Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)
Когда визит подошел к концу, пришлось всерьез задуматься о возвращении, которое уже назначили на конец августа. Был объявлен ужин «Озорных чудаков», и Верлен с восторгом пообещал на нем присутствовать: осталось ли место сбора неизменным, подняли ли уже шумиху вокруг ожидаемого события газеты?
Поговаривали о возвращении в Париж издателя Пуле-Маласси – Лемерру прибавится хлопот. Верлен рассудил, что сейчас самое время заявить о себе. 13 августа он написал ему письмо и предложил сборник стихотворений «Побежденные», который в то время представлял собой лишь отдельные наброски, поскольку со дня свадьбы Поль почти ничего не писал. Затем он спрашивает о том, что его интересует более всего: «Мне кажется, что многие из моих старых друзей после майских событий относятся ко мне с некоторой неприязнью». Но он не виноват в том, что остался верен своим принципам, своему гражданскому долгу, своим «иллюзиям».
Сохранился ответ Лемерра: «Нужно выждать по меньшей мере год, прежде чем что-либо печатать. Необходимо, чтобы забылись все мелкие обиды, которые вы по неосторожности нанесли окружающим в последнее время». За этим следует золотое правило: «Изгоните из вашей жизни две вещи, Политику и Зависть, – тогда вы будете совершенным человеком» [177]177
Письмо опубликовано Марселем Турнье в «Фигаро Литтерер» от 15 ноября 1958 года. Пишет Лемерр на следующий адрес (указанный Верленом): Аррас, улица Пе, дом 21, г-же Розе Деэ. Прим. авт.
[Закрыть] .
По крайней мере, Лемерр поступил честно. Что ж, Верлен навсегда отвернется от политики, а что до мелких обид, то любезным поведением можно все исправить. Он и вправду слишком ревниво относился к успехам некоторых своих собратьев по перу. Но все в конце концов уладится. А что до старины Лемерра, то он сам будет совершенным человеком, если согласится издать «Побежденных» и стимулировать продажу «Песни чистой любви», о которой еще никто ничего не знал.
Оставалось подумать о самом необходимом. О работе в мэрии, конечно же, не может быть и речи [178]178
Поль не знал, что арестованный 11 июля глава префектуры Сены на допросе, среди чиновников, работавших на Коммуну – Кюссе, Берто, Андриё и Беро, – назвал также «г-на Верлена, младшего сотрудника в Муниципальном отделе». Прим. авт.
[Закрыть] . Однако будет ли он в безопасности по возвращении в Париж? Шарль де Сиври, который возглавлял оркестр в Нери-ле-Бен, был арестован и содержался в заключении в лагере Сатори близ Версаля [179]179
Шарль де Сиври, находясь в заключении в Доксе (строение С, бригада 3), пишет родным 13 августа 1871 года: «Вот я, жив-здоров, лежу на традиционной в тюрьмах соломе, совсем отупел от всего этого. Я здесь уже целый месяц, и что-то наши дела совсем не спешат разбирать». Прим. авт.
[Закрыть] . Страхи Верлена снова ожили. Это новое потрясение в который раз подтвердило мудрость решения бежать из столицы. Он решил, что ему припомнят работу в мэрии, отчего снова впал в панику. Свой случай он считал гораздо более серьезным, чем у Сиври. На самом деле все было совсем иначе. Впоследствии выяснилось, что несчастный Сиври пал жертвой мести одной из бывших любовниц, которая, обозленная его женитьбой, донесла на него как на коммунара и в придачу жулика.
У Верлена прибавилось забот, необходимо было решить огромное количество срочных проблем: найти работу и жилье, возобновить поэтическую деятельность на Парнасе, найти настоящих друзей, проучить предателей и всерьез заняться «Побежденными»! Было решено, что первое время, по крайней мере до рождения младенца, Поль и Матильда будут жить на улице Николе. К счастью, г-н Моте пока оставался в Буэле, где предавался радостям охоты, – так почему же молодым и вправду не пожить в доме родителей хотя бы до конца года, а то и вовсе остаться с ними.
В первых числах августа, сразу по приезде, Поль побывал у Лемерра. Среди дожидавшейся его почты одно письмо особенно привлекло его внимание. На конверте стоял штемпель «Шарлевиль, департамент Арденны». Шарлевиль? Это мог быть только папаша Бретань! Он немедленно распечатал письмо, радуясь, что старый друг из Фампу еще не забыл его.
Глава VII
ВТОРЖЕНИЕ (конец августа 1871 – 7 июля 1872)
Верлен не ошибся, ему писал Бретань, но в конверт был вложен еще один листок, исписанный незнакомым убористым почерком. Внизу стояла подпись: Артюр Рембо. Это была долгая и страстная исповедь молодого человека, который в отчаянии рассказывал о своей жизни в Шарлевиле, жаловался на то, что никто не в состоянии понять его стремление стать поэтом. Его мать, вдова, давала ему деньги только на оплату места на воскресной мессе. Он решил покинуть ее навсегда и поселиться в Париже, единственном городе, где он сможет писать стихи. Он просил о срочной помощи одинаково любезно и настойчиво, обещая быть «менее назойливым, чем Занетто» [181]181
Главный герой пьесы Франсуа Коппе «Прохожий». – Прим. авт.
[Закрыть]. К письму прилагались стихи, странные, то пронизанные нежностью («Завороженные»), то исполненные горечи («Украденное сердце»), то реалистичные («Таможенники»), то с налетом мрачной патетики («Сидящие», «Приседания»), Настоящий Гойя в стихах!
Верлен ответил не сразу. Стихи Рембо потрясли его, но ему необходимо было немного выждать, вновь перечесть их, показать друзьям, чтобы не поддаться внезапному увлечению.
К тому же его огорчало то, что, как бы ему ни хотелось помочь молодому поэту, прозябающему в своей провинции, он не мог этого сделать. Где его поселить, ведь у него самого нет дома, и откуда взять денег, ведь он без работы.
Через несколько дней он получил новое письмо, еще более волнующее: скорее! На помощь! Он гибнет. Мать решила отправить его в пансион, а учебный год начнется очень скоро! Он уйдет пешком, он будет делать что угодно, чтобы выжить, но работать не станет, нет, никогда! К новому письму были приложены еще три стихотворения, полные черной ненависти и жгучей ярости: «Мои возлюбленные малютки», «Париж заселяется вновь» и «Первое причастие».
Леон Валад, Шарль Кро, Филипп Бюрти, Альбер Мера и Эрнест д’Эрвильи не могли решить, восхищение или отвращение вызывают у них эти стихи: подобное нагромождение прекрасного и отвратительного приводило их в замешательство.
– Это новый Бодлер, только еще более необузданный. Он должен быть здесь, с нами, – решили те, кто увлекся творчеством нового поэта.
– Он меня пугает, – признавался Мера, и многие с ним соглашались.
Тогда наконец Верлен ответил молодому человеку. В стиле письма чувствуется восхищение, почти экстаз: «Я будто заразился вашей ликантропией» [182]182
Слово приводит Делаэ. Оно обозначает умственное расстройство, при котором больной считает, что превращается в волка. Прим. авт.
[Закрыть] . Он видит в Рембо нового Петрюса Бореля, автора «Аморальных сказок ликантропа», которые Верлен прочитал в восемнадцать лет и которые произвели на него неизгладимое впечатление [183]183
О ликантропии у Верлена см. Заэ, 1962. Прим. авт.
[Закрыть] . «Я чувствую, вы во всеоружии», – добавляет он, намекая на то, что, как новичку на литературном поле боя, Рембо придется сражаться за достойное место. Верлен сообщает, что занимается всем необходимым для переезда Рембо в Париж и обещает в скором времени вызвать его.
Г-жа Моте не возражала против того, что странный поэт некоторое время поживет у нее в доме, по крайней мере до тех пор, пока он не найдет себе жилье. Она позволила отдать в его распоряжение «бельевую» на третьем этаже, по соседству с комнатой Шарля, которая уже служила убежищем для иных его друзей, испытывавших временные затруднения с жильем.
Наконец торжествующий Верлен пишет: «Приезжайте скорее, дорогой друг, вас ждут с нетерпением». К письму прилагались деньги на дорогу, собранные общими усилиями членов кружка «Озорных чудаков» [184]184
Ср. в песенке Кабанера, которую мы приводим ниже:
Убийцы юности невинной —Друзья прочли твои стихиИ оплатили путь твой длинный,Взяв на себя твои грехи [779]. Прим. авт.
[Закрыть] . Рембо ответил, что выезжает.
В назначенный день и час, в середине сентября, Верлен и Шарль Кро отправились встречать поэта на Восточный вокзал (в то время Страсбургский), но ни один человек не походил на юного поэта, каким они его себе представляли.
Утешившись глотком вина, они вернулись домой. Там их ожидал сюрприз в виде Рембо, расположившегося в малой гостиной г-жи Моте в компании хозяйки дома и ее дочери. Все трое явно скучали. Поэт вовсе не выглядел страдальцем, он скорее походил на чересчур быстро выросшего ребенка с глазами цвета незабудок и безмятежным лбом. В «Воспоминаниях» Матильда описывает его как крестьянского паренька с красной физиономией. На всем его облике лежал отпечаток небрежности: волосы взлохмачены, галстук завязан кое-как, одежда мятая. Движения его были неловки, словно собственное тело ему мешало. Как скажет впоследствии Форен, он напоминал большого неуклюжего пса.
Речь Рембо была отрывиста, он легко краснел, словно от смущения. Его тягучий акцент сразу выдавал в нем провинциала [185]185
По словам Делаэ, Рембо очень быстро избавился от своего арденнского акцента. Верлен в своих издевательских стишках-«коппейках» (от фамилии Ф. Коппе) и ряде писем к Казальсу пытался имитировать акцент Рембо, но у него выходил не арденнский, а скорее артуанский акцент [780]780
Передать этот акцент в переводе невозможно.
[Закрыть]. Прим. авт.
[Закрыть] .
Верлен и Кро попытались перевести разговор на поэзию, но гость оказался неразговорчив. Он ограничивался односложными ответами в несколько ворчливом тоне. Когда беседа в который раз замерла, в комнату вошел пес Гастино [186]186
Эту деталь приводит сам Верлен в статьях в «Пере» от 15 и 30 ноября 1895 года. Собаку назвали Гастино в честь Бенджамена Гастино, писателя «красного» толка, депортированного в 1852 году, затем примкнувшего к Коммуне и снова депортированного. Прим. авт.
[Закрыть] , который, по словам Делаэ, походил на льва. Зверь вознамерился положить свою лапу на колено Рембо. Тот объявил, что «все собаки настоящие либералы», желая этим сказать, что либералы, как все домашние твари, стараются лестью заслужить расположение хозяев.
Подали ужинать. Гость воздал должное супу, но так и не оттаял и, съев последнюю ложку, поднялся к себе в комнату, под предлогом, что сильно утомился с дороги. Прибывший не имел с собой никакого багажа, что вызвало всеобщее удивление.
– Не слишком общительный молодой человек, – единодушно заключили дамы.
Но Верлен был удивлен больше всех. Он никак не мог представить, что столь страшные и жестокие стихи, написанные столь неожиданным размером, могли родиться в голове этого школьника, у которого только начинал пробиваться первый пух над губами. Взгляд его голубых глаз внушал смутное беспокойство: иногда в них сверкал какой-то странный свет; Матильда, из снисходительности, относила это на счет застенчивости.
В течение следующих дней Верлен показывал гостю Монмартр, Большие Бульвары, Латинский квартал. Во время этих прогулок, прерываемых многочисленными остановками в пивных, молодой человек поведал свою историю. Он родился в Шарлевиле, пошлом городишке на излучине Мааса, где жил вместе с матерью, женщиной чрезвычайно властной, скупой, к тому же еще и ханжой, у которой слово «долг» не сходило с уст. Отец его, капитан пехоты, умер довольно рано. Брат Фредерик, двумя годами старше Артюра, законченный идиот, на пять лет записался в армию. Обе младшие сестры, скучные и никчемные девчонки, воспитанные монашками, были такими же святошами, как и мать, и тратили свое время на разные глупости. Он задыхался среди них и теперь чувствовал себя совершенно счастливым. У него не было ни малейшего желания возвращаться обратно, раз уж ему удалось сбежать. Там он был все время одинок, безнадежно одинок! У него было только два друга: первый – милый, но несколько поверхностный юноша по имени Эрнест Делаэ, и второй – весьма примечательная личность, папаша Бретань, который снабжал его табаком.
В одной из школ городка он изучал латынь и греческий, затем поступил в коллеж, где вместе с обычными школьниками учились семинаристы. Благодаря им он на всю жизнь возненавидел Бога, столь почитаемого мамочкой. Его последний учитель, Жорж Изамбар, человек молодой и легко увлекающийся, казался более продвинутым, чем остальные, но скоро выяснилось, что он обычный серый обыватель.
Осенью 1870 года занятия в школах не возобновились, и Рембо, продав книги, которые получил в награду за отличную учебу, на поезде уехал в Париж. Но сразу по приезде его схватили полицейские и отправили в тюрьму Мазас. Изамбар, который в тот момент находился в Дуэ, вызволил его, однако, как выяснилось, лишь для того, чтобы снова отправить к матери.
Когда было установлено перемирие, занятия возобновились. Правда, проходили они в местном театре. Рембо снова сбежал, но в Париже не встретил никого, кто бы ему помог. Исключение составил художник Андре Жиль, который при первой встрече указал юноше на дверь, но потом изменил свое отношение. В Париже все говорили только о еде, было противно до тошноты.
Рембо снова вынужден был вернуться в Шарлевиль. На этот раз занятия должны были начаться как положено, и тогда Артюр решил жить в лесу, как отшельник, и обязательно так и поступил бы, но в марте началось восстание, которое снова погнало его в Париж: там, вместе с людьми, вставшими на защиту своей свободы с оружием в руках, было его место. В надежде на участие в сражениях он примкнул к отряду вольных стрелков Революции, но побывать в бою ему так и не довелось. В Вавилонских казармах, куда он угодил, царил полный хаос. Когда началось самое ужасное, Рембо уже вернулся в Арденны. Именно тогда он решил, что станет «ясновидящим», то есть Поэтом, Похитителем божественного огня. Он мужественно принял тот мученический венец, надеть который требовало подобное решение. Если нужно стать чудовищем и циником, короче говоря, «негодяйствовать изо всех сил», – он сделает это, если именно так рождается и формируется Поэт. Он понял наконец, что истинная поэзия – это не цветистая риторика Теодора де Банвиля, но погружение в неизмеримые, зачастую отвратительные и тошнотворные глубины Неизведанного. У него хватит на это мужества. Он никому не позволит заткнуть себе рот, никогда не унизится до грубой работы. Он призван совершить революцию в заведенных порядках как поэзии, так и общества, да и самой Вселенной. Для начала он добьет александрийский двенадцатисложник и примкнет к анархистам. Коммуна, по его мнению, повела себя слишком скромно: надо было взорвать собор Парижской Богоматери, Триумфальную арку и Национальную библиотеку в придачу. Все подлежало разрушению: семья, образование, армия, буржуазия и религия, и тогда на гнилых обломках старого мира взрастет новое прогрессивное братское общество, лишенное религиозных предрассудков. Поэзия станет новой Гармонией, она упразднит первородный грех, создаст нового человека, новый язык, новый мир, новые цветы и новые звезды!
Верлен был потрясен и очарован словами Рембо. Все в этом мальчике дышало максимализмом: его ненависть к Богу, его бешеный нрав, его безумные замыслы, его динамичная концепция божественной Поэзии. И если Верлен что-то и понял из его речей, так это то, что сам он, не сознавая того, был ликантропом (и г-н Заэ это доказал [187]187
См. Заэ, 1962. Прим. авт.
[Закрыть] ), то есть человеком, абсолютно не приспособленным к жизни в обществе, который это общество ненавидит и который будет этим обществом раздавлен. Доказательством тому служили его собственные богохульства, его манихейский пессимизм, его революционные идеалы – ведь он тоже возлагал большие надежды на Коммуну. До сих пор он безвольно плыл по течению, позволяя Судьбе распоряжаться им по собственному усмотрению. Выслушав Рембо, Верлен почувствовал, что его слабость может стать силой, если только он сумеет не подчиняться, а добиваться своего, если только у него хватит сил поспорить с судьбой, вместо того чтобы быть листом пожелтелым, который уносит осенний ветер. Полноценная жизнь стоила этих усилий. В этом мальчишке он обрел учителя.
В одно мгновение Верлен постиг величие той героической стези, на которую увлекал его этот одержимый: это не гладкая дорога привычки и комфорта, это путь через тернии к звездам. Ему следовало порвать с Рембо немедленно, расстаться с ним в тот же момент. Но, зачарованный взглядом этого «падшего ангела», Верлен уже не в силах был сделать это. Та минута предопределила все его будущее. В «Сатурновских стихотворениях» поэт писал о том, что он снялся с якоря и вышел в открытое море:
В действительности же он оставался на причале. Теперь же он взошел на борт, и корабль понес его навстречу несчастьям.
Рембо тоже долго ждал этого момента. Раньше никто его не понимал – ни Делаэ, ни Изамбар, ни поэт из Дуэ Поль Демени, – он был бесконечно одинок в своем разрушенном мире, добровольно принимая все лишения.
Но он боялся, что у него не хватит сил и дальше нести свой крест в одиночестве. И вдруг судьба сводит его с настоящим поэтом, который обладает способностями «ясновидца» и который может стать истинным «сыном Солнца», если у него хватит мужества вырваться из собственной тюрьмы, как это сделал Артюр. Отныне Рембо четко видел свое предназначение: он должен во что бы то ни стало разбить цепи, удушающие Верлена, вырвать его из-под гнета пошлости и буржуазности, которые лишали его сил, помочь ему обрести свободу и достичь истинного величия и силы.
Не сказав ни слова, они заключили союз.
Г-жа Моте и Матильда не могли оправиться от потрясения: как может сын офицера так себя вести! Он ворует! Сначала исчезли распятие из слоновой кости и охотничий нож г-на Моте, потом другие вещи, стащить которые мог только Рембо. Он ломал, рвал и портил все, что ему предоставили в распоряжение, он был нечистоплотен и вел себя отвратительно. В один прекрасный день он преспокойно разлегся на лестнице перед домом, чтобы погреться на солнышке. Он был возмутительно нагл и невыносимо груб. Через несколько дней терпение г-жи Моте кончилось, и она заявила своему зятю, что ее муж, который скоро вернется, решительно не потерпит капризов молодого человека, так что к его возвращению Рембо должен убраться добровольно или его выставят силой.
В конце сентября или начале октября состоялся традиционный ужин «Озорных чудаков» [189]189
В муниципальной библиотеке Бордо (архив Валада) хранится неопубликованное письмо Теодора де Банвиля к Валаду от 25 сентября 1871 года, в котором тот принимает приглашение на ужин в конце сентября. Прим. авт.
[Закрыть] , на котором Верлен и Валад представили остальным своего протеже. Состоялось официальное посвящение Рембо в поэты. В заключение обеда Рембо встал и прочитал стихотворение «Пьяный корабль», которое написал с целью завоевать Парнас. Слушатели были смущены и сбиты с толку. Для любителей сладенького винца эта полная горячечного бреда симфония была словно глоток чистого спирта.
В письме к Эмилю Блемону от 5 октября 1871 года Леон Валад рассказывает, как много тот потерял, пропустив банкет. Он стал бы свидетелем невиданного события – поэт с ангельским личиком читает ужасающие (подчеркнуто) стихи. «Это дитя, которое обладает столь мощным и чудовищно извращенным воображением, околдовало и испугало всех присутствующих. Рождается новый гений», – заключает он.
Но всеобщий энтузиазм вскоре угас. Молодого поэта стали воспринимать как больного, ступившего на опасный путь. Поэзия должна оставаться усладой для души и слуха, а не превращаться в бред сумасшедшего. К тому же маститым художникам не нравилось, что новичок осмеливается учить их.
В течение недели Рембо был звездой Латинского квартала. Верлен и Валад привели его к Теодору де Банвилю, который одарил гостя своей знаменитой улыбкой, несмотря на нападки юного поэта на парнасский стиль.
– Ваш «Пьяный корабль» весьма хорош, но вам не кажется, что было бы лучше уже с самого начала сказать: «Я тот корабль…»
На это Рембо, по ряду свидетельств, уходя, пробурчал: «Старый осел! [190]190
См. Годшот, 1937, т. 2, с. 141 и Берришон, 1897, с. 76. Также см. работу Шарля Бомона в «Меркюр де Франс» от 1 октября 1915 года. Прим. авт.
[Закрыть] »
Возможно, он был и у Гюго, который якобы назвал его «Шекспир-дитя», но, вероятнее всего, этот комплимент на самом деле адресован Альберу Глатиньи.
Артюр с удовольствием встретился со старыми парижскими друзьями, Андре Жилем и Жаном-Луи Фореном. Последний за свой насмешливый нрав получил прозвище «Гаврош». Этот юноша, двумя годами старше Рембо, знал нищету не понаслышке. У него была одна страсть – живопись; поэзия его совершенно не интересовала. Тем не менее он был добрый малый.
Верлен отвел Рембо в ателье поэта-фотографа Этьена Кариа, который сделал замечательный снимок [191]191
Это знаменитая и лучшая фотография Рембо воспроизводится во всех посвященных ему книгах и фигурирует на обложке русского перевода книги Пьера Птифиса «Артюр Рембо», изданного «Молодой гвардией» в 2000 году (Птифис, 2000). – Прим. ред.
[Закрыть] : ясный взгляд молодого человека устремлен вдаль, лицо дышит вдохновением, пышные волосы отброшены со лба.
Эти хлопоты полностью захватили Верлена, он стал поздно возвращаться домой, зачастую нетрезвым. И тогда Матильда решила как можно быстрее избавиться от докучливого наперсника мужа. Он уже достаточно взрослый и вполне может сам пробивать себе дорогу. Здесь же он уже всем как кость в горле, пусть убирается к черту! К тому же неотвратимо приближался день возвращения г-на Моте.
Верлен собрал своих друзей, и они решили, что Рембо будет жить по очереди у каждого. Открыть это «круговое гостеприимство» выпало Шарлю Кро. Вместе с молодым художником Пенуте по прозвищу Мишель де Ле он снимал квартиру на улице Сегье. Стараниями Банвиля там поставили еще одну кровать, принесли одеяла, туалетные принадлежности, словом, устроили спокойный уголок, где молодой поэт мог работать.
После того как Рембо съехал, Матильда принялась убирать в его комнате и с удивлением обнаружила, что подушка кишит вшами. Узнав об этом, Верлен расхохотался и подтвердил, что его приятель действительно разводил этих тварей в своей шевелюре, чтобы бросаться ими в священнослужителей, если те попадались ему на пути. Оказывается, он еще хуже, чем о нем думали! [192]192
«Воспоминания» Матильды Верлен. Прим. авт.
[Закрыть]
Рембо недолго пользовался гостеприимством Шарля Кро. Ему претило жить за чужой счет, к тому же он был оскорблен тем, что его выставили из дома Верлена. Как только Шарль Кро посмел упрекнуть постояльца за то, что тот использовал в качестве туалетной бумаги подшивку журнала «Художник», он исчез. Его нельзя было найти ни в одном кафе, ни в одном баре. Неужели он вернулся в Арденны? Верлен уже всерьез начал опасаться, что Рембо именно так и поступил, как однажды столкнулся с ним в квартале Сен-Севрен. Боже, как он выглядел! Худой, грязный, осунувшийся, в драной одежде, Артюр поведал, что ему пришлось ночевать вместе с бродягами в какой-то лачуге на площади Мобер и рыться в помойках в поисках еды.
У Верлена сжалось сердце. Разве он не взял на себя ответственность за этого чудо-ребенка, для которого стал крестным отцом в мире литературы? Нужно было что-то делать. Он пообещал Рембо, что больше его не покинет, и это обещание не было пустым звуком. Он снова протрубил сбор и горячо просил друзей пожертвовать немного средств, чтобы обеспечить их юному товарищу ежедневное пособие размером в три франка – на пропитание. Потом, заручившись поддержкой Андре Жиля и Шарля Кро, Поль отправился к Теодору де Банвилю с просьбой найти жилье для своего протеже. Ему вполне хватит мансарды. Мэтр охотно предоставил в распоряжение Рембо комнату для прислуги в своем собственном доме на улице Бюси, пригласил Рембо на ужин и велел принести к нему в комнату смену белья. Другие тоже принимали в нем активное участие. Друг Антуана Кро, Анри Мерсье, обещал поместить в «Фигаро» статьи Рембо, которые тот ему показывал, а также познакомить его с главным редактором издания. Ради этого визита Мерсье снабдил молодого человека деньгами на покупку синего костюма с бархатным воротником. Он был настолько любезен, что даже сводил молодого человека на премьеру комической оперы «Ящик Пандоры», которую давали в Фоли-Драматик.
Но вместо того чтобы умилостивить мрачного арденнца, это обилие любезностей, напротив, лишь ожесточило его. В первую же ночь на улице Бюси он спровоцировал скандал, появившись в голом виде в окне мансарды, причем сначала он выбросил на улицу свою нижнюю рубашку, полную вшей. История, хотя и кажется чересчур вычурной, чтобы быть правдой, все же, вероятно, имела место. Много лет спустя Рудольф Дарзанс собирал в Латинском квартале сведения о Рембо и узнал другие подробности этого происшествия, весьма красочные, но, похоже, сильно преувеличенные: «В первую же ночь он улегся спать на чистых простынях одетым, в башмаках, испачканных грязью. На следующее утро он развлекся тем, что перебил весь фарфор – кувшин для воды, таз и ночную вазу, а затем, имея нужду в деньгах, продал мебель» [193]193
Предисловие Р. Дарзанса к «Реликварию». Прим. авт.
[Закрыть] .
По другим сведениям, которые в большей степени заслуживают доверия, Рембо поворачивался спиной к тем, кто его приглашал в свою компанию в кафе, и открывал рот лишь для того, чтобы сплюнуть. Ночевал он на улице, вытянувшись во весь рост на какой-нибудь скамье.
Из всего вышеизложенного ясно видно, что акции Рембо быстро упали.
Альбер Мера с трубкой, рис. из «Зютического альбома».
Отель «Дезетранже», место сборов «Зютического кружка».
В то время Шарль Кро задумал создать клуб, которой он окрестил «Зютическим кружком». Штаб-квартира кружка находилась на четвертом этаже отеля «Дезетранже», на пересечении улиц Расина, Эколь-де-Медсен и бульвара Сен-Мишель. Там «Озорные чудаки» наслаждались абсентом, ромом и коньяком – причем это обходилось им значительно дешевле, чем в кафе, – читали стихи, горланили песни и бренчали на пианино, словом, делали все, что им заблагорассудится. Ангелоподобный Кабанер, который пил только молоко, был официально назначен управляющим. В углу специально для Рембо поставили диван, чтобы он ни от кого не зависел, а за это он должен был помогать Кабанеру, то есть разносить выпивку и мыть стаканы. Тогда же Рембо взял у Кабанера первые уроки игры на фортепиано.
Кружок создал свой «Зютический альбом», новый вариант альбома «Озорных чудаков», который, скорее всего, погиб в пожарах в период Коммуны, поскольку, вспоминая о нем в письме к Эмилю Блемону от 22 июля 1871 года, Верлен называет его «наш альбом, который, как Феникс, обратился в пепел, но уже не воскреснет». Вводный сонет Леона Валада и Жана Кека [194]194
Жан Кек, скульптор, друг Кабанера. Шарль де Сиври рассказывает про них следующую веселую историю. Они делили мансарду в особняке на улице Сорбонны, и, поскольку у них был всего один костюм на двоих, один должен был сидеть дома, пока другой куда-либо выходил. Однажды вечером Кабанер куда-то ушел, а Кек спал дома, как вдруг в их комнате обрушился потолок. Он выскочил на лестницу в одной ночной рубашке. Соседи сжалились над ним и подарили ему костюм… что позволило ему наконец отселиться от Кабанера. Прим. авт.
[Закрыть] хорошо передает шумный и пьяный характер этих сборищ. Рембо, по своему обыкновению, прерывал болтовню своим извечным «черт побери!». В альбом вошли фантазии и пародии Коппе, зачастую весьма вольные стихи других авторов, различные рисунки. Основную часть автографов составляют стихи Леона Валада, Шарля Кро, Артюра Рембо и Поля Верлена (всего четырнадцать стихотворений), Жермена Нуво [195]195
Факт участия Жермена Нуво в «Зютическом кружке» оспаривался, так как, согласно документам, в период с 1 октября 1871 года по 20 сентября 1872 года он работал учителем в лицее в Марселе. Приходится выбирать между двумя гипотезами: или Нуво вписывал свои стихи в альбом постфактум, или он приезжал в Париж вскоре после своего назначения на должность учителя, «сбежав» на некоторое время из лицея. Второе нам кажется более вероятным; вся жизнь Нуво состояла из таких вот неожиданных «побегов». Ср. ссылки на Зютический альбом в «Меркюр де Франс» за май и август 1961 года, в полных собраниях сочинений Рембо и Жермена Нуво, а также статьи Пекенема в «Журнале по истории французской литературы» за январь-март 1964 года. Прим. авт.
[Закрыть] , Рауля Поншона и других.
Бедняга Кабанер частенько становился предметом насмешливых эпиграмм, таких, как следующая:
Наиболее любопытным произведением этого сборника стала написанная Кабанером детская песенка (на мотив песенки «Баба с бородой», которой прославилась Тереза), которая состоит из жалобных упреков Рембо за его чудовищно неблагодарное поведение по отношению к матери:
Чем занят ты, поэт, в Париже,
Покинув город Шарлевиль?
Здесь гений падает все ниже.
Он мостовых вдыхает пыль.
Домой вернись, брось стены эти —
Тебя, как в детстве, встретит мать…
Что будешь делать ты на свете?
– Я буду ждать, и ждать, и ждать!..
Ах! Лишь когда настанет старость,
Остынешь ты, мечтатель мой,
Как к берегу моряк усталый,
Направишься и ты домой…
Но пуст твой дом, и стены эти
Пусты – мертва старушка мать!
Что будешь делать ты на свете?
– Я буду ждать, и ждать, и ждать! [197]197
Пер. Г. Северской. Полный текст этой песенки см.: Птифис, 2000, с.151–152.
[Закрыть]
А Рембо ждал того момента, когда он сможет сбежать и жить на свободе, ждал, когда другой «ясновидец» разделит его одиночество. Он будет ждать столько, сколько нужно, у него хватит на это терпения.
Верлен, Влад, Мера. Рис. из «Зютического альбома».
В двадцатых числах октября из лагеря Сатори вышел Шарль де Сиври. Свое появление в «Зютическом кружке» он отметил в музыкальном разделе «Альбома». В тот же вечер Верлен пригласил Рембо на улицу Николе, чтобы познакомить его с шурином. В «Воспоминаниях» Матильды говорится, что «у Шарля, несмотря на его доброту, сложилось неблагоприятное мнение о молодом человеке, и он оказал поэту достаточно холодный прием».
Сама Матильда была сильно расстроена и обеспокоена тем, что, хотя Рембо больше не жил в их доме, ее муж по-прежнему целыми днями пропадал с ним неизвестно где. 23 октября она обедала у свекрови и внезапно почувствовала себя дурно: беременность ее близилась к концу. Пришлось взять экипаж, чтобы срочно вернуться домой. Она немедленно легла в постель, а Поль стал развлекать жену рассказами о том, как Рембо, не имея ни гроша, умудрялся прочесть все, что появлялось в шарлевильском книжном магазине. Он не воровал книги, он их только брал взаймы. Стянув книгу, он читал ее дома, не разрезая страниц, а затем на следующий день относил обратно. Но так как возвращать взятое было равно опасно, как и заимствовать, он часто оставлял книгу у себя или перепродавал ее.
– Это лишний раз доказывает, что твой друг дурно воспитан, – отреагировала Матильда.
Поль не знал, как объяснить жене, что Рембо совершал похвальный, даже героический поступок, рискуя штрафом или тюрьмой из любви к хорошей поэзии и, как знать, может быть, в том числе и к его стихам, ведь Рембо прочел «Сатурновские стихотворения» и «Галантные празднества».
Но Матильда отказывалась понимать. Со слезами на глазах она упрекнула мужа в том, что он ее предпочитает какому-то вору. Они перешли на крик. В конце концов Поль, потеряв самообладание, схватил Матильду поперек туловища и сбросил с постели на пол.
– Да что там такое происходит?! – вскричал Шарль де Сиври, который занимал комнату этажом ниже.
Верлен присмирел, плачущая Матильда снова легла в постель. Это была их первая серьезная ссора.
Через несколько дней, 28 октября, Матильда родила мальчика, которого назвали Жорж Огюст.
Поль был искренне счастлив. Его жена надеялась, что, став отцом, он наконец образумится. Их радость омрачалась лишь тем, что несколькими днями ранее умерла новорожденная дочь Шарля де Сиври.
В начале ноября в Париж впервые в жизни приехал друг детства Рембо Эрнест Делаэ. Он думал, что Артюр по-прежнему живет у Верлена, поэтому в величайшем волнении он позвонил в дверь дома на улице Николе. Верлен увидел стройного, несколько застенчивого молодого человека с тонкими чертами лица. «Высокий чистый лоб, словно выточенный из слоновой кости, оттеняли отдельные завитки темных шелковистых волос. У него были будто бархатные глаза – удивительно густые ресницы приглушали их блеск; матовая кожа, тонкие светлые усики. Все черты лица, если рассматривать их по отдельности, противоречили друг другу, однако вместе они образовывали на редкость гармоничный облик».
– Рембо… – пробормотал Верлен. – С ним все в порядке. Где он? Черт его знает. Везде и нигде. Правда, я знаю, где его можно найти сегодня [198]198
См. Делаэ, 1925 и «Арденнский и аргонский журнал» за май-июнь 1909 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
И он отвел Делаэ в отель Дезетранже. Делаэ с трудом узнал друга, так тот вырос. Мрачный Рембо, облаченный в хламиду грязно-коричневого цвета, возлежал на диване в окружении каких-то бородатых людей. В комнате было накурено так, что было почти невозможно дышать.
– Я только что попробовал гашиш, – объявил Артюр вместо приветствия.
Но вместо райских видений он испытал лишь сильнейшую головную боль. В «Альбоме» сохранились записи, подтверждающие, что члены кружка употребляли индийскую коноплю. Существует рисунок, на котором изображен Альбер Мера в цилиндре, который заявляет: «Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы Верлен курил гашиш».
Артюр повел друга осматривать Париж, показал ему Пантеон, на стенах которого еще были видны следы пуль. Уныние и горький нигилизм Рембо произвели на Делаэ тяжелое впечатление.
Рембо влачил жалкое существование. Все деньги вышли. Шарль Кро начинает просить о пожертвованиях самых дальних друзей. Например, в письме от 6 ноября он просит драматурга Гюстава Праделя присоединиться к усилиям Камиля Пеллетана, Эмиля Блемона и его самого, чтобы поддержать «юного воспитанника муз».
А воспитанник работал ничтожно мало. Возможно, что сонет «Гласные» он написал под впечатлением от занятий музыкой с Кабанером, который каждой ноте приписывал свой гласный звук и свой цвет. Используя этот метод, он написал сонет под названием «Сонет семи чисел». Он посвятил его Рембо, которого изобразил в красных тонах.
