Текст книги "Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли"

Автор книги: Петер Фельдеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Что за гости, Банди?

– Частые гости! Моя невеста Ализ. Разумеется, она приходит не одна. Обычно со своей подругой Йолан. Милая девушка. Ализ учится на химическом, а Йолан – в художественной студии. Обе убежденные коммунистки, члены партии.

Гости на конспиративной квартире – явление нежелательное, и в ином случае Тибор протестовал бы.

Но как запретить другу встречаться с невестой? Не может он выжить Хаваша из собственной комнаты! Конечно, девушки не выдадут его, тем более коммунистки. Но вместе с тем…

Хаваш заметил, что Тибор нахмурился, и, смутившись, сбивчиво заговорил:

– Короткий отдых… Надо немного развлечься, Тибор… Всего лишь…

Да, конечно. Но идет война. Он так занят. И вдруг потратить целый вечер на встречу с девушками?..

Тут же возникла другая мысль. А почему бы и не взглянуть в открытые и спокойные девичьи глаза, не услышать мягкие голоса? Неужели такое еще существует на земле? Он за годы войны забыл и думать об этом. «Забыл?» – мысленно усмехнулся Тибор. – «Ну что ж – вспомни!».

Улыбнувшись, он сказал Хавашу:

– Ты прав, отдохнуть не мешает.

Хаваш повеселел. Врач – всегда врач. Он и на эту встречу смотрел как на оздоровительное мероприятие, этакий курс лечения. Немного тепла и веселья необходимо молодому человеку, тем более столько перестрадавшему!

– Ты не пожалеешь, – уверял он Тибора. – Ализ я не буду расхваливать, она моя невеста, и этим все сказано. А вот Йолан – премилое существо! Остроумная, веселая! У них в гимназии был учитель, знаешь, из нынешних сократов, про которых говорят: «В голове – знаний воз, а под ногтями – навоз». Пиджак всегда в перхоти, волосы сальные… Преподавал греческий… Йолан прозвала его Навозократом! Имя это так и приклеилось к нему.

Тибор молчал, насупив брови. Кокетливые, острые на язык девушки, улыбка, беспечная шутка, шалость – все видится ему сквозь едкий дым пожарищ войны и кажется несбыточным, навсегда канувшим в прошлое. Неужели навсегда?

За последние пять лет ему не часто случалось бывать в женском обществе. Раза два, не больше.

Один раз это было в Швейцарии. Молодая женщина из порядочного семейства кокетливо спрашивала:

– В Москве вы, конечно, смотрели чудесные спектакли? Москва – столица театров!

– К сожалению, не было времени… – виновато отвечал Тибор.

– Понимаю, революция… Но за семь-то месяцев раз пять или шесть вы все-таки побывали в театре? Нет? Ну хоть два разика?..

Жители нейтральной Швейцарии не имели ни малейшего представления о войне, а тем более о революции.

Он попытался отшутиться:

– Признаться, однажды побывал в театре.

– Что давали? Какой спектакль?

– Восстание юнкеров.

– Хорошая вещь?

– Нет, отжившая. Пришлось изъять ее из репертуара.

Любопытство дамочки все разгоралось:

– Как это «изъять»? Уж не причастны ли вы сами к искусству?

Его бесила беззаботность швейцарцев, и он рассказал, как была «изъята из репертуара» эта «вещь»… Рассказал, ничего не утаивая и не прикрашивая, как он с семьюдесятью красногвардейцами, матросами и чекистами проник на чердак театра, как они прикладами и штыками вышибали с ярусов и из лож отстреливавшихся юнкеров.

– Самая кровопролитная схватка была в гардеробной. Несколько трупов так и остались висеть на стойке, как брошенные гардеробщиком шубы, – хмуро закончил он свой рассказ и метнул на собеседницу сердитый взгляд.

У дамочки от ужаса перехватило дыхание. Она несколько раз судорожно глотнула воздух и вдруг, захлопав в ладоши, рассмеялась:

– Ну и шутник! Великолепный гротеск…

– Вы просто глупы! – крикнул он и, повернувшись, ушел…

Он, и правда, огрубел за годы войны. Лоб прокопчен пороховым дымом, с губ срываются отрывистые слова команды, движения резки.

Чем ближе они подходили к дому, тем больше он ощущал неловкость. Когда они пришли в свою комнату, Тибор совсем уже хотел отказаться от встречи.

– Банди… – обратился он к другу, но в эту минуту в дверь постучали.

На первых порах разговор не клеился, хотя девушки держались просто и скромно. Банди Хаваш отошел с невестой к окну – им надо было обсудить какие-то свои дела, и они лишь изредка поглядывали на Тибора и его собеседницу.

Тибор стоял, прислонившись к платяному шкафу, а Йолан сидела на диване, откинувшись на спинку и обхватив руками колено.

Молчание становилось все тягостней. «С чего это сердце так колотится?..» Он смотрел на маленькую девушку, и она чем-то напоминала ему неоперившегося птенца… Коммунистка… Впрочем, представителям ее поколения, прозревшим к концу войны, здесь, в тылу, нетрудно было стать коммунистами.

Они подхватили уже зажженный факел. Он кашлянул. Видимо, ему первому следует начать разговор. Девушка очень мила и по-настоящему скромна… Меньше всего он хотел бы обидеть ее.

– Я слышал, вы любите пошутить, – наконец произнес он.

– А почему бы и нет, – живо откликнулась девушка.

Еще когда они поднимались по лестнице, Ализ шепнула ей, что у Банди поселился «неизвестный», здесь ему безопасно, потому что у Банди репутация буржуазного радикала. С того момента, когда Йолан переступила порог, она с замиранием сердца поглядывала на утомленного, красивого, неразговорчивого молодого человека.

Кто он, этот «неизвестный»?

– Однако, глядя на вас, никак не скажешь, что вы любительница шутить, – сказал Тибор и снова кашлянул.

– Может быть, – согласилась она.

«Какой он суровый, – подумала Йолан. – Говорят, Шандор Петёфи был таким же… А ведь он и лицом похож на Петёфи, особенно в профиль. Худощавый, бледный, щеки впалые… А какой проницательный взгляд! Уж не поэт ли он?.. Где-то я его уже видела, но где? – она напрягла память, – Ну да, да. конечно, я видела его на митинге… Он выступал, но тогда он казался старше… Наверное, потому, что носил усы. Это он! Он был там, о нем говорили еще, что он участвовал в борьбе за победу русской революции! Единственный из оставшихся на свободе вождей нашей партии…»

Она напряженно следила за собой, чтобы не допустить какую-нибудь вольность. А тут, как назло, нестерпимо ныли ноги. На улице сегодня так холодно, они долго шли по морозу, ноги замерзли и теперь начали отходить. С каким наслаждением она скинула бы сейчас обувь и поджала ноги!

В детстве она всегда так согревала их. Если бы не этот суровый товарищ, она и сейчас поступила бы так же. Йолан упрекала себя за то, что разговор не клеился. Всю жизнь мечтала встретиться с героем, а на поверку вышло, что ей и сказать ему нечего. Не развлекать же его всякими шутками, за которые гимназистки-одноклассницы прозвали ее «президентом клуба острословов…» Заговорить о политике? Глупо. Какое дело ему, одному из вождей партии, до ее «политических суждений»? Может, рассказать, как выполняла вчера особое задание, прогуливаясь неподалеку от виллы, где шло заседание второго состава Центрального Комитета? Ей поручили, если заметит что-нибудь подозрительное, махнуть платком товарищу, стоявшему на углу… Но как она ни вглядывалась. ничто не вызывало ее подозрения. Так и не пришлось подавать сигнала. «Еще подумает, что хвастаюсь», – подумала она и снова промолчала. Но, несмотря на нерешительность, смущение, тревогу, на душе ее вдруг стало хорошо от предчувствия чего-то большого и важного. И совсем не обязательно разговаривать – рядом удивительный человек, она видит его, разве этого мало?..

Все-таки лучше что-нибудь сказать. И неожиданно для самой себя Йолан проговорила:

– При вас я бы не осмелилась шутить. А вот о чем-нибудь серьезном, например, о художественной школе, могу вам рассказать… Хотите?

Тибор кивнул головой.

– Наша школа, хоть и левого толка, однако весьма непоследовательная. Так называемые «социальные этисты», например, причисляют себя к коммунистам, а я их считаю просто кривляками. Компания снобов. Наверное, вам не приходилось сталкиваться с такими? Вы человек, занятый важными, большими проблемами.

– Ошибаетесь, – улыбаясь, ответил Тибор. – Как редактор газеты «Вёрёш уйшаг» я имел «удовольствие» познакомиться с «этистами». Я знаю, что особый интерес в своих дискуссиях они проявляют к произведениям Достоевского. Раскольников для них герой-революционер! А о том, что его протест против общественного строя выразился лишь в убийстве старухи, они умалчивают. Мораль книги проповедует искупление и страдание… Ну а как вы? – он с любопытством посмотрел на девушку. – Вам удалось отбиться от этих «сложных натур»?.. Я, например, пытался раза два, но они тут же обрушивали на меня такой словесный поток, что голова шла кругом.

– Как раз сегодня маэстро Керншток немного осадил их.

– Да? Это интересно.

Йолан уселась поудобнее на диване и стала с увлечением рассказывать. Но вдруг спохватилась и покраснела от смущения. Она рассказывала о том, что вот уже несколько дней они пишут с натуры дородную цветущую девушку-цыганку. Преподаватель Керншток, как он это всегда делает, попросил сегодня учеников высказать свои суждения о натурщице. И тогда один «этист» сказал, что хоть натурщица и пышет здоровьем, но все же он думает назвать будущую картину «Смиренная мученица», ибо, как пояснил он: «это прекрасное женское тело будет обязательно изуродовано деторождением»… Керншток сердито позвякивал ключами в кармане.

Затем вскочила одна экспансивная девица. «По-моему, – заявила она, – в этой женщине выражена исконная мощь народа, – и добавила, отдавая дань своей утонченной философии: – Народ – это не что иное, как первозданная природа, воплощенная в человеческом теле»… Керншток беспокойно теребил свою бороденку, но вдруг в его глазах мелькнула усмешка: «Ну, Йолан, а что вы скажете о натурщице?»

Дойдя именно до этого места в своем рассказе, Йолан покраснела. Она ведь дала себе слово быть серьезной.

– Ну продолжайте! Что же вы ответили маэстро? – спросил Тибор.

Еще более смутившись, Йолан проговорила:

– Я ему сказала то, что думала. Красивая толстушка… и все.

Он смотрел в ее большие искрящиеся глаза, на ее взволнованное ожиданием лицо: как он отнесется к сказанному ею, – и вдруг, не сдержавшись, раскатисто рассмеялся.

Хаваш обернулся к ним и, хотя не слышал, над чем смеется Тибор, тоже невольно улыбнулся и приветливо кивнул головой.

Йолая уже не сводила восхищенного взгляда с Тибора. Еще минуту назад он казался ей серьезным и неприступным, а сейчас перед ней был другой человек – добрый, простой.

Она забыла о «хорошем тоне» и непроизвольным движением сбросила туфли, подобрала под себя ноги и свернулась клубочком в углу дивана.

Тибор сел рядом с ней и вдруг ощутил в душе необыкновенную, никогда не испытанную легкость. Все вокруг преобразилось, – оказывается, мир прекрасен и есть в нем не только лишения и беды.

– Как восприняли ваш ответ студийцы?

Девушка лукаво улыбнулась.

– Керншток захохотал, вроде как вы. И все время кивал головой. И всем тоже стало смешно, даже натурщица прыснула, стыдливо прикрыв свои пышные формы.

– Молодец! Проучили снобов! И что же маэстро? – поинтересовался Тибор, придя в самое веселое расположение духа.

– Керншток произнес лишь одну фразу: «Милейшие друзья, чтобы видеть, нужно прежде всего смотреть, а по рассуждать!»

Девушкам пора было собираться домой. Хаваш пошел проводить их до трамвайной остановки.

Тибор подошел к окну и долго смотрел им вслед.

Возвратившись, доктор застал Тибора уже погруженным в работу. Вопросительно взглянув на него, Хаваш нерешительно спросил:

– Ну как, не злишься на меня?

Улыбнувшись, Тибор ответил:

– О, ни капельки…

9

В небольшой комнатке, на первом этаже роскошного особняка барона Дежё Банффи, на улице Бимбо, собрались за квадратным столом члены второго состава Центрального Комитета. Баронская корона над парадным входом удерживала шпиков на почтительном расстоянии.

Хозяин особняка был вместе с семьей в отъезде, за границей. В особняке сейчас проживает лишь один швейцар, член компартии. Он и предоставил товарищам надежное место для совещания.

Среди собравшихся Райци из Объединенного завода электроламп, Фазекаш из Северных Главных железнодорожных мастерских, стеклодув Гершкович, Артур Иллеш, Элек Болгар, Дюла Хевеши, Эрне Бойаи, Ференц Ракош.

– Подождем Арвале, – обратился к присутствующим Болгар, – она должна скоро подойти. Мы просили Самуэли прислать с ней свой доклад. Необходимо определить отношение нашей партии к широким массам рабочих социал-демократов.

За окном послышались шаги. Райци прислушался и сказал тревожно:

– Не женские это шаги…

– Дозорные на местах, напрасно тревожитесь, – успокоил его Фазекаш.

– Боюсь, что товарищ Самуэли не решится никому доверить доклад и придет сам, – высказал предположение Бойаи.

Дверь распахнулась. Все повернули головы, и Болгар со смешанным чувством радости и тревоги громко сказал:

– Мы рады видеть вас, товарищ Самуэли, но тем не менее должны подвергнуть строгому взысканию за самовольную явку. Садитесь, пожалуйста.

В подполье не рекомендуется подолгу засиживаться на заседаниях. Пожав руки собравшимся, Тибор сразу же приступил к докладу.

– Во вчерашнем сообщении Центрального Комитета я прочитал о том, что рабочие социал-демократы на целом ряде предприятий присоединились к требованию коммунистов освободить арестованных руководителей нашей партии. Хотя мне и приходится оценивать события по сведениям, полученным из вторых рук, я все же могу с уверенностью сказать: рабочие, которые всего неделю назад выступали против нас, сегодня изменили свое отношение, значит, нам удалось завоевать симпатии рабочего класса. Считаю необходимым обратить ваше внимание на то, с какой невиданной быстротой развертываются события. Близок день, когда народ выйдет на улицу и предъявит свои требования. А мы не в состоянии ни защитить их от вооруженной расправы со стороны правительства, ни поддержать вооруженное восстание, в котором отчаявшиеся массы обязательно будут искать выход из своего бесправия. В таком случае борьба венгерского пролетариата за установление своей диктатуры может приобрести затяжной и кровопролитный характер…

Тибор говорил, не переводя дыхания, внимательно следя за выражением лиц товарищей. Нужно быть готовыми ко всему, говорил оп. Для него совершенно очевидно, в каком направлении будут развиваться основные события. Однако в столь сложной ситуации предвидеть заранее, когда наступит решающий момент, очень трудно, а находясь в четырех стенах, – просто невозможно. Вот почему он счел необходимым лично прийти сюда.

Начались прения. Выступавшие одобрили доклад Тибора, дополнив его множеством фактов, которые еще более убедили его в том, что ему удалось определить один из решающих моментов ситуации. Центральный Комитет констатировал, что на повестку дня поставлен вопрос о подготовке к вооруженному восстанию. Было поручено двум товарищам немедленно заняться «военными» делами, поддерживая все время связь с Самуэли. Затем началось обсуждение других вопросов.

И тогда Бойаи предложил оценить поведение товарища Самуэли:

– Правильно ли поступил один из лидеров партии, находящийся в подполье, лично явившись на заседание?

Тибор стал смущенно оправдываться:

– Я не мог поступить иначе, товарищи… Сейчас, когда поднимается революционная волна, всем нам необходимо подумать об установлении живых контактов с рабочими. И я собираюсь поставить сегодня вопрос о том, чтобы мне, конечно при соблюдении всяческих мер предосторожности, разрешили выступить в нескольких казармах и на заводах.

Это вызвало возражения. Болгар категорически заявил:

– Товарищ Самуэли, доверьте это нам… Сейчас от вас, как никогда, требуется осторожность. Правительство знает, что вы на свободе, и, конечно, догадывается, какую роль вы играете сейчас. В данный момент оно вряд ли пойдет на арест еще одного известного коммунистического лидера, но если охранке удастся выследить вас, не сомневаюсь, что будут применены радикальные меры. Надеюсь, вы понимаете меня?

Тибор беспокойным взглядом обвел сидящих за столом.

– Уж не собираетесь ли вы держать меня взаперти бесконечно? Идет сражение, я должен быть в бою!

Наступила тишина. Затем первым заговорил стеклодув Г ершкович:

– Товарищ Самуэли, у нас только два руководителя, которые имели счастье встречаться с Лениным и многому научиться у него. Это вы и Бела Кун. На свободе остались только вы. И мы не можем, не имеем права рисковать вашей свободой и жизнью.

Все поддержали Гершковича, его предложение приняло силу решения.

Тибору стало не по себе. Какая досада! Неужели они не понимают? Да, он участвовал в русской революции, но может ли это служить поводом для столь строгой опеки?

Да, ему действительно посчастливилось не раз встречаться с Лениным. С апреля по август 1918 года он по меньшей мере один раз в месяц бывал у Владимира Ильича. Последний раз Ленин принял Тибора в декабре, перед самым его отъездом на родину…

Тибор задумался. Если бы товарищи знали, с каким волнением ожидал он первой встречи с великим вождем! Давно это было… Впрочем, нет, всего каких-нибудь десять месяцев назад. А кажется, годы прошли с тех пор – столько произошло событий. Как сейчас, помнит Тибор этот день. Он сидел в номере гостиницы «Дрезден» над очередными газетными листами. В комнату вошел взволнованный Бела Кун. Не поздоровавшись, громко сказал с порога:

– Самуэли, завтра нас ждет Ленин!

«Откуда Ленин может знать обо мне? – удивился тогда Тибор. – И оправдаю ли я надежды Ленина, которые он, возможно, возлагает на меня?» В волнении он мысленно перебирал весь проделанный им революционный путь. Не больше полутора лет прошло с тех пор, как он сделал в Верхнеудинске первые робкие шаги. Шаги революционера. Это было похоже на то, как ребенок учится ходить… Немногим больше года является он убежденным коммунистом.

Три месяца занимается организацией интернациональных отрядов Красной гвардии и всего лишь месяц редактирует революционную газету.

Вот и все его «заслуги», если не считать восьми лет работы в социал-демократической партии да нескольких переломанных офицерами ребер… Как предстать с таким багажом перед человеком, который на протяжении четверти века, сквозь бури трех революций вел к победе самую революционную партию и создал первое в мире социалистическое государство?

Бела Кун держался куда увереннее. Да и не мудрено. Он на несколько месяцев раньше Самуэли вступил в большевистскую партию, был лучше теоретически подкован и имел куда больше опыта как партийный руководитель.

– Ничего, не волнуйтесь, Тибор, – успокаивал его Кун. – Вы же знаете, что помощь международного пролетариата русской революции воплощена в революционной деятельности военнопленных. Потому-то Ленин и уделяет так много внимания нашей работе…

После первой встречи с Лениным Тибор несколько дней ходил задумчивый, сосредоточенный. Он был недоволен собой, ему казалось, что и образован он политически недостаточно и таланта к руководящей работе у него нет. И все-таки он понимал, что отныне вся его жизнь будет посвящена революции. И еще он понял, что успеха на этом благородном поприще можно достичь, лишь сочетая беззаветную смелость с большой мудростью.

Да, он имел возможность поучиться у Ленина. Однажды Ленин спросил у него и Бела Куна, намерены ли они по возвращении в Венгрию создать самостоятельную коммунистическую партию или будут вести борьбу за победу пролетарской диктатуры, оставаясь в социал-демократической партии? Они ответили, что конечно же, нужна новая партия, что газета «Социалиш форрадалом» уже начала кампанию по разоблачению социал-демократических лидеров, погрязших в соглашательстве и оппортунизме.

Ленин помолчал тогда, а потом сказал негромко: – «Этим самым вы уже сделали первый шаг на пути к созданию Венгерской коммунистической партии…»

Спокойные ленинские слова заставили задуматься: все ли предусмотрено, не упущено ли что?..

Они принялись тогда за работу. Наладили контакты с левым крылом социал-демократической партии.

В те дни уезжал в Венгрию больной капитан Лейриц, тот самый, что спас Тибору жизнь в Соликамском лагере. На него можно было положиться. Через Лейрица в сигарной коробке с двойным дном направили письмо Ёнё Ландлеру. Тибор отправился в Швейцарию, чтобы оттуда установить связь с кружком Эрвина Сабо и Отто Корвином, служащим Лесного банка. Так помогли им как бы вскользь сказанные Лениным слова. Теперь в Коммунистическую партию Венгрии вошли не только возвратившиеся из России военнопленные, но и наиболее радикальная часть сознательных рабочих, которые пошли за присоединившимися к ней левыми социал-демократическими лидерами. Через друзей Корвина им удалось вовлечь в партию наиболее прогрессивные слои интеллигенции. Авторитет партии неизмеримо вырос в народных массах. Да, Ленин научил их тому, что для партийного руководства забежать вперед или отстать – одинаково опасно…

Тибор встал и, тяжело вздохнув, негромко произнес:

– Подчиняюсь решению. Приношу членам ЦК извинения за самовольную явку.

«В трудное положение поставили меня товарищи», – размышлял он по пути домой, сидя в глубине извозчичьей пролетки. Однако составом второго ЦК он остался доволен. Все энергичные, решительные, самостоятельные. Когда Тибор подошел к проходной Приюта, стоявший на посту Антал Габор отсалютовал ему винтовкой.

– То мороз, то снова оттепель, господин Краузе.

– Да, да, в самом деле, – согласился Тибор, только сейчас заметив, что снег падает на тротуар и тут же тает, образуя грязные лужи. Он поежился.

– Мерзкая погода, вредная для здоровья… – сказал солдат и бросил на Тибора настороженный взгляд: – В такую погоду лучше дома сидеть. – Потом, засмеявшись, добавил: – Послужит солдат при госпитале, глядишь – и наберется докторской премудрости!..

Все последующие дни Тибор не давал покоя Ха-вашу и Лизе Арвале: о чем говорят в городе? Какие настроения? Услышав новую весть, начинал возбужденно ходить по комнате.

Ответственность, лежавшая на нем, требовала максимального напряжения умственных и нервных сил. И может быть, поэтому такую радость доставляли ему встречи со студенткой-художницей. Он не переставал удивляться, как в одном человеке может соединиться столько различных качеств: ум, юмор, проницательность, нежность, решительность… С наслаждением он наблюдал, как безмятежный смех ее сменялся иногда то детским испугом, то трезвой рассудительностью. Тибор мог часами слушать ее рассказы о детстве, о родителях. «Моего отца преследуют», – часто, как заученный урок, повторяла Йолан. И правда, секретные характеристики, которые давали ему директора гимназий, где он работал, были постоянным бичом для преподавателя исторпи Алберта Силади. То и дело приходилось ему переезжать из одного провинциального города в другой. А «вина» его состояла в том, что он меньше всего интересовался собственной карьерой и вечно носился с какими-то идеями, внушающими беспокойство начальству. Диссертацию он написал на тему: «Жизнь народных низов в средневековье». Его консервативные коллеги морщили лоб и, насупив брови, говорили: «Подозрительный намек…» или: «Вызывающе прогрессивно…» Этого было достаточно, чтобы отравить человеку жизнь. «Ты знаешь, что твой отец – большой ученый?» – спросил однажды профессор истории Аладар Баллаги у десятилетней Йолан, когда отец привез ее в Будапешт, чтобы показать дочке столицу. Откуда ей было знать об этом? Мать, ожесточенная бесчисленными неудачами и лишениями, только и делала, что ссорилась с отцом, упрекая его в непрактичности, в неумении устраивать дела…

– Жизнь всегда раскрывалась передо мной в странных противоречиях, – рассказывала Йолан, но тут же, тряхнув головой, вдруг смеялась: – Помните сказку про золотую птицу? Злая мачеха отрезала голову пасынку и платком привязала ее к туловищу, чтобы скрыть преступление от отца. Сказка эта произвела на меня в детстве жуткое впечатление. Когда однажды моя соседка по парте пришла в школу с перевязанной шеей, я испуганно спросила ее: «Мими, тебе мать отрезала голову?» Девочки, услышав это, стали смеяться надо мной и долго дразнили потом…

У отца было много книг, но больше всего я любила Брема. Без конца могла рассматривать яркие картинки, где были нарисованы животные. Как-то учительница спросила нас: «Каких животных из семейства кошачьих вы знаете?» Я гордо подняла руку: «Ягуары и кугуары…» – отчеканила я. «Глупенькая», – ласково сказала учительница, она не читала Брема и решила, что я сама придумала это странное название – «кугуар».

Тибор всегда с нетерпением ждал Йолан. Она входила в комнату, и тяжелые думы, обременявшие его, сразу рассеивались. Он садился рядом с ней на диван и просил рассказать какую-нибудь смешную историю.

– Вы думаете, так легко развеселить великого деятеля? – спросила однажды Йолан.

– Позвольте узнать, кого вы причисляете к «великим деятелям?»

– Вас, – просто ответила девушка.

– Вот как!

– Помните у Карлейля: «Великий деятель – это электрический разряд, все остальные люди – горючий материал, ожидающий, когда он воспламенит их»…

– Да, но при чем тут я?

Йолан с укором взглянула на него.

«Какой недогадливый!..» – подумала она и неожиданно для самой себя вдруг сказала:

– Меня же вы сумели воспламенить!

Сказала и сама испугалась. Яркая краска залила щеки, лоб, шею, и она закрыла лицо руками.

Тибор не сводил с нее взгляда. От ее слов у него стало как-то особенно тепло на душе. Значит… значит… Но что сказать ей? Она смущена, и он растерян не меньше. Надо справиться с волнением… И он начал медленно рассказывать:

– Мне пришлось прожить несколько месяцев бок о бок с одним человеком. Бывали моменты, когда я его не то что великим, но даже порядочным не считал. А он оказался настоящим героем. В далекой России о нем слагают легенды. Вам интересно?

Она доверчиво взглянула на него.

– Да, очень… Продолжайте, прошу вас…

– Ну так вот…

И Тибор рассказал ей о Винермане, гусаре, который в апреле 1918 года, оборванный, разутый, скитался по русским дорогам, а через несколько месяцев его прах доставили с фронта в Москву и с почестями похоронили в братской могиле.

В последние дни Тибор почему-то часто с волнением вспоминал Винермана. Когда он вернулся из Швейцарии в Москву, Винермана уже похоронили.

До сих пор он ни с кем не говорил об этой тяжелой утрате. И вот теперь эта девочка нежной рукой прикоснулась к его сердцу, и выплеснулась наружу затаившаяся в нем боль.

– Прощаясь с ним на московском вокзале, – говорил Тибор, – я впервые подумал: «А все-таки что-то есть в этом парне…» Но мне и в голову не могло прийти, что вскоре имя его станет легендарным. Через три месяца комдива Винермана уже называли венгерским Чапаевым. Белые посулили ему чин полковника, если он перейдет на их сторону. Однажды Винерман отправился к белым якобы для того, чтобы переговорить об условиях перехода, а на самом деле, чтобы пробраться во вражеский стан.

И пробрался. И захватил в плен соблазнявших его офицеров.

– Как же получилось, что он погиб? – вздохнув, спросила Йолан.

– В кавалерийской атаке погиб. Он всегда рвался в самое пекло. Впрочем, любого революционера в каждый миг подстерегает смерть…

Йолан смотрела на него полными слез глазами. «Неужели и этот милый черноглазый юноша может погибнуть в любое мгновение? А разве сейчас, в эту самую минуту, жизни его не угрожает опасность?!» Вслед за этой мыслью пришла другая, успокоительная: «Ничего, что я не смогла скрыть от него своих чувств. Ведь он не огорчился. Если бы я могла хоть чем-нибудь скрасить его жизнь…» Йолан, переведя дыхание, незаметно смахнула слезу с ресниц и нежно улыбнулась Тибору.