Текст книги "Цивилизация классической Европы"

Автор книги: Пьер Шоню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

«Журналь де саван», 1 января 1681 года.

«Все говорят о комете, которая, несомненно, есть самая значительная новость начала этого года. За ее движением наблюдают астрономы, а народ предсказывает тысячу несчастий». Мы не поправляем Поля Азара, мы на него ссылаемся. Дальнейшее известно. От поправки к поправке Бейль идет дальше. Поль Азар, по крайней мере, в это верит. Во имя новой астрономии и особенно картезианского рационализма, примененного к истории, осуществляется разрушение народной веры в знамения. Небо не освоено нами. В сущности, отражение подлунного мира в вышнем космосе теряет свой смысл в геометрической вселенной. Бейль творит в науке картезианской. Освободим добрый люд от суетных страхов. Верить в знамение кометы – это грех идолопоклонства. Разумеется, вот оно, сокровенное, этого экс-гугенота из земли Фуа. «Ведь нет большего зла, чем идолатрия, даже не атеизм», и Поль Азар решается: «Таким образом, Бейль, исходя от невинных комет, доходит до прославления атеизма». Относительно сурового борца из Убежища, автора «Новостей из Республики словесности» и «Словаря», преэнциклопедиста, как его назовут, допущена серьезная бессмыслица. Здесь Поль Азар ошибся вслед за Пьером Жюрье и Эли Бенуа, и мы сами это видели. Прекрасная диссертация Элизабет Лабрусс поставила ныне все на место. Пьер Бейль протестант, мы знаем, что он избавляет мир от лохмотьев аристотелизма, только чтобы расчистить место главному в Откровении. Его Бог – это не Бог Соццини, и деисты его в этом упрекают. Что касается его атеизма, то это атеизм Библии. Но вот в конце XVII века эта манера чувствовать сделалась столь редкой в ученом мире, что в этом больше не признаются. То, что Элизабет Лабрусс права, тысячекратно права по существу, это несомненно. То, что Поль Азар был прав относительно видимости, – тем более. Для людей, которые, подобно ему, не умели произвести раздел между лохмотьями аристотелианско-простонародного представления об иерархизованном и магическом мире и трансцендентным Богом Откровения, для тех, для кого не существовало Призвания плохо информированных церквей, иерархизованных в порядке их малейшей неверности невидимой Церкви, которую собирает Святой Дух, Пьер Бейль был великим разрушителем. Этот неосмотрительный, слишком истинный христианин, был первый и самый яростный из рационалистов.

Сомнительная слава Ришара Симона была славой узурпированной. На стыке двух веков Жан де Лонуа, Мабийон и Флери, великая и чудесная конгрегация святого Мавра, очистили простонародную набожность от вредной массы суеверий.

Но гуманисты-реформаторы XVI века поступали так же, чтобы глас Божественного Послания зазвучал чисто и ясно. В некоторой перспективе непринятый Ришар Симон – это человек, который решился. «Критическая история Ветхого Завета» (1678), «Критическая история текста Нового Завета» (1689), «Критическая история версий Нового Завета» (1690), «Критическая история комментария к Новому Завету» (1693) открывали путь рационалистической, сугубо научной и социологической критике Священного Писания. То, что Ришар Симон был человеком лишенным веры, – это вероятно; то, что он предвидел в исторических условиях составления канона библейского Откровения часть того, что установила критика XIX века, – это несомненно. Но в этом вопросе, как и во множестве других, он имел предшественника.

Предшественника в лице Спинозы. Не то чтобы Спиноза имел научные резоны предпочитать рационалистическую интерпретацию Священного Писания; его подход, как подход иудеохристианский, происходил от a prioriили, если угодно, от противостояния a priori.

Барух д’Эспиноза, великий человек: все, что XVIII век невнятно проговаривал, он формулировал; все, на что XVIII век посягал, он осмелился задеть куда более радикально. Перед лицом духовного отца случилось так, что XVIII век, у которого были свои комплексы, поддался страху и отверг того, кто отточил все его идеи. Как Паскаля, чем-то похожего на него профилем и взглядом. Спиноза умер молодым, в 44 года.

Родился он в Амстердаме в 1632 году в семье богатого еврейско-португальского купца, недалеко от синагоги, в среде импорт-экспорт.Учился в школе для испаноговорящих евреев в Амстердаме с 1639 по 1650 год. Его учителя: либерал Манассе Бен-Израэль, ярый традиционалист Саул Мортейра. В апреле 1647 года ему довелось присутствовать при публичном бичевании Уриеля да Косты и его самоубийстве. Сей будущий раввин был соблазнен социнианской средой. Он потерял призвание и стал посещать латинскую школу бывших иезуитов Ван ден Эндена. На слиянии всех родов рационализма, рационализма еврейского, социниано-арминианского рационализма, в контакте с декартовой монетой, философия Спинозы кристаллизовала и объединяла все эти идеи. В 1656 году синагога отлучила его. С этого момента его жизнь оказалась под угрозой. Он изучает оптику, познает, без сомнения, разбитую любовь. В 1660 году он в Рейнсбурге, пригороде Лейдена. Он делается известен и завязывает систематические отношения с Генри Ольденбургом, секретарем Лондонского королевского общества. Страстный защитник политики братьев де Витт, в пользу которых он опубликовал в 1670 году «Tractatus theologico-politicus», глава активного центра воинствующих рационалистов, пожираемый туберкулезом, он умер 21 февраля 1677 года в Гааге у своих христианских хозяев. Двадцать пятого февраля 1677 года пастор Кордес, квартальный пастор, сосед и друг, прочел над телом молитвы. Шесть карет провожали гроб до общей могилы.

Наследие его поразительно невелико, все на латыни (исключая несколько писем на голландском языке). Прижизненных только две книги: «Принципы философии Декарта» с последующими «Метафизическими мыслями», но особенно «Tractatus», который не просто вмещает, но превосходит весь XVIII век. Перед смертью он уничтожил большую часть своих рукописей и дал указание Луису Мейеру, своему душеприказчику, относительно анонимной публикации трудов, которые тот спас: «Этика», «Политический трактат», «Трактат об усовершенствовании разума», переписка (с Ольденбургом, в частности), «Краткий курс древнееврейской грамматики».

Христианский мир сразу понял его, но потерял покой и отреагировал плохо. Плохо и косвенно. Добрый пастырь Жан Колерус из церкви Аугсбургского исповедания, который опубликовал в 1706 году о Барухе (которого он христианизировал в Бенедикта) Спинозе биографию, написанную благожелательно и достаточно критично как по отношению к черной, так и по отношению к розовой легенде о нем, посвятил многие страницы перечислению, прославлению, поощрению обильной антиспинозианской литературы, в 20–30 раз более объемной, чем само наследие этого странного человека.

В чем же сила Спинозы? Прежде всего, весь Декарт в картезианских скобках. Картезианское a prioriтам, где Декарт, озабоченный главным и слишком сознающий трансцендентность и дуализм, его исключал. Таким образом, Декарт в скобках – это, следовательно, не весь Декарт, но лишь часть Декарта. Спиноза – это картезианец, воскрешающий Аристотеля, правда, разумеется, не Аристотеля святого Фомы, но греческого Аристотеля, четко изложенного Аверроэсом. Дух геометрии в философии. Известно, куда это приводит в «Этике»: аксиомы, теоремы, схолии, пять книг: I. «О Боге»; II. «О природе происхождения духа»; III. «О происхождении и природе чувств»; IV. «О человеческом рабстве и силах чувств»; V. «О силе и разуме или о человеческой свободе». Изложение, калькированное с «Трактата» Евклида. «Этика»: Истина. «Его ирония, забавляющаяся, когда славный Боксель доказывает ему, что призраки не могут быть женского пола, становится хлесткой, когда обратившийся в католицизм Альбер де Бург противопоставляет величие римской церкви слабости человеческого рассудка. Как вы можете знать, хороша ли ваша философия? – вопрошает новообращенный, – “покайтесь, философ, признайте свое мудрое безрассудство, свою безрассудную мудрость.” На что Спиноза ответствует: “Я не претендую на то, что моя философия наилучшая, но знаю, что постиг истину”». Безошибочно картезианский ход. Спиноза не ищет, он не колеблется: он нашел. В этом и проявляется XVIII век.

Этот картезианец не математик. Возможно, тут и кроется главное отличие. Декарт, Лейбниц и Ньютон, три конструктора нововременного мира, которые были также на свой манер христианами, с помощью математического инструментария добились значительного прогресса. Бесспорно, что Спиноза в рассуждениях онтологического плана криптоматематичен, его криптоматематизм, ведущий начало только от формальной логики, обусловлен тем, что, в отличие от других великих, Спиноза не имел в этой области творческого гения. Его вера в геометрическое мышление вписывается в мистический порядок, но не в порядок феноменологического познания. Но разрушительная сила Спинозы не в этом. Она проистекает от его самого сокровенного движения. Спиноза не отвергает иудео-христианских устремлений, он проникает вовнутрь и меняет смысл. Слово «Бог» у этого отца атеизма повторяется до двадцати раз на страницу. Deus sive Natura,«Бог – значит природа». Бог – это глубокая, но рациональная природа вещей, Спасение – это истина, Вечная Жизнь – это принятие порядка. Душа, идея тела (форма тела, сказал бы аристотелианец), исчезает вместе с ним, но мысль остается. Таково обновленное видение коллективной души Аристотеля и Аверроэса. Спиноза – вся религия Индии, все Откровение имманентного Бога, облеченное в иудео-христианскую терминологию, самая демоническая из ловушек. Его величие – это одновременно его ничтожество, его сила – слабость. Ролан Келлуа не без основания пишет: «Невозможно отказать этому экстраординарному предприятию в величии, которое присуще лишь весьма редким философам, в чистейшем, квазиневыносимом порыве к тому, что не переставало соблазнять душу: созерцать то, что есть в необходимости ее существа. Доблесть в том, чтобы понять, а понять – значит жить в вечности.

Следовательно, трагедия человека отныне ничтожна. Значит, в действительности, в прозрачности мира духа, она никогда не начиналась. Вечная мудрость уже исчерпала заранее фантасмагорию конфликтов человека и людей, она закрепила их как нетленные существа на небесах вечности.

Вот почему, закрывая вечную книгу Спинозы и бросая взор вокруг себя, мы задаемся вопросом, был ли Бог “Этики” способен доказать существование человека».

Это конец трагического видения человека и его положения, конец драматической, столь плодотворной для духа напряженности, стало быть, конец XVII века и уже абсолютный XVIII век. Совершился полный перенос прежде всего онтологических характеристик христианского Бога на природу, этот старый, облаченный по-восточному античный миф, перенос, возвестивший о финальном переходе от космологии Лапласа к пустой геометрической и тупой вселенной.

Драма Спинозы в его почти что уходе от времени. Картезианец восстановил связь с самым подлинным Аристотелем. Он был впереди столетия по полету мысли. И тем не менее, он вполне принадлежит XVII веку, этот крупный буржуа коммерческой Голландии. Политически он почти современен «доктринерам». Он современник Яна де Витта. Этот португальский еврей из республики духа более голландец, чем кажется.

Его механический монизм вполне мог увлечь XVIII век. Он слишком бесчеловечен, слишком безнадежен, слишком радикально ложен постольку, поскольку лжет о главном: о драматическом напряжении бытия, глубоком надломе человека, великом страдании унижения, без которого не было бы Голландии, исканий духа, а главное, Спинозы, который настолько пристрастился в 1672 году к паучьим боям между людьми, что едва не умер, чтобы отомстить за Яна де Витта, чья смерть – следствие трагической переоценки человеческого разума.

* * *

Восемнадцатый век с определенной точки зрения – это диалог со Спинозой. Докуда уступать спинозианскому искушению?

Не так далеко.

Поэтому XVIII век долгое время сохранял классическую эстетику. Избавился ли он от нее в действительности? Семнадцатый век явился нам как классицизм между двумя барокко, век восемнадцатый – в какой-то степени барокко между двумя классицизмами. Классический идеал формы в его основных чертах, несмотря на некоторые живописные уступки кривой линии, продолжает сохраняться долго после 1750 года. Первые колебания XVIII века. Он проникает гораздо осторожнее, чем это могло показаться в картезианских скобках.

Наконец, XVIII век осмотрительно спрятался за мифами замещения.

Deus sive Natura.Разумеется, добрая природа. Читайте Эрара. Старая волшебная природа, которая не спешит разом порвать с традиционным анимизмом. В ней больше христианского чудесного. Но замещается другое. Анимистическая природа бросает мостик между салемскими ведьмами, горевшими не так уж давно, и фокусами Калиостро и Месмера.

Не вспомнить ли в связи с этим всю историю франкмасонства, родившегося в Англии в начале XVIII века, в тех напуганных крушением официальной церкви унитарианских кругах, которые содействовали лишению ее сути? Вспомним о Дезагийе, об этом гугеноте Убежища, добром популяризаторе Ньютона, трудившемся ради рождения, а потом ради перехода на континент религиозной формы замещения. Социанство нуждалось в тайне. Франкмасонство, бывшее хранилищем тайн унитаризма, на континенте вскоре стало инструментом против Гадины.

Анимистическая природа – это природа мелких, отсталых мэтров. Это путь к механистической природе поколения Фонтенеля. Оно крепко цепляется за континент с 1720 по 1740 год, после Фонтенеля, в заранее проигранной борьбе против Ньютона. Эта таинственная, столь математизированная природа Ньютона внушает страх своей притягательностью, слишком трудной для понимания, вместо теорий толчка и круговорота, которые ничего не предвидели, но ободряли своей детской манерой изложения.

Природная природа или природа оприроженная. Dens sive Natura,или природа как нечто подсобное, рафинированная природа Великого Архитектора Вселенной, Ньютонова Бога так занятого смазыванием колесиков своих гигантских часов, что возникает вопрос: а есть ли у него еще время заниматься человеком? Ньютон же в этом не сомневался. Его Бог был воздающим и мстительным. Вольтер очень хотел бы в это верить или заставить в это верить. По крайней мере, он менее страшен, нежели большая черная дыра пустого Бога Спинозы. Таким образом, природа оприроженная ньютонианцев распространяется все быстрее. К 1770 году она стала мажордомом праздного Бога, которого избегал Лаплас, потому что, в сущности, не знал, что с ним делать.

И вот появляются первые проблески эволюционизма: Бюффон против неизменчивости Линнея, «Venus physique» Мопертюи (опубликованная в 1745 году), с ее белым негром (соображения о единстве происхождения различных рас, возникшие у него в связи с одним происшествием: рождением в Париже в 1744 году белого ребенка у черных родителей). Новая анимистическая природа возрождается с атеистом Мопертюи, «природная природа», но не столь исключительно геометрическая, как во времена Спинозы. Если бы Спиноза располагал лучшими микроскопами и подозревал всю меру сложности, которая начала открываться людям XVIII века.

Природа нужна была XVIII веку, чтобы думать о мире. Природа оприроженная Бога как нельзя лучше конституционного, природа природная неоспинозианцев, но не столь строго геометрическая, нежели природа «Этики» – биологический мир начинает приоткрывать свои непростые тайны.

Но прежде всего миф о природе позволял думать о социальном и человеческом порядке вне христианских матриц. Природа и мораль. Да здравствует природная мораль! Природа и религия. Да здравствует природная религия! Человек уже не представляется без природной религии, как честный человек в плену суеверий.

Благословенная природа. Она позволяет спокойно разрушить христианское здание, сохранив от него ровно столько, чтобы продолжать жить. как ни в чем не бывало.

Благословенная природа и благословенное счастье. Читайте Робера Мози. Как раз то, что надо, чтобы думать о социальном порядке. Восемнадцатый век пойдет за Джефферсоном вплоть до того, чтобы вписать 4 июля 1776 года the pursuit of happiness, [148]148
  Стремление к счастью (англ.). – Примеч. ред.


[Закрыть]в статью американской конституции. Это естественное право рабовладельцы из Виргинии поместят наряду со свободой и собственностью среди прав, которые Maker,Великий Архитектор Вселенной, даровал человеку. Это self evident,это в природе вещей. Здесь сливаются «природная природа» и «природа оприроженная». Вы имеете то и другое, по выбору кандидата – гражданина свободной Америки. Рабов, которые были в природе социального порядка XVIII века, об этом не спрашивали. Они там существуют еще – вернее, уже – на уровне Negro spirituals, [149]149
  Негритянских спиричуэл (англ.). – Примеч. ред.


[Закрыть]иначе говоря, на уровне пробуждения весьма древних вещей.

Очень симптоматично, что христианские мыслители, весьма жалкие личности XVIII века, – во Франции это Амбруаз де Ломбез, мадам Обер, Аврийон (Робер Мози перечисляет 42 имени – по одной только Франции и наугад), – насаждали те же самые мифы. Религия, верное средство обретения счастья на земле и небе, представляется так, что ни у кого не появляется ни малейшего желания быть счастливым подобным образом.

* * *

И все-таки середина XVIII века не завершила начавшуюся подлинную популяризацию философской вселенной, время которой пришло с «Энциклопедией», т. е. в 1748 году, когда на севере Европы, в Европе протестантской, изнуренной раньше, заявила о себе новая, скромная весна церкви.

С протестантской точки зрения не суть важно, что этот ренессанс происходит вне официальных церквей. В Германии романтизм смешивается с Aufklarung,Просвещением. И романтизм – это уже предпробуждение. Музыкальное искусство достигает невероятных высот в Германии в 1-й пол. XVIII века, и эта музыка почти исключительно музыка религиозная, музыка лютеранская.

Генрих Шютц (1585–1672), кантор курфюрста саксонского в Дрездене, проводил свои дни между чтением Библии и переложением на музыку Слова Божия: «Страсти по Матфею и по Иоанну», тема которых будет развита в хоралах Баха, «Рождественская оратория», «Семь слов Христа», «Псалмы». Вся атмосфера немецкой набожности выразилась в «Мессии» Фридриха Генделя (1685–1759). Всё вокруг креста, всё вокруг единственного свершения. «Я хотел бы умереть на Страстную пятницу в уповании на воссоединение с моим добрым Богом, моим милостивым Господом и Спасителем, в день его Воскресения». Молитва целой жизни, молитва, не оставшаяся втуне, Фридрих Гендель умер в Страстную субботу 1759 года, накануне Пасхи.

Об Иоганне Себастьяне Бахе (1685–1750), начинавшем каждый из своих нотных листов аббревиатурой SDG, Soli Deo Gloria [150]150
  Единому Богу слава (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]Альберт Швейцер писал: «У всякого другого подобные декларации набожности, заявляемые по любому поводу и в самых незначительных обстоятельствах, показались бы чрезмерными, если не претенциозными. У Баха чувствуется, что в этом нет ни малейшей искусственности… набожность была для него чем-то естественным. Он не скрывал ее…» Этот патриарх был благословлен библейской семьей, которую он мужественно старался прокормить, «она составляла неотъемлемую часть его артистической натуры. Если он аннотировал все свои партитуры своим SDG,это значит, что он создал себе главным образом религиозную идею музыки. Она была прежде всего мощным средством восславить Господа».

Бах – пиетист лютеранской церкви. Протестантизм, убитый посредством rabies theologicaфилософствующих о Боге XVII века, был спасен простым поклонением персоне Спасителя. Было естественно и справедливо, что спасение пришло к нему через христоцентрика Лютера, а не через теоцентрика Кальвина. Движение пиетистского Пробуждения начинается очень рано, в Эльзасе с Филиппом Якобом Штенером (род. в Рибовиле 25 июля 1635 года). По этому пути пошли Готфрид Арнольд (1666–1714), саксонец Франке из Халле (1663–1738), Иоганн Альберт Бенгель (1687–1751) в Вюртемберге. Если Эммануэль Сведенборг (1668–1772), будда севера, стоит в стороне от истинного христианства, то это свидетельствует о силе скандинавского пиетизма в середине XVIII века.

Но, очевидно, самое неоспоримое: появление Джона Уэсли. Родившийся 17 июня 1703 года в Эпвортском пресвитерстве, Уэсли пережил весь XVIII век, он умер в 1791 году. Свое обращение он отметил 24 мая 1738 года, в 20 часов 45 минут. Вполне паскалевская точность, которая станет принципиальной характеристикой методистских обращений. Без преувеличения можно сказать, что его проповедь положила начало в 1739 году английскому Пробуждению. Его конфликт с англиканской церковью не суть важен. Английская духовная жизнь внутри и вне «методизма», обязана ему новооткрытием спасения через веру без теолого-философического крючкотворства, миссионерским порывом, которого дотоле страшно недоставало реформатским церквям, и практической социальной «активностью» во имя великих дел. Уилберфорс на намеченном пути начал вполне определенную и в один далекий день победоносную борьбу против работорговли, а затем и против рабства.

В сущности, к 1750 году ничто не кончилось, все только начиналось. И спустя три с половиной столетия мы все еще попрежнему далеки от полного усвоения чуда 1620-х годов. Ибо чудо 1620-х годов – это стремительный рост власти человека над вещами. Разумеется, итогом стала промышленная революция.

Она была, конечно, независима от расцвета науки, но без него материальный рост на долго был бы задержан.

Все более и более богатое и всегда, в сущности, одинаково бедное человечество после 1620 года возжелало душевной полноты.