Текст книги "Цивилизация классической Европы"

Автор книги: Пьер Шоню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

То, что было терпимо до Дордрехтского синода, с 1607 по 1619 год, стало нетерпимым после него. Как можно было в Нидерландах снисходительно смотреть на общую для раздираемого на куски христианского мира ересь, когда голландская реформатская церковь только что показала себя столь твердой в остающемся общим для христианской догматики вопросе? Именно это вытекаёт из мыслей Янсения. И с точки зрения «границы католицизма», чтобы не остаться в долгу перед протестантским противником севера, он тщательно подготовил возврат к традиционной старой доктрине церкви: весьма толстое досье, имеющее целью добиться от папы осуждения «Согласия», основанное главным образом на кропотливой компиляции из святого Августина. Янсений умер в 1638 году в 53 года от чумной заразы, досье было опубликовано в Лувене в 1640 году посмертно, прикрытое от всех канонических разрешений титулом «Августин, или Учение святого Августина о Благодати». Успех этого толстого латинского тома ин-фолио знаменателен. Три издания за три года, Лувен – 1640 год, Париж – 1641-й, Руан – 1643-й.

Благодаря схоластическим тонкостям в различии между благодатью достаточной (достаточной не для того, чтобы спасти, но дабы оправдать осуждение) и благодатью действенной (благодатью, которой невозможно сопротивляться, благодатью всего религиозного опыта, благодатью Библии) Янсению формально удалось не впасть в западню пресловутого позитивного осуждения. Заодно он восстановил главное в суверенной свободе Бога – эту предопределенность спасения, без которой Воплощение перестает быть центральной частью Откровения. В сущности, учение Янсения о благодати не имело права на оригинальность и не претендовало на нее. Оно было слегка схематизированным учением святого Августина.

Вокруг «Августина», этой антикварной новинки, как в IV веке или в 20-е годы XVI века, все упорядочивается и становится явным. Католическая часть христианского мира получила по существенным вопросам свой «дордрехтский синод». Отныне у нее были свои гомариане вокруг «Августина» и свои арминиане вокруг «Общества Иисуса». Но если протестантская Европа в XVII веке была на 90 % гомарианской (она могла стать арминианской только ценой самоуничтожения), то католическая Европа была, возможно, на 20 % гомарианской и на 80 % – арминианской. Нет сомнений, что либеральные позиции, которые победили принудительным порядком, в дальнейшем имели разлагающий эффект. Они влекли за собой после 1680 года возврат к антропоцентризму и христианскому гуманизму. Худшая, наиболее слабая из позиций, наименее терпимая в ответах на трудные проблемы позитивного агностицизма, сформировалась слева от Декарта, от мощной рефлексии Спинозы. Между тем гуманистическая и либеральная позиция по центральной проблеме спасения была опасна не столько в католической перспективе долгого исторического воплощения, сколько в протестантской перспективе события единственного и центрального. Вот почему католицизм смог пройти через молинистский выбор, не будучи им разрушен, тогда как все реформатские общины, отвергшие строгий предестинаризм Кальвина и Дордрехтского синода, вскоре были смяты и разметаны ветрами истории. Но в ближайшем будущем имело значение только одно: глубокая идентичность выбора и забот по обе стороны границы, которая казалась во многих отношениях непреодолимой.

Понадобилась бы не одна книга, чтобы рассказать о дальнейшем. Прежде всего об утверждении, особенно во Франции, психологического и эмоционального типа, глубоко отвечавшего духу столетия. Речь идет о твердом христианстве, исходящем из несокрушимого факта Откровения, которое многого требует от человека и тешит его гордость, смиряя ее. Эта суровая точка зрения пленила «дворянство мантии» и чиновную буржуазию, слившихся во Франции на 60–70 %. Августинианство не выливалось в экономическую активность кальвинизма, оно ратовало за медитативную отстраненность от мира, что абсолютно совпадало с социальной позицией «дворянства мантии» и чиновничества. Оно гораздо лучше старого гуманизма приспособилось к томистской схоластике, к картезианской философии. Августинианское религиозное ощущение сурового Бога, недоступного разуму, не явленного в ощутимом для мира виде и близкого через благодать и Дух сердцу и разуму избранных, совершенно соответствует космологии, написанной языком математики, науки о природе мира бесконечного или безграничного, науки Бруно, Декарта, позднее Борели и Ньютона. Порядок благодати противостоит естественному порядку, как душа – материи в философии Декарта.

У августинианства был свой оплот. Прежде всего Пор-Рояль, цистерцианское женское аббатство парижского «дворянства мантии», которое молодая мать Анжелика Арно реформировала в 1609 году, начиная со знаменитого «дня закрытой двери». [142]142
  Речь идет о сентябрьском дне 1609 года, когда молодая аббатиса Арно, используя свою власть, потребовала возвращения к строгим правилам ордена. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]У него была своя элита – малые школы и цвет высшей парижской чиновной буржуазии: Антуан Леметр, Николь, Валлон де Бопюи, тот же Антуан Арно. Скоро там будет искать убежище Паскаль. Безуань насчитал 69 мэтров. Вскоре августинианство овладеет значительной частью епископата и цветом монастырской инфраструктуры; старые опытные ордены, прежде всего бенедиктинцы и премонстранты, порой оказывались охвачены им на 100 %.

«Род» Арно имел воинственную душу и множество врагов, которых он культивировал с наслаждением; иезуитов в первую очередь. Это был старый политический выбор, личные проблемы. Арно, родом из Оверни, были из протестантов, обращенных в конце XVI века. Атака Антуана Арно на иезуитов в 1643 году была несправедливой, ибо немилосердно и неразумно обобщала несколько частных случаев. Никола Корне, друг «Общества Иисуса», который в Сорбонне был иного мнения, извлек из книги Янсения пять положений и обманом добился их осуждения в момент Рюэльского перемирия в разгар Фронды 2 августа 1649 года.

Операция была изобретательной, но не вполне честной. Пять положений не принадлежали Янсению. Никто их у него не обнаружил. Янсенисты, в отличие от своих противников, свободно владели, после работ Сен-Сирана и Янсения в Кан-де-Пра, всеми правилами эрудитской школы, которые будут кодифицированы на стыке XVII–XVIII веков мэтрами исторической науки, бенедиктинцами из конгрегации святого Мавра. Грубую ложь утверждающих их подлинность можно разоблачить, опровергнув какое-либо их наличие в мысли Янсения, доведенной до предела.

Дальнейшая операция была простой. Во-первых, добиться папского осуждения (1653), что было относительно нетрудно, поскольку положения были сфабрикованы специально уязвимыми для осуждения, добиться составления «Формуляра» (1655), подписание которого будет обязательным для всех священников. Это породило целый клубок процедур. Но главное было впереди. Проиграв первую битву, августинианское крыло, ударная группа католической реформации, согласилось в своем большинстве осудить положения, единственным автором которых называли Никола Корне, друга «Общества Иисуса». В 1656 году появляются первые «Письма к провинциалу», которые объясняют миру, что произошло, – теология предстала перед высокой образованной публикой на французском языке; таким образом, католическая реформация встала на пути реформации протестантской.

К тому же именно в 1656 году «Формуляр» становится поистине проверкой на ортодоксию, если не эквивалентом контрремонстрации, утвержденной Дордрехтским собором? Под давлением ассамблеи духовенства Франции папа Александр VII ответил буллой от 16 октября 1656 года по сути вопроса, а именно заявив, что пять положений Никола Корне наличествуют в «Августине» и их следует осудить, как если бы их дал Янсений. Пассаж абсурдный по существу. Но главное здесь – не благодать. Критерий «Августина», если угодно, был ответом на Дордрехтский. Главное для католичества – не замысел Бога относительно человека, но основа авторитета в церкви. Кто угодно может удостовериться, что папа ошибся и высказал по ничтожному пункту – содержались ли пять небольших фраз в книге, вышедшей в Лувене в 1640 году под именем Янсения, епископа Ипра, – заведомую ложь. Проблема авторитета папы доводилась тем самым до абсурда, с холодной суровостью теста на ортодоксию. Убиквизм – критерий тайны Воплощения; позитивное осуждение – критерий Божьего замысла относительно человека; крестное знамение двумя или тремя пальцами – критерий ценности ритуала, традиции, а также критерий символики Троицы; тест пяти положений, другое дело, – критерий относительно тайны церкви. Исходя из великой проблемы спасения, заботившей все столетие, католическая реформация оказалась подведена к великой проблеме авторитета в церкви: предел и высший источник власти, одним словом, проблема магистерия.

Впредь более чем на столетие «Формуляр» отравляет жизнь французской церкви и значительной части католической церкви даже за пределами Франции. Сколько драм, неизбежных вопросов совести, подобных казусу великого Мальбранша! Это станет сожалением всей его жизни, и нет ничего более трогательного, чем отречение от своих слов, которое ему пришлось подписать 15 июля 1673 года, можно представить, ценой каких страданий: «.Сегодня я исповедуюсь в том, что подписал против Янсения то, в чем отнюдь не был убежден, что кажется мне по меньшей мере весьма сомнительным и весьма недостоверным. Заявляю во всеуслышание, что я подписывал “Формуляр” не с легкостью и не безоговорочно, – “Формуляр” в конечном счете потребовался, чтобы прикрыть многочисленные увертки и уклонения, которые придумывали противники примиренчества и ограничений совести, чтобы их дабыло равносильно нет, – особенно в последний раз, а лишь с крайним отвращением, из слепого повиновения вышестоящим моим, с оглядкой на других и по иным человеческим соображениям, которые перебороли мое отвращение, что тем самым я подписал из слабости новую формулу, как то было угодно, не исключая факты, которые она вменяет этому автору, хотя не был убежден в их истинности. Если я не могу потребовать представить сей акт нотариусу по причине деклараций короля, то желаю, чтобы он рассматривался как главная и самая важная часть моей последней воли, и с этой целью я составляю и подписываю его собственноручно, дабы те, кто увидит его, не могли считать мои подписи, стоящие под формулярами, свидетельством моей веры фактам, изложенным против г-на Янсения, но чтобы, напротив, они рассматривали сие послание как удовлетворение за оскорбление, которое я нанес памяти великого епископа, своей подписью вменив ему заблуждение в вере, которое я не считаю, что он проповедовал, что при этом я ничего не увидел в его книге, озаглавленной “Августин”. Молю тех, в чьи руки попадет сие послание, ради всего святого в вере, поручаю им согласно власти, которую имею над ними, в этом случае, наконец, заклинаю их всеми возможными способами, если это необходимо, ради защиты и чести г-на Янсения сделать так, чтобы сие свидетельство возымело тот эффект, коего я желаю. Совершено в Париже, улица Лувр, в субботу 15 июля 1683 года, Н. Мальбранш, священник Ораторианского ордена».

«Формуляр» вполне достиг своей цели: отстранить от священнического призвания августинианцев, сломить морально тех, кто покорился бы «Формуляру» против своей совести. С течением времени такая политика принесла свои плоды, но какой ценой для церкви!

С 1660 года начинаются придирки, а вскоре и гонения на строптивых. В иных местах менее упорные подвергались такому же давлению. После долгих сделок установился modus vivendi,церковный мир, ознаменованный медалью. Тринадцатого октября 1668 года Арно был принят королем, а 31 октября Леметр де Саси, знаменитый переводчик католического издания Библии на французском языке, вышел из Бастилии. Modus vivendiпродолжался 11 лет, до 1679 года. Потом ситуация снова ухудшилась, когда король, желая распространить власть на церковь за счет расширения права регалии (совокупность прав, которые осуществлял король в некоторых диоцезах по смерти епископа на время, пока его кресло было свободно), обнаружил на своем пути остатки янсенистского епископата. При папе Иннокентии XI, августинианские симпатии которого были очевидны, конфликт зашел очень далеко: в 1682 году «Декларация четырех статей» (которая закрепила широкую автономию галликанской церкви и ее приверженность примиренческой доктрине); в 1688 году Франция была в двух шагах от схизмы. Преследования французских протестантов и отмена Нантского эдикта были залогом, данным как свидетельство ортодоксии короля.

Разумеется, янсенистским течением не исчерпывалась вся церковь. По отношению к «Формуляру», к самому сильному из кризисов 60-х годов до достижения хрупкого компромисса церковного мира, можно различить пять неравноценных течений.

Первая группа, в сущности, по убеждению одобряла молинистов и ультрамонтанистов, довольных таким подтверждением папского магистерия в церкви.

Одна треть, благосклонная по соображениям политического оппортунизма, состояла из недалеких, без определенной идеологии и близких ко двору людей.

Третья группа (аббат Леруа и его друзья) под влиянием Баркоса, племянника Сен-Сирана, «хотела бы одновременно тотального подчинения и абсолютного отказа подписать “Формуляр”, который обязывал к персональной лжи.». Но Баркос делал различие между церковниками, которые были обязаны отказаться, а стало быть, добровольно устраниться от всех постов в церкви (позиция, которая укладывалась в направление желаний молинистов, инициаторов «Формуляра»), и монахинями, право на суждение которых он отрицал: «.они обязаны подчиниться и из повиновения подписать текст, предложенный их вышестоящими, какой бы он ни был, – позиция парадоксальная, поскольку среди женщин было больше сопротивления, чем среди мужчин. – И те и другие, уклоняясь либо подчиняясь, видели растерзанную истину и стенали, но отказывались действовать ради нее в миру и в церкви». Позиция в духе Баркоса была наиболее типичной для янсенистского менталитета: она прекрасно позволяет отметить фундаментальное отличие, разделяющее янсенистов и кальвинистов, несмотря на их глубокое сходство по проблеме спасения.

Четвертую группу составляет большинство партии янсенистов. Фактически это «третья партия» во главе с Антуаном Арно и Николем. «Она стремилась добиться от Рима и двора наилучшего возможного компромисса между покорностью и защитой истины». Компромиссная формула вращалась вокруг различия между фактом и правом. Партия «стремилась включиться в церковь и в мир через человеческий подвиг». Она стремилась обратить епископов, но оказалась на общих позициях с Баркосом, по крайней мере с его антифеминистским отказом признать за монахинями право суждения. Партия Арно, епископальный янсенизм XVII века, принадлежит, впрочем, к великой, некогда единой партии католической реформации. К концу XVII века она приходит в упадок и постепенно уступает место пятой группе, несущей обещание радикально отличного янсенизма, янсенизма XVIII века, столь же негативного и деструктивного, сколь позитивным и конструктивным был в целом первый.

Пятая группа, которую Люсьен Гольдман определяет как «внутримирской экстремизм», с 1661 года представляла собой то, чем будет янсенизм XVII века после 1713 года. В XVII веке два крупных имени – Леруа и Жаклин Паскаль. Эта группа была враждебна всякому компромиссу с истиной: «Она считала, что всякий христианин обязан судить и действовать во имя истины по максимуму как в церкви, так и в миру: по максимуму, то есть, имплицитно или эксплицитно, он сражается ради разгрома в миру и схизмы в церкви», другими словами, янсенисты-экстремисты, как вся августинианская католическая реформация, оказывают доверие только Богу ради эсхатологического триумфа Его дела и пришествия царствия Его.

Жорж Наме прекрасно видел наметившееся с 60-х годов колебание, экстремизм в духе Баркоса, группа, где обрела рождение янсенистская идеология, – внутримирской экстремизм, диффузионная группа, начальная стадия янсенизма XVIII века.

Трансформированное в янсенизм августинианство, установив критерием ортодоксии второй «Формуляр», фактически совершило поворот на своих позициях. От благодати, центральной проблемы XVII века, оно решительно сместилось, начиная с буллы «Unigenitus» (1713), к относительно второстепенной проблеме верховного магистерия в церкви. Янсенизм XVIII века в соединении с Фрондой ришеристского низшего духовенства [143]143
  Ришеристы – последователи французского теолога Эдмона Рише (1559–1631), сторонника предельного галликанизма, выступавшего с антиримских позиций. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]стал элементом, ослабляющим сопротивление христианской Европы. Но булла «Unigenitus» датируется 1713 годом. Она появилась после великого кризиса европейского сознания. Впрочем, янсенизм был лишь одним аспектом великой религиозной смуты XVII века.

Пьер Паскаль в великолепной работе, которую он в свое время посвятил Аввакуму и началу раскола, указывает на все, что сближает янсенистов и раскольников. Раскол – это одновременно и немного больше, и немного меньше. Как янсенизм не исчерпывает собой весь католицизм XVII века, так и раскол не исчерпывает все православие. Но тот и другой раскрывают мир на перепутье основ.

* * *

Религиозная история христианской Европы не останавливается на границах разделенного, но солидарного Запада. Оставалась Русская православная церковь – 12 млн. душ с перспективой быстрого роста. В XVII веке Россия лучше всего вписывается в Европу своей религиозной историей. Весь материал для этого предоставил Пьер Паскаль.

Прежде чем отыскивать элементы глубокой идентичности, следует, быть может, напомнить о некоторых особенностях. Рожденная последней из великих автокефальных церквей восточной части христианского мира была самой многочисленной. По численности православные церкви составляли массу, сравнимую с церквями реформации. Из 18–20 млн. душ в XVII веке русское православие объединяло около двух третей. Оставшаяся треть, так же как и лучшая часть монофизитской ереси, оказалась под властью мусульманского государства. Долгое время колониальный форпост севера не страдал от медленного распада авторитетных патриархий Иерусалима, Александрии, потом Антиохии. Опираясь на Византию, он был приучен, развивая собственную литургию и религиозную практику согласно своему духу, получать оттуда общие указания и добиваться оттуда арбитража, умиротворения распрей. Пятнадцатый век в момент, когда Русское государство начинает оправляться от долгого черного времени нашествий, мощным ударом лишает русскую церковь этой покровительственной опоры. Разрыв между русским и греческим православием, породивший весь кризис XVII века, связан не столько с падением Константинополя в 1453 году, сколько с высокомерием злополучного Флорентийского собора 1439 года. Компромисс, рожденный наспех и из страха, по соображениям главным образом политическим, между Константинопольской церковью и Западом, согласованный в метрополии греками, привыкшими решать за свои духовные колонии севера, привел к разлому, предотвратить который не дал почти немедленный провал компромисса. Русская церковь была потрясена легкостью, с которой Константинополь уступил, хотя бы частично, по основному для нее пункту о происхождении Святого Духа. Русская мысль XV века не находилась в состоянии диалектического перехода; ей представлялась невероятной возможность принять хотя бы на время эквивалентность традиционной формулы Никейско-Константинопольского собора: «Святой Дух исходит от Отца через Сына» – более поздней латинской формуле: «.исходит от Отца и Сына». Это главный отправной пункт, без которого не понять драму конфликта Никон – Аввакум в XVII веке о двуперстном или троеперстном крестном знамении. Фактически политические соображения, толкнувшие Константинополь на последние уступки, толкали и Россию, находящуюся в сложных отношениях с латинской Польшей на западе, на путь непримиримости. Серьезный факт: Константинополь испытал во Флоренции непоправимое падение престижа. Москва, отныне новый Иерусалим (после следующих друг за другом падения Иерусалима, отступничества Рима и Константинополя, повлекшего справедливое воздаяние), рассматривала себя как единственного хранителя истинной веры. Представление, глубоко укоренившееся в простом народе, побудительный комплекс раскола. После всех тягот Смутного времени, приписываемых наивно в народном представлении польскому врагу, этот комплекс еще усилился.

Состояние Русской церкви после смуты напоминало состояние западной церкви в середине XV века и даже, быть может, в X веке, ибо России всегда не хватало григорианской реформы, которая обеспечила бы церкви относительную независимость от сеньориальной власти.

В начале XVII века комплекс превосходства русского православия может показаться малообоснованным. Грубое и необразованное белое духовенство, погрязшее в корысти и распутстве черное, епископат на одно лицо с черным духовенством, из которого он и рекрутировался. Дух русской веры проявлял себя через иконы и литургию. Отсюда стремительная эволюция последней, быстро достигшей чудовищных масштабов. С почти ежедневными церемониями по четыре-пять часов, с чрезвычайно строгими постами перенос монашеского стиля на повседневную жизнь доходит в темном народе до суеверия и упадка духа. Требуя слишком много, церковь не требует более ничего. Русское богослужение в XVII веке проходит в атмосфере невнимания, обставленного множеством непонятных и суеверных жестов, что напоминает атмосферу фламандских церквей в конце XIV века. Осложняющее обстоятельство, досадное удлинение ритуала сглаживалось многоголосным речитативом, что делало его совершенно невразумительным не только для слушателей, что само собой разумеется, но и для самих служителей.

В те времена выделилась элита, первые мысли и поступки которой напоминают поступки и мысли христианского Запада в конце XV века перед лицом аналогичной ситуации. Тем более что Россия не была так уж отрезана, как это несколько преувеличенно принято считать. Сюда регулярно прибывали не только греки, настоящие ученые монахи, а чаще явные плуты, со всей бывшей Византийской империи, находящейся отныне под полным мусульманским контролем, чтобы найти ресурсы и средства, а также чтобы добиться места, подобно Арсению Греку, злому ангелу гордого патриарха Никона. В сущности, XVII век был периодом интенсификации связей. Никогда с XV века они не были столь тесными на этой традиционной оси север – юг. Но Россия все больше и больше сталкивалась с Западом. Эпоха Петра Великого началась не в одночасье и не на пустом месте. Традиционный Запад, иначе говоря, ненавистные поляки, хозяева Белоруссии и сюзерены самой крупной части Малороссии, поляки, старые враги, гнусные латиняне. После 1595 года ко всем их преступлениям добавилась униатская церковь, уния, навязанная силой русским православным жертвам угнетения в Малороссии и на Украине. Патриарх Филарет (1616–1633), этот благонамеренный боярин, отец царя, «счастливо сочетающий, – пишет Пьер Паскаль, – своеобразную диархию здравомыслящего и властного понтифика и монарха, его сына, кроткого и податливого», питал к латинской ереси жгучую ненависть. «После долгих восьми лет страданий в Польше Филарет вынес из плена крайнюю ненависть к католицизму, подозрительность ко всему, что могло бы принести в Московию латинское влияние. Благодаря ему злопамятность, созданная или оживленная Смутным временем, закрепится в актах, которые впоследствии будет трудно аннулировать, не шокируя общественное мнение». Например, новое решение перекрещивать католиков, обращенных в православие. Лучше, «чтобы исключить всякое подозрение в латинском влиянии в Требниках 1602 и 1616 годов, изъять раздел, который позволял в случае болезни погрузить младенца в купель по шею и правой рукой троекратно окропить ему голову водой из купели:получившие подобное лжекрещение должны были перекрещиваться окунанием». Преувеличенная забота о ритуале, сакрализованное значение жеста. Ненависть к полякам содействовала укреплению этого основного момента в православной вере.

И все-таки совершалась большая работа по упорядочению и углублению в западных и южных частях России, подчиненных Польше, внутри униатской церкви или неприсоединенной православной церкви. «Если набожные московиты питали подозрение. относительно православия русских, подчиненных польской власти, те между тем не могли не впасть в соблазн научного и литературного блеска западных и южных братств. У них, ведущих борьбу против униатов, раньше была воссоздана православная теология, открыты школы, раньше распространились типографии, публиковавшие более или менее оригинальные труды. Во всем этом, несомненно, угадывалось латинское влияние, но в эпоху, когда слишком ощутимо было то, чего не хватало великорусской церкви, следовало склониться перед таким превосходством. Поэтому образованные люди с Запада и их книги принимались охотно. Их принимали, не исключая критику,'используя их все». Так появились проповеди святого Иоанна Златоуста о посланиях апостола Павла и Деяниях апостолов, оба ин-фолио, в 1623–1624 годах, отпечатанные в Киевской лавре в 1626 году, комментированный Апокалипсис, катехизис Лаврентия Цыгана ин-фолио в 395 листов. Список был бы слишком длинным, если перечислять книги из Киева, которые принес в Московию ветер обогащенного, несколько более гибкого и латинизированного православия.

Но Россия встретилась не только с католическим Западом. Со Швецией на севере, с самым бесспорным протестантским миром, скандинавским епископальным лютеранством, с кальвинистским миром через английских купцов в Архангельске, рационалистским бастионом раковских социниан.

«Филарет пресекал ересь, когда она проявляла себя. Но, систематически изгоняя католическое влияние вплоть до возможных его истоков, он никогда не принимал радикальных мер против протестантского влияния».

Ради сдерживания Польши приходилось церемониться со Швецией. Но так уж ли это удивительно? Между православием и северным лютеранством было даже больше сродства, чем считал Пьер Паскаль. Главную опасность, очевидно, представлял раковский очаг. Социнианский рационализм, подготовленный в Западной Польше рационализмом томистским, присутствием общин ашкенази, несмотря на отдельные случаи, все-таки почти не имел шансов укорениться в Южной России.

Изначально две тенденции: одна более внимательная к интеллектуальному аспекту, другая – более аскетическая, более озабоченная практическим действием как на уровне вещей, так и на уровне повседневных людских забот.

Типография с почти полуторавековым отставанием проникает в Московию в первые десятилетия XVII столетия. А вместе с нею и все проблемы христианского Запада кануна Реформации, когда пробил час гуманизма. Все эти проблемы умножались глубокой двухвековой изоляцией русской культуры от греческого первоисточника, неточностью и неустойчивостью прекрасного языка, живописного, разумеется, но еще мало соответствующего суровым требованиям точности, навязанной техникой печати, языка, еще мало приспособленного к письменной форме, языка народа, переживающего самый разгар перемен, языка в состоянии тотальной эволюции. Какая литургическая изобретательность с начала XV века по начало XVII века, сколько вариантов. какое вербальное богатство, но какая опасность эволюции столь же беспорядочной, сколь и плохо контролируемой. В Ю-е годы XVII века во время долгого патриаршества Филарета было предпринято значительное усилие по исправлению, усилие, которое завершилось провалом тех, кто его проводил.

Во главе этого усилия оказался человек замечательный по своему уму и набожности, архимандрит Троице-Сергиева монастыря, что в семидесяти километрах к северу от Москвы, Дионисий из Зобрино. Родившийся в Ржеве, в верховьях Волги, этот сын зажиточного крестьянина, ушедший в монастырь после смерти жены и двоих сыновей, прослуживший шесть лет священником в селе неподалеку от Ржева, «был первым из тех деревенских пастырей, которые сыграют столь важную роль в XVII веке». Таким образом, движение шло из более благодатных глубин древней Русской земли.

Борясь против пьянства, распутства и насилия, стремясь дать русской церкви книги, достойные более образованного века, Дионисий обнаружил в Троицкой библиотеке невостребованные там в течение 75 лет «рукописи Максима Грека, ученого монаха с Афона, который был призван для перевода комментированного Псалтыря, фальсифицированного тремя жидовствующими еретиками, получил затем поручение ревизовать Триодь, гомилиарное Евангелие, Молитвенник, Четьи Минеи, Апостола и был обвинен в дискредитации русских святых, чествовавшихся согласно древним книгам, осужден как еретик, заточен, подвергнут пытке и в конце концов умер в Троице 21 января 1556 года». Дионисий вознамерился продолжить его труды. Дело необходимое, быть может, но и опасное, равно как и труд всех переписчиков: восстановить связь с греческой традицией и заодно преодолеть стену ненависти и предрассудков.

В работе Дионисия и его небольшого окружения поражает их усердие, грамотность, скромность и серьезность. Какой контраст с деятельностью Никона и Арсения Грека тридцать лет спустя! Дионисий и Филаретовы переписчики взялись за «Требник», чтобы переработать издание 1602 года, усеченное и очень неточное. Интересно, предвидели ли создатели издания 1602 года тот дополнительный сакральный характер, который придаст типография их собственным ошибкам? Требовалось много мужества, чтобы менять написанное и столь мучительно дешифруемое людьми, которые входили еще на ощупь в новый и священный мир книги. «Переписчики сопоставили издание 1602 года с более чем двадцатью старославянскими манускриптами, иной раз 150—200-летней давности, среди которых точная копия знаменитого “Требника”, переведенного с греческого в 1397 году митрополитом Киприаном». Издание 1618 года включало поправки и изменения.

Наиболее важное дело, стоившее Дионисию жизни и возвестившее уже всю жестокость столкновения середины века между Никоном и ревнителями старой веры, – это формула водосвятия для кануна дня Богоявления, одного из трех основных праздников православной церкви, наиболее глубоко укорененных в сердце русского народа. Издание 1602 года, помнится, включало формулу: «В сей день, Господи, освяти воду сию Твоим Духом Святым и огнем». Слова «и огнем» были явной интерполяцией XVI века, проследить генезис которой и восстановить историю можно было без особого труда.

Логика и греческая теологическая ученость переписчиков могли дать себе волю в дебрях великорусского литургического воображения. Как всегда в православном богослужении, чарующая «тайна Троицы». Переписчики отметили, что некоторые молитвы, обращенные к одной из ипостасей Троицы, заканчиваются славословием, касающимся всех троих: «Слава Тебе, Отцу, и Сыну, и Святому Духу». Простое изменение плана на уровне финального заклинания, не вызывающее никаких трудностей ни для общей мысли, ни для мысли неискушенной. Другое дело мудрые и знающие. «Савеллианская ересь, смешивающая ипостаси», – воскликнул ученый хор. Напишут же: «Слава Тебе, с Твоим пресвятым, благим и животворящим Святым Духом». Истинно нагромождение ляпсусов. С византийской точки зрения, «простительные, на первый взгляд, ошибки», проникнутые простой и чистосердечной спонтанностью, «подвергали православие опасности»: они проталкивали либо «манихейство, отделяющее Сына от Бога и Сына от Марии», либо «арианскую ересь» с ее «тремя сущностями Святой Троицы», либо «соединение и совмещение двух природ во Христе», или же «ересь Пирры, Сергия и Павла, преданную анафеме Шестым вселенским собором при Константине Бородатом, иначе говоря, монофелизм».