Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
Вилье де Лиль-Адан был одержимый. Никто не мог понять, он на самом деле сумасшедший или только притворяется. Когда он декламировал «Ворона» Эдгара По, магнетическая дрожь пробегала по присутствующим. Он волновал, его невозможно было не уважать.
Иногда свои стихи, простые и волнующие, читал молодой человек по имени Франсис (Франсуа) Коппе, еще ничего не успевший опубликовать. Он был протеже Мендеса и экспедитор в министерстве вооруженных сил. Лихорадочный взгляд освещал его бледное лицо, он был похож на Бонапарта.
Среди приглашенных назовем еще Хосе-Марию де Эредиа, невозмутимо спокойного, богато одетого – на жилете у него висела тяжелая золотая цепь; Леона Дьеркса, рожденного, как и Эредиа, в колониях; мечтательного и сдержанного Сюлли Прюдома; пианиста Эммануэля Шабриё – это был полный и энергичный юноша, с которым Верлен уже был знаком; Анатоля Франса, «внимательного к жестам и словам», которого Поль также встречал у своего товарища Дютальёра. Среди дам блистала прежде всего мадемуазель Жюли Алар (литературный псевдоним Маргарита Турне), на которой впоследствии женится Альфонс Доде. Верлен и Лепеллетье стали частыми гостями этого салона, который иногда превращался в театр – там играли первый акт «Марион Делорм» Виктора Гюго [73]73
Братья Гонкуры пишут в своем «Дневнике» за 19 января 1866 года: «У некоего г-на Рикара собирается вся эта шушера из „Искусства“, прихвостни Бодлера и де Банвиля. У этих людей не все в порядке с головой, они кривляются, курят опиум, суетятся, хотя не представляют из себя ничего особенного». Прим. авт.
[Закрыть] – на правах «анфан террибль». Оживляя игру в шарады, они переодевались и импровизировали диалоги, а зрители должны были догадаться, кого из властей предержащих они изображают. Лепеллетье в роли Наполеона III был неотразим.
Немного спустя перед Верленом открылись двери и других, более изысканных салонов.
Самым серьезным, конечно же, был салон Леконта де Лиля. Каждую субботу в своей квартире на шестом этаже на Бульваре Инвалидов, дом 18, мэтр с моноклем в глазу принимал своих учеников-последователей, стараясь спрятать под улыбкой природную ироничность губ. «Мы вились к нему ситцевой ниткой по тесной лестнице», – рассказывал Луи-Хавье де Рикар [74]74
См. Рикар, 1967, прим. 20. Прим. авт.
[Закрыть] . В передней обитала сама г-жа де Лиль, маленькая креолка, «испуганная, как островная птица». Гости, не задерживаясь, проходили в большой кабинет, полный книг и стульев, где и проходила лекция. Там Леон Дьеркс, Эредиа, Казалис, Мендес, Эммануэль Дезессар, Стефан Малларме и другие – весь цвет молодой Поэзии – с религиозным поклонением внимали уроку Искусства и Мастерства, который давал великий учитель. Потом слушатели по очереди читали свои произведения – не без некоторой боязни, поскольку, если стихи не нравились, автор «Варварских стихотворений» изгибал дугой бровь, монокль падал, как нож гильотины, и это означало приговор, не подлежащий обжалованию.
Совсем другими были собрания по вечерам в среду у Катулла Мендеса в его двухкомнатной квартире на первом этаже дома по улице Дуэ. Атмосфера была довольно двусмысленной, если не сказать декадентской (тогда никто еще и не подозревал, что во французской поэзии появятся декаденты). Там пробовали зеленый чай, который подавал беспокойный молодой слуга по имени Ковьель (он только что вышел из тюрьмы), там читали индийские и восточные стихи, играли на фортепиано авангардную музыку, то есть Вагнера, в то время как любовница Катулла, Августа Ольме, растянувшись на диване, томно курила сигареты. Здесь не было ни учителей, ни учеников, здесь были только друзья и дружеская атмосфера. Никогда не навязывая своего мнения, Мендес умел убеждать. Верлен встречал у него своих старых друзей и находил новых, например, Эрнеста д’Эрвильи, бульварного рифмоплета, или Леона Гладеля, романиста, и еще Армана Гузьена, который прежде руководил «Журналом о литературе и искусстве», и многих других.
И, наконец, были вечера у Теодора де Банвиля на улице де Конде, рядом с театром «Одеон». Атмосфера была простой и семейной. Матушка автора «Акробатических од» подавала чай с ромом и сухие пирожные, в то время как он сам не переставал улыбаться своей легендарной улыбкой. Его критика тонула в комплиментах, а его насмешливые слова летали по комнате, словно птицы, – точь-в-точь как его стихи. Верлен поведал нам об атмосфере этих вечеров: Банвилю, например, случалось гладить при всем честном народе ночные рубашки для шестилетнего сына своей жены (будущего художника Жоржа Рошгросса) и заставлять всех присутствующих целовать ребенка в лоб перед тем, как отправить его спать. Возвратившись, Банвиль провозглашал, подняв вверх указательный палец:
– А теперь, господа, мы зверски закурим.
В один из вечеров поэт-комедист Альбер Глатиньи пришел в фантастическом наряде: в синей блузе и сабо [75]75
См. Коппе, без даты. Прим. авт.
[Закрыть] . До того как Верлен с ним познакомился, он восхищался этим двадцатишестилетним созданием, у которого были «худоба и ловкость кузнечика». Сын плотника, ставшего жандармом, он оставил свою работу подмастерья в типографии, чтобы последовать за труппой бродячих актеров. Издатель Пуле-Маласси, познакомив его с творениями Теодора де Банвиля, тотчас написал рассказ «Безумный виноград». Первый раз Верлен встретил его в Шведском кафе, оба были слегка подшофе и расстались братьями.
Светская жизнь Верлена была блестящей, все ему улыбалось, однако дома у него было не так радужно. В апреле 1865 года его отец упал с лестницы, и с тех пор его состояние ухудшалось и ухудшалось. Сначала были приступы эпилепсии, за ними следовали периоды полной прострации, после которых он не справлялся с дрожью и ему трудно было говорить. Он угасал, постепенно впадая в маразм. Его близкие переживали это очень болезненно.
Поль должен был один ехать на каникулы в Пализёль. «Погода хорошая, дорога красивая, и прогулки доставляют удовольствие», – пишет он первого августа Лепеллетье. «Я веду самую идиллическую – в буквальном смысле – жизнь», – сообщает он Рикару. Он гуляет по четыре часа в день, отдает должное пиву и бургундскому, почти не пишет и много читает, например Рамаяну, и доносит до своего друга такую ее оценку: «Я наполовину из Рамаяны. Клянусь Чертдрой, она хороша!» И в набожном доме своей тетушки он осмеливается добавить: «Вот так вот индусы затыкают за пояс Библию, Евангелие и отцов церкви!» Он замечает, кстати, что если бы до своего знакомства с Рамаяной не впитал в себя религию, то, как ему кажется, он бы сменил позитивизм на индуизм (об этом же свидетельствует его стихотворение о Савитри). В этом он был преданный последователь Леконта де Лиля, который «восстановил в правах» ведическую литературу во Франции. Но единственной истинной религией все же оставалась Поэзия и ее бог – Прекрасное.
2 ноября 1865 года вышел первый номер нового журнала Луи-Хавье де Рикара «Искусство». В этом еженедельнике любезно согласился писать Леконт де Лиль. Что касается Верлена, он получил должность литературного критика. С самого первого номера под заголовком «Осужденный судья» он опубликовал разгромный отзыв на критическое сочинение Жюля Барбе д’Оревильи «Творения и люди». Верлен не оставил от книги камня на камне: все, что автор ненавидит, прекрасно с точки зрения критика (Банвиль, Теофиль Готье, Виктор Гюго, Флобер), а все, что ему нравится («Голуби и ужи» Симеона Пеконталя, «Ад» Амеде Помье), для критика отвратительно. Этюд Верлена о Бодлере в номерах от 16 и 30 ноября и 23 декабря 1865 года, напротив, трогательный и восторженный. Критик его обожает, поскольку в его глазах автор «Цветов зла» есть воплощение художника, свободного от всяких оков. «Да, – пишет он, – цель поэзии – это Прекрасное, только Прекрасное, чистое Прекрасное без примеси Пользы, Правды и Справедливости». Это заявление, которое Теофиль Готье сформулировал тремя словами «искусство для искусства», стало девизом новой поэтической школы. Слово «бесстрастность», которое мы впервые находим в стихотворении Луи-Хавье де Рикара, имело успех.
У Поэта нет ничего, чем бы он мог поделиться, кроме эстетического чувства. Сердце и мораль отвергнуты. Урок Леконта де Лиля выучен и усвоен.
Команда «Искусства» к концу 1865 года была уже многочисленной и сплоченной. И тут ей представилась возможность сплотиться еще крепче. 5 декабря Французский Театр представлял премьеру драмы в пяти актах под названием «Генриетта Марешаль» по произведению братьев Жюля и Эдмона де Гонкуров.
Пьеса была хорошо написана, но очень скучна. Студенты-республиканцы восприняли ее в штыки, освистывая не столько саму пьесу, сколько ее авторов, которым покровительствовала бонапартистская власть и которые, по слухам, были на короткой ноге с ее императорским высочеством принцессой Матильдой, племянницей Наполеона Бонапарта. Больше всех пьесу поливал грязью Альбер Вольф и долговязый костлявый молодой человек по имени Жорж Кавалье по прозвищу «Деревянная трубка», о нем мы еще будем говорить в дальнейшем. Поэты «Искусства», во главе с Коппе [77]77
И однако же, после успеха «Прохожего», Коппе был удостоен похвал принцессы Матильды, которой его представил Теофиль Готье. Коппе представил ей Анатоля Франса; когда об этом узнал Верлен, он изобразил их обоих, Коппе и Франса, лакеями на подножках императорской кареты с имперскими кокардами на киверах. См. Верлен, М., 1935, с. 116. Прим. авт.
[Закрыть] и Верленом, яростно выступили против – не в защиту пьесы как таковой, но в защиту принципа, согласно которому произведение искусства должно оцениваться само по себе, а все политические и моральные соображения должны быть отброшены. Это наделало много шума. Тем не менее эта неожиданная поддержка молодежи левобережья, влюбленной в Виктора Гюго и настроенной антибонапартистски, не помешала пьесе провалиться после шести представлений. Но эта «битва чести» открыла их для самих себя. Порывая с конформизмом, они осознали, что представляют собой последний бастион защитников чистого искусства, независимого и неизменного.
За это они были готовы отдать жизнь.
Глава IV
МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ПОХОРОНЫ И БЕЗУМНАЯ ЖИЗНЬ
(конец декабря 1865 – июнь 1869)
Жизнь, полная печальных событий.
Поль Верлен, из гаагской лекции (зачитана в пятницу 4 ноября 1892 года)
30 декабря 1865 года скоропостижно скончался от инсульта капитан Верлен. Его похоронили 1 января 1866 года на кладбище Батиньоля, где, как позднее напишет Поль, «предместье спит, хоть бы слабый звук» [78]78
«Батиньоль», сб. «Любовь», пер. Г. Шенгели.
[Закрыть]. Был Новый год, и Полю с трудом удалось добиться от штаба местного гарнизона, чтобы для траурной процессии выделили почетный караул, право на который покойному давали его заслуги и чин. Вот как Верлен описал свои чувства:
Отныне г-жа Верлен должна была ограничивать себя в расходах. Из квартиры на улице Лемерсье она переехала в другую, более скромную, там же, в Батиньоле. Квартира находилась в доме 26 по улице Леклюз (вот поистине судьбоносное название!), близ площади Клиши. Они поселились на четвертом этаже этого мещанского, пошловатого, но очень удобного дома. Два окна гостиной выходили на улицу. Потеряв мужа и оставшись одна, г-жа Верлен, естественно, захотела сблизиться с семьей Лепеллетье, которые жили по соседству (в доме 3).
Между тем для журнала «Искусство» наступили тяжелые времена – главный редактор не мог получить разрешение на продажу своего издания. Дело шло к банкротству. Последний номер вышел 6 января 1866 года.
Необходимо было придумать какой-то выход. У Мендеса появилась великолепная идея: почему бы не начать издавать ежемесячную поэтическую антологию? А из отдельных выпусков можно было бы составить ежегодный сборник. По невысокой цене он бы хорошо продавался.
Лемерру эта идея понравилась. Вопрос был в названии. Один пожилой ученый – возможно, Марти-Лаво – предложил возродить старое слово «Парнас», бытовавшее во французской литературе уже нескольких веков. Однако это слово не просто устарело, оно было опорочено; так, у Литтре читаем: «парнасец – шутливо о поэте». И все же его сохранили. Журнал стал коллективным детищем парнасцев.
Отныне можно было, войдя в лавочку Лемерра и взобравшись по железной винтовой лестнице, попасть в маленькую комнатку с низким потолком и очутиться в едва ли не главном месте сбора французских поэтов. Здесь бывали самые разные люди. Они курили, сидя в тесноте вокруг коксовой печки. Уже признанные авторы (Леконт де Лиль, Теодор де Банвиль) дружелюбно беседовали с молодыми поэтами, которые только начинали входить в моду (Катулл, Мендес, Глатиньи, Коппе, Сюлли Прюдом, Дьеркс и т. д.) и с совсем еще неизвестными, только стремящимися к славе. Среди этих последних был и Поль Верлен. Все они горели одним огнем, жили одним идеалом. Такой сплоченности не видели с 1830 года!
«Современный Парнас, сборник новой поэзии, в котором издаются неизвестные ранее стихи крупнейших поэтов нашего времени», выходил каждую субботу тиражом в пятьсот экземпляров. Белую обложку украшал девиз FAC et SPERA [80]80
Действуй и надейся (лат.).
[Закрыть]и гравюра художника Луи Брауна, изображающая садовника за работой.
Первый номер от 3 марта посвящался – из почтения к старикам – Теодору де Банвилю («Изгнание богов»), Теофилю Готье и Х.-М. де Эредиа. Второй номер отдали Леконту де Лилю, третий Франсуа Коппе и некоторым другим, пятый – Бодлеру («Новые цветы зла»). Первые семь стихотворений Верлена появились только в девятом номере (28 апреля 1866 года). Восьмое – сонет «Тоска» – было напечатано в последнем выпуске этой серии от 14 июля. Всего было издано семнадцать сонетов семнадцати авторов.
За весь 1866 год в «Современном Парнасе» напечатались 37 поэтов, среди них – и Эдмон Лепеллетье. Сборнику не сопутствовал коммерческий успех, но тем не менее это была безусловная удача.
Бурная полемика в литературных кругах способствовала популярности «Современного Парнаса». Альфонс Доде (перебежчик, ранее он работал в «Фантастическом журнале» Мендеса) и еще несколько друзей, объединившихся под названием «Кламарская колония» [81]81
Кламар – административный центр на юго-западе Парижа. Намек на то, что «штаб-квартира» парнасцев находится в такой же «дыре».
[Закрыть], Поль Арен, Жан Дюбуа, Шарль Батайль, Альфред Дельво и т. д., придумали очень острую пародию – «Современненький Парнасик, собрание новеньких стишков, предваренное Синим Драконом, с очень странным офортом на обложке» [82]82
Имеется в виду отель «Синий дракон», он же Бразильский отель, где принимал своих друзей Катулл Мендес. В этом месте постоянно происходили дебоши и собирались наркоманы. Прим. авт.
[Закрыть] . После выхода книги посыпались взаимные оскорбления, пререкания, последовали дуэли и угрозы дуэли (Мендес с Полем Ареном). Декабрьским вечером 1866 года в честь Альбера Мера, награжденного Французской Академией за последнюю работу – «Химеры» – был устроен банкет. Присутствовавший на празднестве Верлен заметил Доде, подошел к нему и приложил его кулаком по спине, воскликнув: «А! Вот ты где, свинья!» Доде обернулся, готовый к драке, но вмешались друзья. «Что происходит?» – спросил кто-то. Доде, взяв себя в руки, ответил: «Ничего особенного, это просто пьяный».
В «Газетт риме» Луи-Хавье де Рикар опубликовал довольно злое стихотворение в шестнадцать строф, направленное против Доде, «поэта-незабудки», и Вильмезана, главного редактора «Фигаро», который поддерживал «предателя». Можно было с полным основанием опасаться, что ссора вспыхнет с новой силой, потому что все происходящее сильно задело Доде. Но мудрость Доде взяла свое, и он лишь пожал плечами, не желая портить себе медовый месяц – ведь он 29 января 1867 года женился на Жюли Алар. Алар была еще одной перебежчицей, так как раньше сотрудничала с редакцией «Искусства». По слухам, Верлен будто бы ухаживал за ней; этим можно было бы объяснить его озлобленность. Впоследствии Доде не упустит ни единого случая посмеяться над «бесстрастными парнасцами», в частности, в своем романе «Малыш».
И все же самым язвительным оказался «инквизитор изящной словесности» Жюль Барбе д’Оревильи, разносторонний автор, по прозвищу «Бородач» (Гюго называл его «фантастическим кретином»). Недовольный тем, что один из его протеже, Амеде Помье, «перешел на сторону» Парнаса, д’Оревильи напечатал в «Желтом Карлике» в ноябре 1866 года серию из «37 миниатюрных портретов парнасцев». Они были настолько остроумными и смешными, что злиться на автора было просто невозможно. Верлен «пожал бурю» за посеянный в «Искусстве» «ветер». Вот его «портрет-миниатюра»: «Бодлер-пуританин, мрачная смесь из понадерганных из г-на Гюго и Альфреда Мюссе мотивов при отсутствии цельности бодлеровского таланта. Таков г-н Верлен, и больше в нем ничего нет. В одном месте он сказал о ком-то, мне не известном:
Когда слушаешь г-на Верлена, желаешь, чтобы он последовал за указанными тенями».
Цитата взята из опубликованного в «Современном Парнасе» стихотворения «Сон, с которым я сроднился», наполненного мыслями об Элизе.
В конце лета 1866 года Верлен отдал издателю Лемерру почти оконченную рукопись «Сатурновских стихотворений» [84]84
Заглавие навеяно эпиграфом к «Цветам зла» Бодлера. – Прим. авт.
[Закрыть]. Одна из частей сборника посвящена угасшей страсти. Чтобы завершить книгу, поэт отправляется в Леклюз.
Элизе было очень приятно узнать, что она вдохновила кузена на столь прекрасные стихи. В доказательство восхищения и, вероятно, желая поспособствовать успеху Поля, она предложила взять на себя все издательские расходы. Этот изящный жест глубоко тронул Верлена. Элиза знала, что их невозможная любовь, возвышенная в произведениях искусства, навсегда останется чистой и прекрасной. Но Поль не был еще полностью исцелен. Его раны открылись вновь. Под большими деревьями парка он напишет об этом стихотворение «Три года спустя».
Старшей дочери Элизы уже было семь, а младшей шесть лет. Сама Элиза постепенно поправлялась после выкидыша [85]85
В «Исповеди» Верлен пишет, что выкидышей было три. Прим. авт.
[Закрыть] . Когда она выходила в сад, ее пылкий поклонник брал ее под руку. Впоследствии Верлен вспомнит «медленную, сосредоточенную и властную походку выздоравливающей, которая всего несколько лет назад простилась с молодостью. Она еще очень слаба, но уже может совершать небольшие прогулки по саду. На ней белое платье, ее большие серые, как небо, глаза, задумчивы и полны страсти. А круги под ними подобны линии горизонта» [86]86
«Малярия» (см. «Аннетон» за 15 августа 1867 года). Текст входит в сб. «Воспоминания вдовца». Прим. авт.
[Закрыть] .
Буря утихла, но страдание еще жило:
Толкнув калитку, меж деревьев, озаренных
Рассветом, я прошел в простой и тихий сад:
Он солнцем утренним был бережно объят,
И блестки влажные мерцали на бутонах.
Все как тогда… Я вспоминал: уют сплетенных
Ветвей над головой, плетеных стульев ряд… [87]87
«Через три года», сб. «Сатурновские стихотворения», пер. М. Яснова.
[Закрыть]
Сидя за столиком на леклюзском постоялом дворе [88]88
В стихотворении «Гостиница» из сб. «Давно и недавно» Верлен опишет его так:
Под кровлей красною гостиница! отрадаДля всех, кто долго шел по пыли в знойный день:Гостиница «Восторг» [777]. Прим. авт.
[Закрыть] , Верлен размышляет, вздыхает с грустью и проклинает жестокую судьбу, которая жестокими испытаниями превратила его в жалкий обломок:
Эти знаменитые строки, где Поль предстает таким, каким останется до конца жизни, были написаны им в годы, наполненные силой молодости, в возрасте двадцати двух лет!
В конце октября 1866 года Лемерр издает «Сатурновские стихи» Верлена одновременно с «Ковчегом» Франсуа Коппе и «Опытами» Сюлли Прюдома.
Пролог и эпилог сборника явились настоящим литературным манифестом. Мечта, то есть Поэзия, должна сверкать в блеске Абсолютной Красоты и разорвать всякую связь с действием. Создавать произведение искусства не значит «разбрасывать частички своей души». Скорее наоборот – показывать холодную, поистине мраморную бесстрастность: «Иль не из мрамора Венера из Милоса?» Такой вывод делается автором в конце своей книги, двенадцать стихотворений которой, романтичные и исполненные боли, подобно «Ночам» Мюссе, повествуют о личной драме поэта. Но он стремится спрятаться, затаиться, будто намекая на недосягаемую мечту. Критики увидели здесь лишь блестящую игру, у них не возникло желание объяснить, почему эти стихи, полные сдерживаемой страсти, выдаваемые за обычные упражнения в стихосложении, трогают читателя так же глубоко, как «живые» воспоминания. Так попадает впросак Лепеллетье – ему Верлен ни слова не сказал о своей любви: «Во всей книге нет ни одной детали, – пишет он, – которая бы отражала какое-либо конкретное событие из жизни поэта или пережитое страдание» [90]90
Лепеллетье, 1924, с. 153. Прим. авт.
[Закрыть] .
Поскольку вполне можно было допустить, что эти пламенные стихи посвящены одной или нескольким женщинам, некоторые решили, что вдохновительницами их были проститутки, в обществе которых автор пытался найти утешение. Очевидно, что такая ложная трактовка приводит к полной бессмыслице.
Остальные стихи в сборнике – лишь упражнения начинающего поэта. Многое, если верить тому, что сам автор написал в «Современных людях», было написано еще в старших классах школы. В зрелом возрасте он правильно оценил эти стихи: «Это Бодлер и Леконт де Лиль, переписанные на мой манер» [91]91
«Исповедь». Прим. авт.
[Закрыть] . Бравурные «Лукреция Борджиа» и «Смерть Филиппа II» показывают, что эпос автору не дается. Строки Гюго о Филиппе II в «Розе инфанты» из сборника «Легенда веков» написаны совсем иначе.
Сборник имел успех, хотя и не такой оглушительный, как «Ковчег» Коппе или «Химеры» Мера. Осуждая Верлена, критика указывала на влияние Бодлера. Похвалы Виктора Гюго («Вы видите далеко, а мыслите вдохновенно»), Теодора де Банвиля, милого со всеми, не имели большого значения, так как это были дружеские поздравления. Что касается Леконта де Лиля, он одобрил своего молодого ученика. «Ваши стихи, – пишет мэтр 5 ноября 1866 года, – это стихи настоящего поэта, искусного художника и будущего мастера выразительности». Сент-Бев насмешливо заметил, что, хотя идеал автора – мрамор, но стихи «не совсем из мрамора». Другие в большей или меньшей степени хвалили оригинальность, изящество, экстравагантность. Но самая искренняя и лестная оценка пришла от Стефана Малларме (с октября преподавателя английского языка в лицее Безансона): «В настоящее время я осмелюсь лишь зачитать вам все „Сатурновские стихи“, которые знаю наизусть. Я предпочел бы и дальше – настолько вы меня потрясли – пребывать в состоянии наслаждения от ваших стихов, нежели объяснять, каковы они».
Уколы со стороны клана Доде были бесконечны. Шарль Батайль в «Мушкетере» от 27 ноября насмехается над парнасцами. Они рифмуют лишь пять букв, строго их подсчитывая, а ребячествам их при этом нет счета. Жюль Жанен заявляет, что Верлен «копирует Ронсара и Бодлера и терзает наш ум» [92]92
См. Almanach du Théâtre, de la Littérature et des Beaux-Arts, 1868. Прим. авт.
[Закрыть] .
Дружить в то время было рискованно: Эжена Вермерша, редактора «Аннетона», чуть не вызвали на дуэль, когда он выступил против недоброжелательной критики.
Одним словом, хоть «Сатурновские стихотворения» продавались плохо, они поставили автора во главу Парнаса. Верлен стал знаменит. Карикатурист Пеарон мрачно изобразил его клоуном в «черном цирке», стоящим на хребте лошадиного скелета, с вымпелом с надписью «Оглушительный успех! Сатурновские стихи Поля Верлена!» над головой. Другой, более знаменитый художник, Гюстав Курбе, написал тогда же его портрет: черты лица все те же, но общий облик не безобразный, а наоборот, привлекательный. Выражение лица немного грустное, как у романтика. Глаза запавшие, вокруг них морщины. Прямые волосы лежат ровно. Красиво одет [93]93
Ср. статью Анри Гильемена в «Фигаро» от 20 марта 1954 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
В Леклюзе Элиза Дюжарден и не думала идти на поправку. Чтобы облегчить ее страдания, ото дня ко дню все более тяжкие, врач давал ей морфий в таблетках, что было вредно для ее сердца. 16 февраля, после обеда, муж попросил ее спеть. Она потеряла сознание, не успев спеть и ноты. Телеграфировали г-же Верлен, которая тут же приехала из Парижа, оставив Поля в тревоге и неизвестности. Через несколько дней его срочно вызвали в Леклюз. Верлен успел только заскочить на работу взять отпуск, затем вернулся домой, собрал вещи и помчался на Северный вокзал. На первом же поезде он добрался к семи часам утра до Витри-ан-Артуа, что находится между Аррасом и Дуэ. Оставалось пройти восемь километров пешком. Было темно, ветрено, шел дождь, тяжелые тучи ползли над землей. Когда перед глазами насквозь промокшего Поля появился Леклюз в серой дымке рассвета, раздался погребальный звон колокола. «Едва живой, я зашел в придорожный кабак.
– А! Вот и вы, г-н Верлен.
– Как себя чувствует г-жа Дюжарден?
– Ее сегодня хоронят» [94]94
«Исповедь». Прим. авт.
[Закрыть] .
Вся семья собралась в гостиной, нужно было окропить гроб святой водой. Работницы сахарного завода пели псалмы, их голоса сливались с приглушенными рыданиями родных покойной. Ждали священника и певчих. Поскольку Поль не успел переодеться, он присоединился к траурной процессии «весь вымокший и грязный, как собака». Восемь пожилых женщин в длинных черных плащах с капюшонами опустили в землю гроб с телом его возлюбленной Элизы. Деревня словно оцепенела. Дождь лил как из ведра.
Позже поэту часто будет сниться похоронная процессия, в которой, среди прочих, шагает он сам, и с ним рядом его отец. Дорога идет в гору, он спешит. «Я, должно быть, остановился купить венок или цветы, так как уже не вижу гроб, процессия, вероятно, перевалила через холм и свернула в узкий переулок» [95]95
«Воспоминания вдовца». Прим. авт.
[Закрыть] . Описанная местность – точь-в-точь Леклюз. Смерть кузины стала для Верлена тяжелым ударом. Через много лет другая смерть [96]96
Имеется в виду смерть ученика Верлена Люсьена Летинуа, см. далее главу XV.
[Закрыть]заставит его вспомнить о прежних чувствах:
И вот он, подавленный, в трактире «Восторг»: «И я снова вижу себя в том же кабаке, помолодевшим на каких-то несколько месяцев, сидящим за тем же столом, где сижу и сейчас. Как и сегодня, пью из большой кружки темное пиво, обагренное заходящим солнцем.
Я думаю о Подруге, о Сестре, которая каждый вечер, когда я возвращался домой, бранила меня за опоздание. Одним зимним утром ее забрали люди, одетые в белые и черные одежды. Они пели латинские слова, полные ужаса и надежды» [98]98
«В деревне», сб. «Воспоминания вдовца». – Прим. авт.
[Закрыть].
Верлен ничего не ест, пьет только пиво, которое постепенно спутывает мысли, превращая их в туман, темный, как кладбищенский сумрак.
В Париже он находит новый способ забыться: абсент, «зеленая фея», которая возжигает его ум и уводит в мир, где нет смерти и где он – Хозяин. Мать понимает и не ругает его. Как-то утром она находит сына в постели, одетого, в шляпе и с тростью в руке! Они оба вдоволь посмеялись.
Убитому горем, ему оставалось только дать заговорить своему сердцу. 20 Мая 1867 года «Газетт риме» публикует длинное стихотворение, первоначальный заголовок которого – «Поэты» – Верлен впоследствии сочтет примитивным и заменит на «Побежденные». Иные, не столь внимательные к хронологии умы восприняли это как намек на поражение 1870 года! [99]99
Имеется в виду поражение Франции во Франко-прусской войне, точнее, Седанская катастрофа.
[Закрыть]Речь между тем шла о его личном поражении. Первая же строка задает тон стихотворению:
Мир устроен так, что в нем не стоит пытаться чего-либо достичь и нельзя ни на что надеяться.
Мы ж, уцелевшие, увы, среди разгрома,
Понуря голову, потупя тусклый взор,
В отчаянье, в крови, в грязи, без сил, без дома,
Глотая стон, влачим бесчестье и позор,
Бредем по воле тьмы, по прихоти дороги,
Бредем, подобные убийцам и ворам;
Нам будущего нет; мы сиры и убоги,
И наш знакомый лес, пылая, светит нам! [101]101
То же.
[Закрыть]
Но во второй части автор берет себя в руки: ночь подходит к концу, скоро рассвет. Нужно жить, нужно идти сражаться!
Мы будем жить, петь и любить:
Решительно забыв о прошлом, Верлен неистово бросается в водоворот литературной деятельности. Он работает в «Аннетоне» Эжена Вермерша, в «Журнале о литературе и искусстве» Армана Гузьена, в журнале «Интернациональ», где публикует 24 июня рецензию на триумфальное возобновление постановки «Эрнани» [104]104
Пьеса Виктора Гюго.
[Закрыть].
Летом Поль предпочел оставить Леклюз и отправиться в веселый Пализёль. Они с матерью решили пожить у тетки Луизы Гранжан. Просто прогуливаясь или от нечего делать навещая тетку Эврар в Жеонвиле, он по привычке заходит в кабаки Фрамона или Сарта, откуда возвращается уже менее уверенным шагом. Луиза, которую не радовали парижские успехи племянника, была неприятно удивлена, увидев его таким. Она все рассказала своей невестке Элизе Верлен с одной только целью – вырвать Поля из круга его порочных друзей и вернуть на путь истинный, где властвуют нравственность и религия.
1 августа 1867 года «Журналь де Брюссель» перепечатал «Приветствие Виктору Гюго» по случаю возобновления постановки «Эрнани», которое послали мэтру Верлен и еще тринадцать его друзей. Однако, как писала газета, это было сделано в насмешку над «теми господами, которые пали жертвами мистификации, так как слишком любят лесть». Поэтому, добавляла газета, «это шутливое письмо хорошо изображает кокоток».
Верлен воспринял все, как полагается. «Знайте, – пишет он Леону Валаду, – что бельгийские газеты насмехаются над нами. Да, мой друг, мы знамениты, над нами, лучше того, смеются в Брюсселе Брабантском, и это, знаете ли, прекрасно».
Та же газета сообщала, что мэтр по возвращении из Гернси [105]105
Остров в проливе Ла-Манш.
[Закрыть]в Брюссель собирается, как всегда, погостить у своего сына Шарля.
Случай был слишком удачным, чтобы упустить его. Верлен известил Гюго о своем прибытии.
Приехав с матерью в Брюссель, он остановился в «Льежском Гранд Отеле» на улице Прогресса, дом 1, что напротив Северного вокзала, «в удобном, но скромном месте», не ведая, что этот отель сыграет важную роль в его жизни. Шарль Гюго жил в тихом доме на площади Баррикад.
Именно там г-жа Гюго, уже больная (ей суждено было умереть через год [106]106
5 сентября 1868 года Верлен принес свои соболезнования мэтру, напоминая ему, что он имел честь быть знакомым с его покойной супругой и восхищался «ее изысканной добротой и эрудированностью». Под этим письмом также стоят подписи Франсуа Коппе, Э. Ламбера де Руасси и А. Кристофа (См. Заэ, 1962, с. 217). Прим. авт.
[Закрыть] ), приняла в маленькой зале посланника парнасцев. Вскоре пришел мэтр, красивый и величественный, как его и изображали на картинках – седовласый, черноусый, седобородый. Он слегка загорел. Чтобы смутить и без того уже слишком взволнованного гостя, он процитировал несколько строк из «Сатурновских стихотворений» (у него был экземпляр). Верлен, в свою очередь, рассказал, с каким жаром Париж аплодировал «Эрнани» и скандировал имя автора. Разговор продолжился, и темой, естественно, была современная поэзия. Автор «Возмездий» выказывал живейший интерес к парнасскому движению, хотя и отпустил несколько колкостей по поводу мании Леконта де Лиля придавать греческую форму именам античных героев (Ахиллес вместо Ахилл, Геркулес вместо Геракл). Верлен признал правоту Гюго, а впоследствии, поссорившись с адресатом насмешек последнего, стал писать его имя в письмах как «Леконтес де Лиль». «Что же касается бесстрастности, то в будущем вы увидите, что это все пустое», – сказал мэтр.
Как настоящий джентльмен, Гюго пригласил Верлена, который был вне себя от радости, задержаться на ужин. И это дало ему возможность показать себя мастером каламбура. Например, гость запомнил такое: «Бонапарт – Вонь-за-партой!»
После кофе молодой гость простился, гордый, как никогда в жизни.
В Париже его ждала еще одна смерть. 2 сентября 1867 года он проводил в последний путь великого Бодлера, скончавшегося 31 августа. Вместе с Лемерром Верлен возглавлял траурную процессию. В ней было около тридцати человек. Но многие не пришли, особенно все заметили отсутствие Теофиля Готье, которому посвящены «Цветы зла», и Леконта де Лиля, который не соизволил спуститься со своей башни из слоновой кости.
