Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Глава XIX
КАЗАЛЬС, ИЛИ ПОСЛЕДНЯЯ ВСПЫШКА (20 марта – конец декабря 1888 года)
Твой здравый смысл – о, так рожок сменяет флейту! —
Рукою легкой лихорадку прекратил.
Поль Верлен «Счастье»
С 450 франками в кармане 20 марта 1888 года в 9 часов утра Верлен покинул Бруссе.
В тот же день он остановился в гостинице «Руайе-Коллар», что на улице Руайе-Коллар, дом 14, между бульваром Сен-Мишель и улицей Сен-Жак, рядом с Люксембургским дворцом. Вероятно, этот отель ему посоветовал его друг, Эмиль Ле Брен, преподаватель «Эколь Альзасьен», живший там же. Гостиница «Руайе-Коллар» была огромным массивным зданием. Рядом находился дом, где 24 мая 1871 года был арестован Рауль Риго (он сам мужественно сдался полиции, когда по ошибке вместо него собирались расстрелять хозяина дома).
Хозяева, г-жа Тьери и ее сестра, были горды принять у себя такого известного поэта. Верлен оказался очень неудобным постояльцем (особенно тяжело было по средам, когда он принимал гостей), но сестры Тьери восхищались им и терпели.
С 8 часов вечера начиналось дефиле. Толпы гостей заполняли лестницу. Здесь часто бывала молодежь, поскольку приемы у Верлена в скором времени стали событием «левого берега». Здесь встречались «старики» (Вилье де Лиль-Адан, Малларме, Блемон, Мореас) и «юная поросль» (Гюстав Кан, Леон Дешан, Адольф Ретте, Морис Леблон, Реймон Мейгрие и другие), толпились любопытные, журналисты. У хозяина гостеприимного дома для каждого находилось теплое слово. Он представлял гостей друг другу, заводил дискуссии, просил пришедших почитать их новые стихи и тщательно заботился о том, чтобы стаканы были всегда полными (пили ром, коньяк и пиво) и на тарелках всегда была еда (пирожные, фрукты, пироги).
Естественно, при таких условиях деньги текли как песок сквозь пальцы, но его это не волновало, лишь бы только вечера продолжались. Верлен жил только теплом своих друзей, в огне литературных, религиозных и политических споров (в религиозных особенно блистал Вилье [547]547
Свидетельство Рашильды. Прим. авт.
[Закрыть] ). Собравшиеся обсуждали текущие события, рассказывали истории. И в этой атмосфере дружбы, смеха и поэзии Верлен чувствовал возвращение молодости.
От этих знаменитых сред сохранились два наброска Казальса. На одном Верлен изображен в виде Силена, в пижаме, стоящим поодаль. На другом – он в толпе, между Анри д'Аржи и Габриэлем Викером, рядом с ними Вилье, Рашильда, Лоран Тайад, Мореас, Телье, Берришон, Клерже и сын Эрнеста Ренана, Ари. В центре – сам Казальс а-ля денди с вызывающим моноклем в глазу, в руке цилиндр [548]548
Первый из этих рисунков воспроизводится в «Энциклопедическом журнале» за 1893 год, второй – в «Пере» за февраль 1896 года, и оба – в Рюшон, 1947 [786]786
Также и в настоящем издании. – Прим. ред.
[Закрыть]. Прим. авт.
[Закрыть] .
Иногда эти вечера продолжались в любимом кафе Верлена «Франциск I». Это кафе, которое он называл «роскошным», находилось напротив ограды Люксембургского сада, на углу бульвара Сен-Мишель и улицы Гей-Люссака. Верлена всегда, не только по средам, можно было найти именно здесь, в первом зале. Правда, здесь он не работал и ничего, кроме писем, не писал. Однако не оставлял он без внимания и другие заведения: кафе «Ля Палет», «Золотой петушок», «Лё Каро», «Дофинские Альпы». Но в это время Верлен не пьет. Лоран Тайад пишет, что Верлен вовсе не был таким пьяницей, как его рисуют, все сильно преувеличено, а Поль Фор заявляет, что видел поэта десятки раз и никогда тот не был пьян [549]549
«Кандид» за 21 декабря 1938 года. Прим. авт.
[Закрыть] . Это подтверждает и Рашильда: «Абсент он скорее выливал, чем выпивал» [550]550
Казальс и Ле Руж, 1911, с. 191. Прим. авт.
[Закрыть] . Действительно, он в это время держался, иначе бы сестры Тьери не приглашали его обедать с ними.
Когда пришло лето, вечера по средам стали скучными, им не хватало разнообразия и глубины. Верлену пришлось воззвать к своим верным друзьям. «Поверьте и скажите своим знакомым, что мои среды впредь станут серьезными», – пишет он Казальсу 20 августа 1888 года. Возможно, что его вечера стали игнорировать еще и потому, что пришлось сократить расходы на «буфет».
Но какая разница?! Что сделано, то сделано. После стольких публичных оскорблений и унижений только гордость была его пропуском в мир Литературы, где многие годы было запрещено произносить самое его имя. Верлен возобновил отношения со своими прежними друзьями, а ведь многие в нем сомневались. Он сохранил их уважение, и ничто не могло быть ему так приятно, как это «воскресение». Вот почему поэта раздражали призывы пожалеть его, которые иногда появлялись в прессе (в «Декаденте» или в «Жиль Бла»). Слышать, что «стыдно оставлять великого французского поэта умирать с голода», ему было тем более противно, что верные друзья (Коппе, Банвиль, Мендес и другие) неизменно помогали ему. Верлен отвечал публично, опровергал в прессе слухи и благодарил своих старых преданных друзей, «которые помнят добро». Имеющий уши, да слышит: Леон Блуа мог бы осознать, за что его обозвали «прокаженным» и «отверженным» в «Мерзавцах за картами».
Итак, к нему снова пришла слава. Жюль Леметр, известный критик, по просьбе Жюля Телье посвятил поэту большую статью в «Ревю блё». Главная его идея заключалась в том, что на фоне хаоса посредственности ярко выделяется г-н Поль Верлен, поэт искренний, но, к сожалению, испорченный своим порочным временем: «У него чувства больного, но душа ребенка, он полон наивного очарования, но апатичен. Он декадент, но более – он примитивист». Немного позже еще один великий критик, Фердинанд Брюнетьер, в «Старом и новом свете» пришел к такому же выводу: «Верлен талантлив, но он из школы Бодлера, он мистификатор с навязчивой манией». Верлен никогда не простит этот плевок в лицо автору «Цветов зла» [551]551
См. стихотворение «Вечный дурак» в сб. «Инвективы».
[Закрыть] , но это не главное, лишь бы о нем говорили. Именно в этом году он взял реванш за свой унизительный провал в «Современном Парнасе», напечатав восемь стихотворений в третьем томе «Антологии французских поэтов», изданной Лемерром. Но, тем не менее, предисловие Огюста Доршена было резким. По поводу «Мудрости» читаем: «Идеология очень четкая, но нельзя того же сказать о форме; слова часто теряют смысл, мысли расплывчаты, образы не связаны, во фразах нарушен синтаксис, в стихах отсутствует ритм». Такой же трезвой, но более приятной была рецензия (на 19 страницах!) Жюля Телье в «Наших поэтах»: «Какая странная поэзия, не похожая ни на чью другую! Она одновременно и искренняя, и эгоистичная». Еще более лестной и тонкой была рецензия Шарля Мориса в его книге «Поль Верлен». Она вышла в издательстве Ванье в конце 1888 года. Черты характера были набросаны лишь слегка (бессмертный ребенок, вечный Дон Кихот), но эта статья и была скорее свидетельством дружеской привязанности, чем настоящей критикой.
Но это все было прошлое.
А настоящее – это сборник «Любовь», вышедший в марте 1888 года у Ванье. В сборнике речь идет о двух «сыновьях» Верлена: Жоржу, настоящему, он посвящен, а о Люсьене рассказывает душераздирающий плач из двадцати четырех стихотворений (в переиздании 1892 года добавлено еще одно). Все остальное – благодарности и сожаления, различные воспоминания (о тюрьме в Монсе, о Борнмуте, Лондоне и Куломе) и неясные раздумья. В этом сборнике – по качеству он значительно уступает «Мудрости» – есть несколько действительно прекрасных стихотворений:
Но увы!
Интересно, что стихотворение заканчивается аллюзией на начало «Озарений» Рембо:
Хотя успех и не был оглушительным, знатоки оценили искусность ностальгических стихотворений. «Вы несомненно очень выросли», – писал ему Теодор де Банвиль. Однако иные почувствовали себя оскорбленными тем, что Верлен осмелился смешать религиозное вдохновение со стихотворениями, посвященными подозрительной дружбе с молодым человеком. «Евангельскую Тайную Вечерю он ставит на одну доску с платоновским „Пиром“», – писал Огюст Доршен.
Чтобы закончить перечень, упомянем также переиздание «Проклятых поэтов» в конце 1888 года. Книга была существенно дополнена. Марселина Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль-Адан и сам Верлен (под именем-анаграммой «Бедный Лелиан») присоединились к трем «абсолютным» поэтам – Корбьеру, Рембо и Малларме. Не очень удачные рисунки Люка оставляли желать лучшего, именно качества иллюстраций к первому изданию, но ни Форен, ни Регаме, несмотря на настойчивые просьбы, не хотели заниматься иллюстрированием второго. Тираж в 600 экземпляров раскупили моментально.
Но едва к Верлену начали возвращаться силы и уважение к нему стало крепнуть, судьба приготовила новую ловушку его чувствительному сердцу (как он сам писал, «во мне живет любви безвольный маниак»). Он с наслаждением будет наблюдать, как эта ловушка захлопнется.
Его дружба с Казальсом незаметно превратилась, по выражению самого Верлена, в «дружбу-страсть [555]555
Ответ Верлена на вопросы о любви газеты «Парижская жизнь» от 26 сентября 1891 года. Прим. авт.
[Закрыть] ». Новая страсть, такая же безумная и донкихотовская, как страсть к Люсьену Летинуа, бросала его то на вершину блаженства, то в бездну отчаяния.
Казальс, помня, в какой нищете еще недавно жил Верлен, был счастлив его успеху. Он мало-помалу стал его импресарио, потом доверенным лицом, а потом и его «ребенком», как когда-то Люсьен.
В конце августа 1888 года Верлен понял, что не может больше выдерживать столь быстрый темп жизни. Из-за постоянных приемов ему нечем было платить за квартиру, хотя сестры Тьери и не обращали на это внимания; но в результате он вернулся туда, откуда только что выбрался – в больницу. Ему было необходимо найти более скромное жилье и сократить число посетителей до нескольких самых близких, друзей – он не мог принимать с распростертыми объятиями весь Латинский квартал.
Чтобы быть ближе к Казальсу, который жил у своего отца в доме 69 по улице Прованс, Верлен попросил того найти квартиру на Монмартре. В то же время он горячо просил оказать честь и согласиться, чтобы следующий сборник «Счастье» был ему посвящен. Такая восторженность не понравилась молодому художнику, и он ответил очень сухо.
«Простите мне мою экзальтированность, – писал ему Верлен 22 августа 1888 года, – мне нужно поговорить с вами о делах. И я буду очень признателен, если наша встреча состоится».
Казальс был человек совершенно иного плана, чем Летинуа. Откровенный и прямой, он терпеть не мог никаких экивоков, а Верлен, видит бог, обожал их как никто, особенно в то время – Поль открыто писал о своей любви к Рембо и Летинуа и работал над предисловием к роману «Содом» Анри д'Аржи.
Но дружба оказалась сильнее, и Верлен был прощен.
Так началась их связь, неустойчивая, бурная, прерывающаяся – но только из-за Верлена, поскольку Казальс, строго следуя своим принципам, всегда был верен дружбе. Верлен был признателен ему за появление в столь трудный для него момент.
Верлен как будто чувствовал, что еще немного – и он погрязнет в пошлости (романы с Эстер и ей подобными), и потому испытывал потребность ухватиться за друга – сильного, жизнерадостного, здорового, красивого и артистичного до кончиков ногтей. И именно Казачье стал для него спасательным кругом.
Вскоре случилась еще одна неприятная история. Верлен планировал серию дружеских зарисовок под названием «Надменные детки в моноклях» (Мореас, Алан Дево, Эдуард Дюбю и другие) и намеревался включить в нее зарисовку о Казальсе.
Детки? Нет, Казальс никакая ему не детка! Но Верлен настаивал: «Мы говорим о детках обоего пола, раз тебе (к этому моменту они уже перешли на „ты“. – П. П.)так важно съесть это яблоко раздора».
Все понимали, что никто не осудит Казальса за появление в компании таких «деток», как Рашильда. И Верлен, несмотря ни на что, включил зарисовку о Казальсе в свою серию.
Казальс не особенно старался найти Полю квартиру рядом со своим домом, и немного позднее Верлен настоял на том, чтобы Казальс переехал поближе к нему, в Латинский квартал. Итак, в конце ноября 1888 года они жили в Гранд-Отель де Насьон, на улице Сен-Жак. Отель был вшивенький. Вот что писал о нем Верлен: «Жуткая лестница с деревянными перилами и ступеньками цвета крови. Антресоль на уровне обычного второго этажа, но не из-за числа ступеней, а из-за того, что здание кривое».
Владелец, Ранвуазе, был добрый малый, но, как писал Верлен, если постояльцы были «жаворонки», то «постоялицы» были «совы». «Думаю, добиться от них того, о чем вы догадываетесь, было не слишком трудно». Верлен все так же устраивал приемы, но реже и уже не такие роскошные. На лестнице – всего одна свечка, на столе – в лучшие дни пиво, в остальные – газировка с ромом, который, как и табак, приносили друзья. Казальс всегда присутствовал на этих вечерах, и этого хватало, чтобы Верлен был счастлив.
Они обычно обедали вместе в ресторанчике «У старого кучера» (на улице Суффло), который содержал Филидор Тарле [556]556
На кончину сына Тарле Верлен напишет трогательный сонет (опубликован в «Пере» в октябре 1895 года). Прим. авт.
[Закрыть] . Однажды, выходя из ресторана, Верлен сказал хозяину:
– Тарле, здесь кое-чего не хватает!
– И чего же? Никак в толк не возьму…
– Вывески, черт возьми!
Легенда гласит, что Казальс тут же добыл откуда-то жестяную пластину и нарисовал на ней кучера, а позировал ему Верлен с кнутом в руках и наброшенным на плечи кучерским плащом. И целую неделю друзья обедали за счет заведения.
Глава XX
ТРИ САТУРНОВСКИЕ ИСТОРИИ
(12 марта 1888 – 17 февраля 1891)
Да будет нам дозволено открыть здесь скобки и рассказать три истории, переплетающиеся события которых определяли жизнь Верлена в 1888–1890 годах. Три истории, от которых остался неприятный осадок. Короче говоря, это три подлинно сатурновские истории. Хотя в них идет речь вовсе не о бессмысленных мечтах или видениях, а о мелких вещах, по идее совершенно нормальных, которые могли бы доставить Верлену удовольствие: поехать отдохнуть к отцу Девезу, опубликовать полное собрание сочинений Рембо и вернуть себе рукопись «Озарений», наконец, сменить издателя, так как общаться далее с Ванье было невозможно. И ото всех трех – лишь полное разочарование, горечь в сердце.
Он хотел быть среди проклятых поэтов. Судьба указала ему, что его уже ждут.
Жорис Карл Гюисманс, тот самый, кто в 1884 году с такой радостью принял «Мудрость», познакомился с Верленом вскоре после того, как тот вернулся из Кулома. Встретились они у общего знакомого, Робера Казе [558]558
Письмо Гюисманса Казальсу от 29 февраля 1896 года (Национальная библиотека, рукопись N.A.F. 13 155). Прим. авт.
[Закрыть] . Переписывались они довольно регулярно. 12 марта 1888 года, узнав, что поэт собирается уехать из Бруссе, Гюисманс написал ему, как он был бы счастлив снова увидеть его, «хотя бы для того, чтобы излить нашу желчь на мерзостных буржуа, которых мы так хорошо знаем». Встреча была назначена на 29 марта в отеле «Руайе-Коллар». Леона Блуа тоже пригласили.
Некоторое время спустя, в июне, Верлен, который снова начал пить и влюбляться, переживал несчастливые дни: мы уже видели, он места себе не находил от мысли, что ему придется лечь в больницу.
Вечером, когда пришел Леон Блуа, Верлен принялся рассказывать, как в июне 1885 года он гостил в городе Корбийон-сюр-Семуа у некоего Жана-Батиста Девеза, с которым дружил еще в раннем детстве; впоследствии его друг стал почтенным кюре, и оказанное им тогда гостеприимство буквально спасло поэту жизнь. На днях он получил от святого отца письмо: прочитав в «Ревю женераль» статью одного бельгийского критика, Франсиса Ноте, где Верлен был назван не только «декадентом», но и «поэтом-католиком», Девез вспомнил о былой дружбе и вновь был бы рад встрече.
Ах! Поездка в деревню, несомненно, пошла бы ему на пользу! Вот уж где поистине райский уголок! Увы, у него совершенно нет денег на дорогу и приличное платье.
– Вам не о чем беспокоиться, – заверил его Блуа. – Мы с Гюисмансом все устроим.
Благодарность Верлена была безграничной: подумать только, как счастливо и беззаботно сможет он отдохнуть в Корбийоне!
«Блуа – просто святой, – замечает поэт в разговоре с Гюисмансом. – Он, верно, уже говорил вам, сколь необходима эта поездка для поправки моих душевных и физических сил».
Блуа тем временем сообщает Гюисмансу: «Завтра, около трех, я буду на улице Друо; попробую раздобыть денег».
На улице Друо, в доме 18, жил Савин – издатель Верлена в те годы (подробнее о нем мы расскажем в третьей истории); пойти к нему означало облагодетельствовать поэта из его собственных средств! Деньги на дорогу и новый гардероб нашлись, не хватало главного: окончательного приглашения самого Девеза. 6 июня 1888 года Блуа, полагая дело решенным, направил ему письмо следующего содержания: «Действуя в интересах поэта воистину незаурядного и всем сердцем желая помочь ему, я счел долгом предупредить вас, что Поль Верлен сейчас не способен отвечать за свои поступки: им руководит пагубная страсть к вину и пороку. В то же время глубочайшие разочарования вкупе с чудовищной бедностью делают его положение еще более отчаянным». Завершается письмо просьбой выслать сто франков на билет поэту. Важно только, чтобы деньги получил сам Блуа; отправлять их Верлену означает «дразнить тигра запахом крови»! «Доверьтесь мне, и я сделаю все необходимое».
Сам Девез был в то время тяжело болен (он умер от туберкулеза 24 декабря 1889 года в возрасте сорока двух лет). Письмо Блуа ошеломило его.
Как рассказывает г-жа Девез, сводная сестра священника, он воскликнул:
– Я действительно говорил, что был бы рад встрече, но вовсе не приглашал к себе! И потом, в таком состоянии я просто не могу его принять!
Впрочем, по некотором размышлении, Девез решил, что письмо написано каким-то проходимцем, который ловко использовал ситуацию, чтобы заставить его раскошелиться.
Девез дважды телеграфировал Верлену: ему очень жаль, но слабое здоровье не позволяет пригласить друга к себе. Его ответ тотчас стал известен Блуа, и тот не замедлил выразить свое разочарование. «Впрочем, – пишет он, – возможно, визит поэта всего лишь откладывается?!» И тут же восклицает: «Необходимо срочно принять меры. Я не могу его оставить – он грозится покончить с собой!»
Несколько дней спустя от Девеза пришло письмо, в котором он высказался ясно и определенно: «Я не могу пригласить тебя сейчас, поскольку не в состоянии принимать гостей; к тому же я собираюсь переехать». В конце, желая показать, что провести его не удастся, святой отец добавляет: «Новый адрес сообщу позже, однако учти: я не потерплю, если кому-либо вздумается оскорблять меня или морочить голову» [559]559
См. статью Пирона «Верлен в Арденнах, или Дело кюре из Корбийона», «Ла Грив» за октябрь 1957 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
Выражение «морочить голову» задело Блуа за живое. 28 июня 1888 года он отправляет Девезу послание, полное гнева и желчи: «Вы из тех попов, чье недостойное поведение и нелюбовь к бедным порождают в душах верующих отчуждение от церкви и негодование на самого Бога (…) Я вижу теперь, как низко может пасть тот, кто называет себя служителем Господа». Он полагает, что отцу следует принять «скромное и благоразумное» решение, в противном случае Блуа лично позаботится, чтобы эта история появилась на страницах «Свободной Бельгии» и о ней узнали высшие церковные власти…
– Как же мой новый костюм? – спрашивал Верлен Гюисманса. – Если деньги на него у вас, перешлите их мне по почте, или же мне придется вернуться обратно в больницу, совершенно раздетым и нищим, как церковная крыса.
Выслать деньги? Это невозможно! Зачем «дразнить тигра запахом крови»?!
Гюисманс рассказывал Андре Жермену [560]560
«Европейский журнал» от 1 мая 1923 года. Прим. авт.
[Закрыть] , как однажды он повел Верлена в «Прекрасную садовницу», помог выбрать подходящий костюм и после посещения лавки оставил ему небольшую сумму денег. На всякий случай он решил проводить поэта до дома. «Вскоре я увидел Верлена в окружении прежних дружков, которые словно почувствовали его скромную добычу. Мои усилия оказались напрасными. Он вновь принялся за свое».
Тем временем Девез, искренне переживая из-за случившегося, прислал Верлену еще одно письмо, датированное 4 июля 1888 года. Текст его, к сожалению, не сохранился, нам известно только его начало: «Я получил от какого-то Блуа, который с некоторых пор пытается посредничать между нами, письмо, полное угроз и оскорблений… [561]561
Национальная библиотека, рукопись N.A.F. 13 155. Прим. авт.
[Закрыть] »
Эта история, судя по всему, повлияла и на отношения с Гюисмансом. Когда Верлену пришлось вернуться обратно в Бруссе, Гюисманс заявил, что вряд ли сможет теперь навещать его в «официальном логове».
Впрочем, поэт не держал на него зла и укорял лишь в излишней грубости.
Гюисманс отзывался о Верлене менее уважительно. При каждом удобном случае он сетовал: «Этому человеку нечего делать на свободе, его место в тюрьме или больнице» [562]562
Коньо, 1912. Прим. авт.
[Закрыть] .
С Блуа все обстояло иначе.
Поначалу он тоже удостоился сонета в «Посвящениях», хоть и более резкого, чем Гюисманс. В дальнейшем виделись они крайне редко. Слишком много у поэта накопилось обид: он не мог забыть публикации в «Шануаре» от 3 мая 1884 года, где Блуа, рассуждая о «проклятых поэтах», назвал Верлена «романтиком, вмерзшим в парнасский лед времен Шуазеля»; ему была неприятна дружба Леона с Барбе д’Оревильи и Альфонсом Доде; оскорбительным было отношение к нему, как к «прокаженному»; он злился из-за неудавшейся поездки к Девезу.
Когда в апреле 1893 года Верлену удалось наконец издать книгу «Как я сидел в тюрьме», Блуа попытался напомнить о себе просьбой выслать ему экземпляр новой книги. Его письмо начиналось словами: «Ужели вы больше не вспоминаете обо мне? [563]563
Каталог № 2 книжной лавки Жоржа Эльбрена, посвященный Верлену (№ 169). Прим. авт.
[Закрыть] »
Немногим позже состоялась их последняя встреча. Вот как рассказывал о ней Анри Мартино [564]564
Мартино, 1924. Прим. авт.
[Закрыть] сам Блуа. Как-то раз он получил от Верлена приглашение на обед. В назначенный час он явился к дому поэта, однако открывать ему не спешили. Подождав несколько минут, Блуа обнаружил, что дверь не заперта, и вошел внутрь. В комнате на кровати спал Верлен. Тихонько пододвинув стул, гость хотел было сесть, но едва он повернулся к спящему спиной, град ударов обрушился на него сзади. Застигнутый врасплох, Блуа все же успел запустить в обидчика каким-то кувшином, после чего спешно ретировался. Объяснения между ними не последовало. Полагают, что Верлен был сильно пьян и напал на Блуа, желая отомстить за былые обиды. С тех пор они сторонились друг друга, и Блуа нередко повторял: «Отныне я и словом с ним не обмолвлюсь, разве что он призовет меня в смертный час!»
Если в «Посвящениях» Леону отводилась роль Авеля, то уже в новом сборнике «Инвективы» Верлен изображает его в качестве Каина (любопытно, что имя Каин Маршенуар поэт заимствовал из романа «Отчаявшийся», автором которого был сам Блуа).
Однажды, прогуливаясь по Парижу, Верлен заметил Блуа на террасе кафе «Франциск I». Он увлеченно беседовал о чем-то с художником Анри де Гру. Заметив поэта, Блуа машинально приподнял шляпу.
– Какого черта вы?! – в бешенстве крикнул ему Верлен.
Блуа не ответил, но, наклонившись к собеседнику, тихо сказал: «Покойникам всегда надо отдавать честь…»
Расскажем теперь вторую историю. Речь пойдет о Рембо, из-за которого Верлену пришлось немало пострадать.
Артюр Рембо, поэт, исчезнувший неведомо куда, представлялся молодому поколению истинным отцом декадентства. Сам он возразить им не мог, что вполне устраивало его «последователей». И вот 27 ноября 1886 года в газете «Декадент» появляется стихотворение «Сияло солнце истинной Природы», якобы написанное Рембо и опубликованное, по словам издателей, «впервые» [565]565
Позднее стало известно, что настоящим автором сонета был Эрнест Рейно. Прим. авт.
[Закрыть] . Впрочем, сенсации тогда не получилось. Два года спустя «Декадент», ставший теперь уже журналом, публикует еще одно, не менее бездарное, стихотворение «Инструментовка», которое вновь приписывает Артюру Рембо и даже называет дату создания – 1871 год. После этой публикации Верлен написал возмущенное письмо г-ну Бажю (опубликовано в «Парти насьональ» от 7 января 1888 года). Однако 1 февраля журнал представил читателям новый сонет – «Рогачи», якобы созданный Рембо в период работы над «Озарениями», но, «к сожалению, незаконченный». На сей раз автором произведения оказался Морис де Плесси. Наконец, 15 марта, дабы окончательно развеять все сомнения, «Декадент» приводит оригинальное стихотворение поэта – «Вороны». После чего мистификации возобновляются. Стихотворение «Улитка», в действительности написанное Лораном Тайадом, было опубликовано с пометкой «из архива одного читателя». Два других («Доктрина» Мориса де Плесси и «Омега богохульника» того же Тайада) сопровождались комментарием, в котором восхвалялись «искрометные рифмы Божественного Юноши, подобные золотым гвоздям, вылетающим из-под копыт Гиппогрифа, попирающего Всемогущую Беотию».
Последняя выходка журнала переполнила чашу терпения Верлена. По его просьбе Казальс опубликовал в «Краваш паризьен» статью, где доказывал неподлинность этих стихотворений, а 13 октября 1888 года там же было напечатано благодарственное письмо поэта. Выразив признательность за поддержку, он пишет: «Наше глубокое возмущение вызывает, в частности, недавний случай, когда на лекции некоего Годена „Генерал Буланже [566]566
Жорж-Эрнест-Жан-Мари Буланже (1837–1891) – французский генерал, военный министр. В восьмидесятые годы XIX века возглавлял движение империалистского толка (названное по его имени буланжистским), грозившее уничтожить Третью республику, однако потерпел неудачу и покончил с собой.
[Закрыть]и Литература“ под всеобщий хохот было прочитано стихотворение „Улитка“, якобы принадлежащее перу Рембо, и присутствовавший там Анатоль Бажю предпочел промолчать, нежели указать всем, что это ложь!»
Публикации стихов в подражание Рембо прекратились, однако на страницах журнала стали высказываться другие, не менее абсурдные идеи. Так, например, предполагалось объявить сбор средств, чтобы во время Всемирной выставки 1889 года открыть памятник Рембо. Обсуждалась также возможность захоронения праха безвременно ушедшего поэта в Пантеоне… Понадобилось еще одно публичное выступление Верлена, чтобы «Декадент» перестал наконец печатать подобного рода сомнительные шуточки, которые лишь «наносят вред прославленному имени поэта [567]567
«Краваш паризьен» от 9 марта 1888 года. Прим. авт.
[Закрыть] »! Наконец, инициаторы розыгрышей, Лоран Тайад, Эрнест Рейно и Морис де Плесси, признали свою вину и объявили о разрыве с «Декадентом». Одновременно журнал поместил правдивую публикацию, в которой рассказывалось о настоящей деятельности Рембо: он занялся торговлей, живет в Адене, недавно отправился с торговой миссией в Шоа, в самый центр Абиссинии. Эту информацию вполне можно было считать достоверной, разве что путешествие в Шоа к тому времени уже закончилось. Впрочем, поколение молодых декадентов, по-видимому, не могло обходиться без мифов, и когда легенда об Артюре Рембо утратила свою актуальность, ей на смену пришла новая – декаденты изобрели поэта по имени Митрофан Крапуссен. Отныне ни один номер «Декадента» не обходился без творений этого «великого пиита», чьим псевдонимом умело пользовались Лоран Тайад и Жорж Фуре.
Однако вся эта история кажется несерьезной по сравнению с теми неприятностями, которые ожидали Верлена впереди. Речь шла о рукописях Рембо, переданных ему Жоржем Изамбаром, которые в октябре 1885 года он отдал на хранение Леону Ванье. Но когда бумаги понадобились, издатель не посчитал нужным вернуть их. А ведь без них переиздание «Проклятых поэтов» будет неполным! Некоторое время спустя Верлен загорелся новой идеей – издать сборник стихов Артюра Рембо. В процессе подготовки он обратился к Изамбару за разъяснением некоторых биографических подробностей [568]568
В письме от 19 декабря 1887 года. Прим. авт.
[Закрыть] .
Изамбар согласился помочь и заодно поинтересовался:
– Кстати, не могу ли я получить обратно рукописи, которые отдал вам более двух лет назад?
Верлен вновь просил Ванье вернуть документы (8 января 1888 года), но ответа опять не последовало. Между тем Изамбар начал проявлять нетерпение: он обещал написать очерк для «Ревю блё», а сделать это без текстов невозможно. Верлену ничего не оставалось, как потребовать бумаги у издателя, а «лучше переслать г-ну Изамбару: он настаивает на их немедленном возвращении». Не добившись успеха и на этот раз, он был вынужден открыто признаться Изамбару, что не может вернуть рукописи. Изамбар принял меры более решительные: Ванье пришлось ответить перед судом. «Издатель согласился исполнить все предписания, однако не преминул сослаться на некие обязательства Верлена (на полях: долги [569]569
Изамбар, 1946, с. 60, прим. Прим. авт.
[Закрыть] )», – сообщает об исходе дела Изамбар.
Увы, документы, доверенные Ванье, сохранились не полностью; некоторые из них были тайно проданы его женой. Изамбару так никогда и не удалось вернуть ни автографы «Письма Карла Орлеанского Людовику XI» и «Сердце под сутаной», купленные Дарзансом, ни оригинал «Венеры Анадиоменской», который впоследствии был найден, ни «Новое чудовище» – документ, утерянный навсегда.
Этот случай положил конец дружбе Изамбара с Верленом и заставил последнего отказаться от сотрудничества с Ванье.
Но это было еще не все. В январе 1888 года стало известно, что Дарзанс собирается опубликовать несколько стихотворений Рембо, неизвестных пока широкой публике. Верлен тотчас же предположил, что речь идет о рукописях из архива Изамбара, которые, возможно, были скопированы Дарзансом. И поэт поспешил уведомить молодого человека: «Всякий, кто распорядится этими бумагами по своему усмотрению без моего на то согласия, поставит себя в весьма невыгодное положение» [570]570
Р. Дарзанс, предисловие к «Реликварию». Прим. авт.
[Закрыть] . На что Дарзанс ответил, что всего лишь готовит небольшой очерк о Рембо для «Юной Франции» и в любой момент может показать Верлену имеющиеся у него стихи. Вскоре поэту пришлось признать, что Дарзанс действительно стал обладателем уникальных рукописей, о существовании которых сам Верлен даже не догадывался. Речь шла о нескольких тетрадях, переписанных Рембо в Дуэ в 1870 году по просьбе Поля Демени, нынешнего редактора «Юной Франции». Здесь, в Бруссе, Верлен впервые открыл для себя самые ранние произведения Рембо: двадцать пять неопубликованных стихотворений, несколько сонетов, отрывки в сто и более строк.
Увы, теперь поэту пришлось отказаться от своего самого заветного желания – подготовить наиболее полное и подробное издание произведений Артюра Рембо.
Дарзанс распорядился рукописями с большой осторожностью, опубликовав лишь несколько неизвестных ранее стихотворений («Зло», «На музыке», «Ощущение», «Моя цыганщина», «В Зеленом кабаре»), имея в виду, когда подойдет время, опубликовать полное собрание сочинений Рембо.
Вскоре Верлену был нанесен еще один, решающий удар. От Дарзанса он узнал, что редакция «Нового», по-видимому, разделила рукопись «Озарений» на несколько частей и распродала ее. 3 февраля 1888 года Верлен сообщает эту новость Ванье и ставит в конце сразу три восклицательных знака, столь велико его возмущение. К несчастью, предположение Дарзанса оказалось верным. Вероятно, именно по этой причине в июне 1886 года «Новое» неожиданно прекратило публикацию текстов Рембо. Тогда же, очевидно, и состоялся раздел. Несколько лет спустя, в 1895 году, часть стихотворений, предназначенных для публикации в июльском номере журнала, была найдена, однако нет полной уверенности, что найдена вся рукопись целиком.
Верлен окончательно потерял надежду обрести когда-либо рукопись, которой он так дорожил, которую считал «своей» и неоднократно пытался вытребовать у Гюстава Кана (подтверждением служат его письма к Ванье от 27 октября 1887 года, к Лео Дорферу от 16 января 1888 года и другие). Увы, злопамятность Матильды, коварство одних и алчность других лишили Верлена возможности сохранить рукопись, в которой запечатлелось наилучшее воспоминание о Рембо. Растерзанная, разделенная на части между неизвестными людьми, она погибла навсегда.
