Текст книги "Эллинистический мир"

Автор книги: Пьер Левек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Именно в Александрии в III в. до н. э. появились наиболее

известные ныне имена. В некоторых поэмах Феокрита мы

находим явное упоминание о кружке поэтов, собравшихся на

Косе вокруг Филета, который, кстати <101> говоря, был призван

ко двору Птолемеев в качестве воспитателя детей царя. Кружки

играли большую роль в литературной жизни того периода. На

104

двух скифосах из клада Бертувиля-Берне Ш. Пикар видит

изображение литературного кружка с Аратом, Ликофраном,

Менедемом (наставником Гонатов), Феокритом и их музами.

Феокрит возносит пасторальную поэзию на вершину.

Уроженец Сиракуз, он нигде, даже в Александрии, не забывал

прелести сицилийского пейзажа, а также эротические или

музыкальные игры пастухов. Его изысканная, несколько

женственная сентиментальность, воспевание кратких радостей и

долгих горестей любви творили чудеса. Он посочувствовал

влюбленному Гераклу самым отчаянным за всю античность

возгласом: «Несчастны влюбленные!» (13, 66). Он воскресил в

памяти приворотные зелья и причитания обманутой и

покинутой девушки («Колдуньи»). Но его «Сиракузянки» – это

мим, грубый и одновременно тонко напоминающий авлические

литургии. Его буколической поэзии будут подражать Мосх,

Бион, многочисленные неизвестные поэты, произведения

которых весьма посредственны, за редким исключением, таким,

как, например, великолепный «Oarystis», который остается

самой чувственной любовной беседой в античной поэзии.

Неоспоримый создатель быстро устаревшего жанра, этот

эмоционально утонченный поэт не заслуживает опалы,

наложенной на него менее изысканными Соперниками, к

которым можно с оговорками причислить самого великого

Вергилия.

Каллимах, ученый, автор «Причин», «Элегий» и «Гимнов»,

был библиотекарем в Александрии при Птолемее Филадельфе и

Птолемее Эвергете. Воодушевляемый обостренным сознанием

великого достоинства поэзии, он ненавидит критиков, «бичей

поэтов, погружающих во мрак разум детей, клопов,

пожирающих прекрасные стихи». Жаль, что он так любил

раритеты, намеки, упивался тяжелым слогом.

Его непримиримый враг 9* Аполлоний Родосский своей

«Аргонавтикой» как бы провел параллель «Одиссее»: <102>

плагиат был бы непереносим, если бы не было великолепного

9 Ссора Каллимаха с его учеником Аполлонием демонстрирует

накал борьбы внутри кружков. Каллимах признавал лишь малую

поэтическую форму. Аполлоний хотел создавать эпические поэмы.

Отношения наливались ядом. Аполлоний заявил, что его учитель –

«отброс, фривольная игрушка, деревянная голова». Каллимах ответил

«Ибисом» (до нас дошел лишь в передаче Овидия). Аполлоний был

вынужден удалиться на Родос, где и написал свое произведение.

105

изображения страсти Медеи. Арат, любимец Антигона Гоната,

пошел еще дальше: в «Феноменах» он стихами изложил

астрономическую систему Евдокса Книдского и показал, что

самая высокая философия может быть совместима с поэзией.

Ликофрон, прозванный Темным, библиотекарь Птолемея

Филадельфа, в длинной монодии Александра передал

пророческий плач несчастной Кассандры, предсказавшей даже

будущее величие Рима. Он владел искусством смелого

определения (например, Клитемнестру назвал «почтительной

распутницей»), но слишком часто терялся в непонятных

тонкостях геометрической поэзии 59. Геронд проявил себя в

миме – вольном, плутовском жанре, которым не пренебрегали

даже наиболее выдающиеся поэты эпохи. В своей одноактной

пьесе «Школьный учитель» он выводит на сцену типичных

персонажей: глупую и жадную женщину среднего класса,

мечтавшую дать образование сыну; ленивого, хитрого,

озорничающего мальчишку; учителя, который использует самые

разные телесные наказания. Его Сводник, пытаясь через суд

вернуть похищенную воспитанницу, говорит елейным, полным

двусмысленности языком, свойственным людям профессии

сводника.

Многочисленные эпиграммы «Антологии» (искусственного

сборника позднего периода, который содержит также немало

произведений римского и византийского времени)

свидетельствуют в минорном тоне об изысканных и манерных

вкусах, свойственных эпохе эллинизма.

Эта поэзия не заслуживает того пренебрежения, с которым к

ней часто относятся. Она гораздо большее, нежели «упражнения

ученой собачки», к чему ее нередко пытаются свести.

Современным языком, удивляющим при первом знакомстве с

ней, она выражает новые чувства и эмоции. Она воодушевляется

поиском формального совершенства, которое и превратит ее в

естественный образец для тех, кто на протяжении веков будет

стремиться к искусству ради искусства.

Знание филологии

Несмотря на презрение Каллимахом труда грамматиков

эллинистической эпохи, труд их был весьма полезным. Они

создавали новую отрасль знания – критику текстов, которая по

106

мере формирования больших библиотек становилась все более и

более необходимой. <103>

Имена грамматиков заслуживают того, чтобы их помнили,

так как благодаря им мы располагаем правильными текстами

великих греческих писателей. Зенодот из Эфеса, до того как

стать библиотекарем в Александрии, был наставником Птолемея

Филадельфа. Он издал гомеровские поэмы и открыл путь

диортотам (исправителям). Аристофан из Византия

(библиотекарь при Птолемее Эвергете) выпустил в свет Гомера,

Гесиода и лириков, дав великолепные комментарии к ним. Имя

Аристарха, его самого замечательного ученика и последователя

в Библиотеке, известного прежде всего своим комментарием к

Гомеру, стало нарицательным для определения строгого судьи.

Вместе со своим учителем он начал создавать канон (т. е.

список) классиков, который быстро становится

общепризнанным. Наконец, соперник Аристарха – Кратет из

Малла (библиотекарь в Пергаме), комментатор Гомера и

Гесиода, написал значительный труд по стоической философии.

Историография III в. до н. э.

Историография в эллинистический период сильно

видоизменилась. После Эфора из Кум (ученик Исократа, автор

«Всеобщей истории», которая охватывает период от

возвращения Гераклидов до 340 г. до н. э.) она включила в круг

своих интересов помимо Греции Восток, который после походов

Александра сделался грекам гораздо ближе, и Запад, к которому

понемногу привлекали внимание римляне. Но число событий

так возросло, круг необходимых исследований столь

расширился, что историки сделались кабинетными учеными, за

исключением Полибия.

Полибий, несомненно, поднялся над своими

предшественниками и соперниками именно благодаря тому, что

был непосредственным очевидцем описываемых событий. К

тому же история все более и более становилась научным

исследованием и отвергала порой какое бы то ни было

литературное влияние.

Труды великих историков III в. до н. э. дошли до нас только

во фрагментах, и авторы сильно различаются по методу, а также

по таланту.

107

Иероним из Кардии служил у македонских царей и вплотную

сталкивался с событиями, которые изложил в <104> «Истории

диадохов» и «Истории эпигонов». Его труды («самое

значительное из того, что было написано о пятидесяти годах,

последовавших за смертью Александра»,– Ф. Якоби)

привлекают внимание ясностью и содержательностью. Отнюдь

не живописательны, а абстрактны, они незаменимы для

установления фактов и их понимания.

Эти работы были широко использованы Диодором и

Плутархом, но они плохо написаны, и, по словам Дионисия

Галикарнасского, их невозможно читать «из-за отсутствия

гармонии стиля».

Дурис Самосский (в «Истории Греции» и «Истории

Македонии») описывает события с 370 до 280 г. до н. э. Он же

автор «Истории Агафокла». Также не обладая большим

литературным дарованием, он отличается здравым смыслом,

умеренностью и интересом к пикантным историям.

Филарх продолжает Дуриса и доводит повествование до 220

г. до н. э. У него явная склонность к патетическим сценам, к

пафосу, за что его порицает Полибий. Труды Филарха

привлекают образностью, динамичностью изложения,

забавными историями; понятно, почему Плутарх так много

позаимствовал у него для своих биографий.

Самый крупный историк III в. до н. э.– Тимей из Тавромения,

автор «Истории Сицилии», дополненной «Историей Пирра».

Изгнанный Агафоклом со своей родины, он скрывался в Афинах

и на протяжении пятидесяти лет до возвращения на Сицилию

при Гиероне II писал свои труды.

Этот замечательный знаток проделал обширнейшую работу,

прочтя все, что было написано по интересующему его вопросу;

использовал он и подлинные документы. Высказывая о

предшественниках живые суждения, он демонстрирует

невиданную силу критического ума. Проявив интерес к

хронологии, Тимей успешно пытается свести в единую систему

даты календарных систем Афин, Спарты, Аргоса, Олимпии...

Его иногда судят по колким критическим замечаниям,

высказанным в его адрес Полибием, который упрекал Тимея в

слишком книжных знаниях и особенно в склонности к риторике.

На самом деле жажда знаний заставляет Тимея обратиться к

областям, прежде обойденным вниманием, например к

108

варварскому Западу, и в частности Риму, к которому он первый

привлек внимание. <105>

Рационалистическая история: Полибий

Тимей был затмен славой Полибия (около 210– 125), который

совершил настоящую революцию в историографии и был,

безусловно, одним из самых плодотворных и глубоких умов

эллинистической эпохи. Родом из большой мегалопольской

семьи, этот молодой человек являлся одним из заложников,

которых Ахейский союз вынужден был выдать после битвы при

Пидне. Он прожил сорок лет в Риме, где завязал знакомства с

самыми благородными мужами города, в частности с сыновьями

Сципиона Эмилиана. Для него, как и для Фукидида, история

была как бы искуплением за ссылку. Как и великий афинянин,

он вносит в нее реальные знания войны и политики. В своем

основном труде – «Истории» Полибий рассказал, как Рим

завоевал мир. Повествование охватывает период с 221 по 146 г.,

но в виде вступления дан обзор событий от 264 г. до н. э. Весь

период, изложенный в хронологическом порядке, разделен на

сорок книг, из которых только первые пять сохранились

полностью.

В самом начале своей работы Полибий приписывает истории

двойную дидактическую цель – политическую и моральную:

извлекать уроки для государственных деятелей и учиться

переносить удары судьбы. Заявляя о себе как о прагматике, он

отвергает все, что не соответствует этим целям, в частности

риторику.

Для достижения этих целей Полибий должен искать

причины событий, и здесь он выступает как верный ученик

Фукидида. Как и последний, Полибий требует различать поводы

и истинные причины войн. Как первостепенные среди причин

он выделяет деятельность сильных личностей (таких, как

Ганнибал или Сципион), характер государственных учреждений

и нравов (он считает, что соперничество между Римом и

Карфагеном было неизбежным в силу некоего детерминизма),

экономические факторы (он великолепно показывает роль,

которую сыграли в римской политике капитал, биржа, купцы),

социальные факторы, настаивая на важной роли

малонаселенности в упадке Греции. Таким образом, для него

109

история – не изложение фактов, а продукт осмысления

действительности, ориентированный на пользу.

По мнению П. Педеша, чтобы воздать историку должное, его

надо сравнить с прославившими эпоху учеными – Эратосфеном,

Кратетом, Агатархидом. Полибий был движим теми же

чувствами, что и эти ученые, – «любопытством, <106> любовью

к разуму, пристрастием к тщательности и точности, чувством

синтеза, верой в науку».

Несмотря на старание объяснить все с позиции разумного и

рационального, Полибий часто упоминает Тюхе (Фортуну). Но

«случай», судя по всему, он допускает в историю не чаще, чем

Провидение. Таким образом, Тюхе представляет собой нечто

вроде остаточного явления, ибо событиям человеческой жизни

автор старается найти естественные причины. Так, по его

мнению, римские завоевания – это результат продуманного

плана я продукт исключительных качеств римского народа.

Исходя из таких принципов, Полибий создает

непревзойденный по точности труд. Сведения, которыми он

пользовался, заслуживают доверия: автор сам участвовал во

многих событиях, а о многих ему представлялась возможность

узнать в кружке Сципионов в Риме. Таким образом, основным

источником информации, которому он больше всего доверял,

был его личный опыт. Кроме того, Полибий много

путешествовал на Западе (Этрурия, Цизальпинская Галлия,

Альпы, Испания; атлантическое побережье Африки, вдоль

которого он прошел на кораблях, доверенных ему Сципионом) и

в Египте, он своими глазами видел места, где происходили

описанные им события. К тому же Полибий много читал –

предшественников и современников, латинских анналистов и

греческих историков, географов, философов. И наконец, он имел

доступ к архивам, в частности к записям великого понтифика и

к архивам Персея, привезенным в Рим после Пидны.

Полибий постоянно обращает внимание на объективность,

забывая о ней лишь тогда, когда говорит об этолийцах или

Персее, которых ненавидит. «Истина для истории, – пишет он, –

то же, что глаза для животных: если их вырвать, животное

становится бесполезным». Он так далеко заходит в своей заботе

об истине, что почти не использует реконструируемые речи

исторических деятелей, что было обычным явлением для

греческой историографии.

110

И все-таки Полибий всегда присутствует в тексте, часто

прерываемом отступлениями, полемикой, в которых он теряет

свою беспристрастность. Постоянно судящий и критикующий,

движимый иногда странной суровостью, он далек от

презрительной бесстрастности великого Фукидида.

Чрезвычайно важным является вопрос о его отношении к

римлянам. Его даже упрекали в сотрудничестве. <107>

Очевидно, на Полибия произвело сильное впечатление то,

что открылось перед его взором в Риме, и он не скрывает своего

восхищения этим мудрым, терпеливым, серьезным и

энергичным народом. Но затем его пыл несколько поостыл. Он

заметил то, как грубо римляне разрешали конфликты, заметил и

угрожавший Риму кризис, предвидя его упадок.

Форма – слабая сторона творчества Полибия. У него

отсутствовали воображение и эмоции. Он не умел живописать и

продемонстрировал склонность к трудным для понимания,

абстрактным терминам. Современный критик сказал о нем без

особого преувеличения, что его можно читать на любом языке,

кроме его родного. В этом он был одинок среди талантов,

озабоченных тем, чтобы нравиться. Полибий прежде всего

стремился понять, объяснить, убедить, что он и делал с такой

глубиной, что остается для нас одним из самых основательных

историков античности.

Бесстрастие мудреца и аппетит ученого

Философские кружки

Во времена Платона и Аристотеля философия была

настолько блистательна, что после них казалась обреченной на

застой. Тем не менее на протяжении всей эллинистической

эпохи она оставалась одной из самых живых ветвей греческой

мысли. Не только сохранились и получили дальнейшее развитие

традиционные теории, но и появились оригинальные, глубоко

трогавшие элиту мысли.

Обязательной для философа стала дисциплина. Никаких

отшельников, напротив, хорошо организованные школы со

своими традициями, помещениями, руководителями

(сколархами) и, естественно, еретиками. Как ни парадоксально,

но даже киники подчинялись этим правилам. Учитель на своих

семинарах продолжал учить последователей не столько чтением

111

теоретических лекций, сколько ежедневными беседами.

Философ становится определенным типом профессионала,

ученым, все более отдалявшимся от обыденности жизни.

Хотя в каждом значительном городе были свои философы,

которые совместно с риторами обеспечивали то, что <108>

можно назвать высшим образованием, Афины оставались самым

крупным центром философской мысли, где находились наиболее

знаменитые школы и формировались новые теории.

Традиционные школы

Большинство школ, существовавших в IV в. до н. э.,

остались и в более поздний период. Наиболее своеобразными из

них являются киники, для которых характерны полный

материализм, отказ от уважения общепринятых норм поведения,

общение с самыми сомнительными элементами общества –

портовыми грузчиками или проститутками.

На первых порах быстро развивался Ликей во главе с

Феофрастом, который был прямым последователем Учителя,

отвергавшего метафизику ради более точного наблюдения

фактов, в частности в области ботаники и метеорологии. Его

работы дошли до нас в отрывках, в основном «Характеры»,

которые, судя по всему, являются фрагментами «Поэтики» –

модели, предложенной для обучения поэтов.

Школа Платона испытывала новый подъем с Аркесилаем

Питанейским, сколархом платоновской Академии (с 268 по 241

г.). Он был блестящим оратором, посвятившим себя

исключительно устному преподаванию, и основателем так

называемой Средней академии. Он проповедовал вероятность,

теорию, которая в противоположность стоицизму имела целью

лишь поиск наиболее правдоподобного, наиболее возможного.

Во II в. до н. э. Карнеад систематизировал учение. Он известен в

основном по посольской миссии, которую осуществил в Риме от

имени афинян (155 г. до н. э.) с двумя другими философами –

стоиком Диогеном и перипатетиком Критолаем,– и успехом,

смешанным со скандалом, на его лекциях 60.

Хотя Карнеад ничего не написал, он был одним из самых

глубоких мыслителей эпохи. По его мнению, нет никакой

возможности отличить истину от ошибки; надо прокладывать

дорогу между абсолютным сомнением скептиков и великими

гипотезами стоиков. Таким образом, он исповедовал

112

позитивизм, очищенный от метафизики л вдохновленный

умеренным платонизмом. <109>

В I в. до н. э. Академия была представлена двумя

интересными философами, выступавшими против учения о

вероятности 10*: Филоном из Лариссы (сколарх с 110 но 85 г. до

н. э.) и Антиохом из сирийского города Аскалона (85–69),

который воспринял отдельные положения стоицизма, в

частности то, что касается теории познания. Цицерон был

одним из слушателей обоих философов.

Скептики (букв, «рассматривающие») заявили о себе уже

Пирроном (конец IV в. до н. э.), крупным мыслителем, который

известен нам только по свидетельствам учеников. Вот эпитафия,

в которой один из них говорит о том, что он получил от учителя:

«Это я – Менекл Пирронец, видящий во всем сказанном

одинаковую ценность и открывший для смертных путь

атараксии» 61. Самым знаменитым из учеников Пиррона (в III в.

до н. э.) был Тимон из Флиунта, сначала танцовщик, потом

софист. Он учил, что для человека все безразлично – и истинное

и ложное, что чувства и разум нас одинаково обманывают и что

нужно избегать суждений, жить без мнений и склонностей, не

верить ни во что, чтобы в душе установилась атараксия. Тимон

резко критиковал любой догматизм, охарактеризовав Зенона,

отца стоицизма, как старую, нарумяненную и накрашенную до

крайности финикиянку, «глупую, как барабан». Скептицизм

несколько напоминает индийскую мудрость, имеются сведения,

что Пиррон встречался с гимнософистом Каланом, пришедшим

из Индии с Александром. (Гимнософистами – «нагими

мудрецами» – греки называли индийских мудрецов и факиров.)

Все эти представители школы скептиков обеспечивали ей

успех на протяжении всей эллинистической эпохи. Очевидно,

сложные проблемы эллинизма обратили умы именно к этой, не

оставлявшей никаких надежд теории, которая больше всего

восставала против догматизма стоиков. На такой же позиции

находился Аристон Хиосский, стоик-раскольник, критические

выступления которого часто совпадали с позицией скептиков.

Школа скептиков будет процветать даже после римских

завоеваний, так как два самых знаменитых философа жили в

10 Между Карнеадом и Филоном Академией руководил Клитомах,

по происхождению семит из Карфагена, его настоящее имя –

Гасдрубал.

113

эпоху Римской империи – это Энесидем из Кносса и Секст

Эмпирик. <110>

Эпикуреизм Эпикура

Уже традиционные школы уделяли много внимания

проблемам морали. Внимание к ним усилилось в двух учениях,

появившихся в конце IV в. до н. э.,– эпикуреизме и стоицизме. В

эллинистическое время философия стала как бы убежищем для

человека, потерпевшего крушение надежд, потерявшего смысл

жизни в своем положении гражданина. Ее целью было прежде

всего решить проблему счастья. И в обоих случаях – в

эпикуреизме и в стоицизме,– несмотря на очевидную разницу

между ними, ответ один: счастье – во владении своей душой,

ускользающей от мира, освобождающейся от случайного,

достигающей состояния безразличия (атараксии – для одних,

апатии – для других), в котором ее уже ничего не сможет задеть.

Глубокий аскетизм, лежавший в основе этих учений, в конце IV

в. до н. э. был, конечно, не нов, но он впервые опирался на

науку, в частности на физику. От этого и проистекал научный

догматизм стоиков и эпикурейцев, который в действительности

отдалял их от гуманистической философии великой

классической традиции.

Эпикур, уроженец Афин, молодые годы провел на Самосе, а

затем обосновался в Афинах. Там, удалившись в свой

знаменитый сад, он живет в окружении учеников, ищущих

вместе с ним мира в душе с помощью «метода психологического

лечения, направленного против грусти, тревоги, скуки,

напрасной суеты» (А. Риво). Доброжелательность, с которой он

относился к своим ученикам, дружеские чувства к ним,

мягкость его характера тем более достойны похвалы, что он

находился во власти тяжелой болезни, которая после долгих лет

страданий и унесла его (270 г. до н. э.). Все это делало Эпикура

мудрецом.

Его учение известно мало, так как до нас дошло всего три

программных письма, адресованных друзьям, и ряд записанных

мыслей. Его основной труд – «Трактат о природе» в 37 книгах –

утрачен. Он воспринял атомистическое учение Левкиппа и

Демокрита. Эти два философа V в. до н. э. допускали, что

материя состоит из неделимых, непроницаемых, сплошных,

бесконечных частиц, которым они дали название «идей» и

114

между которыми не проводят никаких различий, кроме

величины, формы и расположения. В полной пустоте, где

движутся <111> эти атомы (как их назвали впоследствии),

вихревое движение создает агрегаты по двойному сочетанию:

плотности, которая выталкивает наружу самые легкие, и формы,

которая позволяет соединение дополняющих друг друга частиц.

Даже душа подчиняется действию этого механизма: она состоит

из легких сферических атомов, похожих на пылинки, которые

пляшут в солнечном луче и которые постоянно обновляются при

дыхании. Современность этой теории потрясает не только

потому, что ее создатели являются далекими

предшественниками современного атомизма, но и потому, что

она для объяснения вселенной впервые не прибегает к внешней

движущей силе. Механизм системы, едва смягченный теорией

клинамена (этим латинским словом обозначают явление, когда

некоторые атомы отклоняются от вертикали на ничтожно малый

угол), согласно которой сохраняется свобода действий живых

существ, помогал в преодолении суеверий, терроризировавших

простых людей, страха перед богами, страха смерти.

Боги существуют, но они абсолютно безразличны к человеку;

обитают они, очевидно, в пространствах, которые разделяют

миры (метакосмия). Что касается смерти, то это фантом, так как

душа, состоящая из материальных, чрезвычайно летучих

атомов, разлагается в момент смерти и, таким образом, не может

быть подвергнута адским наказаниям, которые так страшили

нефилософов.

Эпикурейская мораль практически неизвестна, так как

хулители Эпикура вскоре после его смерти придали слову

«эпикурейский» смысл, который мог вогнать в краску самого

автора этого учения. Действительно, все существа ищут

удовольствий и избегают страданий, но мудрость состоит не в

безудержной погоне за удовлетворением низменных желаний,

которые еще больше порабощают душу,– мудрость в отсутствии

волнения (таков смысл слова «атараксия»), которое достигается

путем подавления желаний.

Удовольствие, стремление к которому, согласно Эпикуру,

главное в жизни,– это прежде всего отсутствие страданий; это

может быть также более позитивное состояние, например

хорошее настроение (евфросюне). Оно коренится во владении

инстинктами, а не в их удовлетворении. Если человек может

таким образом освободиться от нечистых и беспокойных частей

115

самого себя, значит, он обладает свободной волей: атомы души

могут свободно отклоняться от предопределенного движения.

<112> Мудрец, следуя данному определению, естественно, не

принимал участия в политической жизни. Он избежал ее,

удалившись в свою башню из слоновой кости.

Эпикуреизм быстро приобрел много адептов. Наиболее

известным был, очевидно, Филонид из Лаодикеи (200– 130),

биография которого стала известна благодаря находке одного

папируса из Геркуланума. Ученик математика Аполлония из

Перги, он открывает школу в Антиохии и обращает в

эпикуреизм сирийского царя Деметрия Сотера. Он совершает

ряд путешествий в Афины для переговоров на родине

эпикуреизма со сколархом Басили дом.

Отмечают также, не без некоторого удивления, что

эпикуреизм имел значительный успех в республиканском Риме.

Конечно, поначалу он вызвал недоверие из-за двусмысленной

природы поиска удовольствий, положенного в основу морали.

Вспоминаются насмешки Фабриция, направленные против

эпикурейца Кинея – легата царя Пирра. Но он быстро завоевал

популярность благодаря пропаганде его греками. В конце II в. до

н. э. Амафиний пишет на латыни эпикурейский трактат. Во

время войн с Митридатом сколарх Федр бежит из Афин в Рим и

приобщает к эпикуреизму Цицерона, который затем отходит от

учения, но остается другом Федра. Луций Кальпурний Пизон

Цезопин, консул 58 г. до н. э., тесть Цезаря, владелец

богатейшей виллы в Геркулануме, где были найдены

многочисленные эпикурейские папирусы, поддерживает кружок

греческих мыслителей эпикурейцев.

Эпикуреизм, отличавшийся своими проповедническими

тенденциями и направленностью на всеобщность, приобрел

настолько широкий размах, что достиг самых различных слоев

народа, даже женщин и рабов. Цицерон отметил (De finibus, 2,

49), что он коснулся и варваров.

Самым выдающимся из римских последователей Эпикура

считается поэт Лукреций. В его поэме «О природе вещей»

наиболее полно изложено учение Эпикура. Никто, кроме него,

так ясно не описал освобождение, которое находит душа в

атомистическом учении. Никто, кроме него, не воспел с таким

энтузиазмом сладострастие знания, доверие к философии,

очарование перед мудростью Эпикура, представленного как

пророк спасения. Поэма Лукреция – это замечательный отклик

116

на проповедь мудреца, для которого высокомерная доктрина

интеллектуала не заслонила самых братских чувств и

человеческих достоинств. <113>

Древняя Стоя

Стоицизм, философская школа, названная так по «пестрому»

портику ( Stoa Poikile) в Афинах, где она была основана Зеноном

и где собирались его ученики, родился из той же потребности в

мире и определенности в один из самых смутных периодов

греческой истории.

Зенон, семит из Китиона на Кипре, был торговцем,

посвятившим себя философии. Успех в Афинах у него был

огромен, и Антигон напрасно старался приблизить его к

македонскому двору, а демос после его смерти почтил Зенона

золотой короной. Школа, которую он создал и главой которой

был с 322 по 264 г., после него (до 232 г. до н. э.) находилась в

руках Клеанфа из Асса (город в Троаде), а затем (до 204 г. до н.

э.) Хрисиппа из Сол. Зенон, Клеанф, Хрисипп и их ученики

систематизировали учение, и период их деятельности (III -II вв.

до и. э.) принято называть Древней Стоей.

Стоицизм этого времени основывался на широком видении

мира, в котором ведущее место занимала логика, опиравшаяся

на физику (натурфилософию). Великолепный порядок мира

доказывает, что он управляем разумом. Этот разум, бог,

имманентен миру, он растворен в материи. Он есть огонь –

огонь одухотворяющий и творящий, проникающий в материю и

придающий ей все чувственные качества; в чистом виде он

существует в сфере, ограничивающей космос. По истечении

«большого года», длящегося 10 тысяч лет, он полностью

поглощает мир и обновляет его в мировом пожаре (экпиросис).

Мир приводится в движение иерархией божеств, начиная с

Зевса, отождествляемого с огнем, и кончая демонами и гениями,

через астральных богов, которые Греция позаимствовала у

Востока.

В мире, полностью определенном физическими законами,

человеку остается следовать только одному правилу: жить в

соответствии с природой, подчиняться мировому порядку,

хотеть того, что хочет божество, и таким образом сливаться с

ним. Это согласие должно быть радостным и отличаться

снисходительностью к миру. Оно возможно благодаря разумной

117

части души (Нус), которая сама является огнем. Душа позволяет

тому, кто добивается согласия с миром, сохранить свою

индивидуальность до мирового пожара, тогда как души всех

остальных исчезают после смерти. <114>

В практическом смысле главное в учении стоиков

заключается в различии «того, что зависит от нас», и «того, что

от нас не зависит». Ко второй группе относится все, что связано

со страстями, от чего необходимо научиться отказываться путем

долгой аскезы, цель которой–владение собой, апатия (отсутствие

страсти). От нас зависит именно воля, что делает мудреца

равным богу. Жесткая, но вдохновляющая мораль, которая

делает человека независимым от обстоятельств и, в частности,

от своего социального положения, и проповедует что-то вроде

«уравнительного социализма» 62.

П. Пети назвал стоицизм «философией метеков». И

действительно, как и ее основатель, многие мыслители школы

происходили с Востока, были уроженцами Малой Азии или

даже древних семитских стран (Диоген из Селевкии-на-Тигре,

прозванный Диогеном Вавилонским, Аполлодор из Селевкии).

Влияние умозрительных построений Азии просматривается, в

частности, в концепции единого вездесущего бога,

управляющего миром своей мудростью и направляющего

человека провидением. «Бог стоиков,– писал Е. Брейе, – не

олимпиец и не Дионис. Этот бог живет вместе с людьми и с

разумными существами. Его могущество проникает всюду, и ни

одна деталь, как бы мала она ни была, не ускользает от его

провидения... Именно в этом семитская идея всемогущего бога,

управляющего судьбами людей и вещей, сильно отличается от

эллинистической концепции». Но стоицизм не имел бы такого

успеха в Греции, если бы у него не было глубоких корней в

греческой мысли IV в. до н. э., а именно киников и Платона,

первого учителя морального аскетизма.

Средняя Стоя

Во II в. до н. э. стоицизм преображается, особенно в

результате серьезной критики Карнеада. Среди его самых

знаменитых представителей – Диоген, уроженец Селевкии-на-

Тигре, один из афинских послов в Риме в 155 г. до п. э., бывший

у истоков успеха, который имел стоицизм в Риме; его ученик

118

Кратет из Малла, обосновавшийся в Пергаме; Блоссий Кумский,

учитель Тиберия Гракха.

Во второй половине II –начале I в. до н. э. два новых