Текст книги "Сумерки жизни"

Автор книги: Петер Альтенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ЖЕНЩИНЫ.

Любимая, красивая, привлекательная, нежно сложенная женщина – частица, может быть, даже часть всего великолепия мира в целом.

Она должна, как славный камешек мозаики, войти в целокупное создание мировой красоты, состоящей из многих, многих тысяч таких частиц.

Но взять женщину целиком, оценить всю, всю ее богатую, сложную жизнь —

это настоящее несчастье для мира!

Женщина должна быть для нас вдохновением и утехой. Да будет она для нас спасительницей от печалей, пляской и детской радостью, заботой о чем-то серьезном, высшим восторгом и мистическим влечением!

Но только пусть она не будет для нас всем, всем, всем!

Пусть она никогда не будет всем.

Если она требует от нас этого,

тогда она станет убийцей!

Она убивает нашу душевную свободу, свободу нашего духа, свободу места, времени, денег и женщин!

Август Стриндберг, этот гений, чувствовал это всю жизнь,

но он горевал беспомощно-жалобно

вместо того, чтобы уничтожить мечом Зигфрида, изгнать

с дороги своей души,

то, что мешало светлому герою на его светлом пути!

«Ты для меня все» принадлежит прошедшим временам!

ВНЕШНЕ «СОВЕРШЕННАЯ».

Коротка моя весна!

Использовать ее было бы низко и не гениально.

Но ведь все это делают.

Я не могла бы взять на себя ответственность

нравиться еще, когда я больше не нравлюсь

так, как раньше – мистически сказочно, волшебно, непонятно, не трогаю и не вдохновляю!

Коротка моя весна!

Ведь цветы тоже вянут, кустарники, деревья, все.

Но они не несут ответственности за свое увядание! Они имеют право.

Но я, как могла я жить признанием одного лишь моего бытия?

Мне пришлось пережить

сознание, что он недостойный идиот,

если он признает меня,

в то время, когда во мне ничего нет.

Чем мне заменить,

я больше не могу быть

цветущей весною сиренью!

Он не будет скорбеть обо мне,

дрожать за меня и болеть,

тихое прикосновение моей

руки его не исцелит?!

Коротка моя весна!

ОСКОЛКИ.

Если поэт знакомится с красивой женщиной и начинает за нею ухаживать, то она потом говорит: «Ах, этих людей начинаешь ценить только тогда, когда познакомишься с ними лично!»

Если поэт знакомится с молодой женщиной и за нею не ухаживает, то она говорит потом: «Это старая песня, как бы ни были интересны эти люди, лично знакомиться с ними не следует все же никогда!»

***

В «обществе» считают очень интересным выслушивать различные мнения и взгляды об одном и том же предмете. Я считаю более интересным, если кто-нибудь один высказывает правильный взгляд, а другие слушают!

***

Называть человека дураком за то, что он говорит прямо в лицо «неприятные истины», это – естественный инстинкт самосохранения! Но считать человека «благоразумным» за то, что он говорит прямо в лицо «приятную ложь», это – непонятная глупость. К какой категории относятся красивые женщины?

***

«Доброта», «снисходительность», «прощение» со стороны мужчины, это очень мило! Но по отношению к кому? По отношению к гадюке, какой бы красивой и полосатой она ни была, это сумасшествие! Как это она его не укусит?

***

Женщина бывает «невоспитанной» до тех пор, пока ее невоспитанность нравится. Ее тогда называют сердечной и интересной.

***

Когда художник говорит любящей женской душе, что ему нужно разнообразное возбуждение, она отвечает: «У тебя ведь есть твое искусство».

Когда же он отвечает, что именно искусство требует возбуждения, она думает про себя: «Твое искусство?! Мир обойдется и без него».

***

Во время паузы в разговоре вы обрадовались, когда кто-то предложил следующую задачу: сколько различных флагов можно сделать, имея семь основных цветов. Один: «Вычисление с логарифмами было еще в гимназии моим слабым местом!» Другой: «Если вы мне скажете, что 700 флагов, я не удивлюсь!» Третий: «Господа, это ведь серьезная тема! А что если государств больше, чем флагов?!»

ПУДЕЛЬ.

Я знаю одну совсем молодую даму, которая решила быть внутренне подобною белому пуделю. Так как она светлая блондинка, то я говорю «белый» пудель. Потому что и черные пуделя тоже Отличаются верностью пуделя. Но пуделя теперь вывелись, они слишком скучны со своей вечной, ровной, почти ядовитой верностью (только верность, тьфу!); предпочитают левреток (очень мило!), болонок (боже, как она мила, вертится вокруг самой себя от радости!), такс (она не хочет идти по вашим следам, значит, благородная порода!), но пудель, который вечно обижается и отличается верностью, нет, это принадлежит прежнему поколению; мы ведь знаем, он любит нас фанатически! Что в этом особенного?! Эта молодая дама, значит, решила быть внутренне совсем, как пудель. Верной, верной, верной и верной. Это и нельзя решить, даже настоящий пудель не может это решить, это должно быть от природы или этого не может быть совсем. Она была такой случайно. Что из этого вышло?! Ничего. Он говорил всегда восторженно, во всех тонах: «Она белый пудель!» Никто ему не верил, а те, кто верили, думали: «А если и так?!» Потом он начал стремиться к «левретке». Наконец, пришла другая, и белый пудель был ужасно обижен. Вот все, что дает скучная, трагическая верность пуделя. Лучше стать сразу левреткой. Да, если только это возможно!

АЛЬТЕНБЕРГ.

После 30 лет я посетил сегодня милое местечко «Альтенберг», на берегу Дуная. Зовусь ли я по этому местечку, или оно по мне, это все равно. Кустарники ив и берез стали лесами, и никто не плывет по большому, широкому, свободному Дунаю. Где Эмма, Берта, Тильда, Эльза?! Да, Эмма построила при помощи своего знаменитого мужа (гофрат профессор Адольф Лоренц), как раз здесь, в воспоминание о своем чудном детстве, прекрасный замок с садом и высокой белой башней, откуда видны дунайские поля. По вечерам с холмов веет свежий, влажный воздух. Все, о чем когда-то мечтали, развеяно. Все, все куда-нибудь спаслись, лишь я один... Я выезжаю за город в страну святых юношеских грез и замечаю, что ивы и березы за истекшее время разрослись и стали лесом.

КНИЖКА.

Вышла в свет книга: «Бетховен», 80 геллеров или, может быть, одна крона. Собственно, это заметки о Бетховене, избранные П. Биглером, издание Улльштейна. Разве есть замечания о жизни Бетховена, не представляющие интереса?! Почему не должно меня интересовать, какие блюда и напитки были его любимыми?! В течение всей своей жизни мы узнаем эти вещи о людях, которых мы об этом никогда не стали бы расспрашивать!? Как ходил Бетховен, как он принимал или отклонял приглашения, каким он был, когда девушка производила на него первое впечатление, или когда она выходила замуж за другого?! Какое мыло он употреблял, какой у него был зонтик, какая палка?! Разве вас это не интересует?! Меня чрезвычайно. Гений – целый организм, каждое самое маленькое колесо, клапан принадлежит гениальной машине! Хотите определить, что в ней было самым изумительным?!? Эта нежная книга дает «интимное понимание» об этой запутанной, огромной машине, создавшей музыку, принадлежащую вечности. Тот, кто решится положить эту книгу на ночной столик своей подруги, чтобы она ее прочла, тот имеет друга!

HUMANITAS.

Есть один единственный способ уважать человека... если это уважение ставит вас перед самим собою на более высокую ступень человечности. Зависть, злоба, неприязнь – означают деградацию самого себя в своих собственных глазах!

***

Бывают разного рода «распятия на кресте». Например, когда альтруисту говорят, что он эгоист; серьезной женщине, что она еще более утонченная кокетка, чем все другие; поэту, что он бездельник; бережливому, что он скупой; благородному и щедрому, что он расточителен; романтически идеальновлюбленному, что он «неспособен»! Всякая ложь для приличного человека есть распятие на кресте мученичества. А тот, кто распинает, в какой бы то ни было области, тот Иуда!

МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ.

Есть много людей, которые друг к другу совсем не подходят даже тогда, когда они очень подходят друг к другу. Тон их голоса раздражает нас постоянно, хотя при этом мы себе всегда говорим: «Подумай о том, что ведь он или она не виноваты!» Но раздражение остается. Во время твоего мирного сна хлопнула дверь. Разве она виновата в том, что она тебя, несчастного, разбудила?! И все же ты готов, как в детстве, побить дверь: «Ах ты, гадкая дверь!» Манера любезно раскланиваться, слишком любезно, может тебя вооружить против, того, кого ты собственно («собственно» – самообман) любишь! Особенно сильно могут раздражать в высоко ценимом человеке движения, хотя мы ему их тотчас же прощаем; мы даже безжалостно нападаем сами на себя за свою раздражительность! Манера человека пройти по залу, через салон в гостинице или в кафе может вызвать в нас либо симпатию, либо ненависть! Развитой человек таких «мелочей не замечает» – это трусливый жалкий самообман! Нет, как раз такие мелочи замечаются! Я не говорю, что нужно ценить человека за привлекательную походку, но что можно постепенно возненавидеть непривлекательного человека, хотя бы в нем было много духовных и душевных достоинств – это я утверждаю решительно, наперекор целой толпе лицемеров. Тот, кто хорошо танцует, не есть еще хороший человек, но тот, кто плохо танцует и все же танцует и даже охотно, тот осел. Никто не подозревает, сколько в нем самых незаметных особенностей, раздражающих его ближнего, который его ценит и любит; эти черты могут мешать вашему ближнему, оскорблять, обижать его, приводить в отчаяние, эта «статья» в счете отношений любящих друг друга людей и иных, менее горячо относящихся друг к другу, никогда не принимается в расчет. Вследствие этого счет всегда не верен, и внутреннее столкновение неминуемо.

ПРИЗНАНИЕ.

«Когда я обожала одного современного писателя и узнавала в его творениях свою собственную душу, яснее, чище, понятнее, чем до сих пор, во все эти полные смятения и беспокойства (спокойные) дни моей совсем еще юной жизни, мне только 16 лет, —

«Это обожание подняло меня сразу над самой собою, мистической силой, исходившей от него, поэта...

«Я поднялась над всеми моими спотыкающимися подругами, моими однолетками, которые тоже мечтают о чем-то, чего, наверно, нет и никогда не будет!

«Я пришла к нему, потому что я боялась обычной, повседневной жизни!

«Когда я узнала поэта, и он говорил со мной так просто об «идеальности реальной жизни», что здесь на земле является человеческой обязанностью взять у каждого часа что-нибудь особенное, нежное, глубокое, красивое, если в эту тяжелую жизнь вы принесли с собой достаточно интеллигентности и сердца,

тогда я перестала ходить к нему в его опасную комнату поэта, где он ставит такие требования духовно-душевного порядка, до которых мы не доросли; я тогда удовлетворилась, как и прежде, тем, что выбирала из любимых поэтов то, что подходило к моей «лавочке!» К моей лавочке обыденной жизни. С тех пор я себя беспрерывно спрашиваю: как может выдержать вот уже два года Паула Ш., двадцатилетняя?!

«Неужели она не заметила, что он тиранический, неумолимый, строгий критик всех наших слабостей?!

«В ее женской душе есть что-то от Бетховена, Франца Шуберта, Гуго Вольфа, Моцарта, Гайдна, она переживает мир внутренней музыки, недоступной для нас, других, на веки!»

ПОСТОЯННЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ.

Постоянные посетители какого-нибудь учреждения в большом городе кажутся нам несколько ограниченными, отсталыми, почти консервативными. А постоянные посетители какой-нибудь дачной местности трогательно консервативны и необыкновенно симпатичны. Перед ними, сзади них лежат вокзалы, леса, холмы, ручьи, горы, озера, они иногда слезают с целой семьей или даже без семьи, на какой-нибудь определенной станции, и там проводят все лето. Никто из друзей не может заставить их изменить свое мнение об этой местности рассказами о других местах. Пока он будет ездить туда, куда он ездит, с ним не случится ничего дурного. Ему знакомо каждое дерево, каждый куст. Он знает все приветственные слова. Дорога направо идет туда-то, налево туда, где стоят по-прежнему семь дубов. Все осталось по-старому: там, где пахло мельницей, пахнет и теперь мельницей. Для него постоянно сохраняют комнату № 7, так же, как комнату № 12 для других. Кажется, что все принадлежит ему. А разве это не так, если вы наслаждаетесь всем этим в глубине своего сердца?!

ЭВОЛЮЦИЯ.

Ты задерживаешь мое развитие...

Вы смеетесь, в 57 лет можно ли еще развиваться в каждый час своего бытия?

Развиваться можно всегда, пока дух и душа ясноэластичны.

Ты задерживаешь меня во всем,

когда ты, например, бледнеешь и дрожишь при появлении Лизы.

«Разве мне нельзя видеть Елизавету?!!» – «Можно. Но и мне можно дрожать...».

Значит, я не могу. Несчастная! Тормоз на моем колесе!

Но разве ты виновата?!

Если бы ты могла, ты дала бы мне свободу от всего сердца?!

Как это я, мужчина, мозг мира и жизни,

не подозревал еще два года назад, не знал, не рассчитал,

что ты, в моих оковах, меня больше не отпустишь?!

Эти священные слова из «Сумерок богов» Вагнера:

Бруннгильда: «На новый подвиг, дорогой герой, как бы я ни любила, я отпущу тебя!» —

не относятся к «другим» женщинам, а только к так называемым мужским подвигам, безразличным для любящей жены! Это обман! К чему же даровать свободу, если другая женщина отсюда исключается?

На новый подвиг, да, но не к Елизавете!

Но ведь Елизавета одна дает мне новую силу!

ИДЕАЛЬНЫЕ КОМПЛИМЕНТЫ.

– Знаете, мой дорогой господин Петер, с кем бы я вас лучше всего сравнил?! С японским живописцем Хокусаи, жившим 2000 лет назад. Он нарисовал, например, двух уток, а видно было, несмотря на это, целое болото, полное дикой птицей, – вот как он это делал?! А как удается вам эта pars pro toto?? – Часть, заменяющая целое?! Немного задушевности, ума и вкуса, только и всего.

***

– Pardon, поэт ведь не должен заниматься реальными вещами в жизни. Мы, к, сожалению, сами это делаем. Что вы можете мне на это ответить?!

– С тех пор, как я прочел ваши 50 набросков «See Yfer», я изучил свое любимое озеро Гмунден интимнее, а не только поверхностно, помощью катанья на лодке, купанья и прогулок по эспланаде!

***

Я сказал сегодня утром своему другу: «Прочти сперва книги Петера Альтенберга, а потом посмотрим, как ты разовьешься!?»

***

Архитектор Адольф Лоос из Вены: «Петер, я не знаю, хорошо или плохо «Nachfechsung», я только знаю, что теперь я могу в течение десяти лет не читать совершенно новых книг. Я получил ориентацию!»

НИЩАЯ.

Сегодня, 3 августа 1916 г., в половине одиннадцатого утра, я заговорил на углу моего переулка с одной молодой женщиной, просившей подаяния; за городом и при хорошем уходе я бы сделал из нее в течение 6 недель сказочную красавицу. На руках она держала дивнонежную, спящую, белизной сияющую девочку четырех лет. Я подал женщине 20 геллеров. Она потом сказала: «В общем и целом мне не плохо, мой муж в сумасшедшем доме, четверо детей устроены в яслях, обед я им даю с собой, а ночью они спят у меня. Я хожу стирать, получаю ежедневно 5 крон и еду. А по пятницам я прошу милостыню, я тогда стою и не работаю, так как моя маленькая Иоганна так хороша, что мне это дает больше, чем пять крон и еда. Моя красивая дочь ходит уже такой молодой на заработки!...»

НЕВЕРНОСТЬ.

Любимая, или нелюбимая, как когда,

ты задерживаешь меня в обновлении моего неспокойного, неугомонного я! Ты боишься моего рождающегося я!

Ты плачешь?! Ты обиделась?! Ты видишь, как я склоняюсь перед твоим очарованием?! Очарованием, которое меня сковывает!

Что же ты любила во мне, ценила, и даже романтически обожала когда-то?! Мои пути ведут в иные дали, но всегда вверх!

Да, Мария Сюзанна, так это началось!

Но для меня это должно остаться и кончиться. Кончиться, чтоб остаться! Так я верен.

Нельзя любить скрипача за его глубокую игру – и ревновать его к скрипке.

Того, кто опьянил тебя своей высшей человечностью, что он дарует не только тебе одной,

того ты не должна тянуть вниз, робко, боязливо, неуверенная в своих прежних безграничных душевных силах и радости жертвы,

в столовую, где стол для него накрыт соблазнительно и удобно!

Иди, оставив его одного.

И вечное сияние твоего мученического венца соединится со светом, куда он придет в конце своего пути без тебя!

ПРЕМЬЕРА

«Вишневый сад».

(Трагикомедия в 4-х актах, Антона Чехова).

Все эти люди, не знающие в жизни друг друга, не знают и самих себя. Мгновенное понимание и беглый туманный взгляд на всеобщую ложь. Но ничего не помогает. Почему моя подруга направляет свой бинокль все время на артиста Г. Ф.?! Почему она не смотрит на артиста К. И., великолепно играющего, или на В. Ст. или на К. П.?!

Как уже сказано, на этой глубокой, чрезвычайно серьезной пьесе, совсем не веселой, хотя в общем и веселой, поскольку не знающие друг друга люди постоянно немного трагически и веселы, достойны сожаления и смешны... Итак, почему на этой пьесе «Вишневый сад» моя подруга смотрит пристально сквозь мною подаренный бинокль беспрерывно на этого артиста Г.?! Разве он так исключительно хорош? Разве И., Ст., П. не лучше его?! Итак, в этой прекрасной пьесе все люди, которые бредут вперед, шатаются, не в силах никогда поставить ногу уверенно и эластично, куда следует. – «Моя милая, я подарил тебе бинокль, не злоупотребляй же им!»

В пьесе все же есть изумительные, нежные ноты. Перед последним актом я ушел по причине того бинокля, что подарен мною. На улице я ей сказал: «Стыдись!» В последнем действии старый вишневый сад будет, вероятно, продан и срублен, вместо него на этом месте вырастет новый мир, квартал дач. Нужно срубать! Очистить место! Браво, нежная, тонкая пьеса, взятая из самой жизни!

НАТТЕРС.

Паула, с марта 1918 года ты живешь в Наттерсе, в этой идиллической горной деревне Тироля, у электрической горной железной дороги; ты имеешь два деревянных балкона, молоко, масло, яйца, сыр. Никто не мешает тебе в твоей фанатически нежной любви к природе.

Ты достигла своего, Паула!

Вдали от всех предрассудков полных предрассудками женщин,

ты переборола жестокие бури обожания твоего поэта, и переживаешь теперь мир, ты своим самоотвержением вполне его заслужила!

Слава тебе, Паула! Муки моих

многочисленных и ненужных несправедливостей,

по отношению к тебе, с благословением

провожают тебя,

из сердца, в котором не раскаяние,

а глубокое умиление!

Ты живешь теперь в Наттерсе, в маленькой горной деревне Тироля,

имеешь два деревянных балкона, и ветер долетает к тебе с вечных снегов

и не может тебя обидеть!

Жестокие, ненужные бури с тяжелым поэтом миновали.

В твою жизнь вошел мир. Мое одиночество благословляет тебя, Паула, в Наттерсе!

СМЕРТЬ.

Вчера, в воскресенье, 13/1 1918, я сидел со сломанной левой рукой и разбитой головой; я спросил у моего святого брата Георга, посетившего меня случайно после трех лет, как это наш отец умер на 83 году жизни без всякой болезни.

Ночью он надевал свои любимые синие домашние туфли и, когда он нагнулся, в мозгу прорвалась артерия. На следующий день ему всунули в руку его любимую сигару, и он водил ею механически, не куря, ко рту и назад, хотя она была не зажжена и ее нельзя было курить.

Так умирает самый лучший, самый достойный человек, который ни разу в жизни ни секунды не хворал. Так умирают «безгрешные». Аминь!

БЕРЕМЕННОСТЬ.

Паула, ты беременна, от твоего мужа;

после того, как в течение пяти лет я обожал тебя как невесту, в твоей никогда не бывшей, никогда больше не повторяемой личности!

Я знал, кем ты была, и что

в этом мире покорности

твоего духа больше не найти.

Теперь ты идешь по той самой дороге, по которой идут все,

если не погибают раньше времени

от туберкулеза или других вещей.

Желаю тебе легких родов,

убереги твою дочь, что родится,

от всего того, что мы с тобою здесь на земле перенесли!

Ты идешь, ты должна идти по той

дороге, по которой все идут, у кого нет

мужества погибнуть раньше срока!

Желаю тебе легких родов,

желаю в первой улыбке твоего ребенка увидеть

сияние того, что мы с тобою эти годы

пережили, Паула!

УБИЙСТВО.

– Господин Петер Альтенберг, мне было бы крайне интересно узнать, как вы объясните этот случай с убийством молодой красивой женщины, совершенным хористкой, ее бывшей товаркой, с вашей, меня все же интересующей высоко современной или даже ненормально своеобразной точки зрения!

– Ничего нет проще, милостивый государь. Часто люди встречаются с другими, конечно, не для того, чтобы радоваться их злой, несправедливой судьбе и чувствовать, как особое счастье, свою собственную жизнь, тоже несправедливо-благополучную, особенно сильно чувствовать благодаря контрасту; ведь обычно и дом, и все служанки, платья, кольца, все это не ощущается как нечто исключительное. «Случайно выдвинувшаяся хористка» видится со своей знакомой того же ранга, чтобы особенно смаковать свое счастье при виде чужого несчастья. Я далек от того, чтобы как-нибудь по-человечески оправдывать это убийство, совершенное загнанной в угол несчастной хористкой,

но быть в дружеских отношениях с «изгоями этой жизни», чтобы наслаждаться их горем, я нахожу тоже несовсем человечным и приличным. «Изгои жизни» естественно представляют собою опасность для тех, кто случайно здесь, на земле, «получил наследство»! Прочитав это, защитник ex officio несчастных и заблудших сказал: «Что за чепуха!» Незрелая философия человека не знающего жизни! Что он под всем этим разумеет? Конечно, возможно, что здесь есть некоторая опасность, если люди возвысившиеся нарочно водят дружбу с теми, кто раньше были им равны, а теперь как бы отстали, загнаны здесь на земле, для того, чтобы вкусить свое счастье с большей силой, это создает отчаяние, смертельную ненависть и месть.

Господа, tout comprendre, c’est tout pardonner; это, конечно, одна из экзальтированно-преувеличенных французских фраз. Но мы, более умеренные, проникнутые чувством справедливости, скажем: «Понять все – означает, по крайней мере, немного смягчиться и по крайней мере что-нибудь понять. Господа, прощение представляет собою в некоторых случаях трусливую низость; но объяснить это есть действие правильно функционирующего мозга, который мыслит широко и всесторонне!»