Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

А Владимир Ильич, не снимая руки с плеча гостя, смотрел то на Тибора, то на ликующий народ. Он улыбался, в глазах его искрилась радость.

Вдруг как-то сама собой воцарилась тишина. Тибор Самуэли подошел к борту грузовика. Ои заговорил. Голос его звучал негромко, но каждое слово с гулким эхом взлетало над площадью. И то, что рядом стоял Ленин, придавало особый смысл его речи.

Он чувствовал, как живые нити понимания связывают его с людьми, собравшимися здесь. Тибор упомянул о создании венгерской Красной Армии – и громкое «ура» опять потрясло воздух…

А потом весь день ездил он с Владимиром Ильи-чем по московским улицам и площадям. Так и осталось в памяти навсегда неразрывно: ликующая Москва и ленинский волнующий голос…

Уже смеркалось, когда они въехали в Кремль. Ленин первым сошел с машины и протянул руку Самуэли, чтобы помочь ему спрыгнуть с кузова. Но Тибор уже сам ловко соскочил на землю. С раскрасневшимся лицом стоял он возле машины, оглядывая столь памятные ему дорогие места.

– Вот я и снова здесь, – ни к кому не обращаясь, произнес он и быстро обернулся. Владимир Ильич взял его за руку, поняв его состояние.

Они шли по брусчатой кремлевской мостовой, в предвечернем небе высились купола древних церквей и соборов. Где-то внизу шелестел листвой Тайнинский сад, мягкий ветер налетал снизу, от Москвы-реки…

Самуэли сказал Ленину о том, как он счастлив, что снова оказался в Москве, о том, с каким нетерпением ждут его назад венгерские коммунары, ждут, потому что он должен привезти им ленинское слово…

А когда вечером Тибор прощался с Лениным, то сказал, крепко пожимая руку вождя:

– Разрешите, дорогой Владимир Ильич, передать вам самый сердечный привет вашего ученика и моего друга Бела Куна, а также всех венгерских коммунистов и пролетариев, которые идут по пути, указанному русскими товарищами…

И потом, во все время пребывания в Москве, ежедневно и ежечасно чувствовал Тибор ленинскую заботу. Обо всем заботился Владимир Ильич: и чтобы жильем обеспечили венгерского наркома, и чтобы питание у него было сносное. А как трудно было это организовать в измученном тяжелой борьбой, голодном городе!

Еще несколько раз встретился Самуэли с Лениным. Владимир Ильич подробно расспрашивал его о положении в Венгрии, проявляя интерес к самым, на первый взгляд, незначительным деталям. Он возил Тибора с собой на заводы и фабрики, в воинские части. Самуэли выступал перед рабочими и солдатами. Везде принимали его сердечно, как брата.

…И сейчас, докладывая о своей поездке в Москву, Тибор вновь со всей остротой переживал эти радостные дни.

– Я привез вам приветственное послание от товарища Ленина! – повысив голос, громко сказал Самуэли. – С полным текстом его вы будете ознакомлены сегодня же…

Гром аплодисментов раздался в зале. Сам Ленин прислал напутственные слова венгерским пролетариям… Как дорого каждое слово великого вождя русской революции о венгерских событиях! Большинство членов Совета неистово рукоплескали, но жалея ладоней. Только правые социал-демократы были ошеломлены и озадачены. Мало того, что Самуэли неожиданно вернулся, еще более упрочив авторитет своим героическим полетом, но в довершение всего привез личное послание Ленина. Несомненно, это вызовет взрыв энтузиазма и у венгерских трудящихся, воодушевит их на борьбу, что не сулит ничего хорошего правым.

Бём, Кунфи и Велтнер незаметно выскользнули из зала и отправились на поиски Бела Куна, который куда-то исчез после приезда Самуэли. Встревоженные лидеры правых хотели немедленно узнать, что содержится в письме Ленина.

А Кун, уединившись в соседней с залом комнате, переводил письмо Ленина на венгерский язык.

«Привет венгерским рабочим» – назвал Ленин свое письмо. В нем он и упрекал правосоциалистических лидеров, которые «не сумели отличить сущности новой, пролетарской демократии, демократии для трудящихся, демократии социалистической, воплощенной в Советской власти, от буржуазной демократии…». «Пролетариат, – подчеркивал В. И. Ленин, – не в состоянии совершить своей всемирно-исторической освободительной миссии, не устраняя с своей дороги этих вождей, не удаляя их прочь». С предельной четкостью определял В. И. Ленин, как должна осуществляться диктатура пролетариата: «Эта диктатура предполагает применение беспощадно сурового, быстрого и решительного насилия для подавления сопротивления эксплуататоров, капиталистов, помещиков, их прихвостней. Кто не понял этого, тот не революционер, того надо убрать с поста вождей или советчиков пролетариата». В письме давались исчерпывающие ответы на все спорные вопросы. Звучали бичующие слова в адрес правого крыла партии и тех, кто им подпевает. «Но, – не преминул указать Ленин, – не в одном насилии сущность пролетарской диктатуры, и не главным образом в насилии. Главная сущность ее в организованности и дисциплинированности передового отряда трудящихся, их авангарда, их единственного руководителя, пролетариата».

Именно вокруг этого вопроса вот уже несколько недель велись в Венгрии ожесточенные дискуссии. До чего же вовремя оказался Самуэли в Москве, и какую правильную информацию дал он Ленину об идеологических разногласиях в объединенной венгерской партии! А Ленин с присущей ему щедростью делился в письме своим богатейшим опытом, приводил убедительные доводы и факты, не скупился на суровые, откровенные выводы.

«Товарищи венгерские рабочие! Вы дали миру еще лучший образец, чем Советская Россия, тем, что сумели сразу объединить на платформе настоящей пролетарской диктатуры всех социалистов. Вам предстоит теперь благодарнейшая и труднейшая задача устоять в тяжелой войне против Антанты. Будьте тверды. Если проявятся колебания среди социалистов, вчера примкнувших к вам, к диктатуре пролетариата, или среди мелкой буржуазии, подавляйте колебания беспощадно. Расстрел – вот законная участь труса на войне».

Наконец-то Бёму и его друзьям удалось найти Бела Куна. Не скрывая своего беспокойства, знакомились они с письмом Ленина.

– Расстрел? – неожиданно вырвалось у Кунфи. Гримаса ужаса перекосила его лицо, а пальцы ворошили густые волосы, слегка тронутые сединой. – Ленин не может так думать, это недоразумение! – воскликнул он.

В комнату вошел Самуэли.

– Со всей ответственностью заверяю товарищей, что Ленин думает именно так, – подтвердил он. – Владимир Ильич Ленин не забыл и о солдатах, которым предстоит вести беспощадную борьбу против врагов пролетариата. «Передавайте привет «моим сынам»!»– сказал он, когда я рассказал ему, что солдаты внутренней безопасности называют себя бойцами-ленинцами. А вот подарок им от Ленина.

Самуэли достал из кармана замшевый мешочек и высыпал на стол десятка четыре покрытых эмалью ярких значков: красные звездочки на серебряном фоне, увитые лавровыми листьями.

– Такие звездочки носят в Советской России комиссары!

– А я не разделяю этого положения товарища Ленина! – вскипел Кунфи. – Я не сторонник братоубийственной войны, даже если за нее ратует сам товарищ Ленин… Я категорически возражаю против оглашения письма!

– Имеется в виду классовая борьба, а не братоубийственная война, – спокойно заметил Бела Кун. – Это именно то, что вам следовало бы наконец усвоить.

Бём и Велтпер поддержали Кунфи. Письмо, дескать, необходимо сначала как следует изучить и обсудить.

– Ну что ж, можно и не зачитывать, – прервал спор Бела Кун. – Но завтра утром оно будет напечатано в газете «Непсава». Разумеется, полностью! И хотя товарищ Велтнер является ее главным редактором, тем не менее я настаиваю на этом!

Наркомы, обескураженные и раздосадованные, ушли.

– А письмо Ленина мы все-таки обсудим, – повернувшись к Самуэли, сказал Кун. – На расширенном активе профделегатов рабочих-металлистов. Я уверен, что рабочие крупных предприятий выскажут товарищу Кунфи свое мнение…

Заседание в большом зале кончилось. В комнату вошла группа членов Правительственного Совета – коммунисты и левые социал-демократы. Из рук в руки переходило послание Ленина, его читали и перечитывали, горячо пожимая Самуэли руку.

Товарищи провожали Самуэли к машине.

Вопросы сыпались со всех сторон.

– Что еще говорил товарищ Ленин?

– Как он выглядит?..

– Здоров, настроение бодрое, – отвечал Самуэли. – Да, да, несмотря ни на какие трудности, советские друзья сделают все возможное, чтобы помочь нам. Будут оказывать давление на румынскую армию; полки венгерских интернационалистов они подтянут на участки фронта, граничащие с Венгрией.

Кстати, уже приняты меры к тому, чтобы находящиеся в Венгрии русские военнопленные еще активнее вступали здесь в интернациональные части…

Самуэли умолкал на мгновение и потом продолжал:

– Да вы и сами, должно быть, знаете об этом. Уполномоченный, которого народный комиссар по военно-морским делам Украины товарищ Подвойский направил к нам для организации этого дела, наверное, уже здесь.

Товарищи удивленно переглянулись: об уполномоченном оии слышали впервые.

– Он вылетел из Киева на самолете военно-воздушных сил Советской Украины за несколько дней до моего отъезда. Ему давно пора прибыть к месту назначения.

– Значит, не долетел, – заметил Бела Кун. – Может, с самолетом что-нибудь случилось?

Самуэли вздохнул и молча сел в машину. Всего восемь часов назад и он и Добош были в подобном положении. Над Карпатами самолет попал в воздушную яму и стал падать, словно проваливаясь куда-то. Только благодаря мастерству и самообладанию «Ангела» удалось избежать катастрофы.

Через десять минут машина Самуэли остановилась возле его дома. Йолан, счастливая, бросилась навстречу. Они крепко обнялись. Йолан смотрела на Тибора и не верила: неужели это он, живой? Полными слез глазами она оглядывала его, словно старалась убедиться, что все страхи уже позади. Взгляд задержался на его руке.

– Новые? – спросила Йолан. Тибор молча снял с руки новенькие золотые часы, показал надпись на обратной стороне корпуса. «Товарищу Тибору Самуэли – от Ленина» – с гордостью прочитал Тибор.

– А это тебе, – Тибор достал из саквояжа коробку шоколада. – В Советской России такое лакомство доступно только детям. Ленин не забыл и о моем отце… – Самуэли выложил на стол пачку чая, аромат которого заполнил комнату. – «Прошу преподнести вашему отцу, пожилые люди любят почаевничать»…

Весть о возвращении Самуэли быстро разнеслась по городу. На квартиру к нему стали приходить друзья и знакомые. Лейриц взял звёздочки, присланные Лениным, и приколол одну себе на грудь, а другую – к фуражке Самуэли. Доктор Хаваш, озабоченный кашлем Тибора, укоризненно покачал головой, подошел к вешалке и, пошарив в карманах кожанки, вытащил плоский пузырек с лекарством. Потом поднес его к свету.

– Пузырек полнехонек, ты даже не дотронулся до него!

– Да, каюсь, совсем забыл, – признался Самуэли.

Желтый дворец в стиле барокко тонет в пышной зелени огромного парка. Всего год назад здесь была летняя резиденция королевской семьи. Неподалеку от парка, на одном из подъездных путей пригородной железной дороги, стоит состав из отделанных краевым деревом и окованных медью вагонов. Бывший поезд королевского двора. Сейчас во дворце резиденция Штромфельда, здесь разместился и Генеральный штаб венгерской Красной Армии. В поезде – главнокомандующий армией Вильмош Бём вместе со своим штабом.

Он диктует приказ по армии:

– Главное командование армии откомандировало товарища Тибора Самуэли в Генеральный штаб Российской Советской Республики с важным военно-оперативиым заданием. За неимением иных средств сообщения товарищ Самуэли преодолел расстояние в две тысячи километров на самолете. Не считаясь с трудностями, подвергая опасности свою жизнь, он исключительно успешно выполнил возложенную на него миссию…

Бём достал из ящика письменного стола кулек с конфетами и галантно протянул его секретарше. Она нерешительно взяла конфету, положила в рот, а Бём не без ехидства подумал: «Надо хоть чем-то подсластить горечь обременительной службы…» И, тоже пожевав конфету, продолжал диктовать:

– От имени Революционного Правительственного Совета и от себя лично объявляю товарищу Тибору Самуэли благодарность за его достойное высшей похвалы, беззаветное служение нашему делу. Заслуживает быть отмеченным пилот товарищ Иштван Добош, который, проявив твердость духа, беззаветную преданность и мужество, вызвался пилотировать самолет и образцово справился с возложенным на него весьма ответственным поручением…

Резко зазвонил телефон. Секретарша взяла трубку.

– С вами хочет говорить товарищ Кунфи, – сказала она.

Прежде чем взять трубку, Бём ощупал карманы френча, что-то поискал на столе.

– Портсигар! – воскликнул он. – Где я мог забыть? Прошу вас, – обратился он к секретарше, – поищите в вагоне-ресторане, а может быть, в купе адъютанта…

Дождавшись, когда за секретаршей закрылась дверь, он вынул из кармана портсигар и сунул его под пухлую папку с бумагами. Только проделав эту операцию, он взял трубку:

– Я слушаю. Какие новости? Как прошло совещание?

Кунфи был явно удручен. Сегодня на конференции профделегатов рабочих-металлистов он пытался обосновать свои возражения против некоторых положений ленинского письма, поощрявших, по его мнению, «диктаторские замашки» нынешнего режима. Однако делегаты конференции – рабочие-металлисты – не согласились с ним и дали отпор. Кун на конференции предал огласке тайные переговоры профсоюзных лидеров, состоявшиеся на улице Абони. Это вызвало у металлистов взрыв негодования. Кунфи с досадой прочел Бёму кое-какие выдержки из принятых резолюций. В частности, такую: «конференция профделегатов будапештских рабочих-металлистов считает необходимым заклеймить позором любую сепаратную акцию, подрывающую единый пролетарский фронт, власть рабочего класса, и решительно осуждает подрывные действия против Советской Республики».

– Конференция оставила безрадостное впечатление. Дело принимает скверный оборот, – страдальческим голосом продолжал Кунфи. – Необходимо принять срочные меры. В соответствии с новой обстановкой придется изменить тактику.

– Спасибо за информацию! – поблагодарил Бём. – Завтра утром буду в Пеште. Соберемся и обсудим! Если, конечно, – добавил он озабоченно, – неотложные дела не потребуют моего присутствия в другом месте.

– Что нового на фронте? – поинтересовался Кунфи.

– Наступление наших войск продолжается успешно.

– Как видно, все на свете идет в направлении, противоположном нашему желанию… – огорченно вздохнул лидер правых.

Бём в задумчивости медленно опустил трубку. «Так вот, значит, что получается… Рабочие – на их стороне! Было время, наши цели совпадали со стремлениями рабочих!.. А теперь, как это ни досадно, нас могут припереть к стене, опираясь на волю рабочих. Не всех, конечно, – размышлял он. – К счастью, в последнюю акцию правых я не ввязывался, стоял в стороне. А раз так, что мне мешает заявить: «Я стою на пролетарской платформе…» Пролетарской?..

Ход его мыслей прервало появление секретарши. Она молча стала рыться в бумагах на письменном столе, и, когда обнаружила портсигар под папкой, Бём постарался изобразить на лице изумление.

– Я готов был биться об заклад, что во время обеда забыл его в вагоне-ресторане. – И торопливым движением достав кулек с конфетами, он снова угостил секретаршу.

– Продолжим? – сухо спросила она, усаживаясь за машинку.

– Да, да, нужно закончить приказ Главного командования. Пишите: Венгерская Советская Республика никогда не забудет заслуг героических пролетариев, которые, не щадя себя, самоотверженно выполняют свой долг, служат интересам пролетариата. Настоящий приказ довести до сведения личного состава всех воинских частей.

Подписав приказ, Бём вызвал адъютанта.

– Завтра утром, – объявил он, бросив быстрый взгляд на молодого офицера, – мы едем на фронт. Сделайте необходимые приготовления. Отныне все внимание я намерен уделять тому, ради чего не на жизнь, а на смерть борется пролетариат. Мы обязаны сделать все во имя его грядущей победы…

Глава третья
Карающий меч

…диктатура предполагает применение беспощадно сурового, быстрого и решительного насилия для подавления сопротивления эксплуататоров, капиталистов, помещиков, их прихвостней. Кто не понял этого, тот не революционер…

В. И. Ленин

9

В дни, когда венгерская Красная Армия стремительно наступала и ее войска глубоко врезались в боевые порядки противника, во дворец в Гёдёллё явился дородный, высокого роста мужчина, убеленный сединами.

– Гм… Значит, Аурел Штромфельд на фронте? Жаль, он меня хорошо знает. Я по срочному делу. Впрочем, разрешите представиться: честь имею – Имре Фехер, бывший полковник. Я хочу предложить свои услуги. Блестящая победа наших войск под Кошице окончательно утвердила мое намерение поступить к вам на службу. Правда, когда демобилизовали старших офицеров, от подполковников и выше, для меня не сделали исключения, как впрочем и для Штромфельда. Я не имею особых заслуг перед демократической общественностью. Но надеюсь, что теперь-то мне предоставят возможность выполнить свой патриотический долг.

Штабисты тут же связались по телефону со Штромфельдом. Из трубки донесся тяжелый вздох, потом наступило молчание, и лишь спустя некоторое время Штромфельд сказал:

– Случай трудный. Человек он не в меру горячий, увлекающийся и необузданный. Жизнью солдат не дорожит, хотя нужно отдать ему должное: за свою шкуру тоже никогда не дрожал. Храбрый офицер, короче, из тех фронтовых командиров, которые в годы мировой войны без колебаний выполняли любой самый бесчеловечный приказ. Но, по совести говоря, разве нам и сейчас не приходится отдавать суровые приказы? Прикомандируйте Фехера к одному из формирований рабочих-добровольцев, – решительно сказал он. – В качестве инструктора по боевой подготовке. Если он найдет общий язык с рабочими, докажет свою преданность и понимание современных задач, тогда можно будет доверить ему полк.

Имре Фехер спрятал в кармане запечатанный пакет с приказом штаба главного командования, С ним он прибыл в казармы имени Мартиновича, в штаб наркома Йожефа Хаубриха, командира будапештского корпуса.

– Предписано явиться к начальнику штаба корпуса! – отчеканил он.

– Пожалуйста! – перед Фехером предупредительно распахнули дверь. Каково же было его изумление, когда он увидел перед собой Гезу Лайтоша, бывшего капитана австро-венгерской армии его императорского величества!

– Вы начальник штаба?

Лайтош и сам был удивлен не меньше. По старой привычке он сделал движение, желая щелкнуть каблуками, но щелчка не получилось. Быстро оценив обстановку, бывший капитан с подчеркнутой небрежностью уселся за письменный стол, придав своему лицу этакое скучающее выражение.

– Итак, господин полковник… Стало быть, нашего полку прибыло? – Он усмехнулся. – Вы тоже, значит, вступаете… в ряды красных.

– Вот пакет. Там приказ о моем назначении.

Лайтош, бросая косые взгляды на суровое, с четко обозначенными чертами лицо Фехера, бегло пробежал приказ глазами. Кажется, он понял намерения старого служаки.

– Капитан Герцог… вы его, возможно, помните, он в тот памятный день, гм… принес вести из военного министерства… Так вот, он тоже служит в штабе ополченской дивизии рабочих-металлистов. Это добровольческое соединение вооруженных сил сформировано из рабочих отрядов. Его бойцы днем работают на заводах и фабриках, а после смены занимаются военной подготовкой. Становятся под ружье только по боевой тревоге. Командный состав, разумеется, состоит из кадровых военных…

– Очень рад этому, – кивал Фехер.

«Оно и понятно, – подумал Лайтош, – кто не обрадуется, попав в среду единомышленников?»

Полковник действительно был очень рад, что встретил здесь Герцога. Значит, и многие другие кадровые военные пришли к тому же выводу. Новый режим, каким бы непривычным и лишенным респектабельности он ни был, сумел в непостижимо короткий срок создать внушительную армию, в стране, потерпевшей поражение в мировой войне. Теперь эта армия успешно отбивала атаки врага, и возглавляет ее Штромфельд – полковник генерального штаба. Значит, надеть обыкновенную фуражку и форму без знаков различия отнюдь не зазорно! Все это Фехер не произнес вслух, так как перемена в поведении Лайтоша повергла его в смущение. Неприятно, конечно, что капитан занимает сейчас более высокое, чем он, положение и будет прямым его начальником,

А капитан не мог объяснить полковнику, почему он даже с глазу на глаз не добавляет к его воинскому званию «ваше высокоблагородие», хотя относится к нему с прежним почтением. Он не решался открыть ему, что считает себя старшим по чину не по милости красных (это он и сам считал незаконным), а потому, что он, Лайтош, – один из вожаков заговорщической организации контрреволюционного офицерства. Но мог он рассказать и о том, как ому удалось втереться в доверие к наркому Хаубриху и пробраться к руководству вооруженными силами будапештского гарнизона. Участвуя 2 мая в разоружении откатившихся с фронта разбитых частей, он большую часть отобранных винтовок спрятал на тайных складах. Об этом знал только он да майор Хёниг. В нужный момент они смогут распорядиться оружием по своему усмотрению. Если в Будапеште удастся поднять путч, они вооружат мятежников. Его высокоблагородие господин полковник поздно спохватился: о том, чтобы проникнуть в ряды Красной «Армии, нужно было думать раньше. Ему не удастся обскакать Лайтоша! Он не уступит ему пальму первенства. Когда придет победа, он, Лайтош, а не Фехер станет генералом. Да и вообще – чего с ним много разговаривать… Цели у них общие – это и без слов ясно. Вряд ли Фехер мог поверить, что контрразведчик, в свое время выследивший Самуэли, занимает теперь этот пост из приверженности к Советской власти. Контрреволюционеры понимают: лучшая конспирация – молчаливый сговор и молчаливое взаимопонимание.

Но Имре Фехер и не помышлял о «проникновении» в ряды Красной Армии, о том, чтобы куда-то «пробраться». Не такой у него был характер. Он решил идти добровольцем на фронт, потому что хотел воевать. Правда, он решил воевать не за советский строй, а за исконные венгерские земли. Нельзя относиться враждебно к режиму, если ты служишь в его вооруженных силах. Его намерения были совершенно искренни. II хотя самолюбие его было уязвлено, он прощал Лайтошу высокомерный тон. Ведь бывший капитан достиг в этой армии высокого положения, значит, Фехеру придется с этим примириться. Даже по уставу начальник штаба армейского корпуса не должен вытягиваться в струнку перед подчиненным ему офицером-инструктором, несмотря на то что в старой армии Фехер был полковником.

– Значит, формирование не подлежит отправке на фронт? – спросил он.

Лайтош скрестил на груди руки:

– Только в случае крайней необходимости.

– Жаль.

Лайтош был уверен, что угадал мысли полковника.

– Ничего, и здесь, в тылу, найдется дело… – самодовольно проговорил он.

– Но не такое, какое мне действительно по душе.

Лайтош довольно кивнул головой. Он и на этот раз был уверен, что точно разгадал истинный смысл сказанного Фехером. Скоро и здесь, в тылу, возникнет нужда в таких вот суровых, ожесточенных, готовых на все людях. Но стоит ли толковать об этом заранее?

Наступил июнь, а дней по-настоящему теплых все не было. Вот и сегодня с утра зарядил проливной дождь. Потоки воды низвергались с нависших туч, хлестали из водосточных труб. В кабинете Бела Куна закрыты окна. Душно. Куну казалось, что приходится вдыхать в себя мириады отвратительной болотной мошкары. Он распахнул настежь окно, но легче не стало. Угнетала не столько духота, сколько ворох лежащих на столе писем, донесений…

Взять хотя бы историю с Ференцем Гёндёром. Набор добровольцев в профсоюзе журналистов он превратил в возмутительный фарс. Будучи председателем союза, а значит и вербовочного комитета, он всех записавшихся объявил негодными к военной службе!

А вот целый ряд донесений о дезертирах. Несколько ополченцев из рабочих отрядов без разрешения командования вернулись с фронта; профсоюзные организации, вместо того чтобы наказать ополченцев, окружили их заботой, устроили на работу. Да еще, так как стала ощущаться нехватка в квалифицированных рабочих, дезертирам присвоили незаслуженно высокие разряды, предоставили высокооплачиваемые должности. А кампания по распространению панических слухов! Придет жена добровольца в профорганизацию, нашепчут ей невесть что, и всполошится она и пишет на фронт: дескать, ополченцам пора возвращаться домой, их послали на фронт только затем, чтобы оттеснить врага от столицы, это, мол, офицеры подстроили, на руку белочехам играют, хотят всю рабочую рать перебить. Здесь нечем ребят кормить, одна тыква да ячневая каша. А на поле боя солдатики наши льгот кровь за Словакию. Потом венграм еще придется кормить словаков, потому что им не хватает своего хлеба…

Сколько предательских ударов в спину! Венгерский рабочий класс внял предостережениям Владимира Ильича Ленина. Призыв вождя мирового пролетариата: «Будьте тверды!» – нашел отклик в его сердце. Рабочий класс твердо стоит на ногах. Он подобен льву, вокруг которого гудит и кружится осиный рой. Надолго ли хватит сил бороться против злобствующего врага, наседающего со всех сторон?

Недавно вспыхнула забастовка железнодорожников в Задунайском крае. Центром ее стал город Сомбатхей. Отто Корвин сразу выехал туда и установил следующее: «Бастуют не рабочие-железнодорожники, а служащие Сомбатхейского управления дороги. Забастовка началась «сверху». Приостановилось движение поездов на линиях Южной железной дороги акционерного общества австрийских, германских, французских и английских концернов. Почта не доставляется. Заправилы Антанты – это они истинные вдохновители забастовки. Конечно, не обошлось и без правых социал-демократов – об этом Бела Кун получил специальное донесение. Вчера, 4 июня, в крупном центре Западной Венгрии – Шопропе – они неожиданно выдвинули требование, чтобы городская директория[17]17
  Так в Венгерской Советской Республике назывались органы исполнительной власти на местах.


[Закрыть] сложила с себя полномочия и передала власть «законно избранному» правительству. Исполнительный комитет директории созвал на экстренное совещание всех профсоюзных руководителей и предложил решить вопрос о власти. Тайное голосование показало, что девяносто процентов участников совещания высказались за диктатуру пролетариата. Директория не только не устранилась от власти, но, не теряя времени, приступила к вооружению рабочих города.

Контрреволюционные мятежи вспыхивали то тут, то там. Смутьяны подстрекали население, уверяя, будто «из Вены на помощь идут офицерские отряды».

Забастовку железнодорожников, безусловно, удастся потушить, – размышлял Бела Кун. – Через час соберется Правительственный Совет и обсудит создавшееся положение. Мятежников усмирим. Но если не примем радикальных мер, на этом борьба не кончится.

12 июня соберется съезд объединенной Социалистической партии. А спустя два дня, как и было объявлено, состоится Всевенгерский съезд Советов. Необходимо очистить ряды партии от правых, ликвидировать внутренний фронт – это ясно. Но откуда черпать силы? Страна ведет тяжелую оборонительную войну.

Пришел Самуэли, и Кун передал ему сообщения о положении в Задунайском крае.

– Паровоз стоит под парами, – доложил Тибор. – поезд особого назначения в полной готовности. Можем выехать в любую минуту. – Взяв папку с донесениями, он уселся за круглый столик.

Бела Кун видел: мрачен и озабочен его верный друг. А сколько раз доводилось ему видеть Тибора в боевых операциях! Тогда он казался особенно собранным, решительным и бодрым. Его умные глаза были сосредоточенны, мысль работала напряженно. А сейчас веки опущены, жесткие складки вокруг рта выражают не то досаду, не то обиду. Что с ним? Откуда эта горечь на лице?

Кун встревожился: неужели даже Самуэли дрогнул?

– Тибор, слава о вас гремит всюду. Почему же вы так мрачны? Расстроены чем-нибудь? – стараясь вызвать его на откровенность, спросил Кун.

Самуэли тряхнул головой.

– Поздравлений получаю много, хоть отбавляй! – грустно сказал он. – Есть и такие, в которых, не стесняясь, пишут, что, мол, теперь Самуэли доказал: он не только «заплечных дел мастер»… Бездарный, неспособный проявить себя даже в редакции «Непсава», казнокрад, удравший с золотом… Чего только не плетут! Впрочем, это пустяки. Я все равно пойду своей дорогой и впредь буду поступать так, как диктует моя партийная совесть.

– Да, Тибор, реакция клевещет.

– Злопыхательство врагов меня не трогает. Но когда и в самой партии, и даже среди наркомов…

– Это козни правых…

– Если бы только их!

Бела Кун озабоченно прошелся по кабинету от двери к окну. «Да, да, кое-кого из коммунистов тоже порой приходится одергивать. Не без их участия проникает в наши ряды идея, будто в нынешней обстановке следовало бы «помягче» проводить диктатуру пролетариата». Он сказал громко:

– Не обращайте внимания на кляузы, Тибор.

– «Кляузы»? – удивился Самуэли. – Слишком мягко сказано! Злопыхатели величают меня «извергом и кровопийцей»! Когда подстрекатели вбили хуторянам в голову, будто директория Кечкемета решила отобрать у них хлеб до последнего зерна, и крестьяне ополчились против города, судебные органы потребовали строго паказать смутьянов, уверяли, что попустительство в данном случае подорвет авторитет закона. А совесть членов чрезвычайного трибунала требовала не прибегать к строгим мерам против темных крестьян. Живут они в глухих хуторах, вести о событиях в мире доходят к ним в лучшем случае раз в год. А то и реже. Я советовал судить виновных по всей строгости закона, но, следуя велению совести и руководствуясь революционным правосознанием, применить наказание условно.

В городе нашелся какой-то «толстовец». Бросился ко мне: «Вот это истинный гуманизм!» Я, разумеется, оттолкнул чудака. Какой там гуманизм! Надо было вздернуть подстрекателей, а несознательных бедняков отпустить с миром – вот это и был бы истинный гуманизм. Раньше я долго ломал голову над тем, отчего одни, оказавшись в гуще революционных событий, становятся циммерманами, а другие – винерманами, то есть оказываются по разные стороны баррикады. А теперь для меня многое стало ясно.

Тибор замолчал, глядя в одну точку прямо перед собой.

– Меня не трогает злопыхательство реакционных болтунов. Помните слова Бебеля – если враг поносит тебя, значит, ты на правильном пути. Да, я все больше убеждаюсь в своей правоте. Но подвергаться нападкам со стороны некоторых лиц в своей же партии очень горько… Иные наши товарищи пытаются утверждать, будто я всех подследственных приговариваю к смерти… Будто я труслив и малодушен… – Он пожал плечами. – Но от этого я не стану ни снисходительнее, ни суровее. Впрочем, я и в дальнейшем буду стараться «заслужить» злопыхательство недругов…