Текст книги "Цивилизация классической Европы"

Автор книги: Пьер Шоню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Крупные архитектурные усилия предпринимались в последние годы регентства. Мишель Ангье и Романелли занимались этим с 1655 по 1658 год. После 1660 года и королевского водворения Лувр стал слишком мал и под осторожным руководством Лево, медленно и с умом раздвигая застроенное пространство, двинулся на восток в направлении Сен-Жерменл’Оксеруа. Кольбер постепенно расширял свое влияние на государство. У короля не было недостатка в деньгах, несмотря на суровую конъюнктуру.

Закончить Лувр, связав уже существующие части, – вот в чем состоял проект Лево. Скромный, благоразумный и быстрый. Когда заложили первый камень, выяснилось, что восточный фасад призван играть роль главного фасада дворца. Монархия имела свое понятие о чести и свои комплексы. Можно ли было пускаться в авантюру против Европы, не заручившись поддержкой Италии? В 1664 году это не представлялось возможным. В 1667-м – вполне.

В Париже наряду с Лево работают Франсуа Мансар, Коттар, Уден, Маро. Бернини в Риме был задет. Несмотря на свои шестьдесят лет, он был полон энтузиазма. Его таланту еще не выпадало такого шанса, который некогда на склоне лет получил Браманте. Предварительный проект Бернини был направлен Кольберу 23 июня 1664 года: грандиозный, весь в округлостях. Все ради декора, ничего функционального. Учитывая расстояние, как могло быть иначе? Своим практическим и въедливым умом Кольбер почувствовал изъяны, но соблазнился. И потом, нет Рима, кроме Рима, а Бернини архитектор его. Весной 1665 года Бернини отправляется в Париж в сопровождении сына Паоло и целой команды. Отбыв в конце апреля, – вот что значит хороший темп! – 2 июля он был принят как король в нескольких лье от столицы. Памятные встречи. Поклоны, церемонность, реверансы, потоки слов – как во времена Мазарини. Проект разбух. Бернини и его помощники работали не покладая рук. Ох уж эти французы и этот Кольбер с его практицизмом – крыши, камины и отхожие места. Докучливые северяне. Ну и пусть их, платят они хорошо. Бернини своего добился. Бюст Людовика XIV его работы понравился, его проект принят, Лувр будет самым большим дворцом Европы, и с приходом осени великий человек отбыл щедро вознагражденный, с наполняемым особой гордостью сердцем.

Оставалось все это воплотить. И снова вмешиваются мелочи материальной жизни и функциональные запросы. Париж пока не стал центром паломничества, а его чернорабочие с берегов Сены в своей холодной и хмурой стране – Пьер Даниэль Юэ начал распространять «голландоманию» – уже были востребованы. Бригада исполнителей, оставленная мастерской Бернини, оказалась не на высоте. И потом, на месте имелись Лево, Лебрен, Шарль Перро с братом Клодом, а также Мансар в Версале: между 11 марта и 15 июля 1667 года проект Бернини был провален. Работы под руководством Дорбе и Клода Перро начались в 1668 году, и вскоре прямая и строгая, величественная и простая, как картезианские координаты, колоннада была предъявлена во славу Парижа, необходимую ему, лишенному вскоре королевского присутствия и на долгий век утратившему роль столицы в пользу версальского монстра, белизна которого слишком дорогой ценой добывалась из родных болот. Версаль, классическое диалектическое превышение за счет бескомпромиссной победы прямой линии, экономия средств и математическая гармония частей, итальянский по своему презрению к небу и сдержанности в покрытии крыш – незнание естественных условий дорого обойдется будущей прочности, – барочный, как говорили, по своим излишествам. Излишества, в сущности, были вполне относительные. Они проистекали от отсутствия чувства меры у великого государства, рожденного в мирке внутренней монархии, управляемой на казенный счет независимой и добродушной земельной аристократией. Чрезмерность в масштабах, если угодно, большой Вселенной новой физики. Убегание прямых линий в бесконечность. Версаль велик; он кажется еще более великим благодаря Ленотру, устремленный от пруда к пруду вдаль, «как протяженное тело или бесконечно вытянутое в длину пространство, ширина, высота или глубина, делимая на различные части. разной конфигурации и величины» («Рассуждение о методе», четвертая часть).

Отказ от услуг Бернини в 1667 году, как хорошо показал В. Л. Тапье, не был умышленным. Стечение обстоятельств или выбор короля против Парижа, версальский каприз, тяготы войны, все более и более неприятная конъюнктура, невозможность все вести одновременно и уже классическое решение предпринимать только то, что может быть завершено в разумные сроки, сыграло против барочного Лувра. Но кроме того, следует помнить, что одновременно с наметившимся церковным миром янсенизм укрепляет свои позиции в Церкви. А ведь внутренняя напряженность вселенной янсенистов, картезианцев в философии, интегристовблагодати, фундаменталистов спасения и откровения, людей духовного культа, плохо сочетается со стилем барокко. Эти угрюмцы осуждают архитектурные излишества. А если все-таки принимают, то только классические, поскольку классическое искусство меньше поддается фантазии, непредвиденному. Как их этика, как их видение мира, оно лишено излишеств, напряжено, бескомпромиссно, сконцентрировано на главном.

Отказ тот был продиктован обстоятельствами, подготовленной к другому выбору атмосферой, и тем не менее отказ решительный. Барочный Лувр с эскизов Бернини не помешал бы янсенистской и картезианской Франции формально выразить свою этику и космологию. «Тем не менее, если бы Париж сохранил в качестве резиденции своих беспрестанно посещаемых иностранцами королей большой барочный дворец, с его лоджиями, с его овальными капеллами, урок итальянизма повторялся бы бесконечно и это, быть может, изменило бы судьбы французской архитектуры». С этой точки зрения провал Бернини имел тяжелые последствия. Бюст Людовика XIV в 1665 году был принят благосклонно: известна странная судьба его конной статуи, которую признательный Кольбер заказал великому итальянскому скульптору. Одетый на римский манер, на вздыбленном коне Людовик XIV в роли участника нескольких знаменитых осад взмывал с камня. Возникла трудноразрешимая проблема равновесия: «Под грудью лошади и для поддержания всего ансамбля пришлось оставить блок мрамора». Но время прошло. Статуя прибыла в Париж, когда ее час истек. Переделку, граничащую с искалечением, поручили Жирардону. Лицо Людовика XIV было перечеканено под Марка Курция, блок мрамора трансформировался в пламя. Так вот застрявший возле швейцарского пруда Людовик XIV был превращен в Марка Курция, бросающегося в огненную бездну. [130]130
  Согласно легенде, в Древнем Риме посреди Форума образовалась колоссальная расселина, которую невозможно было заделать, и тогда жрецы возвестили, что она исчезнет, если Рим пожертвует самым дорогим. Марк Курций бросился в бездну, и земля сомкнулась. – Примеч. ред.


[Закрыть]Для парка лучше не придумаешь. «Франция, которая была так близка к принятию от Бернини прекраснейшего сооружения столицы, уже не знала, что делать с его скульптурой, и спрятала ее. В этот день она избежала соблазна барокко». Двадцать второго ноября 1675 года в Парижской обсерватории Оле Рёмер высчитал скорость света.

* * *

Научная и картезианская Франция – это не исконная Европа. Картезианская Франция, но была ли таковой вся Франция? Даже весь город, увлеченный с 1673 по 1686 год операми Люлли, от «Кадмуса и Гермионы» до «Армиды» на либретто Кино и Тома Корнеля в декорациях Берена? Даниель Морне любил повторять, что «из 350 драматических произведений, поставленных в Париже с 1660 по 1669 год, по крайней мере половина была в радикальном несогласии с тем, что принято называть театром классицизма». Даже во Франции утвердившийся классицизм был элитарным, принадлежащим элите воли, мысли, власти и ума. Но такая элита везде, где бы она ни появлялась: во Франции, в Голландии, в Англии, – направляла мир к его новой судьбе.

Для прочих было достаточно барокко. Европа и за морем оставалась барочной. Возможно, потому, что та Европа, которая выходит за свои пределы, захватывает и застраивает земли в Америке, на берегах Африки и Азии, на 60 % иберийская, на 30 % итальянская, в остальном – компактная масса итальянских, французских и английских миссионеров. Барочная Россия, барочная Богемия, барочная Австрия. Лувр, который не построил Бернини, лучше всего покажет Иоганн Бернхард, Фишер фон Эрлах, его ротонды, широкие вогнутые фасады, внутренние купола Граца, странный и притягательный мавзолей принца фон Эггенберга и необычайные монументальные парковые вазы, глубокие и чрезмерно изукрашенные; продление триумфальных арок 1690 года барочной festaвплоть до начала XVIII века.

Эрлах победил в Зальцбурге до того, как пришло признание Вены, этого новопродвинутого в ранг крупнейших города в самом конце XVII века. Несмотря на странности интерьера, фасад дворца принца Евгения отличается строгостью; но причудливые кариатиды большой лестницы ведут нас к самому бесспорному барокко. Что касается зальцбургского собора, то не является ли он карикатурой на австрийскую вечную молодость вычурной Италии? Можно ли сказать, что Эрлах остался равнодушен к версальскому очарованию? Архитектоника больших масс в Нимфенбурге, равно как в Шенбрунне, несмотря на крыши, не производит впечатления Версаля. Все-таки католическая Австрия и Испания Филиппа V, как ни странно, Испания Ла Граньи [131]131
  Ла-Гранья – летняя королевская резиденция неподалеку от Сеговии, возве дена при Филиппе V по версальской модели. – Примеч. перев.


[Закрыть]по отношению к протестантской Германии соблазнен ного севера представляли собой самый прочный бастион ита льянского архаизма за пределами строгих рамок XVII века. Но если Австрия 1690 года неутомимо варьирует модель церкви Иль Джезу, мистический порыв которой она не исчерпала, то не потому ли, что вместе с Центральной Европой она надолго задержалась на начальном этапе контрреформации?

Глава XIV
РЕЛИГИОЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Дворцы возводились наравне с церквами, но церкви – прежде всего. Семнадцатый век, как все великие века, был фундаментально теологическим. Как искусство барокко, первоначальное, истинное, церковь Иль Джезу лучше, чем колоннада собора Святого Петра, выразила в стукко, ляпис-лазури, бронзе, красках и камне урезанную, конечно, теологию, но широко распространенное и имеющее давние корни благочестие. Склон, по которому от 1570-х годов восходила Италия, был склоном, ведущим во тьму равнодушия и безбожия, он был крутым и очень высоким, если не в Италии, то по крайней мере в действительно живых областях католической части христианского мира, прежде всего в Испании, а во-вторых, во Франции, оказавшейся впереди в плане духовных достижений. А что же протестантская Европа? Россия с ее расколом? Общины ашкенази на востоке и едва ли не повсеместные общины страдающих сефардов, мучимых жестокими сомнениями? Без желания разобраться в религиозной истории XVII века лучше не пытаться проникнуть за барьеры, которыми превратность политики, случая и игры страстей – эта превратность в XVI веке называлась грехом – разделила великое тело христианского Запада, лучше игнорировать русскую церковь, несмотря на расстояние принадлежащую все тому же XVII веку; лучше забыть, что астрономия была теологична, что Декарт, Ньютон и Спиноза (да, Спиноза) принадлежали Богу. Весь XVII век искал Бога. Ценой недоразумений, конфликтов, страданий, но сколь прекрасно оказалось воздаяние.

Великолепный, но страшный сюжет. Рассмотрение его чревато рядом радикальных ошибок. Самая пагубная, поскольку, несмотря на усилия многих историков, она была еще недавно самой частой, – отказ разобраться с обычной путаницей относительно реформы XVI века. Конец реформации связывают со смертью Лютера (1546) и смертью Кальвина (1564), не видя, что XVI и XVII века во всей их полноте принадлежат к одному и тому же долгому периоду реформации церкви, периоду, который начинается около 1500-го и завершается между 1680–1690 годами самым жестоким, быть может, из недоразумений.

Отрезать первую реформацию от ее многое объясняющих продолжений означает связать ее с неким образом Ренессанса, а следовательно, прийти в конечном счете к стойкому и выгодному стереотипу, удовлетворяющему одновременно рационалистов, замкнувшихся в старой антипротестантской полемике католиков и либеральных протестантов. Так, небезуспешно была достигнута всеобщая выгода. Получалось, таким образом, что человечество на долгом, мучительном пути, восходящем к Просвещению и Разуму, от эры теологической к эре позитивистской переживает блистательный XVI век с его языческим возрождением и его реформой, первый робкий шаг и момент сомнения на окольном пути свободы совести к освобождению от пут христианского мировидения. Ловушка для простаков? Вовсе нет, лучшие знатоки XVI века еще вчера попадались в нее.

Чтобы избегнуть ловушки, неплохо вспомнить две истины.

Во-первых, в плане мысли XVI век был почти полностью солидарен с предшествующей эпохой. Это потом все начнет ломаться, когда аристотелев космос уступит место бесконечной Вселенной великой алгебраической природы конструкторов нововременного мира. Во-вторых, реформация не предполагала ничего отнимать у церкви, раскол был несчастным случаем, реформация – стремлением к более активной религии, более неутомимой, более предприимчивой. Если реформаторские церкви упраздняют священников и монахов, то не для того, чтобы построить светский град, но из безумного в какой-то степени желания всеобщего возвышения. Во имя всеобщего священства все возвышены во граде, подобном Женеве, похожем, по крайней мере в отношении целибата, на просторный бенедиктинский монастырь, где чередуются молитвы и работа.

Другая проблема: принять протестантский мир как целое, несмотря на различия в нем, и исследовать диалектику численности. Принять, вопреки очевидному, протестантскую Европу как целостность – вещь не бесспорная. Если отбросить два перевоплощения, сектантское и унитарное, то есть протестантизм церковный, лютеранский (Аугсбургское исповедание, епископальное или нет), реформатский (кальвинизм от Шотландии до Венгрии), англиканский, получается, что 95 % протестантской Европы в XVII веке, несмотря на преходящие трудности, были глубоко солидарны. Эту солидарность можно измерить в момент крупных кризисов, от коллоквиумов 1560-х годов (Вормсе, в частности) до отмены Нантского эдикта (18 октября 1685 года) – срок короткий. Тогда поищем аргументы численности. Около 1570 года протестантская Европа, грубо говоря, уравновешивала Европу католическую: 40 % с одной стороны, 60 % – с другой. К тому же приблизительный подсчет не учитывает качественных моментов: 50 % французского дворянства, 30 % буржуазии были сторонниками реформации.

Около 1570 года Европа переживала переход в протестантизм. Если бы Франция изменила направление, то партия была бы выиграна. Ошеломляющий удар был нанесен углублением разногласий, порожденным Тридентским собором. Получился реванш: скорее крестовый поход, нежели миссия, путем приложения испанского способа к лютеранской = мавританской ассимиляции. От герцога Альбы до Валленштейна.

В 1630–1635 годах происходит спад. Треть протестантского мира, почти вся Англия, испытала стремление к единству; во Франции после 1627 года дело протестантизма проиграно как по соотношению политических и военных сил, так и в связи с динамизмом католической реформы. Около 1653 года демографическая катастрофа, стершая с лица земли часть Германии, полностью разрушила равновесие в соотношении сил: 15 млн. протестантов вместо 27–28 млн. пятьюдесятью годами ранее. Гораздо меньше четверти Европы. Вестфальский мир был чудом: он результат раздоров в победившем католическом лагере. Английская революция окончательно все подорвала.

Решающим фактором начиная с 1640 года становится закрытие границ. Прекращаются переходы из одной церкви в другую. Религиозная карта Европы обретает завершенность. Отныне соотношение численности есть диалектическое соотношение Северной Европы и Европы южной.

Гораздо меньше четверти Европы, но какой четверти: Англия и Голландия (2/знаселения, 9/юбуржуазии). С 22–23% протестантское население, не прекращающее возрастать до конца XIX века, увеличивается до 40% к 1570году. Чтобы установиться сегодня в разросшейся в мировом масштабе Европе на постоянном уровне соотношения 1:2– / з:2/з.После спада эпохи барокко медленный протестантский подъем по всей классической Европе был простым эффектом восстановления, возвращения маятника к наиболее вероятному равновесию. Происходит скорый демографический рост протестантской Европы, стремившейся к совпадению с Европой богатой. В этом смысле карта 1750года обратно пропорциональна карте 1570года. Протестантские страны были бедными странами XVI века, в середине XVIII века они становятся уже богатыми. Но если страны севера присоединялись к реформации в массовом порядке, то часть элиты юга делала это индивидуально. С 1550по 1700год север продолжал извлекать выгоду из качественной иммиграции элит юга (из Нидерландов в Голландию – Зеландию, из Франции в Швейцарию, Голландию, Англию, Бранденбург; из Италии в Венгрию, униатскую Польшу, Германию; из униатской социнианской Польши в традиционные убежища морских стран), переходивших в исчисляемой пропорции на сторону реформации. В пользу католической Европы возникла обратная волна, меньшая в количественном и тем более в качественном отношении. Большая часть ирландской эмиграции в XVII веке не дала принимавшей ее Испании заметного притока специалистов и капиталов. Отношение, которое со времен Макса Вебера стремятся установить между протестантской этикой (которую путают с этикой кальвинистской) и ростом капитализма, т. е. с экономическим ростом в большей или меньшей степени, было беспричинно затемнено. Ускоренный рост протестантских стран был неоспорим, но он не был обусловлен исключительно их присоединением к реформации. И тем не менее. Кальвинизм и экономический рост, быть может, связаны. Что из этого следует?

Патент на ростовщичество? Старая шутка. Может, стоит согласиться с Максом Вебером относительно практической ценности предопределения и считать, что ветхозаветный по сути своей кальвинист XVII–XVIII веков признавал в материальном успехе знак избранности? Соблазнительно, но, в сущности, малоубедительно. Янсенист, этот католический сторонник предопределения, тоже вполне ветхозаветный, не знаком с таким критерием и сторонится практической деятельности. Более серьезна идея трудовой аскезы. Кальвинистское общество, этот большой секуляризованный монастырь, обогащается так же, как обогащается всякая упорядоченная община. Чтобы лучше понять, взглянем на карты 1570,1640 и 1750 годов. Из всех церквей реформации реформатские церкви, иначе говоря, после лютеранской формулы 1580 года церкви, неразрывно преданные кальвинистской теологии, чаще всего оказывались церквами меньшинства. Меньшинство, происходящее от индивидуального выбора, изначально предполагающего некий набор качеств, обыкновенно являющееся, ибо это естественно, объектом глумления, оказывается обречено на экономический успех. Протестанты-кальвинисты и евреи сефардской диаспоры в XVI–XVII веках чаще всего оказывались в подобной ситуации. Как правило, в положении меньшинства оказывались скорее протестанты, нежели католики. Тем более что английские католики были исключением. Кроме того, в английском примере обращение в католицизм скорее было результатом эволюционного отказа: оно было уделом крестьянских общин в стороне от осей коммуникации. На пользу почти исключительно протестантской Европе пошло формирование избранно притесняемых меньшинств, угнетенных богатых меньшинств.

Фиксирование границы в XVII веке, рост взаимной непримиримости, когда потерялась надежда на массовое обращение других, поставили протестантские меньшинства юга в трудное положение. Тогда-то и хлынула большая диаспора,скажем проще, началось великое переселение на север. Ускоренный рост Северной Европы, несомненно, отчасти держится на этом феномене Убежища, Убежища с его страстями, вкусом к заговорам, легкостью контактов, тенденцией к радикализму, склонностью к ереси; об этой особенности не следует забывать, это был великий шанс классической Европы.

* * *

Следует избавиться от ложных проблем, чтобы добраться до главного. Нет ничего тверже, чем институционализированная граница. Такие границы не переходят. Проблемы, волновавшие христианские умы XVI века, бесспорно, были великими проблемами, но все же не более существенными, чем в XVII веке нескончаемый и повсеместный вопрос о благодати и почти парализующее осознание трансцендентности Бога. Непреложный факт, что граница, которая обрисовалась между 1521 и 1534 годами (отлучение Генриха VIII в Англии и дело о плакатах во Франции [132]132
  Генрих VIII, после того как был провозглашен Акт о супрематии (1532), согласно которому король становился главой церкви в Англии, был отлучен от церкви. Дело о плакатах – событие 1534 года, когда протестантские прокламации были расклеены во дворце и даже на двери спальни Франциска I, с чего и начались первые преследования протестантов во Франции. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]), стала границей, к которой в XVII веке уже не возвращались. Разошлись по разные стороны и предоставили событиям идти своим ходом. Граница, которую не нарушают. Декарт и Кольбер – протестанты, даже почти карикатуры на кальвинистов. Свобода совести, мания труда. Но Декарт был добрым католиком, а Кольбер, который хотел приобщить монархию к труду и обязать монастыри заставлять бедных вязать за похлебку, как в Женеве, истинный католик без тени каких-либо историй и искушений. Что касается Лейбница, которому предлагали кардинальскую мантию, то можно ли вообразить более совершенного католика, чем этот человек, продвинувший примирение вплоть до изобретения исчисления бесконечно малых, верившего в человека, человеческое установление и, тем не менее, до самого конца, чего бы это ему ни стоило, остававшийся верным своей церкви, церкви видимой, оставшийся человеком преемственности? Разве не возмутительно за 30 лет до Декарта и за 70 лет до Лейбница представить того и другого переходящими из церкви в церковь, как Юст Липсий и многие другие? В XVII веке не переходят. Уже не переходят. Стало быть, раскол ничего не стоит. Будут и мнимые католики в протестантских странах, согласные быть плохими протестантами, а в католических странах – множество протестантов, стремящихся хотя бы изобразить из себя католиков.

Упрощение примитивное, скажем лишь, что, несмотря на разногласия, впредь усиливающиеся игрой привычек и мистифицирующих историй, существовала упорно придерживающаяся сакрализованной границы одна история одной церкви.

После спада XIV–XV веков XVI век стал веком религиозного прилива. Реформационное дробление, насилие, те же расколы XVI века – таковы негативные стороны избытка религиозности. Но этот избыток характерен для всего XVII века. Религиозный прилив XVI века держался до 1680 года. Научная революция хронологически совпадает с пролонгированной реформацией. Вот почему переход от замкнутого космоса к бесконечной Вселенной нововременной науки немедленно отозвался религиозным эхом. Космологическое восприятие, присущее XVII веку, задает и один из параметров религиозного восприятия.

Возьмем Францию: 35 % Европы, немалое богатство и исключительное влияние. В религиозной истории Франции 1520–1680 годов выделяются четыре крупные фазы, рассматриваемые совокупно как эпоха церковной реформации, поднимающейся волны религиозного прилива. Четыре фазы. Долгие прелиминарии. Период перелома тенденции пришелся на 1480–1520 годы. Религиозная, она же интеллектуальная, элита всей Европы с возмущением осознает косность масс, язычество деревень, равнодушие части элиты, упадок церкви и разложение клира. Тем временем номиналистская теология, избавляя религиозную мысль от тяжеловесного рационализма томистов, расчищает поле для утверждения догматики, основанной либо на тайне церковной организации, либо на новообретенной связи с древней традицией, иначе говоря, с каноническими текстами, с очищенной от толкований Библией. Таким образом объединяют свои усилия многие реформаторские течения.

На подготовленной почве несколько особняком вспыхивает лютеранский конфликт. В сердцевине – старейшая проблема христианской догматики, узловой пункт всякого религиозного опыта XV века: проблема спасения. На этот болезненно пережитый опыт Лютер, в соответствии с древнейшей традицией церкви, ответил радикальным образом: полная безвозмездность. Спасение, даруемое по вере, а не заслуженное, – единственное, что будет сообразно необходимости Воплощения. Этот тест на ортодоксию расколол единство. Те, кто вместе с Лютером видели в безвозмездном спасении самую суть Откровения – всякое участие человека в спасении выглядит одновременно богохульным и абсурдным, несовместимым с великим творением Бога, – отвергают апостольство церкви, института, утратившего основное назначение. Экклесиологии исторической преемственности они противопоставили старую экклесиологию соответствия Слову Божию и свидетельства Святого Духа. Новая церковь строилась на этих основах. Между двумя церквями, каждая из которых приписывала исключительно себе древнюю традицию и апостольство – историческое и духовное, – беспощадная диалектика отлучения от церкви. Задета была не только Германия, вся Европа определялась за или против Лютера и за или против спасения через веру. Первая фаза реформации во Франции, которая соответствует северной бурной весне, продолжалась с 1520 по 1540 год. Эта евангелическая фаза не разрешается делением, она соответствует диффузии течений, питаемых индивидуальными порывами и лютеранским влиянием. Вторая, уже собственно реформатская в экклесиологическом смысле фаза соответствует, вне уже созданного на севере лютеранского четырехугольника, отказу от глобальной реформации в рамках видимой церкви. Над индивидуальной заботой о спасении впредь берет верх забота о церкви, считающей себя близкой церкви апостолической, такой, какой ее структура явлена в «Деяниях апостолов». Даже первая лютеранская реформа не знала такой напряженности между истинной и ложной церквями. Эта фаза поначалу была оправданием разрыва, обусловленного выбором спасения через веру, ощущаемого как центральная ось Откровения. Теперь оно становится центральным пунктом. Идет поиск истинной церкви, «povrette» церкви Кальвина. Разумеется, она проповедует спасение через веру. Оба порядка присутствуют, но факторы поменялись местами. Это главное для понимания французского протестантизма XVII века и одновременно его слабости, проявившейся после начала диалога с глубоко реформированной католической церковью о требованиях августинианской теологии после 1630 года. Этот период соответствует периоду реформатских церквей, «насаженных» во Франции и по всей срединной Европе. Это период расцвета могущества англиканской церкви – самого славного цветка протестантской Европы, догматики «Установлений христианства». [133]133
  «Установление христианства» – главное богословское сочинение Кальвина. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]

Третья фаза – это в основном фаза католической реформы, попытка синтеза между новообретенным теоцентризмом первой реформы и богатством традиций и завещанных долгим средневековым прошлым форм, почти везде, за исключением Англии, бесполезно принесенных в жертву второй, доктринальной и институциональной фазой реформации. Это движение родилось на юге Европы, в Италии, во время долгого Тридентского собора, в Испании, где оно приняло мистический характер в эпоху святой Терезы и святого Хуана де ла Крус, пока антисемитский психоз «старохристианского» простонародья не свернул шею. В ходе этой первой средиземноморской фазы католическая реформация была поначалу контрреформацией. На обусловленный обстоятельствами протестантский перекос она ответила перекосом контрреформаторским: уже ощутимый в принципиальных догматических дефинициях Тридентского собора, он обрел бесконечно большие масштабы в инквизиторской юриспруденции средиземноморских стран. Все пошло совершенно иначе, когда контрреформация весьма запоздало на стыке XVI–XVII веков достигла Франции. Во франкоязычных странах контрреформация стала настоящей католической реформацией. В 1-й пол. XVII века – в «полувек» святых – католическая реформация на французской земле проходит две вершины: мистическую – святой Франциск Сальский, «Трактат о божественной любви», орден Кармелиток в Париже – и догматическую – Берюль и экклесиологическое движение епископального фундаментализма, Петр Аврелий, который плохо скрывает великую фигуру Сен-Сирана. Период единого фронта католической реформации продолжается во Франции в основном с 1600 по 1640—1650-е годы.

Наконец, специфически французская, не имеющая аналогов в других странах, – фаза практического августинианства примерно с 1650 по 1680—1690-е годы. Нисхождение требований на уровень младшего клира, в эпоху Шоара де Бюзенваля в Бове, трех Анри на Западе: Анри де Лаваля, епископа Ла-Рошели, Анри де Барийона, епископа Люсона, и Анри Арно, епископа Анжера, катехизис которого был редкостным шедевром и который умел, ничего не отвергая, распространять теологию августинианского свойства.

После этого начинается повсеместный спад вместе с компромиссами протестантского теологического либерализма, контрнаступление католического антропоцентризма и обновленные формы христианского гуманизма в момент, когда в левом картезианстве, вослед Спинозе, устанавливается антихристианский рационализм, который уже не ограничивается повторением аристотелианского аверроизма, рационализм, который предлагает видение мира, конечно приводящее в отчаяние – философы пытаются разными уловками скрыть его крайние следствия, – но связное, соблазнительное и прочное. В тот самый момент, когда церквям требовалось оставаться неизменными, они позволили себе разложиться изнутри: они предъявили тогда вместо христианского Откровения гротескную подделку. При поставленной таким образом альтернативе никто не имел права сомневаться. Почти все мыслящие сделали выбор в пользу философов, и этот выбор сохранится вплоть до пробуждения, которое вернет церкви ее откровение поначалу с 1750 года в протестантских странах и полвека спустя в католической Европе.

Начинать следовало бы вот с чего. В религиозной истории XVI и XVII века в совокупности образуют вершину между двумя равнинами. Разделение было следствием изобилия. Спорить должно только о главном. Весна церкви первоначально расцвела на севере и была протестантской, когда соки достигли юга, началась католическая реформация. Исторически противопоставленные друг другу, они были глубоко сходными. Истощение быстро поразило север. Зато на юге полнокровность сохранялась дольше. Между двумя Европами – полувековое расхождение, которое отныне будет давать о себе знать на протяжении всей истории. Православный XVII век (скажем проще, русский XVII век) – это наши одновременно XVI и XVII века. Против реформированной официальной церкви поднимается раскол, «протестанты» и «янсенисты» традиции. История прерывающаяся, история инверсированная, но глубоко взаимосвязанная история. В то же самое время несколько еврейских общин Запада пытаются обновить маймонидскую схоластику в противовес натиску деистского рационализма от Хуана де Прадо до Спинозы.