Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
– Сударь, меня зовут Поль Верлен, и я живу в доме 16 по улице Сен-Виктор!
Молодой человек смутился, но продолжил свою речь. Тогда Верлен повторил грозно:
– Сударь, меня зовут Поль Верлен, и я живу в доме 16 по улице Сен-Виктор!
Студенту оставалось лишь, распрощавшись, удалиться [718]718
См. Делаэ, 1925, с. 78 и далее и его же статью в «Фигаро» от 7 января 1922 года. Прим. авт.
[Закрыть] . А Верлену оставалось лишь в очередной раз пожаловаться графу Монтескью: «Мадмуазель Кранц в последнюю нашу встречу (которая станет самой последней) показала себя чрезвычайно негостеприимной, к тому же она не отдает мне мои рукописи, а также другие вещи; несмотря на все оказываемые мне щедроты, я проживаю в данный момент в доме 4 по улице Вожирар» [719]719
Письмо от 20 сентября 1894 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
В отеле «Лиссабон» Поль не скучал в одиночестве: его номер находился на втором этаже, а на первом, в противоположном крыле здания, в однокомнатном номере с кухней жили Казальс и Мари Кране. Он часто заходил к ним выпить аперитива и поболтать о том о сем. Мари любезно согласилась делать ему перевязки. Иногда он оставался у них на обед или на ужин. Но за столом, как рассказывает Казачье, Верлен больше говорил, чем пил, так что, когда с обедом было покончено, перед ним оставались еще стакан с абсентом на дне, большой бокал красного вина, чашка с кофе и рюмка коньяка или рома. Совершенно неожиданно Поль вспоминал, что на два часа у него назначена встреча, и принимался пить подряд абсент, красное вино, кофе и ром с коньяком, вытирал усы, брал трость, шляпу и уходил [720]720
Национальная библиотека, рукопись N.A.F. 13 155. Прим. авт.
[Закрыть] .
Он был все еще очень зол на Эжени. Ну чем уймешь эту бешеную собаку? Силой он ничего бы не добился, поскольку полиция была на ее стороне. Хорошенько поразмыслив, Верлен пришел к выводу, что подействовать на нее в этом случае может только одно: выставить на всеобщее обозрение свои отношения с Филоменой, чтобы Эжени лопнула от зависти. Что он тотчас и предпринял.
Здесь следует сказать, что на посту управляющего отелем «Лиссабон» суровую г-жу Агреш сменил господин Робер, довольно милый человек, родом, кстати, из Меца. И Филомена, не заставляя себя долго упрашивать, вновь взяла на себя роль любовницы и рассыльной. Именно тогда Ванье, которого ничто уже не могло удивить, получил из ее рук записку следующего содержания: «Прошу снова принять эту женщину, моего лучшего друга, которая на сей раз соблаговолила стать моим поверенным в расчетах с вами».
Реакция Эжени последовала незамедлительно – она отомстила с дьявольской хитростью. Надев новое платье и элегантную шляпку, она пришла поболтать к консьержке Филомены и стала хвастать, что своим туалетом обязана щедрости «г-на Поля»! Можно себе представить, какой скандал устроила «г-ну Полю» Эстер, когда до нее дошли слова Эжени. Она была взбешена еще и оттого, что встречала категорический отказ Верлена всякий раз, когда просила у него денег на платья.
Филомена не захотела выслушать его объяснения и ушла, хлопнув дверью. Тогда он попытался оправдаться в письме от 13 октября 1894 года: «Мой дорогой друг, в ту пору у меня уже давно не было ни гроша. И значит, я никак не мог оплатить пресловутые платье и шляпку. Это был, скорее всего, М.Б. [721]721
Имеется в виду Морис Баррес.
[Закрыть]… который зарабатывает намного больше, чем твой покорный слуга».
Доказательством того, что он ничего не давал «г-же Эжени», служил его отказ встретиться с нею. «Еще сегодня утром, – продолжает он в письме, – я не пустил ее на порог. Она меня столько раз обманывала, что я окончательно решил с ней порвать».
Женщины с их коварными выходками и сценами ревности довели Поля до того, что он впал в глубокое уныние. Ему пришлось в очередной раз использовать единственный веский аргумент, способный заставить красавицу вернуться: «Как только я также смогу помочь тебе деньгами, я сделаю это, хотя ты и поступила со мной ОТВРАТИТЕЛЬНО». Пламенного обещания и нежного письма, которое он отправил ей на следующий день, оказалось достаточно, чтобы ее убедить.
Гнев Эжени был безграничен. 20 октября 1894 года, проходя по улице Ансьен-Комеди мимо кафе «Прокоп», она увидела афиши, в которых говорилось о предстоящей здесь презентации небольшой комедии Верлена «Мадам Обен». Перед представлением пьесы должна была состояться беседа о творчестве автора. Покраснев от бешенства, она зашла в кафе и разразилась бранью в адрес «великого поэта». Тео де Бель-фон, хозяин заведения, попытался ее успокоить, и она удалилась, хлопнув дверью. Но уже через четверть часа она снова была на месте с корзиной, набитой вещами Верлена. С истеричными воплями, не обращая внимания на посетителей, Эжени стала разрывать его рукописи, швырять в потолок его рубашки и носки и, в довершение всего, набросилась на афиши и содрала их со стены мстительной рукой. Разъяренную женщину было не так-то просто выставить за дверь.
Верлен, узнав об учиненном ею скандале, взялся за перо:
«Мадмуазель! Я хотел бы получить обратно мои бумаги, конфиденциальные письма, семейные портреты и документы, рукописи».
Если Эжени не принесет их в течение сорока восьми часов, он «будет иметь честь» подать жалобу самому прокурору Республики на то, что она незаконным образом удерживает принадлежащие ему вещи, материалы, «жизненно необходимые» ему для работы. «Я настаиваю, чтобы вы прекратили на меня клеветать, срывать афиши и подло, как вы на то способны, меня шантажировать». Его голыми руками не возьмешь!
Таким образом, Верлен был не в лучшем настроении, когда вечером 24 октября 1894 года на втором этаже кафе «Прокоп» состоялся доклад Лорана Тайада о его творчестве, за которым последовало представление крошечного отрывка из его пьесы «Мадам Обен». Сюжет был довольно незамысловатый: мадам Обен отказывается уехать с влюбленным в нее Пельтье. Внезапно появляется муж и вызывает на дуэль своего соперника, который его легко ранит. Муж прощает Пельтье, так как тот испытывает к его жене лишь платоническую любовь. «В сущности, здесь каждый выполнил свой долг», – заявляет муж перед занавесом.
Вечер, организованный Хавье Прива и двумя его помощниками, прошел безукоризненно. «Весь цвет» парижского общества, в том числе сам президент Республики, получили пригласительные билеты. Многие влиятельные лица, такие, как Ротшильды, герцогиня де Люнес, герцогиня д’Юзес и т. д., отказавшись от приглашения, прислали денежные пожертвования, другие просто вернули билеты. Была издана шикарная программа вечера, иллюстрированная Казальсом, с рельефным медальоном по гравюре Александра Шарпентье, изображающим Тео де Бельфона [722]722
По этому поводу см. «Дневники Стефана Бейеваша» (таково заглавие воспоминаний Лорана Тайада о Верлене) в «Академосе» от 15 января 1909 года. Доклад Тайада опубликован в «Пере» от 15 ноября 1894 года. Вероятно, Делаэ предоставил Тайаду для работы и публикации принадлежавшие ему письма Верлена, в частности ретельские. Однако Делаэ подверг тексты писем «цензуре», убрав слишком личные, на его взгляд, места и оставив только рисунки, лишив нас тем самым возможности почерпнуть из них многочисленные ценные сведения о жизни Верлена и Рембо. Прим. авт.
[Закрыть] .
Лепеллетье, Катулл Мендес, Арман Сильвестр находились в толпе приглашенных. Лоран Тайад с большой сердечностью зачитал свой трогательно-слащавый текст. Верлен в первом ряду зааплодировал, обнял докладчика, и тут со всех сторон на него посыпались дружеские приветствия. Пьесу приняли хорошо, хотя все сожалели, что она была такая короткая. Занавес упал уже через десять минут после того, как его подняли, тогда, когда интерес к постановке только начинал пробуждаться. Под конец вечера всеми овладела эйфория: декламировали стихи и пели песни, хором повторяя припев.
Приходила ли Эжени подтрунить над виновником торжества, как пишет об этом Тайад? Вполне возможно, хотя скандала она не устроила.
Последние события произвели на Верлена глубокое впечатление. Он никак не мог утешиться из-за того, что рукопись неоконченной драмы «Людовик XVII» была разорвана в клочки: Верлен мечтал поставить ее с Сарой Бернар в роли наследника.
Чтобы забрать то, что еще находилось у этой чертовки Эжени, он был готов на любые жертвы. Он доказал это, подписав 3 ноября документ, дающий ей право забрать весь доход с вечера в кафе «Прокоп», то есть кругленькую сумму в восемьсот франков. Позднее Поль сделает новый шаг к примирению, а скорее, капитуляции: приближался праздник св. Евгении, и по случаю именин Эжени он написал сонет. Это, однако, вовсе не означает, что он хотел сделать ей комплимент.
Но Эжени не соблазнишь парой луидоров и александрийскими стихами. Она не захотела вернуть ни одежду, ни бумаги. Что же делать?
Габриэль де Итурри, узнав об упрямстве этой мегеры, не смог сдержать возмущения, заявив Казальсу, что, если потребуется, он сам пойдет к мадемуазель Кранц! Верлен, которому передали эти слова, горячо выразил свою благодарность. Его письмо от 27 ноября содержит все подробности, необходимые для осуществления этого намерения. В первую очередь – адрес: улица Сен-Виктор, дом 16 («в общем-то, отвратительное здание»), комната 17; затем – список конфискованного добра: белье, одежда, пара десятков книг (Малларме, Виктор Гюго, Сент-Бёв и т. д.), кое-какие журналы, портреты его самого и его друзей и, наконец, статьи и рукописи, озаглавленные «Эссе» и предназначавшиеся для издателя Перрена. «Вы знаете, что она лгунья, – добавляет он, – поэтому не дайте ей обвести себя вокруг пальца. Лучше запугайте ее и сообщите, что никакие клеветнические выпады в мой адрес совершенно не действуют ни на вас, ни на г-на де Монтескью, ни на кого из моих знакомых».
Навалившиеся несчастья довели беднягу Верлена до того, что 1 декабря 1894 года он вновь оказался на больничной койке в больнице Биша, последней больнице в его жизни. Это случилось так неожиданно, что он даже не успел предупредить г-на Робера, управляющего гостиницей «Лиссабон», что покидает его заведение. 3 декабря он поручил сделать это Казальсу.
Глава XXV
ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
(1 декабря 1894 – 10 января 1896)
Воскреснуть чтоб, умру, как этот год беспечный;
Но где воскресну я? Где обрету свой дом?
И над какой землей легко взмахну крылом?
Да, черт возьми! Как Новый год, тайком
Воскресну я, и стану свет предвечный,
А может, белый ангел в небе голубом
Верлен был возмущен: ходили слухи, что его якобы положили в Труссо, детскую больницу:
– Они что, думают, что я впал в детство?
Была и другая причина для недовольства: статья какого-то «слабоумного журналистишки», который написал, что Верлен, по своему обыкновению, решил «перезимовать» в больнице.
– Как будто я притворяюсь больным, – ворчал тот, – или просто хочу воспользоваться благотворительностью!
В Биша (палата «Жаржаве», койка номер 16), на бульваре маршала Нея, в «неприступном бастионе с двумя флигелями» его не просто лечат: директор больницы, бывший завсегдатай лавки Лемерра, холит его и лелеет. Поль уже смирился с мыслью о необходимости заново переписывать все материалы, рукописи которых у него отобрала и уничтожила «эта Кранц». Поэтому он попросил добряка Тео, хозяина кафе «Прокоп», собрать и прислать ему фрагменты, разбросанные в его заведении. С их помощью Поль смог бы восстановить утраченное. Заодно Верлен просит Тео позаботиться о тех «тряпках», которые еще находились у него. «Это все, – пишет Поль, – что у меня осталось! [724]724
Письмо опубликовано в Заэ, 1964, с. 131. Прим. авт.
[Закрыть] »
Теперь он больше не вступает в открытое противоборство, а отдает предпочтение обходным маневрам. Здоровье не позволяет ему активно действовать, объясняет он Габриэлю де Итурри 21 декабря 1894 года, добавляя: «У этой Эжени характер самый скверный, какой только можно себе представить». Он стремится покончить с ней раз и навсегда, чтобы больше не давать ей поводов к подозрениям. Любое неосторожное вмешательство со стороны может обернуться катастрофой. Но в сознании его уже прочно укоренилась такая мысль: «покончить раз и навсегда» – значит самому броситься в пасть ко льву, только тогда он тебя не сожрет.
Поль продолжает строить планы, как бы снова войти в милость у госпожи с улицы Сен-Виктор, а в это время в «Пере» выходят его «Эпиграммы», небольшая книга в семьдесят восемь страниц, написанная в том же стиле, что и «Посвящения». Верлен особенно гордился письмом президента Республики Казимира-Перье [725]725
Жан-Поль-Пьер Казимир-Перье (1847–1907) – французский бизнесмен и (неудачливый) политик, краткое время был сначала премьер-министром, потом, после трагической гибели (покушение) Сади Карно 27 июля 1984 года, пятым президентом Республики. Неспособность вести свою линию в обстановке скандала вокруг дела Дрейфуса и атак со стороны левых (Жана Жореса) привела к его отставке после полугола пребывания в должности. – Прим. ред.
[Закрыть] , в котором тот благодарил его за присланный экземпляр [726]726
Письмо Леону Ванье от 17 декабря 1894 года (№ 130 в каталоге братьев Маггс с выставки Бодлер-Верлен-Рембо, состоявшейся в июле 1937 года) . Прим. авт.
[Закрыть] .
Неожиданно появилась Филомена. Ее улыбка, как луч солнца в темном царстве, мигом развеяла его мрачные мысли. Он вновь отправился к Ванье за деньгами, от которых после выплаты комиссионных уже практически ничего не осталось. Любовь и деньги – какая жалость! – вещи несовместимые. Он все же мог позволить себе оттянуть ненадолго наступление черных дней. И какое это было облегчение – не думать больше о поджидавшем его заточении! Поль тотчас же исцелился. Он вообще чувствовал бы себя в прекрасной форме, если бы не мучительная бессонница. Мучительная, но также и благотворная, ибо, размышляя бессонными ночами, он пришел к выводу, что все, без исключения, нещадно эксплуатировали его доброту. Например Ванье, этот магнат с набережной Сен-Мишель, вынуждал его бедствовать, чтобы заставить работать! [727]727
О’Салливану, молодому английскому писателю, Верлен хвастался, что однажды ночью кинул камень в окно Ванье (Ундервуд, 1956, с. 464). Прим. авт.
[Закрыть] Верлен отстранит Ванье, его место займет Леон Дешан. Это был действительно изумительный юноша: он один взял на себя инициативу подать в министерство новое ходатайство о денежном пособии, тогда как другие просто бросили Поля на произвол судьбы. А молодой Казальс, продававший в журналы портреты Верлена без его ведома, – это уж слишком! Больше он не позволит себя дурачить!
Такая ситуация в высшей степени раздражала Поля. Пора было разобраться в своих связях, ибо именно из-за непорядочности одних и равнодушия других он погряз в нищете.
21 января 1895 года, вопреки предостережениям врачей, которые советовали Верлену остаться еще ненадолго, он решил покинуть больницу. Помимо прочего, так он надеялся увидеться с Филоменой наедине, а не в общей палате. О, он не питал ни малейших иллюзий: она ограбит его или обманет, или то и другое вместе, но, в конце концов, он имеет еще право жить! Поль решил дать своему чувству последний шанс, пока одна красавица утверждает, что любит его, а другая не подняла тревогу. Верлен снял комнату на улице Месье-ле-Пренс, дом 21. Увы! Он был небогат, и Эстер не особенно торопилась нанести ему визит: в январе 1895 года в каком-то кафе он написал сонет «Полночь», в котором выразил свою досаду.
Чтобы забыться, он принялся писать и работал, по его словам, «необычайно плодотворно» вплоть до 10 февраля. В тот день после ухода Филомены Поль обнаружил, что все его сбережения пропали. Когда она вернулась, он ее прогнал. «Не будет больше ни одной женщины, ни одной», – пишет он с облегчением Ванье 13 февраля. Немного позже он объяснит Жюлю Ре, что поссорился с «той, из дома 21 по улице Месье-ле-Пренс, потому что она клептоманка». «Ну и черт с ней!» – скажет он в завершение.
«Черт с ней!» – вот какие слова скажет он, окончательно распрощавшись с прекрасной Эстер, которая столько раз заставляла биться и страдать его старое сердце.
Пришло время расплаты. Если он не хотел умереть на улице или на больничной койке, ему не оставалось ничего другого, как направиться к незаменимой и невыносимой Эжени, которая все еще дулась на него в своей мансарде на улице Сен-Виктор.
Верлен был измотан и слаб. «Я чувствую, что всему виной мое плохое здоровье», – сказал он за два месяца до этого, 21 декабря 1894 года, графу Монтескью. Силы оставляли его, он превратился в жалкую развалину. Новые приступы приковали его к постели; он влачил жалкое существование, как каторжник. В то время он все на свете готов был отдать, чтобы быть «дома», иметь хотя бы подобие домашнего очага, даже самого скромного – к комфорту Верлен никогда не был особенно требователен. Ах! Теперь он ничем не напоминал прежнего влюбленного! Он очень ясно представлял себя, бедного, никчемного старика, без надежд и без злости, вынужденного смириться с заботами тупой сиделки-тирана. Только бы она оставляла его в покое на те два часа в неделю, когда пойдет по магазинам или к Ванье, большего он не просил. Его единственным желанием было стать «незаметным буржуа», как он говорил Казальсу [728]728
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 1. Прим. авт.
[Закрыть] .
Как и год назад, он не хотел возвращаться на улицу Сен-Виктор без гроша в кармане. В министерстве только что вышло постановление о предоставлении ему субсидии, хотя и сниженной с шестисот до пятисот франков. Когда же он ее получит? Эти деньги нужны были ему немедленно. Это была «пытка надеждой», по выражению дорогого Вилье де Лиль-Адана. Он был на грани нервного срыва, как в худшие дни 1887 года, подумывая время от времени о самоубийстве. Как было бы просто – избавиться от всего разом! Однажды вечером Адольф Ретте, критик-анархист, с которым Верлен завязал дружбу, в сопровождении Стюарта Меррилла и двух других англичан, проходя по мосту Пон-о-Шанж, заметил там Верлена, наблюдавшего за течением реки, в задумчивости облокотясь на перила.
– Я вот тут подумал, – сказал он им, – а не стоит ли мне броситься в воду… [729]729
Ретте, 1903. Прим. авт.
[Закрыть]
По тону было понятно, что он не шутит. Ретте и его друзья пригласили Поля поужинать в какой-то кабак, где они довольно приятно провели вечер, но на следующий день его снова стала душить тоска. Если Эжени его отвергнет, если он никому не нужен, ему остается только одно: броситься в мутные воды Сены. Стихотворение «Единственной» выражает чувство крайнего смятения, в котором он находился. «Вернись, о вдова!» – таковы последние слова этого сонета, в первых строках которого Верлен позволил себе еще некоторую вольность.
«Негодяйка» Эжени была его единственной надеждой на спасение. Пусть она только ни на что не рассчитывает. Поль сообщил ей в письме, что он беден, как никогда, болен, измучен до смерти и печален. Он придет к ней только тогда, когда получит деньги из министерства, что, по его подсчетам, должно произойти через три дня. Увы! Пройдет немало времени от решения министерства до приказа о выдаче денег, а от приказа до их перевода и того больше. По истечении трех дней, так и не дождавшись денег, Поль предстал перед своей «вдовой»:
– Это я.
– Ну что ж, заходи!
Он был спасен!
Даже с ангелом-тюремщиком комната, в которой он оказался, была раем.
Наконец-то Поль вновь обрел долгожданный «дом», с цветочками, птичками, безделушками, безупречной чистотой и даже с портретом старика Гюго на мраморе секретера!
Увы, вскоре он себя чувствовал уже не «в больнице, как дома», а «дома, как в больнице» – опять эта нога! Ему пришлось лечь в постель и вызвать врача, который и вскрыл вновь образовавшийся абсцесс.
«Если учесть, что на той же самой „ходуле“ мне уже сделали двадцать пять надрезов, – пишет он Катуллу Мендесу 18 марта 1895 года, – то это просто полная катастрофа» [730]730
Письмо опубликовано Анри Гильеменом в «Круглом столе» за октябрь 1956 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
Выбившейся из сил Эжени пришлось нанять домработницу Зели, которая останется с Верленом до конца. Эта маленькая старушка не требовала большого вознаграждения, но врач, аптекарь, булочник, бакалейщик и другие не могли долго довольствоваться одними обещаниями.
«У меня нет денег даже на хлеб», – пишет Верлен Ванье, который усмотрел здесь лишь очередное литературное клише, хотя поэт говорил сущую правду. На доход от «маленького общества» рассчитывать больше не приходилось, шло время, а денежные переводы так и не поступали. Из министерства также не было никаких известий. Положение было отчаянным.
Наконец, 10 марта почтальон принес пять банкнот по 100 франков, дарованных «в виде поощрения» (sic!). Все долги были разом погашены, но несчастному ничего больше не оставалось, как писать – долго ли? – стихотворения по 10 франков за штуку. На них была его последняя надежда.
30 марта он получил несколько поздравлений с днем рождения из Англии. Его, несомненно, тронуло послание от Филомены, которое незаметно для Эжени показал ему Жюль Ре: «Гаспадину Полю Вирлену испалняица пядесят адин год я хатела бы штобывы книму пашли и пиридали это письмо фтайне от Ижыни (sic)» [731]731
Ре, 1923. Прим. авт.
[Закрыть] . Этот тактичный жест показывает, что Франсуа Порше перегнул палку, назвав ее «уличной девкой самой презренной натуры, гнусной развратницей» [732]732
Порше, 1933. Прим. авт.
[Закрыть] .
Ведя отныне затворническую жизнь на улице Сен-Виктор, Верлен стал похож на скромного рантье, как он того и желал:
Полю приходилось работать без отдыха – Эжени не желала кормить бездельника. Плоды этих принудительных трудов составят, как он говорил, его «посмертную книгу».
Это в будущем. В настоящий же момент вышла «Исповедь». Книга получилась довольно живой. Она прекрасно иллюстрирует следующую мысль Андре Мальро, высказанную им в «Антимемуарах»: «Истинное в человеке – прежде всего то, что он скрывает» [734]734
Мальро А.Зеркало лимба. М.: Прогресс, 1989, пер. М. Н. Ваксмахера. – Прим. пер.
[Закрыть], а каждому есть, что скрывать. Нам нравится создавать свой собственный образ; чаще всего мы приукрашиваем его, но подчас без видимой причины приписываем себе какие-нибудь недостатки. Таким образом мы надеемся скорее заслужить прощение ближнего, как надеемся получить отпущение грехов, идя на исповедь. Стиль «Исповеди» ближе скорее к разговорному, нежели к ученому. Но и наивность бывает зачастую наигранной.
Повествование обрывается еще до появления на сцене Рембо. Можно лишь пожалеть, что Верлен не дописал ее до конца, а ведь у него было такое намерение. «Вторая часть будет более любопытной», – сообщает он Ванье в августе 1895 года. Да, действительно жаль!
Наступило лето, он «еле-еле передвигается», не осмеливаясь даже спускаться по лестнице.
Тем не менее он был бы совсем не прочь оказаться на празднике, посвященном Мюрже [735]735
Луи-Анри Мюрже (1822–1861) – один из первых французских писателей, изобразивший в своих произведениях жизнь низших слоев общества; секретарь графа Алексея Константиновича Толстого. По его книге написана опера Пуччини «Богема».
[Закрыть], который проходил 28 июня. Реймон Пуанкаре, министр народного образования [736]736
Впоследствии Реймон Пуанкаре (1860–1934) станет премьер-министром (1912), а потом и президентом Республики (1913). Его политика, в частности подтверждение союзов с Россией и Великобританией, определила роль Франции в Первой мировой войне. По его же приказу в 1923 году французские войска оккупировали Рур в ответ на отказ Германии платить репарации. – Прим. ред.
[Закрыть] , должен был в тот день в Люксембургском саду торжественно открыть бюст автора «Сцен из богемной жизни». Но в знак протеста против непомерной стоимости входа на официальный банкет (шесть франков), на который была приглашена молодежь, студенты во главе с Казальсом организовали контрбанкет за два франка и позволили себе открыть памятник раньше министра [737]737
См. Заэ, 1947, с. 285 и далее. Прим. авт.
[Закрыть] .
Но Верлен – увы! – был теперь от богемной жизни далек.
В другой раз знаменитая певица варьете Эжени Бюффе устроила во дворе его дома небольшой благотворительный концерт. Узнав, что здесь живет Верлен, она тут же поднялась на шестой этаж, чтобы его поприветствовать. Поль был очень польщен, стал благодарить ее, но в эту минуту неожиданно появилась его собственная Эжени, которая, приняв гостью за шпионку Эстер или за бывшую любовницу Поля, вышвырнула ее за дверь, обозвав воровкой. Соседи подхватили ее крик, а внизу зеваки уже начали высказывать недовольство. Консьержка попыталась остановить «воровку», а та обозвала ее потаскухой. Комнату консьержки стали брать приступом. Она же, обезумев, вытащила свой револьвер и разбила вдребезги стекло, поранив певице руку. Поклонники посадили раненую в фиакр и увезли. Верлен, осторожно спускаясь по лестнице, смог добраться до поля битвы, лишь когда все было уже кончено. Вечером журналисты пришли брать у него интервью.
– Бедной Эжени Бюффе не повезло, – заявил тот, – она пришла меня навестить, и на нее накинулась наша бешеная консьержка!
Ну что еще он мог сказать в присутствии своей «сиделки»?
Слух об этом облетел весь Латинский квартал. В письме Верлену от 23 июля 1895 года из Вальвена Малларме делает тонкий намек на произошедшее: «Дорогой друг, как ваша нога? Вы выходите во двор, когда там музицируют, или прячетесь за цветочными горшками?»
Каждый новый день приносил ему новую весть, то хорошую, то плохую. Хорошей новостью был, например, полученный им от Жюля Ре план города Нанси, на котором появилась улица Поля Верлена.
А также неожиданное заявление г-жи Изабель Рембо о том, что она наконец дает разрешение на публикацию поэтического наследия своего брата. В скором времени для издательства Ванье Верлен составил предисловие к сборнику, который вышел в свет в октябре того же года. В этом сочинении, исправив множество ошибок, допущенных в текстах из-за непонимания или по злому умыслу, он, не скрывая своего полного восхищения, все с той же свежестью чувств отдает дань поэтическому и прозаическому творчеству своего друга. Поль не смог удержаться от того, чтобы не оспорить попутно версию о христианской смерти Рембо, навязанную всем Изабель. Он все-таки знал Артюра лучше, чем сестра! «Он умер, – пишет Поль, – четко осознавая, что хочет только независимости, и испытывал высочайшее презрение к поклонению чему бы то ни было, что ему не нравилось или его не прельщало». Но, даже несмотря на это, предисловие очень понравилось Изабель.
Плохие новости? Например, издание труда некоего Макса Нордау, который назвал Верлена самим воплощением слабоумия. Один английский журналист, Д. Ф. Ли, в гостях у Верлена слышал, как тот говорил о Нордау в таких выражениях, что краснели стены [738]738
Ундервуд, 1956, с. 466. Прим. авт.
[Закрыть] . Еще одна плохая новость пришла из Англии: собрание его «Избранных стихов» не может быть напечатано, ибо лондонская публика, возмущенная скандальным процессом Оскара Уайльда, по слухам, била витрины магазинов, торгующих декадентскими книгами. Издателю Лейну пришлось бежать в Америку! [739]739
Ундервуд, 1956, с. 440. Прим. авт.
[Закрыть]
К концу августа 1895 года Верлен смог наконец выйти на улицу. Но если здоровье его улучшалось, то с финансами дело обстояло гораздо хуже. Задаешься вопросом – а как же слава, неужели она не помогала ему? О да, его слава… Она была настолько огромна, что вообще не приносила дохода! «Литература? Какая глупость… по крайней мере для меня!» – заявляет он Габриэлю де Итурри в письме от 30 августа 1895 года.
Хотя попрошайничество было крайним средством, он направил министру образования Р. Пуанкаре [740]740
Текст этого прошения см. в статье Жана Рише в «Меркюр де Франс» от 1 июня 1954 года. Прим. авт.
[Закрыть] новое прошение о субсидии. На этот раз, по счастью, оно дало немедленный результат, поскольку имело поддержку в лице Роже Маркса, инспектора музеев при министерстве. Он был обязан Верлену: тот написал рецензию на его «Альбом по индустриальному искусству, представленному на Всемирной выставке».
Но Эжени не питала никаких иллюзий, она знала, что ей придется до конца тянуть на себе безнадежно больного Поля, оставшегося без средств к существованию. Хотя семейный бюджет находился в плачевном состоянии, она приняла жизненно важное решение: поменять квартиру. Ее мансарда, душная летом и холодная зимой, совершенно не подходила для инвалида. Сам инвалид на это никак не отреагировал: сообщая Уильяму Ротенштейну о предстоящем переезде, он пишет: «Ну вот опять! Не знаю, куда едем» [741]741
Ундервуд, 1956, с. 470. Прим. авт.
[Закрыть] .
На этот раз они оказались в старинном доме 39 по улице Декарта, за Пантеоном. На пятом этаже этого особняка они сняли очень скромную двухкомнатную квартиру с кухней.
Осенью 1895 года Верлен совершал свои последние, очень короткие прогулки. У свидетелей его появлений в Латинском квартале остались незабываемые впечатления. Как когда-то в Куломе, он вызывал восхищение и трепет. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на это необыкновенное зрелище. Андре Жид писал: «Пьяный Верлен был великолепен». Он видел его однажды на улице: Верлен прислонился к стене, шляпа его упала в ручей, а сам он пытался отогнать ватагу донимавших его уличных мальчишек. Поль Валери, которому в тот год исполнилось двадцать четыре, оставил нам чрезвычайно яркую картину прогулок Верлена:
«Почти ежедневно я наблюдал, как он шествовал мимо, выходя из причудливого логова и направляясь, жестикулируя, к какой-нибудь харчевне близ Политехнической школы. Этот отверженец, этот святой, прихрамывая, стучал о землю тяжелой палкой, какие бывают у бродяг и калек. Жалкий, с пламенем в густо обросших ресницами глазах, он потрясал улицу своей грубой величественностью и раскатами своих умопомрачительных речей. В сопровождении друзей, под руку с какой-нибудь женщиной, он, одолевая дорогу, держал речи к своей благоговеющей свите. То и дело он останавливался, чтобы все свои силы вложить в яростное поношение кого-нибудь из окружающих. Затем он затихал и, сопровождаемый своими „близкими“, удалялся под назойливое шлепанье калош и стук дубинки, изливая великолепный гнев, который изредка, как бы чудом, сменялся смехом, почти столь же свежим, как смех ребенка».
Но такой колоритный Верлен будет все реже и реже появляться на холме Св. Женевьевы. Он больше не выходит из своей квартиры на улице Декарта. Он абсолютно немощен, обессилен своим прошлогодним заточением, часами сидит в кресле, размышляя о страшном будущем, предаваясь мечтам или слушая Эжени, зачитывающую ему хронику происшествий. Вновь, как и на улице Сен-Виктор, его подавляет мучительная бездеятельность.
Чтобы убить время, Поль забавляет себя тем, что красит все в доме золотой краской: стулья, шнурок от звонка, цветочные горшки, птичью клетку, разрезной нож и даже свое перо!
– Я, как царь Мидас, превращаю все в золото! – говорит он [742]742
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 3. Прим. авт.
[Закрыть] .
Однажды Морис де Плесси, усевшись на свежевыкрашенный стул, испачкал брюки. И вот какова была его реакция: «Еще никто не уходил от поэта, усыпанный золотом!» Но Поль занимается не только покраской мебели: он ведет что-то вроде хроники парижской жизни для газеты «Сенат». Вот его рассказ о преждевременной смерти Эдуара Дюбю, вот рецензия на новую книгу графа де Монтескью «Шаг от сна к воспоминанию» и прочее.
Эрнест Делаэ в своей книге «Верлен» показывает нам его обыденную жизнь. В ней есть один характерный отрывок: рассказ о том, как, пользуясь отсутствием Эжени, Бибиля-Пюре пришел поболтать с Верленом. Когда она вернулась, Биби сидел, развалясь в ее кресле; это совсем не понравилось Эжени:
«О, напрасно он рассыпался в приветствиях, напрасно с усердием осведомлялся, не прошел ли скверный насморк… кривляясь, как обезьяна… Сперва с ней случился приступ сильного кашля, она носилась по комнатам, яростно вытирая пыль, толкала Биби, мела у него под ногами… и вдруг, под воздействием сердечных средств, которые она только что приняла, разражалась порывом выспреннего гнева.
Как ее здоровье? Ведь он именно об этом спрашивал? О-ля-ля! Да она просто подыхает… да, подыхает, или, вернее, ее заездили, как вьючное животное, она ухаживает за бездельником, сводником, человеком, которому не стыдно быть на содержании у женщины… О, она не боится никакой работы… она работала всю жизнь и продолжала бы работать дальше (указывая на стоящую в углу швейную машинку), если бы ей не пришлось ходить за этим типом, который взял себе в привычку устраивать оргии с потаскухами… и по которым к тому же он потом скучает, с которыми поддерживает связь… она это прекрасно знает… она больна, но не слепа… Она не дура, а честная труженица!..
И она принималась бить себя в грудь, чтобы показать свое возмущение, которое перерастало в яростный гнев; Поль „потащился за своей палкой“, а она побежала на кухню и вернулась оттуда с ножом, вопя: „Давай, убей меня одним ударом, душегуб!“»
Как только Биби ушел, покой был восстановлен. Они заговорили о Матильде, и в тоне Верлена звучал не гнев, но нежность и спокойствие. Конечно, Эжени вспомнила о своих успехах, когда на сцену ей кидали букеты цветов, и тогда, поддавшись воспоминаниям, она стала петь те песни, которые принесли ей успех в кафешантане. Верлен тоже принял в этом участие, и вскоре глаза его заблестели, он вошел в азарт и стал аккомпанировать ей, размахивая кастаньетами за два су!
