Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Филомена тотчас поняла, что кто-то (а уж она-то знала, кто именно) посеял сомнения в душе ее возлюбленного. Однако она еще не вполне отчетливо представляла себе, как обстоят дела, и решила подождать. На следующий день Филомена получила то самое письмо, которое Верлен решился-таки отправить, и все стало на свои места. Это был настоящий ультиматум: скажи, что это правда, или докажи, что это ложь.
Для Верлена безмятежная жизнь в Лондоне закончилась. Яд Эжени произвел желаемое действие. Несчастный поэт, находясь на грани нервного срыва, готов был совершить любое безумство, вплоть до самоубийства. Он внезапно исчез, чем доставил немало беспокойства своим друзьям, и вернулся лишь через несколько дней, потратив все свои деньги, а именно шестьсот франков, в Сохо и Ист-Энде. Это подтверждает его следующее письмо Филомене от 2 декабря 1893 года: «Впрочем, я все уладил таким образом, что разные мелкие неприятности, вроде давешних, впредь не возникнут, а я, по получении шестисот франков, больше не окажусь через два дня без су в кармане».
Очевидно, это были отнюдь не мелкие неприятности, а сильное потрясение, иначе Верлен бы так не терзался, с трепетом ожидая и страшась письма Эстер.
Именно тогда он начинает «сепаратные переговоры» с Эжени, которой пишет осторожное письмо, давая понять, что ветер переменился. Неверная Филомена будет сурово наказана за свое предательство.
Укрепив таким образом тылы, «несчастный обманутый» мог теперь безо всякого риска уверять Филомену в том, что любит ее больше жизни. Чтобы позабавить «суженую», Верлен вложил в следующее письмо рисунок: он на коленях вымаливает прощение у своей красавицы, восседающей в кресле и вопрошающей:
– Так все это вранье – правда?
Между тем наступил день, на который была назначена лекция в Манчестере, – 1 декабря 1893 года. Верлен уже собирался уезжать, когда ему вручили долгожданное письмо Эстер. Разумеется, в ответ на обвинения она отпиралась и возражала, но скорее сдержанно:
– Да нет же, я тебе не изменяю.
Вялое возмущение, больше похожее на признание вины.
Туманный, мглистый Манчестер был созвучен настроению поэта. Молодому пастору Теодору Лондону было поручено принять Верлена. В кармане пастора лежало письмо Артура Саймонса с описанием внешности поэта. «Старый господин, сильно хромающий на левую ногу, с огромными глазами, в черной фетровой шляпе, старом длинном пальто и выцветшем пестром галстуке» [698]698
Ундервуд, 1956, с. 419. Прим. авт.
[Закрыть] .
Вместе с пастором Верлена встречал профессор из Женевы Эмиль Балли. Они усадили поэта в фиакр. Кучер взгромоздился позади седока, и экипаж покатил по дороге в Салфорд, пригород Манчестера. Там, в доме 23 по Вест Хай-стрит супруга пастора и его младшие брат и сестра встретили поэта со всей теплотой, на которую были способны их юные сердца, но Верлен, как только ему указали его комнату в нижнем этаже, заперся там и стал писать ответ Филомене:
– О, не изменяй мне! Не будь жестокой. Поверь, в эти дни я был сам не свой. На какое-то время я… сам не знаю, что на меня нашло!
Лекция состоялась в учебном заведении, открытом при одном из храмов, в слабо освещенном зале. Зрителей было человек пятьдесят, все они плохо понимали французский. Не пришел ни один журналист. Верлен прочел лекцию на свою извечную тему, упомянув также о Шекспире и Расине в ответ на «спич» Балли. Зрители сочли своим долгом поаплодировать этой нудной речи, после которой был устроен скромный прием в доме священника. На приеме некоторые студенты и даже студентки подходили к Верлену и горячо пожимали ему руку. В целом, итог выступления был таков: максимум усталости, полууспех и минимум угощения.
Разумеется. Верлен не стал задерживаться в Манчестере и не горел желанием взглянуть еще раз на знаменитую картину Фантен-Латура «Угол стола», выставленную в городской галерее [699]699
Верлен и Рембо видели эту картину в Лондоне, где она была выставлена в 1873 году. Затем ее приобрел студент медицинского колледжа из Манчестера, некий Коули. После его смерти картину унаследовал его брат, который выставил ее в Манчестере и пытался продать. В конце концов друг Фантен-Латура купил полотно и уступил его Эмилю Блемону, который и передал картину в дар Лувру в 1911 году (см. статью Стефана Тота «История одного шедевра» в «Арденнских этюдах», № 2 за июль 1955 года, отдельный оттиск). Прим. авт.
[Закрыть] . В самом деле, не стоило себя утруждать ради этих допотопных парнасцев!
В Лондоне несчастному поэту снова не дают покоя сердечные переживания. «Все будет хорошо, если ты сейчастак же откровенна, как и я», – пишет Верлен Филомене, получив от нее еще одно письмо, в котором она уверяла его в своей искренности. Поразительно! Ведь именно сейчасВерлен ведет тайные переговоры с врагом Филомены Эжени, от которой требует лишь молчания, в противном случае, говорит он, все кончено [700]700
Это коротенькое письмо от 3 декабря 1893 года, как утверждают издатели полного собрания писем поэта (т. 2, с. 318), было якобы по ошибке отправлено на улицу Брока, дом 5, «г-же Верлен», то есть Филомене. Если это так, Филомена должна была догадаться, что от нее что-то скрывают, в сущности, теперь у нее были доказательства. Прим. авт.
[Закрыть] .
Чем больше Верлен обо всем этом думал, тем больше убеждался, что был прав, решив пожертвовать Эстер, которая никогда его не любила. Говоря о любви, она всегда думала о деньгах. В ожидании его возвращения обманщица развлекалась с молодыми пройдохами и наверняка думала, как бы половчей его обобрать. Как он мог быть таким слепцом! И тогда Верлен написал длинное и злое письмо. «По всему видно, что у тебя есть любовник, что ты живешь с ним и что он издевается надо мной, а заодно и над тобой! Ведь в твоем возрасте ты сама должна платить любовнику, если ему двадцать девять!»
«Давай расстанемся, – написал он в заключение, – ведь мы уже никогда не сможем жить вместе».
На прощание он не отказывает себе в удовольствии в последний раз оскорбить Филомену: «Не ты ли без конца повторяла, что я для тебя лишь очередной клиент! Ну же, имей мужество сознаться, что живешь с этим Альфредом с улицы Гласьер!»
Противоречивость последних строк свидетельствует о том, что в момент их написания Верлена охватило сильнейшее волнение. Он пишет: «Если мы все же должны жить вместе, давай поженимся» и т. д.
А Эжени тем временем получила награду за свои услуги.
«Тебя я тоже люблю, – писал ей Верлен. – Ты всегда была добра ко мне, и работа спорится у меня в руках, лишь когда ты рядом. Не говори мне больше о той, другой. Докажи, что ты лучше, и все будет хорошо».
Неизвестно, состоялась ли последняя лекция Верлена в Лондоне. Саймонс решил организовать ее в последний момент, и еще 26 ноября Верлен ничего не знал наверняка. По-видимому, этот план так и не удалось воплотить в жизнь.
Как бы то ни было, поездка, несмотря на «мелкие неприятности», оказалась весьма плодотворной. Верлен заработал 1375 франков, которые намеревался держать у Ванье, подальше от коготков двух своих бестий.
Верлену оставалось лишь сделать последние распоряжения перед дорогой. 4 декабря он назначил Эжени свидание на следующий день, то есть в среду, на Северном вокзале в семь часов вечера.
«Завтра мы встретимся и поужинаем в каком-нибудь уютном привокзальном ресторанчике, а потом пойдем баиньки». Перед ними открывалась новая жизнь:
«Мы будем счастливы, если сумеем вести себя благоразумно, надо только переехать в другой квартал».
В тот же день Верлен сообщил Эстер, что между ними все кончено:
«Прощай, так будет лучше!..»
Верлен не знал, доведется ли ему еще когда-нибудь побывать на улице Брока, и, не удержавшись от соблазна подшутить напоследок над Филоменой, сообщил ей о своем прибытии на Северный вокзал в четверг, в семь часов вечера. Казальса Верлен тоже на всякий случай оставил в неведении:
– Точно не знаю, когда вернусь в Париж.
Непринужденный тон письма говорит о том, что страдания позади: «Как всегда, все дело в Эстер (A bad name. I prefer Philomène [701]701
Здесь: «Плохое имя. Предпочитаю звать ее Филоменой» (англ.).
[Закрыть]). He зря Отелло жил в Англии, я бы умер здесь от ревности, если бы не догадался порвать с этой middle aged woman [702]702
Женщиной средних лет (англ.).
[Закрыть], она своеобразная, аппетитная крошка, но я слишком ее любил». Зачем же тогда Верлен поручил Казальсу проследить за Филоменой и проверить, действительно ли она принимает у себя «этого молодчика»? «Постарайся все разузнать, – писал Верлен, – а как узнаешь, ничего от меня не скрывай».
Итак, последнее письмо, которому он придавал такое большое значение, написано. Перед тем как покинуть Лондон, поэт дает прощальное интервью корреспонденту газеты «Набросок»:
– Так кто же вы на самом деле?
Верлен сказал, что он вовсе не разбойник и не декадент, а поэт, который любит Шекспира, Теннисона и Браунинга, уважает Гюго и строгость размера.
– Как вам понравился Лондон?
– Снесено столько замечательных зданий! Если это будет продолжаться, в вашем городе останется лишь одна достопримечательность – туман!
Верлен покидает Англию со спокойной душой, впрочем, еще до отъезда из Франции он предполагал, что поездка будет удачной.
Если ему что-то и удалось, так это сменить любовницу. Англичане буквально очаровали Верлена: они были так добры, что пообещали щедро заплатить ему за статьи и стихотворения, которые он обязательно им перешлет.
Пока Верлен плыл из Дувра в Кале, погода стояла чудесная и море было гладкое, как зеркало.
При мысли о том, что ему предстоит снова увидеть «помешанную с улицы Сен-Жак», Верлен не испытывал ни радости, ни грусти. С таким же невозмутимым спокойствием он представлял, как дуреха Эстер будет ждать его завтра на вокзале, но так никого и не встретит.
Глава XXIV
В БОЛЬНИЦЕ, КАК ДОМА
(5 декабря 1893 – 1 декабря 1894)
Я был убежден, что больше не вернусь на больничную койку, но вот я снова здесь. Теперь мой дом – больница!
Поль Верлен «В больнице как дома»
Верлен снял квартиру с маленькой кухней на шестом этаже дома 187 по улице Сен-Жак и вызвал туда Эжени, которая переехала к нему со всеми вещами и обстановкой. В квартире были высокие потолки и стены, выложенные плиткой. На подоконник Эжени поставила птичью клетку и горшки с цветами, и теперь сквозь оконце, и без того узкое, проникали лишь тусклые лучи света. На стенах появились лубочные картинки и фотографии, на камине образовалась куча всяких безделушек, мебель заполнила комнату: два кресла, четыре стула, большая кровать красного дерева, стол, швейная машинка и т. д.
Верлен наслаждается счастливой домашней жизнью, почти никого не принимает, на улицу выходит лишь по необходимости, но совсем не страдает от скуки. Он пишет, что если высунуться подальше из окна, то слева можно увидеть верхушку башни Сен-Жак-дю-О-Па, а справа, совсем вдалеке, – колокольню церкви Сен-Жак-де-ля-Бушри.
30 декабря 1983 года он обращается к Жюлю Ре с просьбой пересылать всю корреспонденцию на его имя, «ибо госпожа Верлен скончалась» [703]703
Выдержка из письма, цитированного в каталоге № 2 книжного магазина Хельбрена, посвященного Верлену. Прим. авт.
[Закрыть] . Он имел в виду Филомену. Несчастный Верлен, вот уже во второй раз он «овдовел»!
Его книга «Две недели в Голландии» выходит одновременно в двух издательствах: у Блока в Гааге и у Ванье в Париже, благодаря чему на некоторое время семейный бюджет пополняется средствами. Жан Обри полагает, что этот веселый рассказ о счастливой поездке – лучшее из того, что Верлен написал в прозе. Небольшое произведение в сто восемь страниц читается легко, книга иллюстрирована великолепным портретом автора – гравюрой работы Зилкена по эскизу Я. Тооропа. Огорчает, однако, то, что составители не сочли нужным включить иллюстрированные письма и документы, которые Филипп Зилкен опубликует позже, в издании Блока и Флури в 1897 году и в льежском издании 1922 года с предисловием Малларме. Проза и письма Верлена дополняют и разъясняют друг друга.
Верлен и Эжени дома. Рис. П. Верлена.
Таким образом, по причине слабого здоровья, а также из-за сурового нрава своей спутницы, он был, по его собственному выражению, «заточен», в собственном доме «прикован», «за решеткой». Эжени в каждом посетителе видела шпиона, и потому консьержка, которой были даны соответствующие указания, отвечала всем, что никакой г-н Верлен в этом доме не проживает. Так, Жюль Ре сам смог убедиться в том, что приказ Эжени исполняется в точности, когда решил заглянуть к ним в гости без предупреждения. Впрочем, Поль и сам опасался «другой»; именно по этой же причине Ванье получил приказание «выставить мадемуазель Буден за дверь, под каким бы предлогом она ни явилась к нему в кассу, ибо она клептоманка» [704]704
Кюнель, 1945, с. 128. Прим. авт.
[Закрыть] (sic!). Из осторожности он сам производил денежные расчеты с издателем. Эжени его провожала, а потом шла на рынок.
Внезапная утрата, смерть зяблика Эжени, вдохновила Верлена на написание стихотворения, полного нежности и мягкого юмора [705]705
Верлен, вероятно, подражал здесь знаменитому стихотворению Катулла на смерть воробья возлюбленной.
[Закрыть]. Птичка скончалась тихо и незаметно, но была погребена с грандиозными почестями: Эжени завернула ее в страницу из журнала «Шануар» и поместила в склепе Пантеона, рядом со славными сынами человечества! Однако кокетство, с которым был совершен этот прекрасный поступок, заставило Верлена с сожалением сказать:
Лучше бы шляпу мою в Пантеон отнесла Эжени!
Верлен вновь обрел покой, и к нему вернулся поэтический дар. Стихотворение 1894 года, в котором он с радостью возвещает о наступлении Пасхи, является достойным продолжением его предыдущего творчества.
Но для друзей его больше не существовало. Он не пришел ни на лекцию Робера де Монтескью о творчестве милой его сердцу Марселины Деборд-Вальмор, несомненно, вдохновившей бы его на стихи, ни на премьеру спектакля Вилье де Лиль-Адана «Аксель» в театре «Монпарнас». Но когда ему случалось выбраться из дому, дело принимало серьезный оборот. Вот что говорится в кратком донесении, составленном комиссаром полиции квартала Сорбонны (без комментариев): «10 февраля 1894 года. Поэт Верлен, который должен был присутствовать на банкете литературного общества „Перо“, придя рано утром в условленное место, принял так много аперитива, что его пришлось доставить по месту жительства» [706]706
Мартен, 1944. Прим. авт.
[Закрыть] .
15 февраля 1894 года в письме постоянному секретарю Французской Академии он сообщил о том, что снова выставляет свою кандидатуру на место, оставшееся вакантным после кончины Тэна, уведомляя одновременно о своем решении нарушить заведенный порядок и воздержаться от традиционных визитов. Выборы состоялись 22 февраля. Бессмертным Академикам пришлось выбирать между Анатолем Леpya-Больё, Эмилем Золя, Анри Уссе, Эмилем Монтегю и Верленом. Несмотря на то что выборы проводились в пять этапов, в результате голосования не выявилось явного лидера. Наконец, 31 мая «аутсайдер» Альбер Сорель при поддержке вдовы Тэна был объявлен победителем. В отличие от Франсуа Коппе, Верлен, как и Золя, ничуть не сожалел о своем проигрыше. Он ни на что не надеялся и поэтому не испытывал горечи; важен был не результат, а участие. Ну ладно, тем хуже, раз боги того захотели, он не будет «маразматикодемиком»!
Никто не заметил, что 30 марта 1894 года ему исполнилось пятьдесят. Один лишь Уильям Ротенштейн написал Верлену из Оксфорда, объявив, что скоро приедет в Париж и поведет его в ресторан. Ротенштейн пришел к нему с Рэем Ланкастером, одним из своих друзей, и преподнес букет цветов, в котором была спрятана бутылка хорошего вина – очень мило с его стороны. Верлен отблагодарил их, посвятив им стихотворение, датированное 30 марта:
Именно здоровья как у быка, ибо он чувствовал себя чрезвычайно усталым, да и они нашли, что он довольно плохо выглядит.
Теперь мысли Верлена занимала Англия, новый рынок сбыта для его таланта. Он поддерживал постоянную связь с Артуром Саймонсом, Уильямом Ротенштейном, Балли, Эдмундом Госсе и «преподобным» Лондоном, с переменным успехом пытаясь поместить в то или иное издание свои стихи и прозу. Его сотрудничество с английскими журналами будет продолжаться вплоть до самой смерти, и даже после нее: если его «Уединение» и «Страх» появятся в «Фортнайтли Ревью» в марте 1894 года, «Оксфорд» в «Пэлл-Мэлл Мэгэзин» – в мае, «Я учитель» и «Мой Шекспир» – в июле, то рассказ о его поездке в Лондон будет издан лишь в апреле 1896 года, уже после кончины поэта.
Писал он по-французски, а печатали его по-английски, поэтому требовалась постоянная доработка и правка перевода и непрерывный обмен письмами с главным редактором журнала и переводчиком – задача, абсолютно непосильная для Верлена, совершенно неспособного на кропотливую и последовательную работу. В силу тех же причин выплата гонораров тоже проходила не без трудностей. Фрэнк Харрис, главный редактор «Фортнайтли Ревью», рассказывал, что, получив одно из стихотворений поэта, он выслал ему чек, а через месяц ему пришло письмо, в котором Верлен спрашивал, понравилось ли Харрису его творение, с постскриптумом: «Просьба выслать гонорар по нижеследующему адресу… [708]708
Ундервуд, 1956, с. 448. Прим. авт.
[Закрыть] » Впрочем, Поль обнаруживал подобную беспорядочность и в личных делах: не знал в точности, уплачено ли за жилье, забывал отдавать долги, будучи уверенным, что уже расплатился или даже сделал это дважды.
Ему все прощалось, как маленькому ребенку, и потом, он был таким милым! Друзей Поля приятно удивляли его стихотворные послания: такие «сувениры» получили Артур Саймонс («Фонтен Корт»), Эдмунд Госсе («Воспоминание о лекции в Барнардс-Инн») и преподобный Лондон («Воспоминание о Манчестере»). Но Верлен любил взаимность. Когда Ротенштейн забыл прислать ему обещанные подарки, он призвал его к порядку: «Не получил ни трубки, ни гостинца для мадмуазель Кранц, которая сгорает от нетерпения» [709]709
Ундервуд. 1956, с. 455. Прим. авт.
[Закрыть] .
А еще к нему приходили гости. Иностранцев, которых трудно было заподозрить в шпионаже, Эжени спокойно пускала на порог. Однажды в их доме вновь появился американец Мортон Фуллертон, которому Верлен когда-то написал: «I am divorced» [710]710
Я разведен (англ.).
[Закрыть]. Потом приехал Йейтс (тогда еще молодой, только начинающий карьеру поэт), затем издатель Хайнеманн и т. д…
Но наибольшую радость Верлену доставляли известия о подготовке сборника его избранных стихотворений, который Йорк Пауэлл и Бонье собирались издать у Лейна. Он не сомневался, что благодаря этой книге самая широкая публика, а не только узкий круг посвященных, узнает и по достоинству оценит его творчество по ту сторону Ла-Манша.
В конце апреля 1894 года у Верлена вновь образовался нарыв на левой ноге, и он подумал, что теперь навечно прикован к постели. Доктор Жюльен, к которому он обратился за помощью, срочно направил его в Сен-Луи, старейшую и самую большую парижскую клинику. Его поместили в корпус «Габриэль», палату номер 2 под наблюдение доктора Аллопо. На этот раз Поль расположился с комфортом в отдельной палате, еду ему приносили из дома, он мог в любое время принимать посетителей, то есть чувствовал себя «в больнице как дома». Однако стоило это немало: шесть франков в день.
Процедуры (чаще всего компресс) не мешали ему читать и писать, удобно расположившись в кресле. Библиотека в больнице была обширной и разнообразной, и Верлен охотно остался бы там до конца дней своих, тем более что Баррес намекнул, чтобы он не беспокоился насчет оплаты лечения после выписки. Таким образом, в перерывах между чтениями «Сладострастия» Сент-Бёва, Горация и серии «Монд иллюстре», которая напоминала ему о днях молодости, он и написал большую часть эпиграмм, скорее дружеских, чем едких, вошедших в одноименный сборник. Он любил также посудачить с соседями, людьми гораздо более достойными, чем те, с кем он лежал в Бруссе. Так, один южноамериканский финансист позабавил его рассказом о своих невероятных приключениях: ему якобы однажды случилось удирать на паровозе от преследовавших его кредиторов [711]711
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 40. Прим. авт.
[Закрыть] .
Верлену нанесли визит Артур Саймонс, вернувшийся из Италии, и Балли, «манчестерский женевец», который передал ему приглашение от преподобного Лондона вернуться в Манчестер. К несчастью, Лондон вскоре скончался; а ведь он был еще довольно молодой человек!
Но что Верлен ценил более всего – это покой, божественный покой. Какое это было облегчение – не слышать более причитаний и наставлений Эжени, которая мелькает каждую минуту перед глазами, вооруженная шваброй и метелкой! И как только он мог терпеть подобное рабство? Он обещал себе, что никогда, никогда в жизни он больше не повторит своей ошибки. Тем не менее она регулярно навещала его и рассказывала обо всех происшествиях, даже самых незначительных, происходивших дома или на улице, о здоровье птичек и красной рыбки. Эжени, само собой разумеется, считала, что как только Верлен поправится, он вернется в их теплое гнездышко, а он не осмеливался вывести ее из этого заблуждения. Верлен придумал гениальный план, как тайком съехать с квартиры так, чтобы Эжени не смогла завладеть всем его имуществом, и изложил его Габриэлю Викеру 3 июня 1894 года: пусть его верный друг перенесет оттуда по очереди самые дорогие Полю книги, документы и личные вещи. Он должен быть очень осторожным, чтобы домохозяйка ничего не заметила! А главное, чтобы к нему не вздумала вернуться Филомена – это было бы просто катастрофой! Вот почему он очень рассердился, узнав, что в газете «Ле голуа» было сообщение о его пребывании в больнице Сен-Луи. Всем своим знакомым он давал адрес дом 187, улица Сен-Жак.
Поль решил жить один, но для этого нужны были деньги, поэтому он согласился, чтобы Леон Дешан представил министру народного образования прошение о предоставлении ему пенсии. Как он писал министру Жоржу Легу, его устремлением была всего лишь тихая жизнь, достойная его «литературного прошлого, которое, возможно, было не лишено блеска». Дешан с легкостью уговорил Франсуа Коппе, Жюля Клареси, Орельена Шолля, Стефана Малларме, Хосе-Марию де Эредиа, Сюлли Прюдома, Александра Дюма [712]712
Имеется в виду Александр Дюма-сын (Александр Дюма-отец умер в 1870 году).
[Закрыть], Жана Ришпена и Жана Мореаса поставить подписи под прошением Верлена. С такими рекомендациями дело казалось беспроигрышным! Прошение было подано 9 июля 1894 года.
Верлен вновь обрел веру в светлое будущее – Ванье только что выпустил его сборник «В лимбе», с портретом автора работы Станисласа Лоуи. Эту небольшую книгу составили четыреста пятьдесят строк довольно слабых стихов, к тому же казалось, что вышла она не ко времени, поскольку посвящена была прошлогодним визитам Филомены к нему в больницу. Но что с того! Для Верлена все средства хороши. Лишь предисловие, датированное 3 июля 1893 года, оставалось актуальным, так как никто до сих пор не смог ответить на вопрос, адресованный читателям: «Произведение заканчивается вопросом – когда же, наконец, автор будет счастлив, да и будет ли?»
Понятно, что Эжени была очень раздосадована, когда узнала, что, выписавшись из больницы 10 июля 1894 года, Верлен остановился в отеле «Лиссабон», что на улице Вожирар, дом 4, в номере 10. Но разве мог он отказаться от щедрого предложения Мориса Барреса оплатить все расходы за проживание, как это было в феврале 1889 года? Чудесное стечение обстоятельств: даровое жилье, уединение, независимость.
18 июля 1894 года скончался Леконт де Лиль, унаследовавший от Гюго почетный титул «Принц Поэтов». С присущим ему благородством Верлен посвятил своему тайному недругу полную любезностей статью в «Журналь» от 20 июля. Некоторые академики, боясь, как бы он не захотел выдвинуть свою кандидатуру на освободившееся кресло, потихоньку пытались его разубедить. «Даже не думайте, – советовали они, – у вас нет ни малейшего шанса на победу… Вы будете скучать на заседаниях…» На это Верлен отвечал: «Я полагаю, главным образом на заседаниях будет скучать сама Французская Академия, поэтому я решил помочь ей избежать этого и взял самоотвод».
Постоянному секретарю он заявил, что отныне будет добиваться лишь места номер сорок один [713]713
Во Французской Академии всего сорок членов.
[Закрыть], которое принадлежит Бальзаку, Флоберу и Бодлеру.
Но пока трон Принца Поэтов пустовал.
В августе 1894 года Жорж Докуа организовал с помощью газеты «Журналь» опрос, разослав анкеты примерно четыремстам литераторам в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Пришло сто восемьдесят девять ответов.
За Верлена было подано семьдесят семь голосов [714]714
Имена семидесяти семи человек, проголосовавших за Верлена, опубликованы в анонимной книге (возможно, автор – Ф. Клерже) под названием «Поль Верлен и его современники. Беспристрастные воспоминания» (см. Аноним, 1897, с. 66). Прим. авт.
[Закрыть] , и он со значительным отрывом опережал Эредиа, набравшего тридцать восемь, Сюлли Прюдома (тридцать шесть голосов), Малларме (тридцать шесть голосов) и Франсуа Коппе (двенадцать голосов). Далее следовали Анри де Ренье, Морис Бушор, Альбер Самен, Франсис Вьеле-Гриффен, Жан Мореас, Леон Дьеркс и Катулл Мендес.
Победитель воспринял этот успех как справедливый реванш за свой провал в Академии, но не проявил, однако, ни капли высокомерия – он не был гордецом. Когда к нему в отель «Лиссабон» пришла делегация с радостным известием о победе, он показал им Люксембургский сад, который был виден из окна, со словами:
– Я принц, у меня нет дворца, но взгляните на мой прекрасный парк!
Присвоение почетного звания было, как и положено, отмечено обильными возлияниями в один из вечеров в кафе «У Мюллера» в Батиньоле. Эжени, а также г-н Перру из «Фигаро» и датский поэт Суфус Клауссен [715]715
Суфус Клауссен (1865–1931) – датский поэт-неоромантик, оказавший большое влияние на датскую поэзию середины XXвека. В его собственных произведениях – влияние французских символистов. Переводы на датский Шелли, Гейне, Бодлера.
[Закрыть], находившийся в Париже проездом, были в числе приглашенных. Верлен сиял от счастья. «Он оборвал лепестки с розы и кинул их нам в бокалы», – рассказывает Клауссен в своей книге «Антоний в Париже».
На этом вечере Перру пришла в голову мысль, что Его Высочеству подобает основать рыцарский орден и назначить высших сановников. Верлен тотчас же написал по-гречески и по-латински устав и свидетельства принадлежности к Ордену. Вот перевод Казальса:
«Мы, нижеподписавшиеся, Хранитель печати, Знаменосец и Рыцарь светлейшего Ордена ВЕРной ЛЕНты, по велению дружбы и к великому нашему удовольствию имеем честь вступить в Орден… со всеми подобающими церемониями.
И с нами же под этим высочайшим прошением подписались все присутствующие здесь Рыцари, в пятидесятый верленически-декадентский год».
Принц поднялся и возложил толстую трость на головы своих коленопреклоненных вассалов. «Когда церемония основания Ордена подошла к концу, – продолжает Клауссен, – все мы, простые рыцари, выпили за здоровье короля Поля I, осушив наши зеленеющие чащи, в которых плавали красные лепестки роз» [716]716
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 161. Прим. авт.
[Закрыть] .
На финансовом горизонте Верлена, казалось, обозначилось прояснение. Баррес оплатил 85 % его больничных счетов, то есть 360 из 420 франков. 9 августа 1894 года министерство народного образования предоставило ему пусть и не пенсию, но единовременную субсидию в 500 франков. И. наконец, в это же время стараниями Барреса было создано новое «маленькое общество», пятнадцать членов которого взяли на себя обязательство выплачивать 10 франков в начале каждого месяца в пользу поэта-страдальца [717]717
Имена пятнадцати подписчиков приводятся в томе 3 «Писем», с. 400. Также см. на эту тему многочисленные письма Барреса в Заэ, 1947, с. 293. Прим. авт.
[Закрыть] . Кассир из газеты «Фигаро», г-н Жирон, согласился вести бухгалтерию. Под давлением Барреса в это общество записался и граф Монтескью, который, в свою очередь, уговорил вступить в него графиню Греффюль, герцогиню де Роан и графиню де Беарн. Их имена оказались в одном списке с именами близких друзей поэта: Коппе, Ришпена, Сюлли Прюдома и нескольких новичков, в частности Леона Доде. «Маленькое общество» Барреса должно было начать работу с сентября. Так он обещал.
Верлен уже представлял себе, что он не будет больше ни от кого материально зависеть, освободится как от ведьмы Эжени, так и от чаровницы Филомены и заживет праведной монашеской жизнью в тихом квартале в окружении друзей, как в старое доброе время на улице Руайе-Коллар.
Но, как известно, что посеешь, то и пожнешь. По истечении первого месяца независимости, когда Верлену опостылели скука и одиночество, он дошел до того, что начал сожалеть об отсутствии той защиты от себя и от других, которую обеспечивала ему Эжени. Он просто забыл, что праздность порождала в нем лень, доводила до глупостей и полного упадка. Чтобы спокойно работать, ему нужен был опекун.
Сняв комнату в доме 48 по улице кардинала Лемуана, той самой, где он жил после свадьбы с Матильдой, Поль «зондирует почву» и пишет Эжени: «Приезжай, как только сможешь, давай же, ради бога, снова жить вместе, и на этот раз жить в мире!»
– Я ее люблю, и ее присутствие мне необходимо, несмотря на все непостоянство ее характера, – признается он Габриэлю де Итурри. – Но я все же не хочу быть ей в тягость из-за моей больной ноги, сидеть у нее на шее.
Что касается Филомены, то с ней покончено раз и навсегда: «Вы же знаете, сколько раз я становился игрушкой в руках той самой Эстер, толстой женщины, которую вы видели в Бруссе; я, в конце концов, решил изгнать ее из своей жизни».
Он отправил предупреждение своему корреспонденту на тот случай, если эта кровопийца осмелится предъявить либо на его имя, либо на имя графа Монтескью «совершенно фантастический» фиктивный счет от некоего Шифмана, торговца винами, чей магазин находился по адресу: улица Сен-Жак, дом 110. Самое забавное то, что Шарль Домос, публикуя этот счет за поистине огромное количество вина, пива и абсента, восхищался удивительной способностью Верлена к поглощению спиртного!
Немного позже счет в 100 франков от некоего Бреше за 1891 год также показался Полю в высшей степени подозрительным. Пора было положить конец этому мошенничеству.
25 августа 1894 года Верлен осуществил свое желание – вновь начал совместную жизнь с Эжени. Об этом мы узнаем из письма с обратным адресом «улица кардинала Лемуана, дом 48», написанного в тот же день Эмилю Золя. В этом письме Поль в исключительно теплых выражениях благодарит его за поддержку, оказанную при ходатайстве о субсидии в министерстве.
Но, вкусив свободы в течение нескольких месяцев, Верлен стал менее терпимым. Вскоре после того, как он воссоединился с Эжени, случилась жуткая сцена, вследствие чего она вернулась в свою квартиру на улице Сен-Виктор. Верлен, возможно, и смог бы отнестись по-философски к очередному проявлению ее взбалмошного характера, если бы она, воспользовавшись его отсутствием, – сволочь! – не унесла в залог его рукописи и личные вещи.
Немного позже Делаэ, узнав об этой ссоре, взялся примирить парочку. Он пригласил Верлена и Эжени на ужин в ресторан «Тарле» на улице Суффло, рассчитывая, несомненно, что уйдут они оттуда рука об руку. Верлен пришел один, горько сетуя на то, что Эжени лишила его имущества. Подождав в течение положенного времени, Делаэ решил сам сходить за своей приглашенной. Он почти уже убедил Эжени пойти с ним в ресторан, но тут она заметила Верлена, который, не удержавшись, последовал за Делаэ на некотором от него расстоянии.
– Он убьет меня! – завизжала она.
Делаэ, приложив все силы, кое-как успокоил Эжени. Наконец, пролив потоки слез, она согласилась идти. Ужин начался довольно весело, но затем Эжени вдруг замолчала, помрачнела, поднялась и исчезла. Верлен бросился за ней, а Делаэ в это время продолжал ужинать. Через несколько минут Верлен вернулся один.
– Ну как?
– А так: перед домом стоял полицейский, который не дал мне подняться!
Эжени подумала, что ужин в ресторане был ловушкой, что Верлен под каким-либо предлогом собирался выйти из-за стола и проникнуть к ней в квартиру, чтобы забрать свои вещи. Тогда, решив его опередить, она вызвала полицию, утверждая, что ее домашнему имуществу угрожает опасность!
– Но это же МОЙ дом! – кричал Верлен, стуча по столу. – Это же я плачу за квартиру, я купил всю эту мебель!
Делаэ пришлось признать, что против упрямства Эжени ничто не помогает. Поникший Верлен, опираясь на руку своего друга, направился в сторону гостиницы «Лиссабон». Он был в отвратительном настроении. Перед лицеем Сен-Луи какие-то студенты узнали его, и один из них решил его поприветствовать, но Верлен, приняв вызывающий вид, перебил его:
