Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
Обратимся, наконец, к третьей истории. Главное действующее лицо в ней – Савин.
В марте 1888 года Верлен заключил с Ванье договор на издание книг «Любовь» и «Параллельно», однако после неприятностей с рукописями Рембо, о которых речь шла выше, поэт предпочел бы вести дела с другим издателем. Мало того что Ванье был скуп, он еще и оказался нечист на руку!
Своими горестями Верлен поделился с Блуа и Гюисмансом, они порекомендовали ему обратиться к некоему Альфреду Савину, проживавшему по адресу улица Друо, дом 18.
– Он более достоин вашего доверия, чем этот Ванье. Он первым начал издавать во Франции Толстого, Достоевского, Ибсена и Томаса де Квинси. Он, безусловно, сможет предложить более выгодные условия.
Согласившись с их доводами, Верлен решил передать Савину права на издание книги «Счастье», несмотря на то что аналогичная договоренность связывала его с Ванье. У последнего даже имелось несколько стихотворений, предназначенных для сборника, однако Верлена это ничуть не смущало, ведь у него были копии. Но Ванье было не так-то просто провести: требование поэта вернуть ему рукописи показалось издателю подозрительным. К тому же настораживали подчеркнутая искренность и дружелюбие Верлена. «Мы ведь ничего не утаиваем друг от друга, не так ли?» – писал он Ванье.
В августе 1888 года поэт тайно отправил Казальса к Савину с поручением показать ему новые стихи и постараться получить за них возможно более щедрое вознаграждение. Савин действительно не поскупился, и 15 сентября между ними был заключен договор на издание «Счастья» и «Такой вот истории». И хотя ни та ни другая книги еще не были завершены (в частности, «Счастье» включала пока не более 13 стихотворений), Верлен получил за них существенный задаток. Вот тут-то Ванье и решил проучить неверного. На руках у издателя находился оригинал одного из стихотворений («Целомудрие»), предназначенных для «Счастья», копию которого Верлен уже отослал Савину. Когда сборник «Параллельно» был подготовлен к печати, Ванье, как ни в чем не бывало, поинтересовался, следует ли включить в него «Целомудрие». Ответ был категоричным: «Я не собираюсь отказываться от своих слов, однако на „Целомудрие“ у вас нет никаких прав, оно не предназначено для „Параллельно“». Когда книга вышла в свет, оказалось, что отдельные экземпляры содержат вкладыш с текстом «Целомудрия» и следующим комментарием: «Предлагаем вниманию читателей любезно предоставленное автором стихотворение Поля Верлена из его будущего сборника „Счастье“».
Узнав об этой выходке, Верлен был вне себя от гнева.
«Господин Ванье, – пишет он в письме от 22 июня 1889 года, – мне сообщили, что вы вложили „Целомудрие“ в отдельные экземпляры сборника. Вам было известно мое мнение на этот счет, тем более что в мою книгу вы поостереглись вклеивать стихотворение, распоряжаться которым не имеете ни малейшего права».
Казальс получил экземпляр отдельного оттиска «Целомудрия» со следующей надписью рукой Верлена: «Вот доказательство, что Ванье (Леон) подлец!»
Вот так-так! Ну что ж, «Посвящения» получит другой издатель (неважно, что сборник был обещан Ванье еще в ту пору, когда носил иное название – «Друзья»)! Савин не проявил к книге особого интереса, и Верлен предложил ее Лемерру, но снова получил отказ. В бешенстве он пишет Лепеллетье 15 июля 1889 года: «Ванье прислал тебе „Параллельно“ и переиздание „Мудрости“? Но отныне между нами все кончено: этот негодяй у меня еще попляшет». В подтверждение своих намерений поэт потребовал аннулировать все настоящие и прошлые договоры с Ванье. Однако издатель предпочел отделаться шуткой: «Если вам не понравилась моя безобидная затея с „Целомудрием“, которая, по моему мнению, могла быть любопытной и небесполезнойчитателю, я обещаю впредь не прибегать к подобным мерам, ибо не хочу ничем вам досаждать» [571]571
См. ПСС, 1938, с. 1109. Прим. авт.
[Закрыть] .
Тем временем Верлен, подписав окончательное соглашение с Савином, спешно завершает работу над «Счастьем» и обещает предоставить в его распоряжение некоторые другие произведения, в частности «Приключения простого человека» и «Некоторые» – комментарии к «Современным людям», изданным Ванье.
Однако в конце 1889 года отношения с Савином стали более прохладными. Издатель невысоко оценил «Такую вот историю», полагая стиль слишком небрежным. Упоминание Верлена в письме от 19 июля 1889 года о своем «намерении включить Казальса в качестве соавтора „Такой вот истории“, поскольку тот немало потрудился над ней», дало Савину повод утверждать, будто произведение вовсе не принадлежит перу прославленного поэта, и даже если он когда-либо участвовал в его создании, то внес лишь очень незначительный вклад. Эта новость заставила Верлена сомневаться в моральных качествах издателя, и он в гневе пишет: «Либо вам изменяет память, либо кто-то жестоко посмеялся над вами».
Впрочем, несмотря на то что былого доверия между ними уже не существовало, Верлен продолжал снабжать Савина своими новыми творениями, беспрестанно жалуясь при этом, что не получает ни авансов, ни гонораров, и не разделяя мнения издателя, который хотел, чтобы сборник «Счастье» был поувесистее.
Наконец 31 марта 1890 года труд был завершен.
Как раз тогда Верлену посчастливилось познакомиться с Леоном Дешаном, директором журнала «Перо», основанного годом раньше. Последний нашел это знакомство весьма приятным [572]572
Дешан говорил Коппе, что «Верлен наконец стал человеком», см. «Корреспондент» от 25 марта 1931 года. Прим. авт.
[Закрыть] , и в считанные минуты судьба «Посвящений» была решена: «Перо» опубликует их в виде подписного издания в типографии Анри Боссана; о нем пойдет речь несколько позже. Все было организовано просто блестяще, так что в начале июня 1890 года «Журналь де ля Либрери» объявил о выходе в свет новой книги.
«Посвящения» – это удивительный букет сонетов, каждый из которых любезно преподнесен в дар старым добрым друзьям (Малларме, Коппе, Вилье де Лиль-Адану, Шарлю де Сиври, Жермену Нуво, Ирене Декруа и другим) и молодым поэтам-декадентам и символистам. Благодарности удостоились и врачи, лечившие некогда поэта. Что ж, дарить удовольствие было высшим для него удовольствием. Не был забыт и Казальс.
Что касается Савина, то отношения с ним зашли в тупик. Известно, что Верлену вроде бы был предложен новый контракт, но был ли он подписан, узнать так и не удалось.
И вот тогда-то Ванье и решил, что пришел момент вступить в игру. Всем, кому не лень было слушать, он рассказывал, что готов договориться с Верленом насчет «Счастья» и выкупить права за пятьсот франков. Обманутый Савином Верлен проглотил наживку, поняв, что окончательный разрыв с Ванье будет не просто ошибкой, но полным идиотизмом.
Стороны пришли к соглашению 20 мая 1890 года.
Верлен должен был, хотел он того или нет, изготовить самостоятельно новую рукопись «Счастья». Тем не менее ничего не было еще решено. В результате длительных переговоров двух издателей (каждый заявлял, что имеет все права на издание произведения) в январе 1891 года был достигнут компромисс, в соответствии с которым Ванье возмещает Гресилье, правопреемнику Савина, выплаты, сделанные тем Верлену. И в результате, за вычетом этих денег, несчастный поэт получил только пятьдесят франков. Окончательный контракт с Ванье был подписан 17 февраля 1891 года, книга в это время уже была в печати. Она вышла в мае того же года.
И это было еще не все: Гресилье удерживал, согласно контракту, рукопись «Такой вот истории». Чтобы вернуть ее, Верлену пришлось объявить настоящую войну и обратиться к адвокату, г-ну Дали. Получив рукопись назад, Верлен расхотел ее публиковать, и она увидела свет лишь после его смерти, в 1903 году.
«Посвящениям» была уготована более светлая судьба: в 1894 году Ванье согласился переиздать сборник, к которому автор добавил шестьдесят семь новых стихотворений.
Верлен вовсе не был против своего нового союза с Ванье, так как тот гарантировал ему если не покой, то по крайней мере финансовое благополучие. Также он наконец отдал себе отчет в том, что все издатели стоят друг друга и что Морис Баррес был прав, когда писал ему 28 декабря 1888 года: «Если у него (Ванье) есть недостатки, то дело тут скорее всего в том, что у других вместо них пороки… Нет ни одного издательского дома, где расчеты проходили бы просто и где отношение к новым клиентам было бы иным, нежели раздражительным» [573]573
Заэ, 1947, с. 293. Прим. авт.
[Закрыть] .
Да уж, раздражения было столько, что Савин удостоился, вместе с Леоном Блуа, места в аду в сборнике «Инвективы»:
Глава XXI
УДАЧИ И НЕУДАЧИ. ЛЕЧЕНИЕ В ЭКСЕ
(январь 1889 – февраль 1891)
Я отбившаяся от стада овца, которую нашел хозяин.
Поль Верлен, из письма Казальсу от 21 августа 1889 года
Вернемся к Верлену и Казальсу, которые влачат жалкое существование в Гранд-Отель де Насьон на улице Сен-Жак.
Внезапный сильный приступ парализовал Верлена, так что он не мог даже ходить. Против собственной воли ему в спешном порядке пришлось вернуться в Бруссе (палата «Паро», койка номер 1). Там он оказался рядом с «хроническими» – или неизлечимыми – больными, к которым по нескольку раз на дню наведывались врачи в сопровождении учеников. Некоторые, как утверждает Верлен, были любезны и внимательны, но другие – «ужасные, отвратительные, прямо кошмар! грубые позеры, которые обращаются с больным ну просто как с заключенным» [575]575
«Как я лежал в больнице». Прим. авт.
[Закрыть] . К счастью, д-р Шоффар и г-жа Триоле, дежурная по палате «Паро», были очень предупредительны с ним. Верлену было очень приятно снова увидеть Нуво и Делаэ, но ничто не могло избавить его от тоски и излечить его жгучую ревность. Записки Верлена, адресованные Казальсу, дают представление о том, как ужасно страдал поэт: «Прости меня еще раз… Я действительно ревнив,ревнив, как тигр, который мог бы быть ягненком… разгневан нашей прекрасной и благородной дружбой, которая навсегда останется моей последней человеческойстрастью» (12 января 1889 года). Именно тогда Верлен сочиняет длинное послание своему другу, начинающееся так: «О мой Казальс, мой самый близкий друг… [576]576
Имеется в виду стихотворение 15 из сб. «Счастье».
[Закрыть]»
По настоянию Казальса Верлен впоследствии изменил первые слова: «О друг сердечный, самый близкий друг…»
Поэт пытается проанализировать свои чувства. Стихотворение полно признаний, отрицаний и недомолвок: любовь Верлена – это крайнее проявление братских, материнских и отцовских чувств, «почти любовь, и плотская почти», но все они чистые, святые, благородные, они раскрываются навстречу дневному свету. И он добавляет эти неожиданные слова: пускай Христос
Ну разумеется, – любое чувство у Верлена было отчасти мистическим.
Верлен испытывал страстное желание поскорее выйти из больницы, чтобы снова встретиться со своим «старшим братом», проживающим в гостинице на улице Сен-Жак, и это несмотря на то, что он совсем не представлял себе, как справится со своими финансовыми проблемами, ведь он должен денег сестрам Тьерри, Ранвуазе, хозяину гостиницы, Тарле, хозяину ресторана, где он обедал, и к тому же не имеет возможности купить себе даже самый простой поношенный костюм, без которого ему никак не обойтись. Да, необходимо как можно быстрее выйти из больницы, чтобы больше не видеть ужасного толстого интерна [578]578
Сверхштатный врач, временно прикомандированный к лечебному учреждению для повышения квалификации. – Прим. пер.
[Закрыть]Гранмезона, которого он так ненавидит. О нем Верлен так пишет в «Инвективах»:
Господину доктору Гранм…, больничному интерну
Ты был жесток
И бесчеловечен.
…Ты был груб и сух,
Как удар дубины…
…Так будь же проклят,
Гнусный пухлый палач!
Гранмезон был действительно очень толст, коллеги называли его «Просторной конурой» и «Спичкой» [579]579
См. статью доктора Ф. Валлона «Воспоминания доктора Эрнеста де Массари» в «Искусстве и медицине» за декабрь 1932 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
Между тем нашего поэта однажды посетил Морис Баррес и предложил оплатить его проживание в каком-нибудь подходящем отеле до тех пор, пока он не выздоровеет. Соблазнительное предложение, ведь так Верлен получил бы возможность оказаться поближе к улице Сен-Жак. Поразмыслив немного, он согласился.
Верлен собирался покинуть Бруссе, когда статья Лепеллетье в «Эхе Парижа» от 12 февраля 1889 года снова привлекла внимание общественности к тому, что такого великого поэта, как Верлен, оставили в больнице без средств.
Появление этой статьи после великодушного поступка Барреса очень раздосадовало его.
В конце концов выбор Барреса пал на отель «Лиссабон» на улице Вожирар, дом 4, в двух шагах от бульвара Сен-Мишель. Верлен поселился там 21 февраля 1889 года. В этом отеле останавливались Гамбетта, Жюль Валлес, сам Баррес, а также известные врачи и адвокаты – и даже наделавший много шума убийца (Лебье). Управляющая отелем, Мари Агреш, очень достойная и добродетельная женщина, была без ума от поэтов, так что Верлен без особых усилий смог завоевать ее расположение, написав мадригал по случаю ее именин. Родители Мари Агреш, проживавшие вместе с ней, очень уважали «господина Верлена». За хозяйским столом собиралась очень разношерстная публика – священник, одна испанка, служащий бюро находок, Реймон Мегриэ – писатель и, по совместительству, медиум и графолог [580]580
В романе «Последняя богема» Реймон Мейгрие выводит отель «Лиссабон» в образе отеля «Браганс». Прим. авт.
[Закрыть] , не говоря уж о других, не менее живописных личностях, таких, как Ален Дево, которого называли «убийца», потому что какая-то испанка однажды хотела его убить, или Анри Шолен, который всегда одевался, как протестантский пастор, но старался вести себя как хулиган, анархист и пьяница. В этом отеле требовали еще большей строгости в одежде, чем в отеле «Руайе-Коллар»; и все же Казальс и Ле Руж несколько преувеличивают, называя отель «светским монастырем» [581]581
Казальс и Ле Руж. 1911. Прим. авт.
[Закрыть] . Так что Верлен не лгал, рассказывая доктору Жюльену (май 1889 года, в письме), что ведет очень серьезную жизнь. Возобновились «среды», но уже с меньшим размахом: вечера не пользовались большим успехом, и Верлену приходилось самому приглашать на них друзей и товарищей.
Именно тогда, весной 1889 года, двадцатишестилетний швейцарский скульптор Огюст де Нидерхаузерн, по прозвищу Родо [582]582
Огюст де Нидерхаузерн (1863–1913) – швейцарский скульптор. В своем творчестве подражал О. Родену, отсюда прозвище Родо.
[Закрыть], «такой кругленький, такой искренний» юноша, по выражению Верлена, сделал несколько бюстов Верлена и медальонов с изображением поэта [583]583
Рюшон, 1947. Прим. авт.
[Закрыть] . Это был талантливый скульптор, но дарование его было неровным: хотя некоторые наброски ему и удавались, окончательные варианты бюстов выглядят тяжелыми, страдальческими. Скульптору так и не удалось выразить импульсивность характера Верлена.
Бюст, выставленный в Люксембургском саду (1911), являет нам уродливое чудовище. Конечно, Верлен не был красив, но взгляд его компенсировал все недостатки внешности. И как раз об этом взгляде каменная карикатура Родо бессильна дать нам представление. Это не лицо человека, это мрачная, тяжелая маска. Сам Верлен не очень-то высоко оценивал работу своего друга. «Что скажут обо мне мужчины и женщины будущего, увидев эти тяжелые черты?» – спрашивает он в одном стихотворении из «Посвящений». Вероятно, они подумают, что изображен «недоброжелательный человек», но оценят талант скульптора.
Казальс навещал Верлена чаще, чем сам поэт наведывался в Гранд-Отель де Насьон. К тому же «младший брат» чувствовал себя не очень хорошо, у него был флюс. Верлен с удовольствием помог ему лечь в Бруссе. Так что примерно 10 мая 1889 года Казальс отправился в больницу. За несколько дней до этого наступил очередной кризис в их отношениях. «Решительно, – писал Верлен Казальсу, – мы должны видеться как можно реже. Наши характеры, если не наши души, несовместимы». Этот разрыв поверг Верлена в пучину отчаяния. Ему было тяжело ходить, но он не мог позволить себе поехать в Бруссе в фиакре. Возвращение нищеты поставило его перед лицом неумолимой реальности: свободная жизнь закончилась. Так что же, он обречен всю оставшуюся жизнь мыкаться по больницам и лишь несколько месяцев в году жить по-человечески? Наконец, его окончательно выбило из колеи известие о смерти в тулузской больнице его дорогого друга, блестящего Жюля Телье. Брюшной тиф свел его в могилу всего за несколько дней – как и Люсьена. «Эта смерть, – говорит Верлен, – напомнила мне обо всем…»
Это были тяжелые дни: поэт предавался мрачным мыслям и мучился ревностью. Он страдал оттого, что Казальс сочувствует ему меньше, чем его подруги – сеньора Дона Андре, Марироза, Баттерфляй, Лили и другие. Но самым ужасным испытанием были коварные и оскорбительные разговоры некоторых «доброжелателей», которые, в лицо или за спиной, насмехались над дружбой Верлена с молодым художником. «Не обращай внимания, – пишет он Казальсу 31 мая 1889 года, – есть, знаешь ли, злые люди, даже в „Скапене“ и „Франциске I“». Верлен знал, кто его враги, он постоянно встречал их, были они и в Бруссе. Например Триоле, который каждый раз, увидев, как Верлен пишет в соседнем с больницей кафе, бросал на него насмешливые взгляды: «У него такой вид, как будто он надо мной издевается!» Все это очень расстраивало Верлена. «Милый мой, – пишет он Казальсу 20 июня 1889 года, – меня постоянно преследуют, постоянно строят мне козни, упрекая меня за мою чистую – такую чистую! – дружбу к тебе. Я никогда не скрывал, что у меня к тебе „страсть“, а мои приступы ревности, приступы злобы (последние, впрочем, бывали у нас обоих) – только безусловные ее доказательства. (…) Одним словом, нас хотят разлучить!»
Казальс тоже был раздражен, но совсем по другой причине. Какую роль все эти сплетни отводят ему? За кого его принимают? Не один раз, чтобы пресечь клевету, он собирался порвать со своим старым другом. Однако чувствительность Верлена вызывала у него жалость, и если он не совершил решительного шага, то только потому, что не хотел причинить поэту боль. Каждый раз врожденное благородство брало верх в последний момент.
А Верлен, казалось, потерял рассудок. Ведь собрался же он, не имея гроша за душой, в конце мая 1889 года написать завещание в пользу Казальса! В этом ценном документе поэт обнажает душу, признает, что он человек капризный, полный дурных мыслей, но при этом добрый, благородный, искренний и «беспредельно любящий».
В это же время в жизни Верлена снова появляется Эстер-Филомена. В конце письма к Казальсу от 5 июня 1889 года мы находим ее инициалы: «Прошу тебя от имени Э. (sive[584] Ф.) найти и вернуть ей фотографию ее покойного брата».
Тем временем Казальс, находившийся в больнице, не испытывал никакого чувства вины, от скуки сочинял веселые элегии в честь санитарок и писал «Послание в форме баллады от Автора его друзьям, чтобы призвать их навестить его в Больнице, где он находится в изгнании». Вот с какими словами он обращался к «друзьям»:
Любопытный контраст с несчастным Верленом, который страдает и занимается самокопанием!
«Это ужасно, – стенает он, – и если бы не ты, мне пришлось бы умереть, ведь только тобой одним я все еще живу! Когда я пишу тебе, я раскрываю тебе всю свою душу!»
Терпение Казальса было на исходе. В начале июля 1889 года между ними произошел спор о литературе. Казальс продолжал быть убежденным декадентом и, подобно Бажю, де Плесси и Дюбю, считал, что декаданс – это революционная эстетика, новое воплощение искусства и жизни (немного позже в таких же выражениях будут говорить о сюрреализме). Верлен же, наоборот, считал «декадизм» мальчишеством, а декадентов – «обитателей заоблачных высей» и «рыцарей с серебряным щитом» – лишь молодыми фатами. И вообще он больше не хочет слышать о Бажю, этом претенциозном тупице и ко всему прочему антибуланжисте! да и о Дюбю – этой редкой язве! [586]586
См. письма Верлена Леону Дешану от 19 декабря 1889 года (Заэ, 1964, с. 128) и Казальсу от 30 августа 1889 года: «Более того, он ядовитая гадюка, он пресмыкающееся». Прим. авт.
[Закрыть] Ему все это осточертело! Теории и стиль декадентов «источают зловоние», как сказал бы Мольер (из письма Казальсу от 2 июля 1889 года). Художник проявил благоразумие и не рассердился, за что Верлен был ему премного благодарен:
«Ты нашел решение для всех наших конфликтов – доверие! Итак, с нашими „драками“ покончено. Наконец-то!»
Тем временем Верлену все меньше нравилось жить у суровой госпожи Агреш. Он не мог свободно принимать у себя всех, кого хотел. В частности, вход в его комнату был запрещен для женщин. Ну это было уже слишком! Вероятно, Филомена стала однажды жертвой чрезмерной стыдливости хозяйки, так как 26 июня 1889 года Верлен сообщил Казальсу, что встречался со своей подругой у Ранвуазе, то есть в Гранд-Отель де Насьон. «Я чуть было не рассердился», – пишет поэт в своих воспоминаниях [587]587
Поль Верлен «В Квартале – воспоминания последних лет». Прим. авт.
[Закрыть] , а это значит, что он просто рассвирепел. Даже четыре года спустя ярость его не утихла. «Черт бы побрал мамашу Агреш, – писал он Казальсу 5 декабря 1893 года, – она так со мной обошлась тогда, что я по сию пору не могу забыть. Да что уж вспоминать!» Но тогда ему пришлось проглотить обиду, потому что он прекрасно отдавал себе отчет в том, какие несчастья может повлечь за собой его выдворение из отеля.
Тем не менее однажды он не побоялся нарушить запрет, чтобы устроить маленький забавный спектакль. В июне 1889 года Верлена предупредил о своем визите Анри Боссан, поэт и издатель, который взял на себя публикацию «Посвящений». Он приехал из Анноне (департамент Ардеш), чтобы подготовить репортаж в «Галльских анналах». «Делегат для встречи с Верленом» (так называлась его должность) очень хотел узнать, правду ли говорят о том, что Верлен – женоненавистник. Гнушается ли он прекрасным полом? Окружает ли себя целым двором любимчиков? Этот славный малый хотел узнать всю правду.
Ну что ж, он все узнает! Когда журналист вошел в комнату Верлена, он с изумлением обнаружил одетого в халат поэта в обществе двух очаровательных дам (тайно пробравшихся в комнату) в легком дезабилье. Боссану был оказан самый любезный прием! Ох уж эти парижане… и парижанки!
На страницах «Галльских анналов» Боссан рассказал о своем визите в стихах. Это понравилось Верлену. Отношения между поэтом и журналистом, и без того неплохие, стали просто прекрасными. Боссану была даже оказана честь: Верлен сделал его адресатом одного из сонетов «Посвящений».
Верлен не давал покоя доктору Жюльену и в конце концов добился своего: 8 июля 1889 года он снова лег в больницу Бруссе. Его поместили на койку номер 31 в палате «Лассег». В той же самой палате на койке номер 24 лежал и его дорогой Казальс. Палата представляла собой небольшую комнату с десятью кроватями, окна выходили на кольцевую железную дорогу. В семь часов утра приносили суп, а в десять колокол возвещал о начале врачебного обхода. Когда доктор Шоффар проходил мимо кровати Верлена, он никогда не забывал напомнить сопровождавшим его интернам и студентам, что этот больной – самый великий католический поэт века. Некоторые снисходительно соглашались, другие же пожимали плечами. После обхода больные могли вставать с постели и идти гулять, надев обязательный голубой больничный халат. Верлен выходил почитать газету или пройтись с Казальсом по галереям. Во время обеда друзья соревновались, кто больше сделает комплиментов, иногда, впрочем, довольно нескромных, санитаркам, которые везли из кухни тележки с едой. После обеда они вместе отправлялись в сад выкурить трубочку или две. Но вскоре приходили первые посетители, и им приходилось возвращаться в палату. Тогда палата «Лассег» превращалась в подобие салона, в котором не хватает стульев. На немногих добытых креслах сидели дамы – Рашильда, Филомена, почитательницы, которые приходили навестить Верлена и приносили фрукты и лакомства. Когда поток посетителей иссякал, Два друга тайком пробирались в соседний кабачок, а когда возвращались обратно к ужину, от них сильно пахло спиртным.
Верлен пользовался в больнице исключительной привилегией: он мог зажигать крошечную керосиновую лампу на столике у кровати. Поздно ночью, когда тишину нарушали лишь стоны и храп соседей, Верлен сидел на кровати, положив на приподнятые колени доску, и писал на листах с заголовком «Органы социального обеспечения»: «Я в больнице, как бенедиктинский монах».
Когда Верлена и Казальса отпускали из больницы после обеда, два друга, как школьники, отправлялись «выдоить» луидор или сотню-другую су у Ванье, а потом шли в кафе, а потом в другое… так что к концу вечера оказывались у «Франциска I», и по количеству блюдечек, выстроившихся на столе, окружающие могли судить о щедрости издателя с набережной Сен-Мишель.
Казальс рассказывал об одной такой вылазке. С утра друзья выпросили «деньжат», а потом отправились выпить аперитив с Викером и Мореасом. Затем последовал обильный обед, по окончании которого Верлен решил сбежать от двух своих обожателей, молодого и остроумного Люсьена Юбера (потом он станет министром юстиции) и Жозе Тьерри, который в то время был юрисконсультом в «Меркюр де Франс», и заявил, что у него назначена встреча с женщиной. Казальс должен был выполнить несколько поручений Верлена, и они договорились встретиться в четыре часа в кафе «Франциск I». Однако Казальс смог прийти только в пять. Верлен нервничал.
– Ты опоздал, и мы теперь не успеем вернуться!
– Ну, это было бы не очень хорошо по отношению к Шоффару, ведь он нам доверяет.
– Ну что ж, мы вернемся пешком, а то у меня не осталось ни гроша!
Дождь давно уже собирался и наконец пошел, когда Верлен и Казальс оказались у кафе «Клозери де Лила» [588]588
«Клозери де Лила» – литературное кафе на Монпарнасе. Пользовалось популярностью в 20-е годы XX века. Там бывали Э. Хемингуэй, М. Жакоб, А. Бретон, А. Стриндберг, художник А. Модильяни. Недалеко от входа – памятник маршалу Нею (1853) работы Ф. Рюда (маршал Ней был расстрелян в 1815 году напротив, на улице Обсерватории). В 1907 году в «Клозери де Лила» Н. Гумилев (в то время студент Сорбонны) встретился с поэтом Жаном Мореасом. В 20-е годы среди посетителей бывали Бальмонт, И. Эренбург. – Прим. пер.
[Закрыть] . Что ж, это прекрасный повод на полчасика остановиться в этом славном заведении. Но небо было против них; они не прошли и ста метров, как снова начался ливень. Пришлось зайти в маленькую пивную, которую держал старик-эльзасец.
Ах! Мец!.. Страсбург!.. Мы еще покажем этим немцам!
Поток патриотического красноречия Верлена не иссякал.
– Нам уже давно пора, – робко вмешался Казальс и дернул Верлена за рукав.
– Да ладно, – ответил Верлен, – мы все время приближаемся к Бруссе, медленно, но верно.
Когда друзья снова отправились в путь, новый ливень застиг их на площади Данфер-Рошро. Так что им снова пришлось остановиться. А через час Верлен, который пьянел от минуты к минуте, отказался покидать кафе.
– Но это не серьезно…
– Серьезно или нет, но Я НЕ ВЕРНУСЬ! – сказал он, стуча тростью об пол.
– Ну что ж, – бросил Казальс, – значит, вернется только один человек, и этим человеком буду я!
И он направился к двери.
Но Верлен немедленно присоединился к нему, ведь чтобы идти более или менее прямо, ему было необходимо опираться на руку своего друга.
Пробило восемь часов, когда Верлен и Казальс, промокшие и обессилевшие от усталости, подошли к забору Бруссе. Они рассчитывали, что смогут проскользнуть незамеченными, но сторож отказался открыть ворота. Только после долгих переговоров Верлену удалось убедить его проявить человечность. И вот два нарушителя порядка, завершает свой рассказ Казальс, стараясь производить как можно меньше шума, добрались до кроватей и юркнули под одеяла [589]589
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 70 и далее. Прим. авт.
[Закрыть] .
Сорок дней, которые Верлен провел в больнице, стали для него «изысканным сном», полным беззаботности, горячей сердечности, в атмосфере мальчишества, искренности, целомудренной, но суровой.
Еще когда Верлен ложился в больницу, доктор Шоффар посоветовал ему полечиться в Экс-ле-Бене [590]590
Экс-ле-Бен – город на юге Франции в департаменте Савойя.
[Закрыть]. Это, конечно, было бы прекрасно, но где найти деньги на дорогу и пребывание? Верлен прибег к помощи старых друзей, в частности Лепеллетье, и путешествие стало возможным. Перед самым отъездом, 15 августа 1889 года, доктор Жюльен прислал поэту пятьдесят франков и дал ему указания, что нужно сделать по приезде. Сначала следовало отправиться к доктору Гийяну, врачу из больницы в Эксе, которого известили о приезде Верлена и который готов был предоставить ему ночлег на первую ночь. Затем поэт должен пойти к докторам Монару и Казалису, которые все для него сделают. Казалиса, кроме того, предупредил о приезде поэта его друг Малларме. Доктор и сам пописывал стихи, и даже опубликовал – под псевдонимами Жан Лагор и Жан Казелли – несколько сборников (Книга небытия, Иллюзия).
Отправляясь в путь, Верлен выучил эти указания наизусть. Он выехал рано утром 19 августа. Потом он долго ехал до Масона, где нужно было делать пересадку на поезд в Экс-ле-Бен. На каждой станции поезд стоял так долго, что у пассажиров вполне хватало времени утолить жажду в буфете, и можно не без оснований предположить, что, пересекая Бургундию, Верлен почтил своим присутствием Бон, Нью-Сен-Жорж и другие престижные заведения. Так что к пяти часам вечера, когда поэт подъезжал к Масону, от пятидесяти франков доктора Жюльена оставалось не так уж и много. Поезд на Экс уходил только поздно вечером, так что у Верлена оставалось достаточно времени, чтобы побродить по городу и осмотреть тополя, растущие по берегам Сены. Во время прогулки Верлен набрел на бюст Ламартина и поприветствовал его «как поэт поэта». Об этом эпизоде Верлен написал Казальсу, сидя в каком-то кафе, и добавил, что доберется до Экса лишь поздно ночью.
Когда он наконец прибыл в Экс, была уже кромешная тьма, и Верлен не решился беспокоить доктора Гийяна или искать отель, так что он отправился в какое-то кафе, где играл оркестр, да и заснул там в углу. На следующее утро, проснувшись в шесть часов, он обнаружил, что кошелек его пуст. Он немедленно отправил следующую записку Казальсу: «Друг мой, отправляйся в Шануар и скажи, чтобы мне быстропослали денег. Я нищ, как церковная крыса. Напишу, когда смогу. Попробую как-то выкрутиться (сейчас 6 утра!). Главное – напиши мне. Можно в больн. (то есть больницу. – П. П.).Жму твою руку».
Потом он пошел проветриться. Шел мелкий дождь, и без того ужасное настроение Верлена становилось все мрачнее и мрачнее. Выглядел он неважно – человек в мятом потертом пальто, в шляпе «с неопределенными полями» – так, что по меньшей мере «не внушал доверия». К полудню он набрел на какую-то гостиницу:
– Комнату.
– Комнат нет, – ответила хозяйка.
Верлен не обратил на ее слова внимания, как глухой, и тяжело поднялся по лестнице. Когда через некоторое время он спустился, хозяйка сказала, что позовет полицию.
– Ну же, мадам, зовите, – сказал Верлен и уселся в кресло, но лишь после того, как испросил на это разрешение.
Приехал комиссар полиции и без церемоний начал допрашивать поэта. Верлен достал из кармана свои рекомендательные письма, представлявшие его в самом лучшем свете. Тут же посыпались извинения и сожаления.
– Я решила, что он вор, – сказала смущенная хозяйка.
Комиссар настоял на том, чтобы проводить Верлена к доктору Гийяну. Доктор был очень любезен, пригласил Верлена на обед и предложил остановиться в его доме, пока тот не устроится в больнице. Начиная со следующего дня доктор собирался хлопотать об этом.
После обеда Верлен отправился к доктору Казалису, но так как доктора не оказалось дома, оставил ему следующую записку: «Поэт Верлен ходатайствует о поступлении в здешнюю больницу на лечение (меня рекомендовал доктор Жюльен!). Могу ли я встретиться с вами? Когда? Где? Возлагаю надежды на больницу, потому что очень беден. Зайду к вам и представлю вам записку Малларме. Кроме того, мы уже однажды с вами виделись» [591]591
См. Leon Binet et Pierre Vallery-Radot, «Verlaine à Aix-les-Bains», «l'Expansion scientifique française», 1958. О докторе Казалисе см. Jean Godonnèche. «Jean Lahor, poète et médecin». Collection «La belle cordière», 1975. Прим. авт.
[Закрыть] .
