Текст книги "Поль Верлен"
Автор книги: Пьер Птифис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
Глава III
НЕСЧАСТНАЯ ЛЮБОВЬ И ВЫХОД В СВЕТ
(август 1862 – декабрь 1865)
На следующий день после одержанной победы, 18 августа 1862 года, юный бакалавр отбыл со своим отцом в Леклюз к Элизе Дюжарден. Капитан, который проболел июнь и июль, рассчитывал поправить здоровье в деревне. Его жена, уставшая от забот и бессонных ночей, осталась в Париже и присоединилась к ним позже.
Поль был счастлив снова увидеть свою дорогую Элизу, кузена Огюста Дюжардена, которого он любил [41]41
Лепеллетье (см. Лепеллетье, 1924, с. 30) утверждает, что поэт просто был влюблен в него. Иным биографам хватило этого, чтобы подозревать здесь порочные отношения. Это полная ерунда. Прим. авт.
[Закрыть] , и двух их маленьких дочерей (двух и трех лет). Но особенно он стремился к покою на природе – напряжение последних месяцев его утомило.
Леклюз, городок с населением в две тысячи человек, расположившийся по обеим сторонам центральной улицы, окружала не слишком живописная равнина, внимание привлекал разве что болотистый участок с прудами и зарослями камыша, тростника и кувшинок. Было также несколько рощ, где росли тополя, вязы и ивы. Как же здорово летом бродить по этим влажным лесам! «Иногда я иду с книгой, сажусь перед этими меланхоличными фламандскими картинами и остаюсь там часами, мечтательно наблюдая за нерешительным полетом голубого зимородка, или зеленой стрекозы, или вяхиря жемчужного цвета», – писал он Лепеллетье 4 октября 1862 года.
6 сентября с двоюродными братьями-сестрами и их друзьями он открыл охотничий сезон. На этот раз у него в руках было самое настоящее ружье. «В первый день, без собак, у меня было четыре трофея, и в другие дни тоже примерно столько же», – сообщает он Эктору Перо в марте 1863 года. Лепеллетье же он хвастается тем, что принес из леса «кролика подлинно гигантских размеров».
С октябрем пришла пора деревенских ярмарок. Поскольку родители дали ему свободу (отец медленно поправлялся), он очертя голову бросился в праздник и предавался веселью до головокружения. По примеру краснолицых крестьян, он прыгал, вертелся, крутился под звуки «оркестра-хаоса»: «сумасшедший кларнет, хриплая труба, невоздержанная скрипка и треугольник в руках неистового ребенка» (из письма Лепеллетье от 4 октября 1862 года). Он понял, что среди девушек кантона юный парижанин может рассчитывать на успех, даже если внешность его не слишком привлекательна. Он заставил танцевать даже мадемуазель Иоль, отец которой был директором школы, вроде школы Ландри. Эти праздники, точнее, эти вакханалии продолжались целую неделю, в течение которой чередовались попойки и умопомрачительные пиры, достойные Гаргантюа и Пантагрюэля, игры, песнопения, конкурсы и развлечения. Можно догадаться, что в такой атмосфере Поль несколько позабыл о литературе (тем не менее он перечитал «Отверженных»: «Это величественно, это красиво, это прежде всего замечательно», – рассказывает он Лепеллетье 16 сентября). Более того, он не написал ни одного, даже самого маленького стихотворения. Зачем? Ему было достаточно маленького леса, где, по его словам, «деревья пишут сонеты и мадригалы растут, как грибы». Он даже не дает себе труда их собрать!
В октябре 1862 года он возвратился в Париж, смирившийся с необходимостью получения диплома юриста, но в глубине души убежденный, что «должность», о которой не переставая твердили ему родители, всегда будет лишь ширмой, и что если уж он и должен сделать себе имя, то не в магистратуре, не в конторе, а в Поэзии. Но как туда пробиться? Маленький провинциал из квартала Батиньоль не знал никого, кто мог бы ему помочь, а у его отца не было никаких связей ни в журналистском мире, ни в среде прочей пишущей братии. Возможно, полезно будет отправлять стихи редакторам журналов; так, сохранилось письмо от 28 октября 1862 года к Этьену Кариа, редактору легкого поэтического журнала вполне парижского духа под названием «Бульвар», с просьбой благосклонно принять двенадцать «юмористических» двустиший, написанных годом раньше. В перекличку с Виктором Гюго, это снова стихи о «Госпоже Смерти», которая все еще вдохновляет поэта, но уже иначе; он ее более не боится, он пылает к ней страстью:
«Первая публикация моего произведения означала бы мое признание и составила бы мое счастье», – заключает он. Но Кариа не дал ходу его заявке. Без сомнения, стихи были недостаточно «парижскими».
10 ноября 1862 года он записался на факультет права на курс к г-ну Удо (наполеоновский свод законов) и к г-ну Машляру (римское право). Этим он будет заниматься в течение трех лет, после чего подготовится к нескольким конкурсам в министерстве внутренних дел и в министерстве финансов. По его рассказам, он посетил «несколько более или менее усыпляющих занятий по французскому и римскому праву, не забывая о других занятиях в кабаках на улице Суффло».
На самом деле, с этого времени – с возраста восемнадцати с половиной лет – он пристрастился к аперитивам, или, точнее, к состоянию, которое наступало после их потребления. Он знал, что слаб и нерешителен, и вскоре стал испытывать необходимость в уверенности и силе, которые ему предоставляло опьянение. Опьянев, он резко менялся, превращаясь в мгновение ока в абсолютного монарха. Как говорит г-н Антуан Адан, в такие моменты ему казалось, «что он настоящий самец» [43]43
Адан, 1936. Прим. авт.
[Закрыть] . После каждой неприятности его убежищем и реваншем было пьянство:
Вот какие слова вложит он в уста героя «Возлюбленной дьявола», который похож на него, как родной брат.
Естественно, его первый опыт, полученный на улице Орлеан-Сент-Оноре с целью доказать самому себе, что он больше не ребенок, также был углублен. «Я начал понимать, что этогораздо интереснее, чем мне показалось на первый взгляд» [45]45
«Исповедь». Прим. авт.
[Закрыть] . Его единственным другом остается Эдмон Лепеллетье, записанный на тот же факультет и так же помешанный на литературе. Они часто ходят друг к другу в гости.
– Боже мой! – сказала г-жа Лепеллетье своему сыну, когда увидела Верлена в первый раз, – твой друг производит на меня впечатление орангутанга, сбежавшего из парижского зоопарка.
Вскоре они стали дружить домами.
Г-н Лепеллетье Старший был уполномоченным банка, а его супруга, из семьи военных, была представлена к ордену Почетного легиона, за что капитан и г-жа Верлен очень ее уважали. По средам Верлены отправлялись на улицу Леклюз. Между чашкой чая и партией в вист юный Эдмон по просьбе матери демонстрировал свой талант в игре на пианино. А на следующей неделе семейство Лепеллетье принимали на улице Сен-Луи. Там, пока дамы мило щебетали, г-н Лепеллетье и капитан говорили о бирже.
– Вам бы надо было продать ваши «Креди Мобилье», они сильно упали в цене, и избавиться от «Железных дорог из Севильи в Херес» – про них вообще непонятно, стоят ли они что-нибудь.
Но капитан боялся избавиться от ценных бумаг, которые поднялись в цене с тех пор, как он их приобрел.
А в это время юноши секретничали и обменивались книгами. В библиотеке Эдмона были классические книги (Виктор Гюго, Ж. Ж. Руссо, Бальзак и т. д.), научные и позитивистские (он одолжил своему другу «Силу и материю» доктора Бушне – рационалистическое сочинение, которое укрепило его в неверии). У Поля же были либо современные авторы (Леконт де Лиль, Теофиль Готье, Бодлер, Банвиль, Глатиньи и т. п.), либо малоизвестные (Алоизиус Бертран, Петрюс Борель). Из религиозных книг у него была только «Житие святой Терезы», которая досталась ему от матери.
В библиотеке Св. Женевьевы, в читальном зале напротив Сорбонны юноши с одинаковым аппетитом «пожирали» исторические и философские трактаты, книги по востоковедению, и конечно же бессмертные творения Гёте, Шекспира, Кальдерона, Лопе де Вега, Диккенса и многих других. Верлену до того нравилась испанская литература, что он вбил себе в голову обязательно выучить язык Сервантеса. Театр также привлекал его внимание, но не как читателя, а как актера. К своим сочинениям он добавил «Людовика XVII», с которым продвинулся не дальше предыдущих. Он часто и усердно посещал театр «Батиньоль», побратим театра на Монмартре, – там чередовались новые пьесы и старые испытанные мелодрамы. Его самой сокровенной и тайной мечтой было, чтобы его пьесу сыграла труппа Шотеля, силами которой и текла жизнь в театре «Батиньоль».
Начало 1863 года было отмечено переездом. Не меняя квартала, Верлены поселились на улице Лемерсье, в доме 45. Поль продолжал теоретические занятия по юриспруденции. Восьмого января он снова записался на курсы.
Именно тогда шестидесятипятилетний капитан сильно сдал. Его левый глаз, пораженный катарактой, слабел, а правый был под угрозой. Он все хуже соображал; к его плохому состоянию добавлялось беспокойство – на его глазах таял его капитал. Как он сожалел о том, что не последовал совету г-на Лепеллетье! Но хуже всего сказывался на его здоровье праздный сын, который не интересовался ничем серьезным и никогда не открывал книг по праву. Каждому встречному капитан рассказывал о своем желании «пристроить Поля». Кто-то рассказал ему о конкурсе в министерстве финансов, для которого было достаточно диплома бакалавра. Поскольку Поль был очень слаб в математике, ему нашли репетитора, к которому он и отправлялся каждое утро, а остаток дня проводил в Латинском квартале, добираясь туда на конном омнибусе «Батиньоль – Клиши – Одеон». Он проводил всего час или два на занятиях или в соседних кафе, и к пяти часам возвращался домой, потому что ему больше нечего было делать. Но скоро он стал прогуливать математику: у него решительно не было никакого желания заниматься финансами.
Друг капитана, г-н Дарсе, офицер в отставке и администратор страховой компании, оказал Верлену Старшему благодеяние, согласившись взять Поля на работу в компанию «Союз орла и солнца», что на улице Эльдер, но при условии, что тот будет иметь какое-то понятие о бухгалтерском учете. Снова цифры! Несчастный сменил репетитора: именно у бухгалтера по фамилии Савуре он приобщился к ведению записей и реестров. Когда он немного освоился с учетом, его взяли на работу (был май 1863 года) и тем самым лишили свободы.
Каждый вечер Лепеллетье ждал его у выхода и они вместе возвращались в Батиньоль, останавливаясь по дороге то в Восточном кафе – пивной с бильярдом, то в кафе Гербуа на Большой улице Батиньоля (ныне улица Клиши), где собирались художники «группы Батиньоля»: Мане, Дега, Моне, Курбе, Базиль и другие.
Он зарабатывал мало, но достаточно для того, чтобы позволить себе широкие жесты, когда речь шла о «продолжении банкета». Часами друзья обсуждали поэтов и поэзию, читали друг другу свои произведения, высказывались по поводу новинок, обсасывали рифмы, аллитерации, анжамбманы и цезуры.
Но как выйти из квартала Батиньоль и войти в магический круг поэтов, о которых пишут в газетах и журналах?
Время от времени они видели ученика старших классов лицея, Поля-Луи Мио-Фрошо [46]46
Поль-Луи Мио-Фрошо (1844–1891) – внучатый племянник графа Фрошо, первого префекта Франции, назначенного Наполеоном Бонапартом. Он был приписан к министерству внутренних дел. Единственная опубликованная им работа – «История французской системы образования». Прим. авт.
[Закрыть] , педантичного и довольно претенциозного молодого человека, который изучал Средневековье. Их отношения ограничивались обменом книгами. Средневековье!.. Вот угораздило же человека! Однажды этот Мио-Фрошо представил своим друзьям поселившегося в квартале молодого человека девятнадцати лет по имени Луи-Хавье де Рикар [47]47
О Луи-Хавье де Рикаре см. Рикар, 1967. Прим. авт.
[Закрыть] , который буквально в прошлом году опубликовал у Пуле-Маласси большой (422 страницы!) сборник стихов под названием «Песни на рассвете», «посвященный юным дамам». Вот это уже был кто-то более или менее значительный! К тому же он, ученик Мишле [48]48
Жюль Мишле (1798–1874) – французский историк, автор знаменитой «Истории Франции» (1833–1867).
[Закрыть]и Непомусена Лемерсье [49]49
Луиз-Жан Лемерсье (Непомусен) (1771–1840) – французский драматург, родоначальник жанра французской исторической пьесы. Член Французской Академии с 1810 года.
«Сон, с которым я сроднился», пер. И. Анненского.
[Закрыть], умел расположить к себе тем, что мог говорить обо всем: философии, социологии, экономике, политике, театре, поэзии. Законченный автор-универсал. Его властная манера держаться и его состояние – теткино наследство – заворожили Верлена и Лепеллетье. Он хвастался тем, что посещает известный салон Виржини Ансло, вдовы академика, знакомыми которой были Виктор Гюго и Мюссе, и тем, что встречал там Вилье де Лиль-Адана, Катулла Мендеса и многочисленных поэтов, о которых только начинали говорить. Он только что основал журнал – «Журнал морального, научного и художественного прогресса», первый номер которого датируется мартом 1863 года. Редактора звали Адольф Рако. Это было ежемесячное издание, массивное и неудобоваримое, в сотню страниц, более философское и социалистическое, чем литературное. Журнал был в авангарде отрядов, сражавшихся под водительством Свободной Мысли против «Предупреждений молодежи и отцам семейств» его высокопреосвященства Дюпанлу, епископа Орлеанского, который разоблачал «могильщиков религии» – Тэна, Ренана, Литтре, так что было удивительно, как режим вообще допускал его существование. Полиция, кстати, за журналом следила. Стихотворения, которые Рикар публиковал в литературной части, были высокопарными, «напыщенно-академического» стиля.
Ну и что? Искусство – разве оно не Прогресс? К тому же журнал не скупился на похвалы Виктору Гюго, Эдгару Кине, Мишле, всем этим «провозвестникам грядущего».
Что касается грядущего, Верлен глядел не далее, чем до момента, когда он впервые опубликуется. Он вручил своему новому другу «сатирку» в форме сонета, изображающую некоего «господина Прюдома», эталонного буржуа, «мать и отца семейства», этакого сытого ботаника, которого от поэтов бросает в дрожь, но тапочки которого каждой весной порастают сверкающими цветами. Из осторожности он подписался «Пабло». Сонет опубликовали в августе в «Журнале Прогресса».
Итак, перед началом летних каникул Верлен «вдел ногу в стремя» (по крайней мере, так ему верилось).
Что происходило в течение каникул 1863 года, мы не знаем. Часто случается, что документы в изобилии, когда ничего не происходит, а когда что-то происходит, их недостает. А произошло событие, которое никак нельзя назвать особенным или примечательным, но на которое Верлен отреагировал очень остро. Это событие повлияло на всю его жизнь.
До сих пор он был избалованным маменькиным сынком, которому не на что жаловаться в жизни. И вот впервые ему предстояло понять, что такое страдание, и познать, что такое несчастье. История проста и банальна: в течение нескольких недель в Леклюзе его сердце пылало любовью к Элизе Дюжарден, но она, столь же достойно, сколь и твердо, сумела погасить этот пожар.
Верлен подробно сообщает нам о фазах этой тайной драмы. Почему же мы говорим тогда об отсутствии документов? Ведь более чем в дюжине стихотворений мы находим аллюзии на это событие. Однако никто не понимал, что значат эти стихи, пока г-н Жак-Анри Борнек [50]50
Борнек, 1951. Прим. авт.
[Закрыть] не обнаружил ключ к загадке.
В марте 1863 года Поль сообщил Эктору Перо, что Элиза собирается в июне приехать в Париж. Мы предполагаем, что в ходе своего пребывания она пригласила семейство приехать в августе и сентябре в Леклюз. Со времени последних каникул Поль сильно изменился, из подростка он превратился в мужчину. Поэтому он совершенно другими глазами посмотрел на свою кузину, молодую женщину двадцати семи лет, которая, родив двух детей, расцвела, как весенний цветок.
В рассказе «Луиза Леклерк», пестрящем автобиографическими деталями, он изложил историю, произошедшую с ним самим. Героиню зовут Луиза, ей 23 года, она замужем. Леон, который ее знал с детства, чувствует, что в нем растет непреодолимое чувство: «Ведь это так естественно! Ведь и она тоже изменилась. И как тело Луизы раздалось, как ее талия, ее грудь, ее конечности набирались день ото дня новой силы и обретали истинную красоту, как ее дерзкие большие открытые глаза сверкали чистым светом, как бывает, когда рядом веселый, молодой и сильный человек, как в ее голосе начинали слышаться решительные, твердые, хотя и не повелительные, и в то же время мягкие нотки, – так и этот красивый юноша (…) стал вести себя иначе, просто, добро, без жеманства. (…) Он узнал, что такое приличие, скромность, ровность манеры и искренняя любезность. Все это в него, со временем, вложила любовь».
А вот та же интрига в стихах.
Сначала появляется Она, Старшая Сестра, единственная, незаменимая:
Растущее чувство, сердце, бьющееся все быстрее, краска на лице, мечтания вдвоем, неторопливые прогулки, в руке рука, под большими деревьями парка, наконец, внезапно прорывающееся признание:
После первого «да» – первый поцелуй:
После первого поцелуя первое целомудренное объятие:
И вот уже любовное головокружение:
Элиза, на мгновение поколебленная в своем спокойствии, быстро взяла себя в руки и посоветовала кузену умерить свою страсть: спокойно… ведь у нее муж, дети. Это просто безумие. Об этом не может быть и речи. Поль просыпается, ему горько:
Увы! Нужно отказаться от всего и обо всем забыть:
Но с какой болью!
Он страдает до такой степени, что не знает, где найти прибежище:
Но горе мне! Кошмар растет передо мною,
Как стая злых волков средь леса… [59]59
«Женщине», пер. Эллиса.
[Закрыть]
…меня страшат
И неотступные и злые угрызенья, —
Дрожу в лесу, как трус, который привиденья
Боится или ждет неведомых засад. [60]60
«В лесах», пер. Ф. Сологуба.
[Закрыть]
Теперь я одинок, угрюм и одинок.
Так старец без надежд свой доживает срок,
Сестрой покинутый, так сирота тоскует [61]61
«Обет», пер. В. Брюсова.
[Закрыть].
Ах! Только бы все закончилось!..
В новелле под названием «Столб», опубликованной в «Аннетоне» 27 сентября 1867 года, он вспоминает повелительный тон Судьбы, которая преграждает ему путь. Столб на «пагубной дороге», о который он больно поранился, когда однажды ночью бежал с красавицей, которую похитил, – это моральный запрет, обязавший его отступить и предаться бегству. Тем не менее он рассказывает, что уже видел этот столб с четырьмя указателями, когда въезжал в деревню, но принял его за приглашение и поощрение. Увы! – приказ был категорическим и не подлежал обсуждению. Ударившись, путешественник приходит в чувство: «Мое сознание меня упрекало за то, что я там делал, и впервые моя связь с женщиной, которая была со мной, показалась мне грехом: неожиданно я осознал, что мой поступок был безумием».
Наиболее любопытно продолжение рассказа, поскольку оно пророчески говорит о его будущем: он будет «героем одной из наиболее ужасных судебных драм, которые когда-либо были предметом парижской хроники». На этот раз следователю и королевскому прокурору не придется «искать женщину». Мы находим в этом необыкновенном тексте даже слово «Чарльстаун» – так позднее Рембо будет называть Шарлевиль, свой родной город.
Еще раз подчеркнем, что осенью 1863 года мы застаем Верлена на распутье, в самый критический момент его жизни. Любовное разочарование для многих молодых людей – совершенно обычное происшествие: одно мгновение они страдают, затем утешаются и забывают. У Верлена все было иначе. Дело в том, что Элиза была единственной в мире душой, способной понять его, сдержать его, защитить его от самого себя, ведь он слишком хорошо знал свою огромную слабость перед всевозможными соблазнами. Потеряв ее, он оказался один, беззащитный, бездомный и беспомощный на дороге жизни, усеянной пропастями. В сиянии молнии он видит череду катастроф, которые обрушатся на него, убьют, растерзают, разорвут его и в конце жизни обрекут на трагическое одиночество:
Природа, Искусство, Бог – все это более не представляло ни малейшего интереса. Его ждало путешествие по морю несчастий:
Эрнест Делаэ очень справедливо подметил в нем «непобедимую необходимость искупления» после каждой неудачи: «Что бы досадное с ним ни происходило, он будет спокоен, он будет даже менее требователен на самом деле от счастья (…). Но также малейшее волнение опустошает, совершенно разрывает и удручает его. Он думает, что умирает и не может не искать немедленного и верного удовольствия, то есть удовольствия физического, иначе он не вернется к жизни» [65]65
Делаэ, 1919, с. 35. Прим. авт.
[Закрыть] . В самом деле, нам еще предстоит увидеть, как для того чтобы пережить что-либо, он будет готов броситься в огонь страсти с нетерпеливой жадностью до того дня, когда, снова встретив на своем пути любовь, он совершит необдуманный поступок и окончательно разрушит всю свою жизнь.
Как он и писал Эктору Перо в марте, в конце каникул он приехал в Пализёль. 18 сентября 1863 года кюре церковного прихода отец Хавье Делонь, старый друг его тетушки, получил сан настоятеля в Буйоне (а на посту кюре его заменил его брат Жан-Батист). Поль присутствовал на церемонии его вступления в сан и, в частности, на банкете в доме священника. Он никогда не забудет форель из реки Семуа: это была форель «духовная, употребляемая с совершенно возвышенной любовью, в компании славных коллег этого славного кюре» [66]66
«Наброски о Бельгии».
[Закрыть]. Но у него было тяжело на сердце, и, естественно, он испытывал необходимость довериться новому настоятелю. Это, как мы увидим, войдет у него в привычку – после каждого удара судьбы бегать к духовнику. «Мой маленький друг пришел повидать меня, – писал в сентябре 1863 года отец Делонь Луизе Гранжан. – Я долго говорил с ним. Я верю, что его душа осталась доброй. У меня было много причин сделать такой вывод, потому что он доверил мне некоторые свои слабости и признался, что боится жить в Париже. Большой город мало подходит его слабой воле! Обратится ли он с этим к своему отцу? Вы знаете его ответ, он уже нам обоим его дал: его сын не сможет ничего достичь нигде, кроме Парижа. Однако у меня нет никаких сомнений в том, что нужно повидаться с ним по этому поводу. В ожидании помолимся» [67]67
Де Виви, 1928, с. 51. Прим. авт.
[Закрыть] .
Если бы капитан Верлен не упорствовал в своем желании, чтобы Поль сделал в Париже карьеру, шансы на то, что тетушка Луиза устроила бы его в бельгийских Арденнах, были достаточно велики, и в этом случае он бы стал служащим мэрии или префектуры и о нем бы больше никто никогда ничего не услышал.
По возвращении в Париж ему снова пришлось думать о серьезных вещах. «Союз Орла и Солнца» – это было временное решение. Капитан вновь прибегнул к своим связям, чтобы найти для сына постоянное место работы. Один его друг, г-н Тассен, директор Акцизного департамента Парижа, посоветовал, чтобы Поль подготовился к конкурсу Префектуры Сены. Вступительный экзамен был нетрудным, должность – не самая престижная, но достойная и хорошая, к тому же у него будет надежда на продвижение по службе и гарантированная пенсия.
Поль добросовестно подготовился к конкурсу и успешно сдал письменный зачет в мае 1864 года. Преуспев в этом, он был назначен стажером-экспедитором в мэрии 9-го округа по улице Друо и приписан к отделу актов гражданского состояния. Между тем Луи-Хавье де Рикар продолжал издавать свой «Журнал Прогресса», и Верлен продолжил сотрудничество с ним. Но произошло то, чего они опасались: вмешательство имперской полиции. На мартовский номер 1864 года был наложен арест из-за резкой антирелигиозной статьи (рецензия на «Экзамен по Христианству» Сатюрнена Морена), публикация была запрещена, а редактор вместе с управляющим отправились в суд. Несмотря на блестящую защиту мэтра Лорье, которому ассистировал молодой и еще неизвестный широкой общественности адвокат Леон Гамбетта [68]68
Далее Леон Гамбетта (1838–1882) стал известным политиком, фактически лично добился установления во Франции Третьей республики и закончил карьеру на посту премьер-министра (1881–1882).
[Закрыть], они были приговорены 27 мая 1864 года к тремстам франкам штрафа и трем месяцам тюрьмы (срок Рако по решению суда от 28 июня был сокращен до месяца).
Бедный Верлен! У него был единственный друг, который мог вытащить его из небытия – и вот он томится в застенках!
Итак, став по необходимости философом, он принимает решение продолжать жить. У него было немного денег, не слишком интересная работа, преданный друг (Лепеллетье) и много идей в голове – все это в сумме выглядело не так печально. Он редко сидит дома, посещает театры, выставки, концерты.
Неизвестно, где Верлен провел каникулы, но, скорее всего, он уехал из Парижа. Вернувшись, он продолжил свои труды бюрократа и забавы дилетанта.
К концу 1864 года Рикар вышел из тюрьмы. Еще никогда он не был так готов к борьбе. Верлен ухватился за него, как за спасательный круг. Тем не менее он ему посоветовал менее активно демонстрировать свой антиклерикализм и посвятить себя более активно поэзии. Как бы Рикар хотел сейчас выпустить в свет основательный журнал по искусству и литературе, оставив в стороне политику и философию, раз уж есть средства! Это, конечно же, соблазнительно, в крайнем случае достаточно и простой типографии, но нужен агент по продажам. Ни он сам, ни Верлен, ни Лепеллетье не знали никого, кто согласился бы играть эту роль.
Однажды Верлен, которого связывали дружеские отношения со скрипачом театра «Батиньоль» Эрнестом Бутье, услышал, как тот рассказывает о молодом книготорговце Альфонсе Лемерре, влюбленном в поэтов Плеяды, который, может быть… Бутье хорошо знал его, поскольку тот просил Бутье перевести ему Петрония на старофранцузский.
– Так, – перебил его Верлен, – где он живет?
Бутье, Лепеллетье, Рикар и Верлен направились в переулок Шуазёль, дом 47 [69]69
Впоследствии номер 27 (см. Рикар, 1967, с. 50, подстраничное прим.). Прим. авт.
[Закрыть] , в довольно большую лавку с вывеской «Перспье, правопреемник Лемерр».
Альфонс Лемерр, массивный нормандец двадцати шести лет, приятной наружности – голубоглазый, с открытым лицом и светлой бородой – принял их дружелюбно. Три года он работал у Перспье служащим, в 1862 году перекупил у шефа его дело (религиозные книги, требники. Библия, молитвенники). Его жена была белошвейкой. Ему успешно удалось направить деятельность издательского дома в новое русло и публиковать – чем он и по сию пору занимался – замечательные издания авторов шестнадцатого века (Дю Белле, Рабле и т. д.). Казалось, что предложение молодых людей не слишком его воодушевило. Он был человек осторожный.
– Поэтический журнал?.. Да, может быть… Посмотрим… Но кроме склада я вам ничего не предоставлю.
Чтобы умилостивить Лемерра, Рикар предложил ему за счет автора издать сборник своих стихов «Небо, Улица и Очаг», написанных в тюрьме. Ударили по рукам – сначала делаем книгу, потом журнал. Подобрали и название – «Искусство».
Первого января 1865 года Верлен был включен в штат мэрии экспедитором под началом Городского комитета по бюджету и счетам с жалованьем полторы тысячи франков в год. В его обязанности входило доставлять жалованья священникам, служащим в приходах Парижа и пригородов. Он не выказывал чересчур большого рвения, приходил в свою контору (в свой «бюраль», как он говорил) к десяти часам утра, покидал ее в полдень и снова возвращался на время с двух до пяти часов. Его начальник, старший служащий по имени Ги, давал ему столько свободы, сколько тот хотел, поскольку он приписывал себе дополнительные часы за работу, которую не сделали его подчиненные. Можно сказать, что Верлен давал ему возможность дополнительно зарабатывать. В кафе «Газ» на улице Риволи, где он иногда обедал, Верлен быстро познакомился с «городскими поэтами», такими же служащими, как и он сам, но уже вовлеченными в литературную битву: Леоном Валадом, Альбером Мера, Жоржем Лафенетром и Арманом Рено.
Двадцати пятилетний уроженец Бордо, Валад, чьи глаза сияли лукавством, носил окладистую черную бороду, которая делала его похожим на перса. «Убери свою фальшивую бороду, шутник ты эдакий!» – бросал ему Верлен.
Альбер Мера [70]70
См. «Фигаро Литтерер» от 12 января 1929 года. Прим. авт.
[Закрыть] , того же возраста, был более замкнутым и манерным, по словам Верлена. Очень чувствительный юноша и утонченный поэт. С Валадом он опубликовал в 1863 году сборник весенних сонетов под милым заголовком «Апрель – Май – Июнь».
Жорж Лафенетр, уроженец Тура, двадцати восьми лет от роду, влюбленный в Италию и эпоху Возрождения, был автором книги под названием «Ожидания» (1864), которая имела довольно большой успех.
И, наконец, Арман Рено, который подготовил к изданию свою четвертую книгу, а его первая книга «Стихи о любви» к тому времени уже выдержала два издания. Почти мэтр!
Иногда, выходя из Дворца, к ним присоединялся Эдмон Лепеллетье в сопровождении Эмиля Блемона – по-настоящему его звали Леон Эмиль Птидидье, он был молодой адвокат и тонкий поэт – настолько тонкий, что Леконт де Лиль говорил ему с презрительной гримасой:
– Блемон, вы явно учились у Мюссе!
Без малейших трудностей Верлен, полный природной сердечности и доброго расположения духа, был принят в группу и стал всеобщим другом.
В свою очередь Рикар, который уже видел себя величественным покровителем французской литературы, в знак своей благодарности писателям и художникам, которые поддержали его во время судебного процесса, пригласил их на субботний прием, который давала его матушка на бульваре Батиньоль, дом 10. Именно там Верлен и Лепеллетье, без ума от счастья, смогли наконец приблизиться к знаменитостям своего времени. Можно сказать, что они лишь сели в поезд, который отправил в путь Рикар.
Кокетливая, улыбчивая и немного легкомысленная маркиза де Рикар, сорока двух лет от роду, обожала светскую жизнь и молодежь. Ее муж, бывший губернатор Мартиники и экс-адъютант принца Жерома [71]71
Он же Наполеон-Жозеф-Шарль-Поль Бонапарт (1822–1891) – сын Жерома Бонапарта, младшего из братьев Наполеона Бонапарта. Титул принца под именем Жером получил в 1852 году.
[Закрыть], предпочитал во время приемов уединяться в своей комнате, что было, наверное, к лучшему, поскольку ему было уже за семьдесят.
На встречах господствовали два человека: Катулл Мендес и Вилье де Лиль-Адан.
С довольно серьезной внешностью и слегка вьющейся светлой шевелюрой, прекрасный Катулл обольщал немного волнующим шармом своей личности и манерами принца. Его последнее произведение «Филомела, лирическая книга» (1864) привело Верлена в восторг. Перед ним Верлен чувствовал себя полным ничтожеством, ведь не было такого достижения, которое Катулл Мендес не мог бы себе приписать: и основание «фантастического журнала», и признание литературной общественности, и ранение на дуэли, и отношения с любовницами, и даже месяц тюрьмы за непристойное произведение «Роман об одной ночи» [72]72
См. Зеваэс, 1924. Прим. авт.
[Закрыть] .
