Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)
Затем он дает тройной ключ:
до – О – желтый
ре – А – зеленый
ми – Е – синий
фа – И – фиолетовый
соль – У – алый
Рембо, сократив ключ до двойного и следуя собственному восприятию, напишет изумительное стихотворение в четырнадцать строк, о котором было сказано столько глупостей, в то время как, по сути, оно лишь вариация на тему кабанеровской шутки.
Что касается Верлена, то он иногда целыми днями не показывался дома, проводя все время или в отеле Дезетранже, или в окрестных барах.
14 ноября состоялась премьера пьесы Франсуа Коппе «Покинутая». Верлен вернулся домой около трех часов утра, пьяный и обозленный, понося на все лады успех Коппе. Увидев Матильду, он принял театральную позу и с пафосом произнес: «Вот она, покинутая!»
Матильда в долгу не осталась, и Верлен, обезумев от бешенства, попытался поджечь шкаф с охотничьим снаряжением г-на Моте, и пожилой медсестре, которая находилась при молодой матери, пришлось приложить много усилий, чтобы водворить поэта в спальню и помешать выйти оттуда, угрожая ему раскаленными щипцами. Проснувшись, он получил суровый выговор от г-жи Моте и снова, как всегда, в слезах просил прощения [199]199
Верлен, М., 1935. Прим. авт.
[Закрыть] .
На следующий день он присутствовал в театре «Одеон» на другой премьере – одноактной идиллии «Лес» Альбера Глатиньи. Как и накануне, Верлена сопровождал Рембо. Их вызывающе небрежный внешний вид произвел сенсацию. Тогда Матильда решила перейти в наступление. Если она сама ничего не смогла добиться, это сделает общественное мнение. Она пригласила одну свою подругу-журналистку и предложила ей написать заметку, которая и вышла 18 ноября в «XIX веке». В ней говорилось о том, что один из членов парнасского кружка, которому не давал покоя успех Коппе, в припадке бешенства чуть не убил свою жену и новорожденного сына. Его удалось остановить, но автор высказывал надежду, что г-н Коппе повременит с созданием новой пьесы, иначе жизнь двух несчастных существ, «подданных» вышеназванного «парнасца», снова окажется под угрозой.
Похожая статья о той же премьере появилась двумя днями раньше в «Пёпль суверен», что заставляет видеть в этом хорошо продуманный план.
Некто Гастон Валентен (псевдоним Эдмона Лепеллетье) пишет о том вечере: «Там был весь Парнас в главе с издателем Альфонсом Лемерром. Разбившись на группы, люди беседовали в фойе. Мера и светловолосый Катулл Мендес прогуливались под руку. Леон Валад, Дьеркс и Анри Уссе обсуждали спектакль. Сатурновский поэт Поль Верлен веселился в обществе очаровательной мадмуазель Рембо (sic)».
В общем, это был замечательный вечер в духе театра «Одеон».
Спустя некоторое время Лепеллетье нанес визит в дом поэта, чтобы извиниться за свою мерзкую выходку. Верлена, как обычно, не было дома. Его приняли г-жа Моте и Шарль де Сиври. По свидетельству Матильды, они поверили Лепеллетье, когда тот сообщил им, что видел Поля в фойе театра в обнимку с «очаровательной особой».
Позднее Верлену пришлось давать на этот счет объяснения, и он обиделся на Лепеллетье. Последний, считая, что было бы глупо жертвовать старой дружбой из-за какой-то глупой шутки сомнительного вкуса, благородно пригласил Верлена вместе с Рембо к себе на ужин.
В течение вечера Артюр глядел на хозяина злыми глазами и открывал рот лишь затем, чтобы есть и осыпать Лепеллетье оскорблениями, обзывая его старым воякой, борзописцем и некрофилом, так как тот всякий раз снимал шляпу, когда встречал на пути похоронную процессию. Лепеллетье, у которого незадолго до этого умерла мать, потребовал, чтобы Рембо замолчал. Бледный от бешенства, Артюр вскочил и стал угрожать хозяину столовым ножом. Лепеллетье силой заставил его сесть и заявил, что коли его в свое время не испугали пруссаки, то такому сопляку, как Рембо, это и подавно не удастся, а если он будет и дальше вести себя вызывающе, то Лепеллетье спустит его с лестницы пинками под зад. В этот момент Верлен вмешался, и вечер закончился достаточно мирно. Рембо отгородился от Лепеллетье и Верлена облаком табачного дыма.
«Зютический кружок» быстро распался. Он прекратил свое существование к началу декабря, в большей степени по финансовым, чем по другим соображениям. Снова Верлену пришлось искать жилье для Рембо. Дело осложнялось тем, что Артюр был абсолютно неспособен к общению, и к тому же его страсть к мерзким шуткам – например, он не переставал хвалиться, что однажды помочился в стакан с молоком, предназначенный для Кабанера, – отталкивала от него даже доброжелателей. Ни Шарль Кро, ни Леон Валад не желали больше о нем слышать. Самым лучшим выходом было бы снять для Рембо отдельную квартиру. В конце концов Верлен нашел для него комнату под самой крышей ветхого здания на Монмартре, на углу бульвара Анфер (в настоящее время бульвар Распай) и улицы Кампань-Премьер, на которой располагались многочисленные мастерские художников. На первом этаже дома находился магазин виноторговца Трепье. Посетителями были в основном возницы омнибусов (депо находилось неподалеку [200]200
Этот магазин был в ноябре 1923 года соединен с кафе «Хамелеон», где собирались артисты и литераторы. Основано оно было в 1921 году Александром Мерсеро. Там проводились конференции и поэтические вечера, в которых принимали участие Луи Ле Кардоннель, Морис де Плесси, Э. Бурж, Сен-Поль Ру, Метерлинк. Графиня Анна де Ноайль приходила туда читать свои стихи. См. Эмиль Байяр «Монпарнас вчера и сегодня». Дом был снесен в 1930 году. Сохранившиеся фотографии, открытки и рисунки позволяют составить представление о том, как он выглядел. Прим. авт.
[Закрыть] ).
Свет в тоскливую грязную комнату проникал через маленькое оконце в крыше мансарды. К обоям, чтобы немного оживить и украсить унылые стены, испещренные жирными пятнами, были приколоты несколько фривольных картинок.
Форен, который по-прежнему искал помещение для мастерской, установил там свои холсты и принес краски. Однажды, чтобы не ночевать на улице, ему пришлось долго колотить в дверь, так как Рембо отказался ему открыть. В результате они на некоторое время поссорились [201]201
Р. Дарзанс, предисловие к «Реликварию».
[Закрыть] . Именно тогда, в начале 1872 года, молодой художник Альфред-Жан Гарнье сделал набросок портрета Рембо (рисунок был сделан с натуры, как указывает надпись на обороте). Досадно то, что впоследствии он раскрасил его, и довольно неудачно.
Верлену приходилось в одиночку оплачивать нужды Рембо и обеспечивать угощение для «Кружка». Он по-прежнему был без работы, и его деньги таяли быстрее, чем снег весной. Жена сказала, что за две недели Поль истратил две тысячи франков, больше, чем он зарабатывал за год в мэрии! Верлен продал свою библиотеку, затем занял денег у матери, но к середине декабря снова оказался без гроша.
Тогда Верлен вспомнил, что один нотариус из Пализёля должен отдать ему долг, предназначавшийся еще его тетке Луизе Дюжарден. Сумма долга составляла шесть тысяч шестьсот шестьдесят франков. Верлен решает истребовать деньги, в связи с чем заказывает паспорт для поездки в Бельгию. По словам Матильды, накануне отъезда пьяный Поль заявился домой очень поздно в сопровождении Рембо и Форена: их присутствие он объяснил тем, что они слишком далеко живут. Верлен устроил друзей у себя, а сам пошел спать в комнату жены. В пять часов он разбудил Матильду и потребовал, чтобы на завтрак им подали горячий луковый суп. Но когда служанка принесла завтрак им в комнату, в ней никого не оказалось: птички улетели.
Вскоре Матильду навестила г-жа Верлен, которую сын удосужился поставить в известность о цели своего путешествия. Она была очень обеспокоена и ничего не могла понять. Обе женщины с недоумением спрашивали друг друга: на что ему могло потребоваться столько денег? Из осторожности Матильда отдала г-же Верлен пакет ценных бумаг, принадлежащих Полю, которые составляли все сбережения четы Верленов.
Делаэ был предупрежден письмом о приезде поэта в Шарлевиль и ровно в пять часов был в кафе «Юнивер» напротив вокзала. Появился Верлен, шествуя гордо и чуть подпрыгивая. Как показалось Делаэ, он выглядел отлично. Его сопровождали Бретань и Деверьер (учитель из школы Росса, где когда-то учился Рембо); с ними он совершил прогулку по заснеженной долине Мааса, вид которой очаровал его. «Я гулял среди засахаренной природы», – напишет он потом. Поль передал Делаэ привет от Артюра [202]202
Верлен все время поворачивал дело так, чтобы казалось, что Рембо живет у него дома. Это была официальная версия для г-жи Рембо. Так, 2 января 1872 года Деверьер пишет своему коллеге Изамбару: «Рембо в Париже уже месяца два или три. живет у поэта Верлена, друга папаши Бретаня» (см. Изамбар, 1946, прил.). Прим. авт.
[Закрыть] .
Шарлевиль все еще был оккупирован немецкими войсками. За соседним столиком Верлен увидел нескольких офицеров-баварцев, которые пили пиво, и залюбовался их безукоризненно скроенными мундирами и аккуратными фуражками.
На другой день он отправился осматривать место Седанской катастрофы.
В Пализёле Поль поселился у старых друзей, семьи Перо. Ему удалось быстро уладить вопрос о возвращении долга. 24 декабря он присутствовал на всенощной, затем хорошенько поужинал за праздничным столом. Повинуясь семейному долгу, Верлен послал весточку Шарлю де Сиври. Он сожалеет о том, что со времени весело проведенных в Фампу деньков в июле 1869 года его шурин потерял всякую связь с толстяком Бретанем: «Он питает к тебе живейшую симпатию и безмерно тобой восхищается. Если ты напишешь нашему „падре“, он будет очень рад. Впрочем, я сообщил ему о твоем приезде». Письмо было снабжено рисунком, который красноречиво показывал, каких объемов достиг «падре» – он напоминает хорошо откормленного борова. К письму был приложен адрес: Шарлевиль (Арденны), авеню Мезьер, 4, дом Ситерна (а не Битерна), г-ну Бретаню. Добавим, что этот Ситерн держал магазин (стекло, картины, краски) в доме 4 по улице Мезьер; в арденнских газетах тех времен сохранились рекламные объявления магазина.
Дело сделано, больше ничто не удерживало Верлена в Пализёле, и еще до конца года он вернулся в Париж.
Пока он отсутствовал, его жена и мать составили заговор, целью которого было возвращение Верлена на работу в мэрию. Благодаря посредничеству Лепеллетье им удалось связаться с г-жой де ля Шовиньер, чей муж возглавлял там один из отделов. Г-жа Верлен устроила ужин, на который были приглашены супруги де ля Шовиньер, Лепеллетье, его сестра Лаура и невеста Эжени Дюмулен вместе с родителями, а также Шарль и Эмма де Сиври. Присутствие Поля предусмотрено не было, поэтому его появление стало для всех большим сюрпризом, тем более что Верлен явился через час после начала ужина, явно нетрезвый и несколько помятый. Ужин был испорчен. За столом Лепеллетье и Сиври изображали искреннее веселье, оставив Поля брюзжать в одиночестве. Когда подали кофе и дамы удалились в гостиную, Верлен во всеуслышание заявил, что жалеет тех несчастных, которые имели неосторожность жениться, что сам он тоже совершил подобную глупость, но уже сыт ей по горло! Из вежливости все посмеялись этой шутке, но о восстановлении на работу речи уже быть не могло. Вечер принял совершенно непредвиденный оборот. Выходка Верлена расстроила помолвку Лепеллетье. Когда его будущая теща услышала разглагольствования пьяного поэта, она была вне себя от возмущения: «Как, вы водите дружбу с таким пьянчужкой?! Значит, и вы не лучше, а раз так, вы не получите руку моей дочери!»
Чтобы загладить свою вину, Поль прилично себя вел на ужине в новогоднюю ночь, на котором присутствовали его мать и чета Сиври.
Празднование Богоявления по традиции проходило в доме родителей Матильды. Все было относительно чинно и благородно, правда, позднее Верлен написал «рецензию» на этот вечер. В ней изображаются г-н Моте в своей знаменитой шитой золотом «парчовой ермолке, немного криво сидящей на его плешивой седой голове, с бородой польского магната и хитрыми глазами»; г-жа Моте – «почтенная женщина, но слишком добрая»; сам Верлен – подвыпивший зять; Шарль де Сиври – другой зять, он «очень серьезен сегодня вечером», но «не всегда таков»; и, наконец, Матильда и ее сестра Маргарита – «обе пышки, пересмеиваются». Вечер начинается довольно мирно, затем начинается спор, который переходит в драку: бьется посуда, падает люстра. Верлен не удержался от того, чтобы выставить себя в виде, соответствующем его злости; вот как он обращается к своему тестю:
– Вот тебе, старый… горшок!
– Раз!
– Вот тебе, старый дурак!..
– Два! [203]203
Здесь и выше в этом абзаце – «Воспоминания вдовца», глава «Добрые буржуа», пер. С. Рубановича.
[Закрыть]
По случаю пятидесятой годовщины со дня рождения Бодлера (7 апреля 1821 года) известный художник Анри Фантен-Латур задумал создать большое полотно, на котором должен был быть изображен автор «Цветов Зла» в окружении знаменитых поэтов. Замысел был аналогичен более ранней картине художника «В честь Делакруа», где он собрал всех выдающихся живописцев эпохи. Фантен-Латур поручил своему другу Эдмону Мэтру пригласить всех знаменитостей – Виктора Гюго, Теофиля Готье, Леконта де Лиля, Теодора де Банвиля и других, но так как большинство из них отказались, художнику пришлось довольствоваться знаменитостями меньшего масштаба.
Вероятно, он присутствовал на декабрьском ужине «Озорных чудаков», после которого у него возник замысел картины «Угол стола». Полотно более не должно было носить официальный, торжественный характер – наоборот, оно стало изображением теплой беседы добрых друзей после хорошего ужина. Нет ни малейшего намека на Бодлера. В письме от 30 декабря 1871 года к своему другу-англичанину Эдвину Эдвардсу он сообщает: «Я уже набросал дюжину лиц, одно другого интересней; они составят коллекцию превосходных портретов» [204]204
См. у Стефана Тота в статье «История одной картины», «Арденнские этюды», номер 2 за июль 1955 года, отдельный оттиск. Прим. авт.
[Закрыть] .
В конце декабря или начале января 1872 года Верлен и Рембо позировали в мастерской художника на улице Изящных искусств, сначала по отдельности, затем вместе с остальными. Сохранился портрет Рембо, выполненный гуашью, который, помимо фотографии, сделанной Кариа, является самым лучшим его изображением. Верлен, напротив, получился слишком статичным и невыразительным.
Несколько раз приходилось позировать при искусственном освещении, что стало для Верлена новым предлогом не являться домой к семи, священному часу ужина. Однако г-н Моте не находил такой предлог достаточно убедительным: он считал, что это очередная уловка, чтобы не приходить домой вовремя.
В то время все друзья отвернулись от Верлена из-за его упорства, с которым он продолжал опекать и защищать Рембо, вовсе того не стоившего. Опечаленный таким положением вещей, Верлен попытался возобновить у себя на улице Николе регулярные приемы по средам, как делал это до свадьбы. Он разослал приглашения друзьям; сохранилось приглашение, адресованное Стефану Малларме. В нем говорится: «Вы сможете увидеться также с двумя вашими друзьями, которые любезно согласились скрасить мое одиночество». Но ужин, который состоялся в среду 10 января, был первым и последним. С этого дня семейная жизнь Верленов превратилась в ад.
Через три дня произошла новая душераздирающая ссора. Матильда была нездорова [205]205
В тот же день Верлен пишет тетке Жюли Эврар, что «жена слегла, симптомы заставляют нас беспокоиться». Прим. авт.
[Закрыть] и отдыхала у себя в комнате, когда вернулся ее муж. Г-н Моте и его супруга уже отужинали. Полю пришлось довольствоваться подогретым супом и чуть теплым кофе, что привело его в сильнейшее возмущение. Он поднялся к жене и устроил ей сцену. Он кричал, что ему подали холодный кофе, и требовал ключ от ящика с деньгами: он пойдет в кафе, там он выпьет горячего! Но Матильда совершенно спокойно заметила, что ему вовсе не нужно изобретать предлог, чтобы пойти в кафе, он и так проводит там все дни напролет. Эти слова привели Верлена в бешенство. Он схватил маленького Жоржа, которого Матильда держала на коленях, и бросил на кровать с такой силой, что тот ударился о стену, а когда Матильда с криком вскочила, опрокинул на кровать и ее, придавил коленом и стал душить. На ее крики прибежали родители и заставили взбесившегося Поля отпустить жену.
– Убирайтесь! – кричал г-н Моте. – Избавьте нас от своего присутствия! – Не говоря ни слова, Поль вышел и отправился ночевать к матери.
К чему притворяться дальше? В тот вечер Матильда призналась родителям, что муж бил ее, что разбитая губа и синяки на запястьях – его рук дело, а вовсе не результат падения на кучу камней, как она говорила раньше.
На следующий день г-н Моте пригласил врача, чтобы тот официально засвидетельствовал последствия жестокого обращения с его дочерью. Доктор (это был не Антуан Кро, как указывают иные) категорически заявил, что больной нужен полный покой, в том числе и душевный. Г-н Моте мгновенно принял решение: он и Матильда поедут на его родину, в Перигё. Там они поселятся в каком-нибудь уютном отеле.
В течение двух дней от Верлена не было ни слуху ни духу. На третий он послал записку на улицу Николе, но, не получив никакого ответа, отправился туда сам. Г-жа Моте сообщила ему, что Матильда заболела. Они немедленно пригласили врача, по совету которого она уехала на юг Франции поправлять здоровье и собирается провести там всю зиму. Если у него возникнет желание ей написать, г-жа Моте будет пересылать его письма. Ошеломленный Верлен не знал, что сказать, и вернулся к матери.
Супруги расстались. Рембо выиграл первый раунд. Он не сомневался, что имеет власть над Верленом и играл на его слабости. Зная, каким жестоким может быть Поль в опьянении, он поил его и не отпускал домой до тех пор, пока тот не был готов убить всякого, кто осмелится сделать ему малейшее замечание. Теперь Рембо чувствовал себя победителем: враг обращен в бегство!
Г-жа Верлен пыталась образумить сына: если алкоголь толкает его на всякого рода безумства, он должен собраться с силами и бросить пить. Поль обещал исправиться, сделать все возможное, чтобы примириться с женой и вернуться к спокойной жизни. 20 января он пишет письмо Матильде, в котором признает свою вину, сожалеет о жестокости и просит прощения за свое недостойное поведение. Он умоляет не судить о себе по этой крайности. На самом деле он очень любит, любил и всегда будет любить только ее. Поль клянется, что все несчастья позади, что отныне он будет самым любящим мужем и заботливым отцом. Пусть Матильда вспомнит о «Песне чистой любви»! Он умоляет пожалеть его, не заставлять его рыдать день и ночь в одиночестве! Ах, только бы она вернулась!
Ответ Матильды был весьма сдержанным. Непременным условием своего возвращения она поставила полный и окончательный разрыв с Рембо. Г-н Моте на всякий случай предусмотрительно сохранил письмо своего зятя, в котором содержался ряд недвусмысленных признаний.
Этот ультиматум поставил Верлена в неприятное положение. По совету матери он попытался поговорить с Рембо, стал объяснять ему, что дела его плохи и будет лучше, если тот исчезнет, хотя бы на время. Рембо был непреклонен: не может быть и речи о том, чтобы он подчинился капризам глупой бабы. Верлен вынужден был написать жене, что не в состоянии выполнить ее требование. Та ответила, что решить дело очень просто: Рембо живет за его счет, следовательно, стоит только прекратить давать ему деньги, как голод заставит его вернуться к матери. Матильда также заметила, что Артюр вполне может найти работу и тогда, если он так хочет, остаться в Париже [206]206
Возможно, именно так он и поступил. По сведениям Патерна Берришона (см. Берришон, 1912, с. 109), Рембо видели на улице Риволи, где он продавал с лотка брелоки и кольца для ключей. Прим. авт.
[Закрыть] .
Что же делать? Каждый остался при своем.
В январе, на площади Сен-Сюльпис, в здании, на первом этаже которого находился (и находится до сих пор) бар, состоялся очередной традиционный ужин «Озорных чудаков». Как всегда, после обильной и изысканной трапезы началось чтение стихов. Рембо был взбешен тем, что Верлен склоняется на сторону Моте, и пребывал в отвратительном расположении духа.
Довольно посредственный поэт по имени Огюст Крессельс декламировал свой «Сонет битвы» [207]207
Опубликован в «Литературно-художественном возрождении» от 12 апреля 1873 года . Прим. авт.
[Закрыть] . Неожиданно на том конце стола, где сидел Рембо, поднялся ропот: Артюр, положив локти на стол, сопровождал звучным «Дерьмо!» каждую строку стихотворения, а соседи безуспешно пытались заставить его замолчать. Поскольку чтение продолжалось, Артюр стал повышать голос. Все возмущенно зашумели, кто-то вскочил, с грохотом опрокинув стул, и направился к Рембо, чтобы его утихомирить. Произошла небольшая потасовка. Кариа схватил за плечи возмутителя порядка и хорошенько его тряхнул: «Урод недоделанный, замолчишь ты в конце концов или нет?» Д’Эрвильи обозвал его «мерзким фигляром», на что этот «малыш» ответил ему непристойным ругательством. Тогда собравшиеся вышвырнули Рембо из комнаты.
Спокойствие было восстановлено, чтение продолжилось. Но Рембо устроил засаду в соседнем помещении [208]208
Так в предисловии к «Реликварию» излагает события Р. Дарзанс. Эту версию следует по многим причинам предпочесть версии Верлена из предисловия к полному собранию сочинений Рембо (1895 года). Ср. Годшот, 1937, т. 2, с. 159. Прим. авт.
[Закрыть] и, когда сотрапезники стали выходить, бросился на Кариа, потрясая тростью-шпагой с обнаженным лезвием, которую он обнаружил в гардеробе. Поэт-фотограф схватил его за запястье, чтобы избежать удара, приговаривая сквозь зубы: «Ничтожный хам!..» Их разняли. Кариа был легко ранен в руку и в пах, это были просто царапины. Рембо тщетно пытался вырваться из рук крепко державших его врагов.
В этот момент появился Верлен, выхватил у Рембо, который брызгал слюной от бешенства, его оружие и сломал о колено, затем вызволил его самого. Вид у возмутителя спокойствия был жалкий. Потом величественным жестом Поль поручил своему юному другу Мишелю де Ле отвести Рембо домой, на улицу Кампань-Премьер.
Новость о жестокой выходке Рембо облетела весь Латинский квартал. Форен сделал рисунок, изображавший ангельски-невинного Артюра, под которым подписал: «Не трогай дерьмо, оно и вонять не будет». Разъяренный Кариа разбил фотографическую пластинку, на которой был изображен его «убийца». Верлена уведомили, что он может по-прежнему принимать участие в обедах «Озорных чудаков», но его протеже более не имеет права там появляться. Проклятый всеми, Рембо оказался в одиночестве.
Из-за этого происшествия картина Фантен-Латура так и оставалась незавершенной. Альбер Мера попросил художника не писать его портрет, поскольку ему не хотелось фигурировать на картине в обществе отпетого хулигана и его пособника. Фантен-Латур, хорошо знакомый с щепетильностью людей искусства, оставил картину как есть, полагая, что время все расставит по своим местам.
18 марта 1872 года мастерскую художника посетил Жюль де Гонкур и записал в «Дневнике» свои впечатления от незаконченной картины: «На мольберте установлено огромное полотно, которое должно было представлять собой апофеоз парнасцев, и на котором полно пустых мест, так как, по словам художника, иные поэты не согласились быть изображенным в компании иных своих собратьев, коих почитали свиньями и законченными мерзавцами».
Картина должна была выставляться в Салоне 1872 года, открытие которого было назначено на 10 мая. В конце концов Фантен-Латуру пришлось заполнить место, предназначенное Мера, пышным букетом.
– Я превратил поэта в цветы, – сказал он с улыбкой.
Картину приняли скорее с удивлением, чем с восхищением. Изображенные не были известны широкой публике. Директор Галереи изящных искусств Шарль Блан с возмущением воскликнул: «Да это же обед коммунаров!»
Матильда по-прежнему оставалась в Перигё. Для г-на Моте ситуация была предельно ясной: если его зять отказывается отделаться от своего проклятого дружка, следует немедленно официально потребовать раздельного проживания и раздельного владения имуществом (развестись в те времена было еще невозможно [209]209
Институт развода был введен во Франции законом от 20 сентября 1792 года (через месяц после низвежения монархии Великой французской революцией), затем отменен в 1816 году (после Реставрации Людовика XVIII), затем снова введен законом от 27 июля 1884 года (действует по настоящее время). Через полгода после этого, в начале 1885 года, Матильда воспользуется новым законом, см. далее главу XVI.
[Закрыть]). Он поручил это дело своему другу Гийо-Сионе.
10 февраля Поль получил вызов во Дворец правосудия. Одиннадцать пунктов предъявленных ему претензий были изложены в письменном виде, к ним прилагалось медицинское заключение. Ему вменялись в вину пьянство и жестокость по отношению к супруге, что подтверждалось его собственными признаниями в письме от 20 января. О Рембо ничего не было сказано.
Для Верлена это была катастрофа, и он рыдал не переставая. Г-жа Верлен мягко убеждала его, что все еще поправимо, только он должен собрать для этого всю свою волю и добиться того, чтобы Рембо оставил его в покое. Поль пообещал сделать все возможное.
Но это было ужасно. Рембо высказал Верлену в лицо все, что только мог придумать оскорбительного и унизительного, что он всего лишь безвольная марионетка в руках жены, а тесть обращается с ним, как с мальчишкой. Если Моте гонят его – что ж, он уйдет, но тогда между ним и Верленом все кончено. В любом случае в Шарлевиль он не вернется.
В это время г-жа Рембо получила анонимное письмо, в котором ее извещали о жизни, которую вел ее сын в Париже, его выходках и позорном поведении. Пора было возвращать его домой. Такой поворот дела был настолько на руку Верлену, что можно заподозрить его в авторстве этого письма; возможно, что он не писал его, а лишь попросил кого-то написать. Артюр же получил приказ о немедленном возвращении домой. Ситуация обострялась.
В конце концов компромисс был найден: Рембо уедет из Парижа и остановится в Аррасе у кого-нибудь из знакомых, где будет жить на деньги Верлена, но лишь до тех пор, пока Матильда не вернется домой. Тогда Рембо тайно снова приедет в Париж.
Верлен написал в Перигё, что ему удалось уладить дело.
15 марта Матильда была дома. Поль выглядел совершенно счастливым – да так оно и было. Казалось, арденнский демон больше не нарушит их покой.
Когда Верлен вернулся на улицу Николе, он был неприятно удивлен, что кто-то (скорее всего, г-н Моте) пытался вскрыть ящик с его бумагами: на замке были царапины. Однако у Поля хватило ума промолчать.
Немногим позже Рембо, который не получал от друга никаких известий, истратил все имеющиеся у него деньги и вынужден был с повинной головой и ненавистью в душе возвращаться домой. Он потерпел поражение, его план провалился, а геройство ни к чему не привело. Он повержен в прах, но Матильде Моте придется дорого заплатить за его унижение. Очень дорого.
Оставим Рембо предаваться своей ненависти или прогуливаться с Делаэ, как прежде, или писать стихи и прозу (которая не сохранилась; тогда же он начал работать над сборником «Никчемные исследования» [210]210
См. статью Верлена в «Сенате» за октябрь 1895 года. Прим. авт.
[Закрыть] ). Дела дома шли из рук вон плохо: брат Фредерик все ещё был в армии, и «мамаша Ремб» не переставала честить обоих сыновей, которые выросли сущими оболтусами. Она постоянно укоряла Артюра за то, что тот целыми днями только и делает, что марает лист за листом.
– Это ведь никому не нужно!
– Ничего не поделаешь, – отвечал Рембо. – Раз пишу, значит, НАДО!
В это время Верлен был на вершине счастья, вновь обретя мир и покой. Он больше не напивался и возвращался домой точно к ужину. Г-н Моте тактично оставался в Перигё. Иногда Верлен пропускал стаканчик в компании Форена, но никогда не переступал грань. Однажды он признался жене: «Когда я играю с черной кошечкой (Форен), я добрый, потому что она ласковая; но когда я играю с белой кошечкой (Рембо), я становлюсь злым, потому что она жестока». Что это было, шутка? Да. он смеялся над собой.
О раздельном проживании и разделе имущества больше не было и речи. Поль и Матильда спрашивали друг друга, как они могли до этого дойти.
Но иногда Верлен уединялся в каком-нибудь кафе и тайком писал Рембо смиренные и осторожные письма: «Всякие Юдифи и Шарлотты [211]211
Первая убила библейского царя Олоферна, вторая – Марата. – Прим. авт.
[Закрыть]на тебя злы, и даже очень». Когда он осмелился заикнуться Рембо о работе, тот ответил ему очередной грубостью: «Я даже думать не хочу о работе. Черт побери (повторяется восемь раз)!»
Все письма Рембо приходили на адрес матери Верлена. Чем больше Рембо злится, тем больше Верлен, как настоящий мазохист, пресмыкается. «Маленький мальчик, – пишет он с удовольствием, – понимает, что его справедливо отшлепали; „трусливая жаба“ присмирела», – и далее в том же духе. Затем, сначала осторожно, потом более настойчиво, он говорит о главном: «Но когда же, черт возьми, мы вступим на этот крестный путь, а?»
А пока Гаврош (Форен) перевозил его «барахло» с улицы «Камп»: «Наконец-то тобой занимаются, тебя желают. До скорой встречи! Она обязательно случится, тут ли, там ли, но случится. Мы все твои».
В апреле пришлось приложить значительные усилия, чтобы утихомирить изгнанника: «Конечно, мы встретимся снова. Когда? – Подожди немного! Тяжкая необходимость!.. После того как я с таким трудом сохранил свой брак, я должен быть очень осторожным и больше проводить времени дома, чтобы никто ничего не заподозрил».
Судя по всему, последнее письмо Верлена было отправлено немногим раньше столь желанного приезда Артюра, потому что в нем обсуждается дата этого события: «Тогда до субботы, около семи часов, как всегда. Кстати, изыщи возможность написать мне в удобное время… Завтра, надеюсь, смогу тебе сообщить, что наконец получил работу (секретарь в страховом обществе)». Действительно, стараниями матери Верлену удалось устроиться в компанию «Ллойд бельж».
Остальная часть письма содержит смутные угрозы в адрес г-на Моте: «Мы замышляем против одного человека, ты потом узнаешь, кто это, забавную мстю (sic). Как только ты вернешься, будут происходить разные жестокости, лишь бы только ты развеселился. Речь идет об одном господине, который посодействовал тому, что ты провел три месяца в Арденнах, а я – полгода в дерьме. Короче, сам увидишь!» Дальше он уточняет: «Планы эти, кстати, если ты их реализуешь, принесут нам пользу, потому что одна важная персона в Мадриде в них заинтересована – поэтому security very good!».
Здесь Верлен намекает на курьезную личность, некоего г-на де Тунанса, бывшего поверенного из Перигё, который, совершив путешествие в Южную Америку, объявил себя королем Араукании и Патагонии. В Мадридском кафе этот деятель раздавал дворянские титулы и королевские награды, набирал добровольцев среди бывших коммунаров и жителей Эльзаса и Лотарингии с целью заселения своих земель, а также подыскивал себе королеву [212]212
См. Мань, 1950 и Распайль, 1981. Прим. авт.
[Закрыть] .
Месть г-ну Моте, как видим, должна была принять вид розыгрыша.
План, который подготовил Верлен, циничен и предельно ясен: «Пиши мне к Гаврошу и рассказывай, что я должен делать, как должна быть устроена та жизнь, которую ты хочешь вести вместе со мной, о радостях, муках, лицемерии, цинизме, которые нам понадобятся; я весь твой, весь ты – знай это!»
И наконец просьба: «Как вернешься, сразу бери меня, чтобы ничто не смогло нас разлучить. У тебя это очень хорошо получится!.. Сделай так, чтобы по крайней мере в течение некоторого времени ты выглядел не так ужасно, как раньше: свежее белье, чистка обуви, причесывание, короче, ничего необычного. Это необходимо, если ты хочешь реализовать свои жестокие планы. Если понадобится белошвейка и т. д. – скажи мне».
Верлен, написав очередное письмо, возвращался домой, где его радостно встречала жена. У него не возникало мысли, что его двойная игра – предательство по отношению к ней. Он сам неотвратимо разрушал тот мир, которого добился с таким трудом, его правая рука не ведала, что творит левая. Хотя Верлен искренне любил жену, он вел себя как ребенок, которому предложили сделать выбор между двумя одинаково привлекательными для него игрушками, а он хочет иметь обе и не в силах ни от одной отказаться. Его неотвязное желание примирить непримиримое уже тогда определило роковую развязку драмы. Но Поль так и не сможет понять, что он сам причина всех своих несчастий. Покинутый женой и брошенный Рембо, Верлен окончательно утвердится во мнении, что всему виной злая судьба, которая судила ему родиться под несчастливой звездой – Сатурном.
Он написал Рембо «в субботу». Которую? 4 мая, 11 или 18? Все указывает на то, что, скорее всего, это было четвертое, потому что где-то в первых числах Поль снова вернулся домой в пьяном виде около одиннадцати часов и вознамерился отправить малыша Жоржа к матери в Батиньоль. Перемирие кончилось. Матильде удалось только настоять на том, чтобы мальчика сопровождала няня, но на следующий день она обратилась к своему поверенному.
