Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

А летом 1918 года он, едва оправившийся от ранения, был послан в Кинешму, где возглавил революционный комитет военнопленных, а оттуда был направлен вместе с отрядом на подавление эсеровского мятежа в Ярославль. Группа бойцов проникла в монастырь, где находился один из очагов контрреволюции, и прочесала все монастырские подвалы, вылавливая попрятавшихся мятежников.

– Именем Советской власти вы арестованы! – объявлял им Янош Гейгер. И в этот момент какой-то озверевший монах вытащил из-под рясы маузер и в упор выстрелил в Яноша. Пуля прошла насквозь.

Но врагам революции не повезло: Янош и на этот раз остался жив.

И вот сейчас он, исполненный боевого, неукротимого духа, рвется в бой…

Самуэли ласково глядел ему вслед. Этот не подведет!

Машина уже тронулась, как вдруг на ее крыло вскочил Энглендер.

– Мне нужно в Дом Советов! – запыхавшись, проговорил старик. – Хоть, признаться, и не в ладах я кое с кем из его обитателей, но дешево этот дом врагу не отдам!

У Цепного моста он соскочил с машины.

Год назад выводил Тибор Самуэли из ворот Московского Кремля свою роту на подавление эсеровского мятежа. А теперь пришлось воевать здесь, дома, в Будапеште. Мелькнула мысль – надо бы обратиться за поддержкой к интернационалистам.

Цепной мост содрогнулся: три крупных монитора разворачивались под его пролетами. Один навел орудня на Дом Советов. Самуэли отвернулся, в бессильней ярости до крови кусая губы. Дёрдь понимающе взглянул на брата: там Йолан, окна квартиры выходят на дунайскую набережную… Он сказал негромко:

– Лейриц, наверное, укрыл ее в безопасном месте…

Из жерла корабельного орудия вырвалось пламя. Прогремел оглушительный выстрел. Дом Советов скрылся в облаке дыма и пыли. С противоположного берега было видно, как на фасаде беспомощно повис развороченный снарядом балкон.

В Келенфёльде машина Самуэли остановилась. Здесь, в казармах имени Бебеля, – подразделения интернациональной бригады. Пока интернационалисты, поднятые по тревоге, строились в шеренги, Самуэли попытался связаться по телефону с Домом Советов. Но связь была прервана.

Самуэли отправил усиленные наряды во все стратегически важные пункты Буды. Во главе отряда он поспешил к Дунаю. На Фехерварском шоссе они наскочили на засаду: отряд был неожиданно обстрелян из пулемета, установленного на чердаке. Пока бойцы окружали дом, выбивая пулеметчиков, мониторы повернули вниз по течению, спасаясь от перекрестного огня Красной батареи крепостной артиллерии на горе Геллерт и полевой пушки, подтянутой к береговой опоре моста Франца-Иосифа, на пештской стороне.

Разрезая свинцово-серые волны реки, мятежные суда полным ходом шла на юг, на Калочу. «Интересно, установлены ли орудия, доставленные вчера взамен захваченной белыми усодской батареи? – подумал Самуэли. – А что станется с «Визой» и «Компо» – двумя маленькими, плохо вооруженными катерами, когда их настигнут бронированные чудовища?

Не вспыхнет ли снова мятеж между Шольтом и Калочей, если туда высадятся экипажи контрреволюционных мониторов?»

– Надо срочно возвращаться в Калочу! – быстро сказал Тибор брату.

По набережной за баррикадами, воздвигнутыми на скорую руку из сваленной грудой брусчатки, движутся сотни людей – штатские, красногвардейцы, красноармейцы. Со всех концов города валит сюда народ. Только и разговоров, что о стычках с мятежниками. Из казарм имени Энгельса тоже открыли пушечную стрельбу, но зачинщиков – старых кадровых офицеров сразу удалось усмирить. Взбунтовались кадеты из Военной академии Людовика; белые захватили здание Центральной телефонной станции.

Мимо Тибора на грузовике промчался Отто Корвин. Заметив Самуэли, он приказал остановить машину.

– Бойцов-интернационалистов направь в академию Людовика! – сказал он Тибору. – Комиссар академии убит, уничтожен взвод красноармейцев. Неплохо бы твоего брата прикомандировать связным к штабу Хаубриха. – И, склонившись к Самуэли, зашептал: – Роль Хаубриха во всей этой истории очень странная: возглавляет операции по подавлению мятежа, а все задержанные мятежники в один голос утверждают, что действовали по его приказу. Удалось узнать пароль контрреволюционеров: «Национальная социал-демократическая партия». Но им не удастся опрокинуть нас, – уже громко произносит он. – Вооруженные рабочие дружины без объявления боевой тревоги явились на сборные пункты.

Дёрдь забрался в кузов машины, но, прежде чем грузовик тронулся с места, Самуэли успел спросить Корвина:

– В Доме Сонетов раненые есть?

– К счастью, нет.

Командование интернациональным отрядом возложено на румына Хенрика Цагана. Русские, словаки, австрийцы торопились на грузовиках к проспекту Юллёи.

Мониторы скрылись из виду.

– Надо и нам поторопиться, – Самуэли указал на юг, где таяли в небе струйки черного корабельного дыма. – Мы должны опередить их…

Возле поселка Эрчи автомобиль поравнялся с мятежной флотилией. Только теперь заметил Самуэли: рядом с трехцветным национальным флагом на мачтах мониторов развевается красный флаг. Два флага – революции и контрреволюции – на одной мачте… «Национальная социал-демократическая партия», «приказ наркома Хаубриха» – так вот как сбили с толку матросов и других легковерных людей!

Весь следующий день мониторы бороздили воды Дуная, выжидая дальнейшего развития событий. Отряды рабочих в ночь на 25 июня подавили последние очаги контрреволюционного мятежа в Будапеште. В час сурового испытания будапештский пролетариат доказал, что способен защитить завоевания революции.

На рассвете береговая батарея потопила монитор «Бачка». Командование монитора, будучи уверено, что минное заграждение на этом участке Дуная никем не охраняется, приступило к разминированию фарватера. Взятый в плен командир потопленного монитора рассказал, что белые, открывая проход в минном заграждении, надеялись в случае успеха обеспечить непосредственный контакт с представителями Антанты. Ну а если провал – флотилию уведут в сербские воды.

Слушая показания пленного, Тибор лихорадочно прикидывал в уме: «Контрреволюционное правительство в Сегеде, укрывшееся под крылышком французского экспедиционного корпуса, не преминет выклянчить у Антанты речные броненосцы. Действовать, немедленно действовать!..»

Тибор принял все необходимые меры предосторожности. Приказал красноармейским частям срочно занять боевые позиции на обоих берегах. С катеров «Виза» и «Компо» сняли вооружение. Экипажи высадились на берег в непосредственной близости от минного заграждения. С береговых укрытий пристально следили за маневрами мониторов. Мятежная флотилия была обезврежена. Самуэли мог спокойно возвращаться в столицу.

В Будапеште Тибор попал прямо на заседание Центрального Исполнительного Комитета. Он знал, что на этом заседании ему предстоит встретиться с Бела Куном, и волновался – они еще не виделись после своего столкновения.

В зале стоял негромкий гул. Заседание еще не началось. Увидев Тибора, Кун тут же поспешно пошел к нему и, взяв под руку, отвел в сторону.

– Сожалею, что обидел вас, – заговорил он. – Был очень раздражен. Мне тоже все это не легко. Да и кому легко? Но я убежден, что эта жертва оправданна. Вы, конечно, и теперь остаетесь при своем мнении? – мягко улыбнувшись, спросил он.

Самуэли тоже не сдержал улыбки.

– Да, я остаюсь при своем мнении, товарищ Кун, – твердо сказал он. – Но… подчиняюсь принятому решению!

Кун дружески положил руку на плечо Самуэли.

– Есть люди, недостатки которых кроются в их главном достоинстве. Вы принадлежите к ним. Ваш несгибаемый характер не признает компромиссов, даже когда они необходимы…

– Я же сказал: беспрекословно подчиняюсь принятому решению, – повторил Тибор. – Отвод войск – факт совершившийся. Изменить все равно ничего нельзя. А раз так – надо как можно лучше использовать передышку, набраться сил. Можете давать мне любое задание.

– И не замедлю. Думаю, что это задание придется вам по душе. Мы обрели силу и теперь имеем возможность пойти на разрыв с правыми, то есть исправить ошибку, допущенную при объединении партий. Необходимо отмежеваться от правых оппортунистов и заново создать дееспособную, боевую партию коммунистов. Начнем с того, что негласно создадим на крупнейших предприятиях партийные активы.

– Замечательно! – обрадовался Самуэли. – Поручите мне провести эту работу.

– Вот об этом-то я и хочу потолковать с вами…

Раздался звонок, возвестивший начало заседания.

– Завтра утром обсудим подробно, – торопливо сказал Кун: ему нужно было успеть переговорить с председательствующим.

Заседание открылось, и еще до обсуждения повестки дня Бела Кун внес на рассмотрение исполкома проект решения:

«Центральный Исполнительный Комитет, принимая во внимание, что мягкое применение диктатуры не только не образумило буржуазию, а, напротив, поощряет ее к контрреволюционным действиям, постановляет осуществлять диктатуру пролетариата в полной мере, не останавливаясь перед применением самых беспощадных мер, и предписывает Правительственному Совету решительно подавлять, а если потребуется, и потопить в крови контрреволюционные вылазки буржуазии».

В это время Самуэли вызвали к телефону. Он вышел из зала заседаний. Звонил из Калочи его брат Ласло.

– Тибор… контрреволюционеры угнали флотилию в сербские воды…

– Разве береговая артиллерия не успела занять позиции?

– Успела, все были на своих местах и том не менее… – отозвался далекий голос, – Мы узнали об этом от матросов одного вспомогательного монитора, которым удалось вырваться из вражеского стана и пробраться на берег. Это вспомогательное судно – минный заградитель «Труд» – вчера было захвачено на рейде, возле села Пакш. Капитан судна выдал мятежникам секретные сведения, как пробраться сквозь минные заграждения. Мятежники решили прорваться через узкий проход, по которому могут пройти лишь маленькие катера, но их авантюра провалилась. Когда лоцман, хорошо знавший схему минного заграждения, повел суда, матросы монитора «Труд» арестовали капитана и обстреляли мятежников из скорострельных пушек. Вместе с усодской батареей они нанесли кораблям такие серьезные повреждения, что сейчас они вряд ли боеспособны. Некоторые совсем вышли из строя. Правда, в неравном бою монитор «Труд» был потоплен. Немногим из команды удалось выбраться на берег.

– Спасибо за информацию, – сухо поблагодарил Самуэли.

С чувством горечи и гнева повесил он трубку. Какие потери, сколько жертв! А виной всему – предательство одного изменника!

Скрестив руки на груди, Самуэли долго стоял в коридоре возле окна, погруженный в невеселые раздумья. В тот самый день, когда он подавлял в Калоче последние очаги мятежа, здесь, в Будапеште, его набрали членом Центрального Исполнительного Комитета. А в состав нового правительства не ввели. Отныне он входит в Правительственный Совет лишь как председатель чрезвычайного трибунала. Правые реформисты настояли на его отстранении, мотивируя это тем, что у Самуэли, дескать, слишком «твердая рука»… С тех пор прошло всего два дня. И вот сегодня Исполком Советов после вчерашних кровавых событий вынужден провозгласить политику твердой руки! Жизнь целиком подтвердила правильность его позиций. «Если бы не позволяли правым безответственно разглагольствовать о проведении «умеренного курса», – думал он, – а под «умеренностью» понимали они безнаказанность виновных, – не произошло бы вчерашнего путча, и сегодня мы не потеряли бы суда. Не было бы жертв. Твердая рука диктатуры пролетариата могла бы продолжать осуществлять свое дело, соблюдая, конечно, должную умеренность…»

По коридору торопливо прошел сотрудник Наркомата иностранных дел. Он попросил дежурного вызвать из зала заседаний Бела Куна. Самуэли уловил лишь одну фразу Куна, произнесенную громко:

– Передайте, пожалуйста, что идет заседание. Я занят. Освобожусь не раньше ночи. Тогда милости прошу!

Сотрудник наркомата ушел, почти убежал.

– Глава итальянской военной миссии подполковник Романэлли решил заступиться за офицеров, арестованных вчера, – сказал Кун, подходя к Самуэли. – Получил, видите ли, радиограмму с одного из мониторов, что стоят в сербских водах, и на основании ее требует, чтобы мы обращались с командиром минного заградителя «Труд» как с военнопленным. Разве это судно в мятежной флотилии?

Самуэли рассказал Куну о телефонном разговоре с Ласло.

– Ах вот оно что! Этот капитан и есть предатель?! – воскликнул Кун. – Ну и ну! Однако антантовских дипломатов оперативно осведомляют обо всем. И они тут же заступаются за изменников да еще ссылаются на общественное мнение всего западного мира. Когда в свое время мы оказались в тюрьме, тогдашние правители Венгрии лишили нас самых элементарных прав, предоставляемых политическим заключенным. А от нас, как видите… требуют, чтобы мы обращались с контрреволюционерами, как с военнопленными. Замысел их понять нетрудно: военнопленного, согласно нормам международного права, нельзя казнить, нельзя заключить в тюрьму, а если он к тому же и офицер, ему выплачивают и жалованье. Хитрецы! Ну что ж, сессия Исполкома даст ответ на этот демарш представителя Антанты. Кстати, каково ваше мнение о моем предложении?

– Я одобряю… Может, только вам не следовало бы самому вносить проект. Вы еще объединяете как-то правительство, и подобная инициатива осложнит ваше положение. И в международном плане затруднит вашу деятельность. Короче, вы можете оказаться в таком же положении, как и я. Так что, пожалуй, целесообразнее было бы выступить с этим предложением мне.

Кун ничего не ответил Самуэли и только крепко сжал его руку.

Глава четвертая
Человек

Мы не заметили, что клевета на Тибора и распространение о нем сплетен были средством и методом классовой борьбы буржуазии.

Бела Кун

12

Паровоз дал гудок. Хлопнула вагонная дверь – это вернулся патруль, выходивший на каждой станции. Пульмановский вагон мерно покачивался.

Перед глазами Самуэли промелькнул фасад станционного здания. В темноте он скорее угадал, чем различил название: «Д-о-р-о-г». «Вот и еще одну станцию миновали, скоро прибудем в Нергешуйфалу!» – подумал Тибор. Поезд набирал скорость. Нарком в одной гимнастерке стоял у открытого окна, но, почувствовав вдруг легкий озноб, отошел, застегнул ворот.

На станции Нергешуйфалу Йолан сойдет, а Самуэли поедет дальше, в Шопрон, «выяснять обстановку» в городе и области. Так предписала директория революционного Правительственного Совета. Оно, конечно, выяснить обстановку никогда нелишне. Но комиссар Правительственного Совета в Шопроне Шандор Кельнер сегодня прислал телефонограмму: «У нас порядок и спокойствие». И если уж он сообщил столь лаконично и определенно, значит, и в самом деле в тех местах все спокойно и выяснять там, собственно, нечего.

На Чепельском металлургическом комбинате, на вагоностроительном заводе «Ганц» и на других предприятиях совещания коммунистов но поводу предстоящего создания самостоятельной партии прошли успешно. Проводились они конспиративно, и все-таки после первых же совещаний правые насторожились; с чего это Тибор Самуэли вдруг зачастил на предприятия? Чтобы усыпить их подозрения, Тибору пришлось немедленно устраниться от этого дела. «Ну вот я и лишен возможности помочь делу воссоздания партии, – с грустью думал он. – Дали другое задание: проверить, как организован летний отдых детей в окрестностях Шиофока – на берегу озера Балатон.

Что ж, неплохое дело… И еще одно: нужно дать конкретные предложения по созданию новой ежедневной газеты – «Коммунист»… Бела Кун намечает сделать меня редактором. Работа увлекательная, конечно… Мятежи подавлены; видно, заговорщики разыграли все свои козыри. На фронте затишье. Чрезвычайному трибуналу, к счастью, делать нечего. А поручение Правительственного Совета «выяснить обстановку»… – одна видимость. Просто считают неудобным сказать прямо, что не нашлось сейчас для меня более ответственного задания. А все из-за происков правых. Пользуясь поддержкой дипломатов Антанты, они упрочили свои позиции и, осмелев, снова выступают с открытым забралом».

«И зачем я согласился выполнять это пустяковое задание? – с горечью спросил он себя и сам же ответил: – Да только затем, чтобы не сидеть дома сложа руки».

«Сложа руки»… Странные слова! Очнувшись от невеселых мыслей, Тибор с недоумением оглянулся: вокруг ни души. Тяжело вздохнув, он отвернулся от окна. Всю ночь глядеть в темноту – занятие не из приятных. Тоскливо для его деятельной натуры.

А поезд все ускорял ход. Дребезжала неплотно прикрытая дверь. Самуэли прижал ее, закрыл на задвижку – не то проснется Йолан. За стеклянной дверью тамбура стоял часовой, прислонившись к стене и прижав винтовку с примкнутым штыком, он чему-то мечтательно улыбался, глядя в открытое окно. Самуэли подошел к нему.

– Что нового, товарищ Палинкаш. Чем любуетесь?

Часовой вытянулся перед Самуэли, окинул себя быстрым взглядом: все ли в порядке? Тибор проследил за взглядом часового. Да, все как положено: кожанка аккуратно застегнута, ремень туго затянут.

– Любуюсь звездой, товарищ народный комиссар. Видите, вон та, голубоватая. Нынче, 9 июля, ночью, в центре северного полушария неба стоит Вега, самая яркая звезда созвездия Лиры… Вы только взгляните, товарищ народный комиссар, до чего же яркая и пятиконечная…

– Нам, товарищ Палинкаш, все звезды кажутся пятиконечными.

Улыбаясь, Тибор вышел в коридор, плотно прикрыл за собой тряскую дверь. Палинкаш по специальности шофер, но вот, оказывается, интересуется астрономией, звезды любит. Впрочем, тем, кто водит машину, нередко приходится коротать ночь под открытым небом. Славные парни! А каких только небылиц про них не рассказывают! Но Тибор, работая с ними ежедневно и еженощно, хорошо знает, что его бойцы – не только отважные и суровые, они – мыслящие, глубоко и тонко чувствующие люди.

Он осторожно приоткрыл дверь в купе, взглянул, не проснулась ли Йолан.

Как и все бойцы отряда, Тибор занимал мягкое купе второго класса. Только обычно постель стелят на одном сиденье, а сегодня застелено и второе. Льется с потолка тусклый лиловатый свет ночника. Черной тенью лежат на подушке темные волосы Йолан. Тибор очень любит жену, и ему грустно, что они так редко бывают вместе. Сегодня Йолан в первый раз вместе с ним в поезде. В какой восторг привели ее чистота и порядок! Тибор улыбнулся, вспомнив, как она вошла в купе и сразу же стала деловито устраиваться. Хозяйским взглядом окинула каждый предмет, словно давая понять, что решила здесь обосноваться надолго.

Склонившись над Йолан, Тибор с нежностью всматривался в лицо. И, почувствовав его взгляд, она глубоко вздохнула, повернулась к нему и улыбнулась во сне. «Пройдет совсем немного времени, – подумал Тибор, – и мне придется опять расстаться с этим милым, улыбающимся лицом. Нергешуйфалу уже скоро…»

Крутой поворот – вагон накренился, и Тибор, потеряв равновесие, коснулся руки Йолан.

– Ты уже встал? – спросила она в полусне, чуть приоткрыв глаза.

– Я еще не ложился.

– Собираешься лечь?

– Да, пора бы на отдых. Вот только обойду состав. Я всегда перед сном делаю обход.

Самуэли держался за багажную сетку. В такт колесам подрагивали мольберт, подрамники, ящик с красками. Художественное училище на лето выезжает в Нергешуйфалу, чтобы быть поближе к мастеру живописи Кернштоку, который живет там на даче.

Народный комиссариат пропаганды предоставил Йолан отпуск, и она едет тоже туда. Будет рисовать, писать пейзажи. Правда, они с Тибором опять будут жить в разлуке, как всегда, – с самого начала…

Йолан вскочила с постели и широко раскрытыми глазами взглянула на мужа. Сон словно рукой сняло.

– Тибор, – тихо проговорила она, – я ведь могу поехать в Нергешуйфалу и через неделю…

Тибор промолчал. Нет, не может он позволить этого! Нельзя Йолан оставаться в поезде. Невозможно. Иначе он должен будет каждому бойцу разрешить жить здесь с женой. А что, если в Шопроне Йолан поселится в гостинице?.. Но тогда и другие захотят поселить в гостинице своих близких. У всех только и будет на уме – как бы улизнуть в город. Нет, нет, дисциплина прежде всего! И Тибор в ответ на слова жены отрицательно покачал головой.

Но Йолан словно и не заметила его отказа.

– Не хочу быть навязчивой. Но, может быть… вше остаться с тобой? На этот раз вы едете не на боевую операцию? Правда, ведь?

– Когда будем подъезжать к Токоду, я разбужу тебя, – твердо ответил Тибор. – Тогда и поговорим, а сейчас спи. Мне еще надо обойти поезд. Пойми, – вдруг ласково произнес он. – У нас здесь казарменный режим. Нельзя тебе оставаться. – Тибор, наклонившись, поцеловал жену и ласково погладил ее руку. – Поспи еще немного…

Он вышел из купе. «Ничего, скоро будет легче! Тогда на все хватит времени – и личная жизнь не будет мешать выполнению общественного долга… Однако и в самом деле пора пройти по вагонам».

Тибор идет быстро. Стеклянная дверь в купе Лейрица зашторена. В купе у Ласло темно, даже ночник не горит. Зато ярко освещено купе членов трибунала.

Янош Кёвеш расположился за откидным столиком возле окна н что-то подсчитывает. Заметив Самуэли, он козыряет ему. Напротив Яноша спит на своей полке Браун, крепко спит, как сурок, даже яркий свет лампы не мешает ему. Оба члена трибунала – Кёвеш и Браун – по совместительству уполномоченные Советского правительства по обеспечению Будапешта продовольствием. Им вменено в обязанность налагать на население «контрибуцию». Хлопотное это и опасное дело! Откозырнув Кёвешу, Самуэли подумал с невольной завистью: «У него столько дел, что дня не хватает».

…Тибор шел по коридору от одного купе к другому. «Гражданская специальность Брауна, – припоминал он, – токарь по металлу. В Хайдусобосло он с винтовкой в руках стоял возле окна в здании городского Совета и внимательно следил за тем, что происходило на улице (город был захвачен румынами). Янош Кёвеш держал наготове гранату – а вдруг румыны обнаружат их и нападут! И в то же время оба внимательно слушали допрос трех предателей, который шел в Совете».

Трудно им пришлось в тот день, но ничего не смогло помешать трибуналу вынести суровый и справедливый приговор.

Как давно это было!.. Как много дней и недель прошло с тех пор!.. А сколько событий!

Каждый месяц диктатуры пролетариата не похож на другой. С 21 марта, со дня победы революции до середины апреля, дни шли под знаком революционного подъема, а во второй половине апреля возникли неразбериха и разброд, пришлось наводить порядок.

В мае венгерская Красная Армия одержала ряд блестящих побед. В июне… этот досадный отвод войск… – Тибор поморщился, как от боли.

А вот купе Манна и Герлеи. Оба взводных командира уже крепко спят. Повернувшись в разные стороны, они дружно похрапывают. В головах Йожефа Манна болтается на вешалке матросская бескозырка.

А за окном вагона где-то далеко-далеко мигают огни. Должно быть, поезд подходит к Эстергому! Да. Вот и вокзал.

Отец Гезы Герлеи – бедный учитель из Северной Венгрии. Когда он овдовел, на руках у него осталось десятеро детей. Он снова женился, и от второго брака у него родилось еще десять ребят. В год, когда появился на свет двадцатый нахлебник, отец семейства совершил паломничество сюда, в Эстергом, и добился аудиенции у герцога-примаса католической церкви – архиепископа Эстергомского. Чадолюбивый отец просил оказать ему посильную помощь – всевышний ниспослал слишком много чад. Его преосвященство Янош Чернох ханжески благословил беднягу и дал отцу двадцати голодных детей одну-единственную золотую монету!

Самуэли обошел три вагона, где размещались солдаты. В каждом купе – порядок, лица здоровых молодых солдат разрумянились от сна.

В конце третьего вагона одно купе было отведено для караульной команды. Самуэли решил заглянуть туда.

– Как проходит ночь, товарищи?

Четыре дружных голоса отозвались:

– Живем помаленьку, батько Тиби!

– Ночь, а вы опять не спите, – заметил Дюла Йонаш, воевавший иод командованием Самуэли еще в Советской России.

Сказав это, Йонаш прислонился к стене и, надвинув на глаза фуражку, продолжал дремать. Рядом с ним пристроился Шандор Гашпар – бывший матрос, токарь. Двое других склонились над шахматной доской.

Как всегда, Самуэли присел здесь на несколько минут – следил за ходом игры. Один ни шахматистов – Вилл – слесарь, человек он грамотный, сдал экстерном за четыре класса гимназии поело того, как помогал учиться мальчишке – сыну своего мастера. Мастер был доволен: ученик оказался даровым домашним репетитором. Другой шахматист – Штурц – токарь по металлу. С ним Тибор познакомился еще в России. Отважный человек, пулеметчик.

Сейчас слон Вилла занял выгодную полицию и оказывает сильное давление на позицию Штурца. Однако пулеметчику удалось не только отразить нападение, но и перейти в контрнаступление. Тибор забыл обо всем, следя за поединком. И только голос Вилла вернул его к действительности.

– Тебе заступать, – сказал Вилл Гашпару.

Тот вскочил, потянулся, одернул на себе кожанку и взял винтовку «на ремень».

– Спокойной ночи, товарищ народный комиссар!

Вслед за ним, попрощавшись, вышел и Самуэли.

В салон-вагоне на толстом, украшенном затейливыми арабесками ковре он увидел газету. И хотя Самуэли понимал, что газета сползла от тряски с его письменного стола, в памяти его, как при вспышке магния, возникла сцена, разыгравшаяся здесь недели две назад.

Поезд особого назначения стоял на запасных путях Западного вокзала. Туда же прибыл рабочий полк Фехера, возвратившись из междуречья Дуная и Тисы. Полковник воспользовался этим, чтобы нанести прощальный визит, как он выразился, «господину командующему фронтом по случаю успешного завершения совместной операции». Самуэли усадил в кресло дородного офицера. Тому явно польстило, что его удостоили столь высокой чести – сидеть в салон-вагоне бывшего эрцгерцога. Он даже пощупал стену нагона, обитую красным бархатом. Уже уходя, полковник обратился к Самуэли с неожиданной просьбой:

– Я надеюсь, господин командующий фронтом поддержит мой рапорт об откомандировании меня в действующую армию?

– В какую же это действующую армию?

– Да в ту, что воюет… на северном фронте… против чехов!

– Но там ведь перемирие.

Полковник побледнел.

– Как так? – спросил он.

– Неужели газеты не дошли до вас? – удивился Самуэли и сунул Фехеру в руку свежий номер газеты «Непсава». Пробежав глазами сообщение, Фехер выронил газету и, несвязно бормоча, что все это слишком неожиданно, что он ошеломлен, вышел из вагона.

Самуэли был озадачен поведением полковника.

Кадровые офицеры и раньше не очень-то следили за газетами. Но возможно ли, чтобы те, кто окружает полковника Фехера, не слышали сенсационной новости: ведь в армии только и разговоров было, что об отводе войск. Просто уму непостижимо.

Но вскоре, когда Отто Корвину пришлось подвергнуть Фехера аресту, все стало понятно…

Имре Фехер был потрясен не столько известием об отступлении Красной Армии, сколько страшной догадкой. Он вдруг со всей остротой понял, что бывшие однополчане чуждаются его. Вот почему весть о прекращении боевых действий не дошла до него раньше! Кадровые офицеры просто бойкотировали старого полковника! Он вспомнил, как в Будапеште дежурные офицеры демонстративно уходили прочь при его появлении.

Штромфельд возражал против отвода красных войск из Словакии и потому подал в отставку. Полковник генерального штаба, кадровый офицер Австро-Венгерской монархии не стоял уже во главе армии – и престиж Красной Армии сильно упал в глазах Фехера. Капитана Лайтоша в штабе полка тоже не оказалось – его арестовали как одного из руководителей будапештского контрреволюционного путча. Значит, пока он, полковник Фехер, руководил в Дунапатае боевыми операциями красных, господа офицеры не на жизнь, а на смерть сражались с красными на улицах Будапешта! Это он, сам не сознавая того, нанес под Дунанатаем решающий удар своим бывшим однополчанам.

Фехера угнетал бойкот сослуживцев, и все же, когда его пригласил к себе полковой адъютант Герцог и предложил подписать документ, в котором заведомо ложно утверждалось, будто Самуэли и его люди в Шольте, Дунапатае и Калоче злоупотребляли служебным положением, превысили свои полномочия, действовали противозаконно, недопустимо грубо и крайне жестоко, Фехер сначала отказался. Правда, он всячески заверял, что готов чем угодно искупить свою ошибку и смыть с себя клеймо «красного», но подписывать сфабрикованный протокол не станет?

Хоть он и не знает ничего о деятельности чрезвычайного трибунала, в Калоче он случайно слышал рассказ поручика Куташи, тот ходатайствовал перед трибуналом за младшего брата доктора Линга, и так как Куташи удалось доказать, что юноша участвовал в вооруженной стычке по принуждению белых, его выпустили на свободу. Нет, не может он ставить свою подпись на заведомо лживом документе! Если уж на то пошло, пусть ему дадут возможность восстановить честь с оружием в руках. Он готов на все: может изорвать Дом Советов или застрелить на улице любого из руководящих деятелей Венгерской Советской Республики.

– Но поймите, у нас сейчас другая тактика! Мы погорели, черт возьми! – воскликнул Герцог, с нарочитой вульгарностью подчеркивая этим свое неуважение к воинскому званию Фехера. – Поймите, какую угрозу для нас представляют Самуэли и его трибунал. Ведь они пресекают в корне все наши действия… Мы должны поколебать авторитет трибунала, подорвать доверие к нему, а для этого надо представить его деятельность в неблаговидном свете. Клевета – сильнодействующее политическое оружие. Если вы подпишете вместе с нами протокол, то заслужите нашу глубочайшую признательность, ваше высокоблагородие! Сделаем дело – и скроемся вместе!

После минутного раздумья Фехер сдался.

– Ну, ладно, – сказал он, – если это политическое оружие, будь по-вашему. Я готов поставить свою подпись…

И он размашисто расписался.

Офицеры, прикомандированные к штабу Хаубриха, размножили фальшивку на канцелярском гектографе и в тот же день разослали ее по городу.

Полковник Фехер решил не дезертировать. Увидев вошедших в казарму двух штатских, он, не раздумывая, направился к ним.

– Вы, вероятно, за мной, господа? Честь имею представиться – Имре Фехер.

Следственному отделу Народного комиссариата внутренних дел не пришлось прилагать особых усилий, чтобы он чистосердечно во всем признался.

– Я не оправдываюсь, но считаю долгом объясниться. Вину перед людьми своего круга – я насолил им в Дунапатае – можно искупить, только причинив вам, красным, вред. Вот почему я поставил подпись на фальшивке. Я готов подвергнуться любому наказанию, лишь бы смыть с себя клеймо «большевистского прислужника».

Самуэли возражал против того, чтобы Фехера привлекали к уголовной ответственности. Именно энергичные действия полковника способствовали быстрому подавлению мятежа. Тибор настойчиво внушал Корвину, что целесообразнее покарать тех, кто вовлек Фехера в грязную историю. Но к тому времени уже стали сказываться последствия крикливой кампании, поднятой главой итальянской миссии в Будапеште, пресловутым подполковником Романэлли, по спасению контрреволюционных заговорщиков и противодействие, саботаж правых социал-демократов. Рабочие, возмущенные многочисленными жертвами 24 июня, требовали дать врагу решительный отпор и на белый террор ответить красным террором. Но правые паникеры, страхуя себя на тот случай, если контрреволюция одержит верх, всячески выгораживали пособников реакции и добивались, чтобы даже главари путча, поднятого в Будапеште, избежали возмездия.