Текст книги "Эллинистический мир"

Автор книги: Пьер Левек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

покровительством бога Гермеса и любимого греческого героя

Геракла, приходила не только молодежь, но и взрослые.

Гимнасии все более и более вписывались в городской ансамбль,

и если раньше их строили за пределами города, то теперь они

часто соседствовали с агорой.

Развитие крупной торговли влияло на характер новых

строений, с которыми мы хорошо знакомы благодаря раскопкам

на Делосе. С III в. до н. э. был возведен большой гипостиль по

плану (несомненно, восточного происхождения), уже

известному грекам (телестерион в Элевсине и терсилион в

Мегалополе). Лучше всего его сравнить с торговой биржей (зал

с пятью рядами колонн по девять в каждом ряду, дорических с

внешней стороны, ионических – с внутренней. Балки, не

скрытые потолком; в центре помещения – световое отверстие).

Кроме того, братства иностранных торговцев устраивали там в

конце II в. до н. э. обширные склады с пышными парадными

комнатами и маленькими храмами; их можно назвать

настоящими «караван-сараями». Коллегия почитателей

Посейдона из Берита владела там особенно роскошным зданием

рядом со священным озером. В нем были открыты

замечательные статуи (группа Афродиты, Пана и Эрота).

12 Палестра – здание для тренировок борцов. Хорошо известны

эллинистические палестры на Делосе и в Олимпии. Последняя (конец

III в. до и. э.) послужила моделью для описания канонической палестры

Витрувием: в центральный двор, окаймленный портиком, выходят

различные помещения – раздевалки, залы для омовения, бани, кстати

очень простые.

133

Италийские купцы имели свою агору, окруженную лавками и

конторами, – прообраз «площади корпораций» Остии

императорского времени.

Ничто так ярко не свидетельствует о процветании греческого

мира и о досуге его жителей, как эти гармоничные города, где

все дышало порядком и красотой – па агоре, в театре, в палестре

и даже в самых утилитарных постройках. И надо ли добавлять,

что города украшались огромным, поражавшим воображение

количеством произведений искусства. Когда Филипп V взял

Терм, центр Этолийского союза (но весьма скромный город),

Полибий насчитал в нем 2000 статуй! Как и в предыдущие

эпохи, грек не представлял себе архитектурных сооружений без

скульптурного убранства.

Патетика и реализм в скульптуре

В истории мало можно назвать периодов, когда бы так

любили статуи и барельефы, как их любили в эллинистическую

эпоху. Конечно, не все они были высокого качества: увеличение

спроса неизбежно сопровождается некоторой <130>

деградацией искусства. Тем не менее скульптура осталась

живым искусством, которое не ограничилось продолжением

старых традиций и неустанным копированием шедевров

классической эпохи. Она создавала оригинальные произведения

в новых художественных центрах, пришедших па смену

традиционным (в частности, Афинам, потерявшим свои позиции

во многих областях).

В самом искусстве, судя по всему, торжествовали две

тенденции, заимствованные у поздней классики. С одной

стороны, во всех изображениях присутствовала патетика;

скульптура, кажется, заняла место трагедии, чтобы внушать

душам ужас и жалость. Скульпторы любили кровавые сцены,

источниками которых были как страшные кары из мифов, так и

современная история. Тела свивались в конвульсиях, лица,

искаженные страданием, выражали проклятие человеческого

существования. Этот яростный романтизм появился в Пергаме,

а также на Родосе и продолжал традиции искусства Скопаса,

крайности которого еще более обострились.

С другой стороны, художники проявляли ту же остроту

наблюдательности, что биологи и поэты этой же эпохи.

Реалистический подход усилился прежде всего в портрете,

134

жанре, особенно распространившемся с развитием

индивидуализма и культа царей. Реалистический подход

проявился в интересе скорее к натуралистическому, чем

реалистическому, к самому обычному. Ярчайший пример –

«Пьяная старуха» (шедевр Мирона из Фив): дряхлая пьяница с

иссохшей грудью, держащая в руке кубок, или «Рыбак» –

несчастный, с жалким лицом и торчащими ребрами человек.

Скульпторы больше не пренебрегали такими категориями, как

детство, старость, физические уродства, бедность – все, что

обходило классическое искусство, проникнутое стремлением к

идеальной красоте. Появился стиль, напоминавший барокко, в

частности в мелкой, комнатной пластике или рельефах,

называемых «живописными» (их слишком быстро определили

как «александрийские», но они были распространены и на

территории Азии).

Традиции греческой скульптуры

В скульптуре самой Греции в эпоху эллинизма нововведений

почти не было, здесь удовлетворялись разработкой

многовековых

скульптурных

традиций,

богатых

многочисленными шедеврами. <131>

Скульпторы чаще всего подражали великим мастерам

поздней классики, не всегда понимая их идеи. Охотно

разрабатывались темы, близкие искусству Праксителя и его

сыновей, способствовавших сохранению наследия великого

мастера. Это прелестные юноши, вяло облокотившиеся на

опору, бесчисленные повторения сатиров с флейтами, эроты,

юные, прекрасные женщины. Черты, наиболее характерные для

мастера, утрируются: мягкость полутонов с едва уловимыми

переходами (сфуматто), проработка лица, особенная

тщательность в передаче волос. Столь продолжительный успех

Праксителя не случаен. Его чарующее искусство, духовную

ценность которого все больше и больше забывают,

соответствовало стремлению к изящному, столь

распространенному во всем эллинистическом мире. Не

случайно было отмечено, что Сатир близок некоторым образам

идиллий Феокрита.

Мастеру «печального» реализма Скопасу, прежде чем он

нашел в скульпторах Пергама своих прямых наследников,

широко подражали в самой Греции. В доказательство можно

135

привести многочисленных «умирающих Александров» с

патетическим выражением лица, взглядом, устремленным вверх,

будто в экстазе,– все это напоминает головы с фронтонов храма

в Тегее. Неизвестный автор «Ники Самофракийской» также был

учеником великого паросца, но его стиль более свободен и

эклектичен. Изогнувшийся торс, выступающие бедра богини

дышат настоящей жизнью, и им как нельзя лучше

соответствуют свободные одежды, романтично развеваемые

морским ветром. Остается только сожалеть о том, что мы не

знаем точно, по случаю какой битвы было создано это

произведение: в честь победы Деметрия Полиоркета над

Птолемеем при Саламине на Кипре или, что более вероятно, в

честь победы Антигона Гоната на Косе?

Лисипп из Сикиона также создал школу. Неизвестный автор

«Геракла Фарнезе» 66 сохранил что-то от его манеры, но герой

кажется как бы раздавленным своей чудовищной мускулатурой

«ярмарочного силача» и уставшим от собственных побед.

Самый почитаемый ученик знаменитого сикионца – это Харес

из Линда, автор знаменитого «Колосса Родосского», одного из

семи чудес света.

Эта грандиозная (высотой 36 метров) статуя Гелиоса,

божества-покровителя города, возвышалась у входа в порт

Родоса, но вскоре обрушилась при землетрясении. <132>

Постепенно распространялся академизм. Начиная с 150 г. до

н. э. неоаттическая школа брала образцы в прошлом, избегая

пристального наблюдения за жизнью. Это холодное и чопорное

искусство, одержимое яркими успехами скульптуры

классической эпохи, подарило миру самые безликие творения,

до бесконечности воспроизводя Афину Парфенос и кор

Эрехтейона. Оно нашло последователей в Риме, где самым его

видным представителем был Паситель (I в. до п. э.),

посвятивший пять книг истории скульптуры.

Изображение страсти в скульптуре азиатских школ

Но эллинистическая скульптура не ограничилась этим

традиционным, быстро закосневшим искусством. В Азии и в

Александрии появились великие произведения, вдохновленные

духом нового.

Азия вновь пребывала в брожении. Из всех многочисленных

новаторских мастерских самые значительные находились в

136

Пергаме. Атталиды устроили у себя во дворце музей, в котором

собрали даже архаические произведения Бупала и Оната,

приблизили к себе великолепных мастеров. Именно при дворе

Атталидов возникло искусствоведение как новый вид

творчества. По заказу Атталидов были созданы некоторые из

самых замечательных творений эпохи.

Аттал I возвел на вершине цитадели около святилища Афины

большой жертвенник, чтобы отметить свою победу над

галатами, кочевыми племенами галлов, которые пришли в Азию

и разоряли ее города. Весь ансамбль сейчас восстановить

трудно, но к нему можно отнести некоторые известные

фрагменты, а именно: «Умирающего гладиатора» из Капитолия

и группу «Аррия и Пет» из собрания Людовизи 67, которая на

самом деле изображает умирающего галата и галата,

кончающего жизнь самоубийством после убийства своей жены.

Для неизвестного скульптора это была прекрасная возможность

воспеть славу властителя, продемонстрировав отчаяние

побежденных. Лица их выражают ужас поражения и смерти,

тела обезображены страшными ранами.

Эвмен II построил большой алтарь Зевса и Афины

Никефоры, по основанию которого идет длинный фриз (130

метров) на восточный манер с изображением <133>

«Гигантомахии». (Внутри был другой фриз, менее динамичный,

более классический по форме, посвященный Телефу – сыну

Геракла и мифическому предку династии.) С одной стороны –

гиганты, ужасные львиноголовые или змееногие и крылатые

чудовища; с другой – олимпийцы, движения которых сдержанны

и величественны. Какая мощь, какой порыв в этой яростной

схватке, проникнутой романтизмом, напоминающим

беспокойное искусство Рюда! Сколько проникающей в душу

экспрессии в лицах чудовищ! Какой реализм даже в мельчайших

деталях – шкурах чудовищ, чешуе змей – в деталях,

заполняющих все пустоты, как будто художник боялся

незаполненного пространства! С некоторой ностальгией

вспоминается «Гигантомахия» Парфенона, изваянная тремя

веками раньше. Неистовый Скопас довел до апогея беспорядок,

вихрь страстей, чтобы лучше выразить горькое варварство

конфликта, который потряс вселенную до триумфа богов.

Сила этих творений в том, что авторы осмелились наконец

выразить ужас и безнадежность перед лицом смерти или

варварства. Вкус к мрачному, болезненному, уродливому, к тому,

137

что отвергает человеческий разум и чувство меры, любование

всем этим дает право рассматривать названные произведения с

точки зрения психоанализа. Цели искусства эпохи эллинизма,

вероятно, почти не отличались от задач классического

искусства, но конвульсии беспокойной эпохи освободили

художника от сдержанности и стеснения: жестока, запятнана

кровью победа разума. Мир, познавший ужас и миражи,

воплотил себя на высоком акрополе Пергама.

На Родосе также существовала блестящая школа

скульпторов, которая следовала азиатскому стилю. Продукция ее

разнообразна – от тройной «Гекаты» в архаическом стиле до

«Нимфы», очень свободно повторяющей одну из самых

«модернистских» скульптур – «Афродиту Дойдале». Подлинным

шедевром является группа «Лаокоон» (около 50 г. до н. э.), в

которой проявился вкус к патетике, очень напоминающий

пергамский, по, может быть, несколько смягченный из-за

необходимости показать детей, которые, правда, будут задушены

ужасными змеями.

Ту же «анатомию страданий» (Ш. Пикар) мы находим в

Тралле в огромной группе «Фарнезский бык» (около 100 г. до п.

э.). Скульпторы изобразили очень редкий миф о наказании

Дирки двумя сыновьями Антиопы. На <134> вершине скалы

юноши готовят казнь Дирки, трепещущее тело которой,

привязанное к дикому быку, будет затем брошено в источник.

Огромная пирамидальная масса выражает высшую степень

взволнованности.

На севере Анатолии работали два великих мастера. Дойдал

из Вифинии изваял Афродиту, сидящую на корточках в ванне и

поливающую водой свое крепкое тело. Это жанровая сцена, в

которой богиня – лишь предлог для демонстрации отважной,

виртуозной техники. Боэт из Халкедона дал миру «Мальчика с

гусем», вызвав новый интерес к детству.

Сирийская школа осталась более классической. Ее

представители любили изображать дородных, с пышными

формами натурщиц. Самое характерное произведение этой

школы – группа «Афродита, Пан и Эрот», найденная на Делосе

в помещении коллегии Посейдониастов из Берита. По словам

Ш. Пикара, богиня скорее похожа на смертную толстушку, ее

можно бы назвать красоткой с левантийской грацией.

138

Изящный реализм Александрии

Несмотря на богатство и разнообразие азиатских школ,

скульптура птолемеевского Египта легко выдерживала

сравнение с ними. Иногда их даже трудно отличить друг от

друга. «Галат» из Фаюма очень близок пергамскому «Галату», а

дородная александрийская «Афродита» живо напоминает своих

сирийских сестер.

Влияние Праксителя чувствуется в Александрии сильнее,

чем где бы то ни было. Оно проявляется в основном в

бесчисленных женских изображениях, часто имеющих с

богиней только общее имя: Афродита Анадиомена («выходящая

из воды»), распускающая волосы или завязывающая сандалию,

«Афродита целомудренная», кокетливо прикрывающая прелести

своего пухлого тела. Одно из самых прекрасных подражаний

образцам Праксителя, родом из соседнего с Александрией

центра, – «Венера из Кирены» (II в. до п. э.).

Художники увлечены были пристальным наблюдением за

действительностью, и мы имеем все основания полагать, что в

этом реализме сливаются влияние греческое, восходящее к

искусству классики, и влияние египетское, поскольку местные

мастера всегда с удовольствием предавались тщательному

изучению окружающего <135> мира. Все чаще и чаще забавные

ситуации изображались ради них самих, на смену сценам

религиозного характера приходили жанровые сцены, где охотно

резвятся милые, толстощекие амурчики с лукавыми лицами и

самые обычные животные – так же как в эпиграммах

«Антологии». Скульпторы любят изображать различные

социальные типы, и перед нами проходит жизнь бедняков –

моряков, крестьян, рыбаков, шутов – ценные свидетельства для

изучения повседневной жизни. Они не обошли своим

вниманием и не совсем обычные этнические типы, которые

встречались на улицах космополитической Александрии,–

нубийцев, ливийцев и т. д. В живописном рельефе, одном из

самых оригинальных созданий александрийского искусства,

скульпторы помещали в скромную рамку целый пейзаж –

сельский, очень похожий на тот, что воспевался в идиллиях, или

городской. Любовь к жизни во всех ее проявлениях сквозит в

жанровых сценах и живописных рельефах. Она видна и в

портретах, в основном царских, в самых лучших из них виден

результат глубокого психологического анализа. Перед нами

139

замечательные бюсты первых Птолемеев, последняя из цариц –

великая Клеопатра с ее орлиным носом и властным профилем

под вуалью.

Греко-египетский синкретизм

В то время как греческое искусство Александрии стремилось

воплотить жизнь во всей ее неуловимости, традиционное

египетское искусство умирало. Скульпторы продолжали

работать по канонам времен фараонов, доказательство чему –

рельеф «Коронация Птолемея IV Филопатора», на котором

властитель изображен в виде фараона в окружении богинь

Верхнего и Нижнего Египта. Это было умирающее искусство, в

котором условность заменяла непосредственность.

Более притягательным кажется смешанное искусство,

появившееся уже в конце IV в. до н. э. в погребальных

памятниках Пет-Осириса, египетского жреца, героизированного

на греческий манер, барельефы с изображениями которого

демонстрируют любопытную смесь местных мотивов и

греческих типов. Еще более замечательные произведения дает

нам круглая скульптура. Большая голова из зеленого сланца, как

полагают Птолемея Эвергета, хранящаяся в Копенгагене,

изображает полное лицо <136> с чертами Аполлона. Другая

голова из зеленого сланца, которая находится в Британском

музее, под названием «Африканец», – портрет человека ярко

выраженного хамитского типа со слегка вьющимися волосами и

едва уловимым выражением иронии, жестокости и

таинственности на костлявом лице. Это великолепное

произведение, в котором сливаются две техники и, можно

добавить, две мудрости.

Мир красок: живопись и мозаика

От художника, как и от скульптора, требуется умение и

волновать и зачаровывать одновременно. Живопись периода

эллинизма стала лучше известна благодаря открытию

нескольких редчайших подлинников – украшений домов на

Делосе и стел из музея в Волосе (из некрополя Деметриады,

города, основанного Деметрием Полиоркетом в Пагасетическом

заливе в 294 г. до н. э.). Мы с ней знакомы в основном благодаря

фрескам и мозаикам вилл, в частности в Геркулануме и

140

Помпеях, которые сплошь и рядом копируют шедевры

эллинистической живописи (о возникновении греко-кампанской

живописи см. ниже).

И снова истоки творческого порыва надо искать виз Греции.

Школы Пропонтиды и Азии замечательны своим пафосом. Вот

два очень характерных примера. Тимомах из Византия

изобразил Медею, в смятении смотрящую на своих детей,

которых она вскоре убьет; они же спокойно играют в бабки на

алтаре, где будут убиты в присутствии их воспитателя. (Эта

композиция, по всей вероятности, была очень популярна. В

Геркулануме была найдена копия всей сцены, на копии в

Помпеях изображена лишь одна Медея.) Пергамский художник

также, хотя и менее грубо, задевает чувства зрителя, рисуя

«Телефа с нимфой Аркадией и Гераклом». Взгляд нимфы

устремлен вдаль, как будто она предвидит династию, начало

которой положит этот ребенок (согласно распространяемой

Атталидами версии). Геракл смотрит на Телефа; возле них стоит

большая корзина с фруктами, рядом – сатир и юная девушка, все

это символизирует аркадский пейзаж.

Для александрийской школы характерны любовные сцены на

фоне буколического пейзажа. Среди них наибольшее

распространение получает цикл Афродиты. Шаловливые и

жестокие амурчики со своими злыми проделками, <137> от

которых страдает столько смертных и сами боги, фигурируют в

прелестных сценах, таких, как «Находка гнезда амуров» или

«Продавщица амуров». Эти произведения чаще всего

проникнуты очарованием, хотя временами, подобно

современной им поэзии, они опускаются до грубой эротики.

Неоспоримый прогресс живописи был обязан не только

обогащению техники (например, появлению новых красок –

синей, фиолетовой, пурпурной), но и углублению

эмоциональности. Наиболее многочисленными стали

идиллические сцены. Чаще всего изображались знаменитые

мифологические пары, удобный предлог для нежных

пасторалей: нимфа дает напиться жаждущему Сатиру; Афродита

кокетничает с Аресом; Артемида нежно берет за подбородок

Ипполита, удивленно смотрящего на нее; Дионис созерцает

Ариадну, усыпленную Гипносом; Адонис умирает на руках

Афродиты.

Пейзаж, служивший обязательным фоном для этих идиллий,

иногда выступал и как самостоятельный жанр. Особенно были

141

популярны сады, благоухающие свежестью «райские кущи» с

редкими растениями, а также портовые пейзажи, кажется

приглашающие в путешествие. Художники любили изображать

животных-хищников, а также фантастических чудовищ. Нередко

встречаются рыбы или дичь – естественное украшение

столовых; вместе с нарисованными корзинами фруктов эти

изображения являются первыми натюрмортами в греческом

искусстве.

Наряду с подобными полотнами, призванными в основном

радовать глаз, существовали и большие фрески со множеством

персонажей, человеческая, а часто и религиозная идея которых

апеллирует к разуму зрителя. «Свадьба в Альдобрандине»,

хранящаяся в Ватикане, изображает новобрачную вместе с

матерью, служанками, ее подбадривает Афродита и Пейто

(«Убеждение»). Трудно вообразить себе что-либо более нежное,

чем чувства, написанные на лицах, и более светлое, чем колорит

картины.

Фрески «Виллы Мистерий» в Помпеях еще более

замечательны. Эта композиция времени императора Августа,

украшающая, по всей видимости, зал для посвящений, ставит

много непростых вопросов: мы видим Диониса, опирающегося

на Ариадну, играющего на сиринксе (род флейты) Сатира,

Менаду в трансе, юную девушку, принимающую ритуальное

бичевание, другую, в ужасе прячущую <138> лицо на груди у

подруги, и мальчика из хора, читающего священную книгу. .

Ясен лишь общий смысл: таинства обещают посвященным

спасение через любовь к богам. Это произведение заслуживает

внимания как своей красотой и техническим совершенством, так

и напряженностью религиозного чувства, которое его

пронизывает.

Мозаики часто используют мотивы живописных полотен.

После первых опытов в IV в. до н. э., когда мозаика делалась из

необработанных камней, она очень быстро прогрессировала в

выразительности благодаря использованию цветных,

специально обточенных камней. Где произошло это изменение –

в Александрии или на Сицилии? Об этом продолжают спорить,

но ясно одно: бывшее второстепенным искусство выходит на

первый план в украшении дворцов и домов.

Во время недавних раскопок дворца македонских царей в

Пелле были обнаружены замечательные мозаики (около 300 г. до

н. э.), изображающие Диониса верхом на леопарде и сцены

142

охоты (вероятно, Кратер, сопровождающий Александра во

время охоты на львов).

Великолепная «Битва при Арбеле» из музея в Неаполе

копирует, очевидно, картину Филоксена Эретрийского (начало

III до н. э.). Художник пытается экспериментировать с

перспективой: передает небо, сложные повороты конных

фигур... Иссушенное дерево символизирует пейзаж. Сложная,

многофигурная композиция уравновешивается тем не менее

взволнованным, полным отчаяния жестом Дария.

Мозаики Делоса ценны уже тем, что это подлинные

произведения эллинистического искусства, а не их римские

копии. Полы комнат богатых жилищ украшены, смотря по

назначению комнаты, геометрическим орнаментом,

натюрмортами, изображениями животных (чаще всего

дельфинов) или мифологическими сценами. Самая знаменитая и

удивительная из мозаик – «Дионис, потрясающий тирсом».

Второстепенные виды искусства и предметы роскоши

Александрии

Цивилизация проявляла себя не только в крупных

произведениях изобразительного искусства, но столь же ярко и в

изделиях декоративно-прикладного искусства. <139>

Эллинистический период в этой области выделяется

совершенно особенным образом.

Керамическое производство находилось в упадке. Сосуды

украшались чаще растительным орнаментом, реже –

изображениями человеческих фигур. Рисунок делался иногда на

светлом (как погребальные гидрии 68 Александрии), иногда на

темном, имитирующем металл фоне. Настоящей расписной

посуде в повседневной жизни уже не отводилось столь почетное

место, как это было в классическую эпоху. Наметилась

конкуренция расписной керамики с посудой, украшенной

рельефным орнаментом, редко встречавшимся ранее. Это

производство быстро развилось в эллинистический период.

Дешевые, «мегарские», как их раньше называли, чаши (сейчас

известно, что их изготовляли во всем Восточном

Средиземноморье) воспроизводят лучшие образцы торевтики.

Они появились в Афинах около 250 г. до н. э. Сначала их

украшали чисто растительным орнаментом, а затем (начиная с

последней четверти века) и изображением фигур. «Мегарские»

143

чаши в большом количестве производились в Афинах примерно

до 100 г. до н. э. Уже начиная с III в. до н. э. число центров их

производства увеличилось (Пергам, Коринф, Аргос), а с конца II

в. до п. э. мастерские возникали даже в Италии, что

способствовало появлению

terra

sigillata

(рельефная

краснолаковая керамика римского времени).

Металлические вазы пользовались, как никогда раньше,

большой популярностью. И в Александрии, и в Пергаме торевты

работали по золоту, серебру, бронзе. Большинство вещей из

знаменитого клада Бертувиль-Берне (в Нормандии) относятся

как раз к эллинистической, а не к римской эпохе. На самых

лучших из них изображены печаль и смерть Ахилла и

трагическая судьба Гектора, тело которого протащили вокруг

крепостной стены, а затем повесили. Вазы с подобными

патетическими и поучительными сценами были, по всей

вероятности, сделаны в Пергаме.

С этими вазами можно сопоставить бронзовые парадные

ложа с чеканными спинками, на которых часто изображались

дионисийские сцены (мулы, увенчанные виноградными лозами,

иногда сам Дионис). Независимо от происхождения их

называют «ложами с Делоса» – по крупнейшему центру

производства или «ложами Боэта» – по самому знаменитому

мастеру, работавшему в Халкедоне. <140>

Многочисленными стали монетные серии, так как каждый

правитель желал иметь собственную монету, украшенную

собственным изображением. Этот обычай, существовавший уже

у некоторых сатрапов и представителей династий Персидской

империи, распространился не только в больших и малых

царствах эллинистического Востока, но и на Сицилии при

Гиероне II, в самой Спарте при Клеомене и Набисе, в

Бактрийском и индийских царствах. Эллинистические монеты

ценны прежде всего как великолепная галерея портретов, среди

которых выделяется толстый евнух Филетер или Тигран

Армянским с классическим профилем и богато украшенной

диадемой, или правители Понта – Митридат III и особенно

Митридат VI Эвпатор, изображенный крайне реалистично.

Оставшиеся независимыми полисы также продолжали чеканить

свою монету. Монеты Афин все еще многочисленны, но

гравировка их небрежна, композиция лишена продуманности.

Терракотовые статуэтки – самый нежный отзвук мира

изящества и гармонии. Коропласты Александрии наделили их

144

легким колоритом пастельных тонов. Самый известный центр

их производства находился в царстве Атталидов в Мирине.

Фигурки, которые там производили, возможно, не столь

изысканны, как танагрские статуэтки IV в. до н. э., но

разнообразие их неисчерпаемо.

Остается только упомянуть изящные предметы мелкой

пластики – изделия из стекла, медальоны из бронзы или гипса,

камеи, украшения из золота, горного хрусталя или порфира –

словом, «александрийскую роскошь», так как, по всей

видимости, именно столица царства Птолемеев была центром

изготовления этих маленьких шедевров, наделенных топким

вкусом, пышно украшенных и выполненных иногда с мягким,

иногда с карикатурным реализмом. Раскопки в Беграме

показали, что эти вещи ценились и вдали от

средиземноморского мира. Их в изобилии находят даже в

Центральном Афганистане.

Что бы там ни говорили, а греческое искусство в эпоху

эллинизма отнюдь не возрождается, ибо оно не умирало вовсе.

Оно постоянно возобновлялось, развиваясь самыми различными

путями. Его характерная черта – выражение сущности человека

с его горестями и радостями. Мало найдется чувств, которые бы

оно не отразило от пылающей страсти до нежной идиллии.

Почти нет сюжетов, к которым оно не обращалось бы: греки и

варвары, старики и дети, идеальная красота и уродство. <141>

И, несмотря на то что искусство это было предназначено

прежде всего для элиты, часто свое вдохновение оно черпало в

мире бедности. Нет стилей, которым бы оно не следовало: от

пергамского романтизма до барокко некоторых александрийских

рельефов. И всегда оно оставалось греческим, и ничто

человеческое ему не было чуждо.

Религиозное брожение

Как и в IV в. до н. э., в период эллинизма традиционная

религия не исчезла. Панафинейские процессии, как и прежде,

поднимались к Акрополю, атлеты мерялись силами на

олимпийском ристалище, прорицательницы в Дельфах выдавали

туманные предсказания, участники мистерий наводняли

притворы храмов Элевсина. Все эти святилища будут

посещаться и в период, последующий за эллинистическим, до

самого конца античности. Новые постройки добавятся к

145

постройкам предшествующих эпох: в Дельфах – театр (III в. до

н. э.), в Олимпии – новые спортивные сооружения (палестра,

гимнасий), перестроят стадион. Но истинной веры уже не было,

и общественные жертвоприношения стали поводом для

пиршеств среди всеобщего ликования.

Скептицизм и религиозное рвение

Полисная религия, угасавшая с внутренним разложением

полисов, распадалась с их политическим крушением. Человек

уже не мог удовлетворить свои религиозные устремления в

рамках полиса, благочестие не могло выражаться в образцовом

исполнении гражданского долга. Религия коллектива сменилась

религией индивидуальной, что естественно в эпоху

индивидуализма.

Этот глубокий кризис породил два противоположных

отношения к миру. Многие впадали в скептицизм, который не

только развился в некоторых философских школах, но и, судя по

всему, получил распространение в народе. Действительно, как

было афинянину не усомниться в Афине после того, как

Деметрий Полиоркет объявил себя братом богини и разместил

свой гарем в Парфеноне? Евгемер (конец IV в. до н. э.) учил:

боги – великие люди древности, обожествленные за оказанные

человечеству <142> услуги. Эта теория была благосклонно

встречена и в самой Греции, и особенно в республиканском

Риме.

Новый культ Тюхе (Фортуны) был скрытой формой

скептицизма. В сущности, эта богиня представляет собой

отрицание божественного провидения и олицетворение

беспорядка и тщетности усилий человека, которые, как казалось

отныне, направляли человеческие поступки среди хаоса

случайных событий. Один из героев комедии Менандра

упрекает в легковерии своего собеседника: «Не думаешь ли ты,

что боги заняты тем, что карают или спасают по одному

миллионы людей? Вот это занятие!»

Мы уже отмечали важность понятия судьбы в «Истории»

Полибия, которое, кстати, плохо согласуется с попытками

рационального объяснения событий. Любопытно отметить

появление настоящей почитаемой богини, влияние которой

было широко распространено. Fortuna из италийского

святилища в Пренесте не избежала сильного эллинистического

146

влияния. Даже метрополии имели свою Тюхе. Тюхе

Антиохийская сохранилась такой, какой вышла из-под резца

Евтихида, ученика Лисиппа: величественная и гибкая фигура,

нога попирает усмиренный Оронт; голова увенчана короной в

виде башен, выражение лица спокойно-серьезное, даже

благожелательное, но непроницаемое.

Однако в целом религиозное рвение было значительно

сильнее скептицизма. Его можно обнаружить и в некоторых

философских системах, таких, как, например, стоицизм.

Свидетельство этому – замечательный «Гимн Зевсу» Клеанта из

Ассоса. Его хотелось бы процитировать полностью, но

приведем здесь хотя бы последние строки: «Зевс, дающий нам

все блага, бог черных туч и сверкающей молнии, спаси людей от

пагубного невежества. О Отец, освободи от пего их души,

позволь им обрести мудрость, которой подчиняешься ты и

благодаря которой ты правишь всем так мудро».

Рвение это еще сильнее проявлялось в массах, раздавленных

социальным кризисом, превратностями бурной истории,

оторванных от традиционных верований и не нашедших

успокоения на вершинах мудрости. Жажда спасения

становилась мучительной. Ее можно было насытить только

эмоциональными (экстатическими) культами, которые

обеспечивали верующему прямой и личный контакт с

избранным божеством. <143>

Самые близкие божества – цари

На первый взгляд царский культ, унаследованный от

Александра, не соответствовал новым стремлениям и кажется