат. В приемной было полно посетителей. Рабочие, солдаты, инвалиды. Переговариваются, отчаянно спорят. В комнате душно, накурено. Гёндёр с трудом протиснулся вперед.

– Поговаривают, – громко сказал он, – будто нарком резок и крут. Не боитесь?

– Оно, конечно, дрянь какая-нибудь его боится, – отозвался один из посетителей, – но, если вам угодно знать, мы потому и пришли сюда, что нарком хоть и крутой, да зато правильный человек. Всякую мразь в два счета вытурит…

Эти слова вызвали дружный смех и одобрительные возгласы. Гёндёр быстро вышел из приемной.

О разоблачительной статье нечего было и думать. Послонявшись по коридору, он прорвался в кабинет наркома. Самуэли говорил по телефону. Речь шла о летнем отдыхе детей рабочих: школьники в сопровождении учителей поедут на озеро Балатон. Самуэли мечтал устроить палаточные лагеря и на острове Маргит на Дунае… Гёндёр послушал, послушал и понял, что здесь ему тоже делать нечего.

– Ишь, что затеял, – брюзжал он. – Летний отдых детей… В такое время! А как было бы хорошо развенчать этого преуспевающего коммунистического деятеля…

Все последующие дни Гёндёр ходил по пятам за Самуэли. Однажды утром встретил его у подъезда Музея изобразительных искусств и, словно шпик, незаметно прошмыгнул за ним. К его удивлению, Самуэли спустился в подвал. «Ого! – подумал Гёндёр, – любопытно!» Работник музея сказал Гёндёру, что Самуэли пошел в запасник. Он задумал устроить выставку из частных коллекций, изъятых у богачей. Гёндёр приуныл. Но тут его внимание привлекло одно обстоятельство: Самуэли долго стоял возле портрета испанского кардинала. «Да ведь это инквизитор XVI века! – сладострастно подумал Гёндёр. – Значит, вот каковы его идеалы? На этом можно сыграть!»

– Любуешься кардиналом Ниньо де Гевара? – спросил Гёндёр, вдруг подходя к Тибору.

– Гениальная картина Эль Греко, – ответил спокойно Самуэли. – Полотно из коллекции Марцелла Немеша.

– А ты знаешь, кем восхищаешься? Это же генеральный инквизитор?

– Знаю, но меня волнует психологическая трактовка. Это поистине творение большого мастера. Вглядись внимательно… Хищный ястребиный нос, плотно сжатые губы. Все выражает властный, жестокий характер. Но главное – это глаза, умные, холодные, полные скепсиса. Верой в бога он прикрывал равнодушие и жестокость к людям. Поистине кардинальское двуличие, – сказал Самуэли и отошел от картины.

Гёндёр, кусая от досады губы, понял: опять сорвалось!

– В твоем взгляде тоже присутствует скептицизм, – ехидно заметил Гёндёр. – Ты, как этот инквизитор, не веришь людям!

– Ошибаешься, я людям верю.

– Всем? Но кому-то не доверяешь?

– Некоторым…

Роскошные четырех-, пяти-, шести– и даже двенадцатикомнатные квартиры в Будапеште по-прежнему занимали аристократы, крупные буржуа, богатые торговцы, а рабочие ютились в жалких лачугах,

Так продолжаться не могло. Кто справится с этой трудной задачей?

Конечно же, снова Тибор Самуэли!

«Тибора Самуэли и Бела Ваго наделить неограниченными полномочиями и поручить им разрешить жилищный вопрос», – таково было решение Правительственного Совета.

На следующий день за подписью обоих наркомов был обнародован приказ:

«На нас возложено руководство жилищным управлением. Мы пришли к твердому убеждению, что до тех пор, пока не покончим со взяточничеством, злоупотреблениями и прочими махинациями, трудящиеся будут испытывать острую нужду в жилье. Мы отстраняем триста чиновников, наносивших своими действиями вред пролетариату. Их место займут рабочие, выдвинутые профсоюзами и районными Советами рабочих депутатов…»

Читая приказ, многие удивлялись, как в столь короткий срок можно было вскрыть тщательно замаскированные махинации чиновников? Как удалось так быстро найти виновных? А Самуэли вместе с Ваго решил эту задачу буквально за несколько минут.

В большом зале жилищного управления он созвал служащих на совещание и сказал:

– Всех, кто, воспользовавшись острой нехваткой жилья, спекулировал и нажился за счет трудящихся, будем судить и заставим в двойном размере вернуть полученные суммы. В уголовном кодексе есть статья, которая предусматривает за такие преступления суровую кару, вплоть до смертной казни! Тех, кто, зная свою вину, сам уйдет, мы не станем привлекать к ответственности. Это даст нам возможность не тратить деньги на ревизии и расследования, а главное, позволит быстро решить дело. Даю на размышление пять минут!

Он взглянул на часы и сел, повернувшись спиной к залу.

На исходе второй минуты Самуэли услышал робкое шарканье. На третьей – шарканье заметно усилилось. А через пять минут, когда он снова повернулся к залу, из четырехсот сотрудников осталось на местах не больше сотни. Но зато уж это остались люди с чистой совестью.

«Весь жилой фонд столицы, – говорилось далее в приказе, – надлежит взять на строгий учет. Всем домкомам и домоуправам представить точные сведения о наличии жилплощади… Виновные в саботаже будут сурово наказаны… Никакой протекции при распределении жилья! Каждый, кто попытается получить жилье по рекомендательным письмам, от кого бы они ни исходили, подлежит аресту!»

Однажды в наркомат к Самуэли явился неопрятно одетый, небритый человек. И все же он узнал его. Единственный торчащий изо рта желтый зуб, косящий глаз – сомнений быть не могло: Тибор встречался с ним в Верхнеудинском лагере…

– Ну и зарос! – сразу напустился на пего Самуэли. – Как ты дошел до такой жизни! Совсем опустился! Будапешт – не лагерь для военнопленных!

– Погоди, выслушай сначала, – мрачно сказал его старый знакомый. – Вернулся я из России и сразу подался в Пешт, стал работать. Дали мне койку в бараках на Вацском шоссе. Ютятся там тысячи бедняков, трущобы! Водоразборная колонка – одна на всех… Пока поставят нас в очередь – не один год пройдет. Всыпал бы ты бюрократам, как в свое время полковнику Летаи, помнишь?

И он «всыпал»! На следующее утро Самуэли выехал на машине на Вацское шоссе. Когда-то здесь был запрошенный пустырь, а теперь лепились друг к другу сотни ветхих и грязных лачуг. Ни воды, ни освещения, ни канализации. Самуэли вызвал отряд красногвардейцев, приказал им погрузить пожитки на тележки и тачки, обитателей лачуг построил в походную колонну и под режущий ухо лязг и скрип заржавленных тачек вместе с ними двинулся к проспекту Андраши, где стояли фешенебельные особняки. Тибор самолично осматривал квартиры и тут же вселял в свободные комнаты рабочие семьи. Когда дошли до Оперного театра, осталась непристроенной только одна семья. Но вскоре и для нее нашлось прекрасное жилье. Правда, хозяин, бывший судья, занимавший с женой пять комнат, поначалу сопротивлялся, но Тибор заставил его потесниться.

– Вообще-то говоря, господин народный комиссар… в принципе, конечно, правда на вашей стороне, – в конце концов согласился он с доводами Самуэли. – Но, помилуйте: они грязь разведут, а мне с ними жить под одной крышей.

– Отчасти вы нравы, – согласился Самуэли. – Но учтите, такими их сделала жизнь! Ведь они даже умываться каждый день не имели возможности. А тут, я уверен, будут следить за собой. Вы поможете им зажить по-новому.

Поздно вечером вернулся Самуэли домой. Выходя из машины, он, к своему немалому удивлению, увидел у подъезда старика Энглендера.

– Наконец-то, товарищ Самуэли!.. Сегодня я был свидетелем, как в особняках на проспекте Андраши бедняки «обрели родину»… На такое дело способен только настоящий коммунист!

– Не надо… – махнул рукой Тибор. – Я выполнял волю Советского правительства.

– Это не меняет дела! Рабочие одобряют ваши действия. Я помню, как вы одернули нас, левых, за кое-какие дела. Но знайте… Мы зла на вас не держим. Несмотря ни на что, любим и ценим вас!

– Идите к черту! – добродушно проговорил Самуэли, слова старика были ему приятны.

Прошло лишь немногим более десяти дней с тех пор, как Самуэли ушел из Наркомата по военным делам. А популярность его росла. Он обладал способностью решать трудные вопросы смело, оперативно. Рабочие Будапешта ставили его в пример другим, руководителям.

Последние дни Тибор усиленно занимался подготовкой майских праздников. Было созвано специальное совещание писателей. Самуэли выступил с речью, и, слушая его, сидевший рядом с Йолан известный писатель Шандор Броди шепнул ей:

– Ваш муж – замечательный человек. Но предупредите его, пусть смотрит в оба! Далеко не все, – он ближе наклонился к ее уху, – симпатизируют ему. Я давно хочу написать о таких людях, как он. И внимательно слежу за каждым его шагом. Да, это очень интересный человек!

Однажды Йолан встретила Броди на трамвайной остановке.

– Это как же изволите понимать? Супруга наркома – и вдруг на трамвае?.. – удивленно спросил он.

– Тибор все время в разъездах, занят. К тому же он решительно против того, чтобы на служебных машинах разъезжали жены ответственных работников.

Броди одобрительно кивнул головой.

– Пуританин, до мозга костей пуританин! – сказал он. – Я обязательно напишу о нем. Самое время теперь заняться этим – ведь наконец-то наступил мир!

Мир… Никто еще в Будапеште не знал, что мирная передышка для Венгерской Советской Республики окончилась.

Накануне вечером зеленовато-серый автомобиль Самуэли подкатил к подъезду Оперного театра. Йолан поджидала мужа. Тибор был в восторге от спектакля. С весны 1914 года не слушал он оперы. Из театра возвращались пешком. Шли не спеша, наслаждались прогулкой.

– Теперь часто будем ходить в оперу, – негромко сказал Тибор.

А на следующий день, 16 апреля, утром тревожно зазвонил телефон:

– …Румыны? Вдоль всей границы?..

Переведя дух, Самуэли негромко произнес:

– Хорошо, хоть не вся Антанта. Румынские войска – это еще куда ни шло… Попробуем справиться.

Он тут же позвонил Арпаду Лейрицу в Наркомат по военным делам. Просил непременно зайти к нему.

С тех пор как судьба свела их в Соликамском лагере, Тибор всегда помнил о нем, знал – в трудные минуты Лейриц не подведет.

На следующий день Арпад пришел к Самуэли.

– Нет, мой друг… Бём никогда не наладит работу! – заявил он, не поздоровавшись и жадно затягиваясь сигаретой.

«Это с его-то легкими!»– с грустью подумал Тибор.

– На заседании коллегии одно переливание из пустого в порожнее. Армию нашу по сей день нельзя назвать боеспособной. Она по-прежнему состоит из формирований времен буржуазной республики, ничего не изменилось. Рабочих батальонов мало, они плохо обучены. Вооружение интернациональных частей оставляет желать лучшего. Чистку офицерского корпуса до конца не довели. Даже командный состав секейской[16]16
  Секеи – этнографическая группа венгров, живущих в восточной Трансильвании.


[Закрыть] дивизии не тронули. А эта дивизия и вооружена и экипирована лучше других. Бём считает ее лучшим соединением армии, и сейчас она держит оборону на румынском фронте. О политико-воспитательной работе Бём и слышать не хочет, уверяет, что офицеры-секейцы все, как один, патриоты и будут сражаться не щадя жизни.

– Секейские националисты дорожат буржуазными порядками, а не родиной, – озабоченно сказал Самуэли, и лицо его помрачнело.

– Кто побывал в Советской России, воочию в этом убедился, – согласился Лейриц. – Но как убедить Бёма и Хаубриха? Каждую попытку профильтровать командный состав они встречают в штыки. Правда, насколько мне известно, в воинские части посланы комиссары. Но почему-то среди них нет ни одного интернационалиста, воевавшего в Советской России. Испытанных комиссаров-интернационалистов можно встретить только в штабах крупных соединений. Да и то их назначили туда после вмешательства Правительственного Совета, а точнее, по настоянию Бела Купа. С одной румынской армией мы еще как-нибудь справимся… Но вот если придется воевать со всеми сопредельными государствами… – Лейриц замолчал, продолжая нервно курить.

– Ну, это пока нам не угрожает, – сказал Самуэли. – Антанта решила прощупать нашу обороноспособность. Что ж, она может и просчитаться. У нас есть могучий союзник – мировая революция!