Текст книги "Записки майора Томпсона. Некий господин Бло"

Автор книги: Пьер Данинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава XI
Когда француз путешествует

Никогда мне не забыть своего посещения развалин храма в Дельфах. И не только потому, что я был потрясен величием этих мест, где, кажется, еще витает таинственный дух пифии, но и потому, что я услышал там замечание одного туриста-француза, который, чувствуя себя одновременно путешественником, владельцем «кодака» и представителем Франции, окинул взглядом эти священные камни и воскликнул, обращаясь к жене:

– Не находишь ли ты, дорогая, что это удивительно напоминает Жан-Буэн?

Это very strange[113]113
  Весьма странное (англ.).


[Закрыть] сопоставление воскресило в моей памяти множество реплик путешествующих по всему свету французов, тех самых французов, которые обнаруживают Гаврский пассаж в Милане, Лазурный берег во Флориде, и Везеле в Сен-Жак-де-Компостеле. Англичанин, который любуется заливом Рио или собором святого Петра в Риме, видит перед собой в эту минуту просто собор святого Петра или же залив Рио. Француз же, натура куда более сложная, не упустит случая припомнить Неаполитанский залив или собор в Шартре.

Пускаясь в путь, англичанин обязательно положит в чемодан дорожный несессер, зонт, а также (если он едет во Францию) маленькую плитку, чтобы кипятить чай.

Но таможенник, заглянув ему в голову, не обнаружил бы там ничего такого, что могло бы его заинтересовать. Мсье Топен забывает порой захватить зубную щетку, но ни за что не забудет вооружиться огромным чемоданом сравнений, а против этого и по сей день бессильны все таможни мира[114]114
  Майор считает, что в недалеком будущем таможенники будут иметь в своем распоряжении специальный прибор, контролирующий мысли. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

Не так давно мне довелось побывать в Брюгге вместе с Топенами.

– Просто уму непостижимо, – говорил мсье Топен, – до чего мне все здесь напоминает Венецию!

Через полгода, когда наша гондола, проплыв под мостом Вздохов, приближалась к маленькому театру Фениче.

– Ах, Туне[115]115
  Уменьшительное от Гастона, имени мсье Топена. – Прим. майора.


[Закрыть],– проворковала мадам Топен, – ты только взгляни на этот уголок! Вылитый Брюгге!

Вполне понятно, что в этих условиях у Топенов, которые всю жизнь слыли заядлыми домоседами, а теперь заразились ничем не утолимой жаждой путешествий, сплошь и рядом разгораются отчаянные баталии, когда дело доходит до воспоминаний. И оттого что они говорят о Брюгге в Венеции, а об Амстердаме в Копенгагене, они уже сами не знают, видели ли они в 1949 году Большой канал или Зюдерзее.

В этом царстве аналогий кулинарному искусству отводится весьма почетное место, тем более что при сравнении все преимущества оказываются на стороне французской (неповторимой, единственной в своем роде) кухни. Убежденные в ее превосходстве, французы открыто высказывают свое недовольство, когда дело касается «довольствия». Еще немного, и мадам Топен станет объяснять местным жителям, как надо готовить их национальные блюда. Даже не отведав клецок alla romana[116]116
  По-римски (итал.).


[Закрыть], она начинает так подробно рассказывать, как она их готовит по-парижски, что я уже не знаю, завтракаю ли я на площади Рустикуччи или на площади Альма. Что же касается мсье Топена, который вечно жалуется на свою печень, то он мечтает о хорошей отбивной; за границей труднее всего, по его мнению, найти простую, здоровую кухню.

– Ах, – горестно восклицает он, словно речь идет о старом умершем друге, – вот бы сейчас наш славный домашний обед!

Меня всегда поражало, как за границей французы тоскуют по своей кухне. Уж не потому ли, что англичанам неведома подобная гастрономическая ностальгия, они смогли так легко создать свою колониальную империю и всюду чувствуют себя как дома? Как знать…

* * *

Неутомимый француз, своеобразная машина по сравнениям при осмотре исторических памятников и во время обеда, превращается в настоящую счетную машину в гостиницах и магазинах. Только диву даешься, глядя на мадам Топен, которая пользуется своим мужем, словно курсовой таблицей. Я хорошо запомнил дни, которые мы посвятили покупке обуви в Сан-Себастьяне.

– 295 песет, сколько это, милый?

И милый объясняет ей, что надо умножить на девять или на десять в зависимости от валютного курса.

– Около трех тысяч франков…

– Подумать только, – изумляется мадам Топен, – точно такие же туфли в Париже стоят по крайней мере в два раза дороже.

Они заходят в магазин. Покупают. Затем встречают других французов, купивших точно такие же туфли (на юге) за полцены. Странная вещь: чем больше вещь нравилась мадам Топен, тем выше ее стараниями поднимался курс франка; я сам видел, как при покупке особенно приглянувшихся ей босоножек курс песеты упал до 7,50 франка, на что этим летом никак нельзя было рассчитывать. Но зато мсье Топе ну куда меньше повезло в Бильбао с пришедшимся по вкусу ему, а не его супруге плащом, и это привело к тому, что курс песеты неожиданно подскочил до 12 франков.

– Я тебя не отговариваю, но ведь это смешно, точно такой же плащ, даже лучше, а главное – дешевле можно купить в Париже…

* * *

Сравнив все церкви с соборами, вулканы с горными вершинами, реки с каналами, песеты с франками, француз изыскивает все новые и новые возможности для сравнения своей собственной персоны с аборигенами. Он смотрит на окружающий мир добродушно, порой снисходительно, нередко иронически, причем ирония его тем ощутимее, чем ниже валютный курс данной страны. По правде говоря, он никого не принимает всерьез: американцы в его глазах большие дети, англичане – игроки в гольф, итальянцы – любители макарон, испанцы – тореадоры, южноамериканцы – вечные курортники. Короче, он всегда задается одним и тем же вопросом: «Как это можно быть персом?»[117]117
  Монтескье, «Персидские письма».


[Закрыть]

Перед англичанином никогда не возникнет подобная проблема, во всяком случае в такой плоскости. Он раз и навсегда твердо усвоил, что на земле живут англичане и разные другие народности. В нашем мире, где все перемешалось, где можно встретить француза в джунглях, а папуасов в Стокгольме, англичане остаются англичанами и не смешиваются ни с кем. Тридцать километров водного пространства и веками воздвигавшийся барьер традиций и одежд уберегают их остров от любой заразы. Сам англичанин, которому волнения так же не свойственны, как насморк, и который никогда не меняется, как и правила употребления артикля, важно шествует по планете, словно сама Великобритания в миниатюре, недоступный, подобно своему маленькому острову, даже для тех, кто оказывается рядом с ним. Он very much interested[118]118
  Весьма интересуется (англ.).


[Закрыть] нравами всех этих peoples[119]119
  Народов (англ.).


[Закрыть], часто столь funny, aren't they[120]120
  Забавными, не так ли? (англ.),


[Закрыть], и он взирает на них глазами путешественника, очутившегося среди зулусов, готовый даже, если потребуется, дотронуться до них кончиком своего стэка или зонтика. Порой он бывает most surprised[121]121
  Весьма удивлен (англ.).


[Закрыть], что среди них встречаются отдельные индивидуумы, похожие на настоящих джентльменов. Но вместо того, чтобы задуматься над тем, как может этот человек быть персом, он про себя отметит: «Какая pity[122]122
  Жалость (англ.).


[Закрыть], что он не British»[123]123
  Британец (англ.).


[Закрыть].

Магический экран дает ему о внешнем мире представление искаженное, пропущенное через фильтр, невидимый плащ предохраняет его от окружающей скверны: к нему не пристанет грязь переулков Неаполя, он не смешается с толпами на берегах Брамапутры. А стоит французу пересечь границу, и он уже считает своим долгом оправдать двухтысячелетнюю репутацию неотразимого соблазнителя, Дон-Жуана. Он хочет любить, он хочет быть любимым. Великодушно излучая вокруг себя сияние устоявшейся в веках славы и великие принципы 1789 года, он готов искать приключений даже в малайских и негритянских кварталах. Англичанин же, еще более замкнутый, чем эти кварталы, стремится поскорее найти tea-room либо английский клуб. В Бомбее и Каракасе, в Гаване и Люцерне он черпает силы и находит опору в беконе, чае, клубе и виски. Когда же наступает ночь, он с благословения всевышнего спокойно засыпает в стране aliens[124]124
  Чужестранцев (англ.).


[Закрыть]. Он знает, от любой опасности его оградит титул British Subject[125]125
  Британского подданного (англ.).


[Закрыть], как некогда римлян охраняла принадлежность к их государству: civis Britannicus sum[126]126
  Я британский гражданин (лат.).


[Закрыть]. Его карманный разговорник на все трагические случаи жизни убеждает его в этом в разделе «Полиция, жалобы». «У меня украли бумажник! (Саквояж! Пальто!)… Держите вора!.. Пожар!.. На помощь!.. Шофер, в консульство Великобритании!» И сразу же становится ясно, что Форейн офис, Скотланд-ярд и Интеллидженс сервис в ту же минуту всех поставят на ноги. Если же положение обострится и готов будет вспыхнуть бунт, весь мир сразу узнает, что H. M. S. Revenge[127]127
  Корабль мести Ее величества (англ.).


[Закрыть] уже направляется к Адену, дабы защитить мистера Смита.

* * *

Может быть, мсье Топен не полагается в такой же степени на своих консулов, не верит в их могущество?

Во всяком случае, я, например, терпеть не могу брать с собой лишние бумаги, зато он обожает путешествовать во всеоружии груды рекомендательных писем. Эти послания, заполучить которые стоит ему немалых хлопот и которые как нельзя лучше отражают процветающую во Франции систему протекции, сообщают герцогу Роведрего, алькальду Гренады или командору Русполо ди Русполи, что мсье Топен путешествует ради собственного удовольствия. Адресаты, естественно, все люди весьма почтенные, и, поскольку они являются обладателями многих резиденций, замков, загородных вилл, их никогда нельзя застать на месте. Неважно! С этими треклятыми письмами, которые, как правило, не доходят до адресата, даже если их ему и доставляют, мсье Топен чувствует себя спокойнее: «А то мало ли, что может случиться…»[128]128
  Правда, бывает, что письма доходят в прямом и переносном значении этого слова, до своих высокопоставленных адресатов. Порой даже они приглашают своего гостя на обед и на ужин и на все то время, которое отделяет обед от ужина, и тогда мсье Топен, которого принимают, как никогда никому и не снилось в Париже, не успевает даже осмотреть город и его окрестности, что тоже too bad. – Прим. майора.


[Закрыть]

Так путешествует мсье Топен… Было бы правильнее сказать: «Так путешествует сама Франция». Потому что мсье Топен везет с собой всю Францию. Англичанин, искренне убежденный в совершенно очевидном превосходстве Великобритании, довольствуется тем, что постоянно дает это почувствовать окружающим (порой в весьма неприятной форме). Француз, так же как и англичанин, уверенный в превосходстве своей родины, вывозит с собой за границу всю Францию: он представляет и Францию мыслящую, и Францию галантную, и Францию – страну свободы. Верцингеторикс и Кристиан Диор, Паскаль и улица Мира – все это он. Тот самый француз, который at home (дома) по любому поводу на чем свет стоит поносит правительственные институты, тот самый француз, который в Париже куда громче восторгается детективным романом, если он написан У.-А. Торндайком, а не Ж. Дюпоном[129]129
  Мсье Данинос сообщил мне, что он значительно быстрее добился известности как переводчик У. Мармадюка Томпсона, нежели как французский писатель, – Прим. майора.


[Закрыть], вдруг начинает защищать Францию, ее художников, ее изобретателей с фанатизмом, достойным крестоносца.

Впрочем, разве кто-нибудь собирается нападать на нее? Администраторы отелей, хозяева ресторанов так и тянутся к нему в надежде глотнуть парижского воздуха[130]130
  За границей каждый француз – парижанин. – Утверждение майора.


[Закрыть], и мсье Топен с добродушным самодовольством принимает любого на своей собственной «кочующей территории». Хозяин ресторана произносит: «Ах!.. Франция!», и мсье Топен вторит ему: «Ах!» Затем его собеседник восклицает: «Ах! Париж», и мсье Топен отвечает: «Ах!» Разговор продолжается в том же духе: «Ах!» да «Ах!» Весь мир исчезает, остается один Париж.

– Ни один город не может сравниться с Парижем… Ни один, – говорит мсье Топен.

– Я жил, – уточняет итальянец, – на улице Ножнич…

– Ах, – вздыхает мсье Топен – на этой славной улице Ножниц! (Позднее он признается мне, что тут впервые узнал, что таковая существует.)

– Ла торре ди Айфеля!

– Ах! Эйфелева башня!..

– Фоли-Бержер!..

Патетический миг, и после очередного, но на сей раз куда более игривого «ах!» они подмигивают друг другу…

Преисполненный великодушия мсье Топен рыцарски заключает, растягивая слова:

– У каждого человека две родины: его собственная и Франция…

Однако пусть иностранец будет настороже, если только, поняв буквально это знаменитое выражение, он решит принять французское подданство. Ему быстро дадут почувствовать, что вторая родина далеко не то же самое, что первая, и, если ему что-нибудь не нравится:

– … В конце концов, Франция для французов!

Глава XII
40 миллионов спортсменов

В любое время года приятно побывать во Франции, но вы рискуете составить себе о ней ложное представление, если попадете туда с 1 по 25 июля. Один из моих первых приездов во Францию пришелся именно на этот период. Выехав из Гибралтара, я уже перевалил через Пиренеи, направляясь в Париж, как вдруг на перекрестке два жандарма преградили мне путь.

– Проезд запрещен! – объявили они.

Поскольку в то время я еще не избавился от английской привычки никогда не задавать вопросов, я повиновался, не спросив даже, чем вызвано подобное запрещение. Необычное скопление полицейских сил сперва навело меня на мысль, что готовится облава на какого-нибудь крупного бандита. Однако, увидев многочисленных зрителей, весело болтающих у дороги с конными жандармами, я пришел к выводу, что ожидаемое событие не должно носить столь драматический характер. К тому же я обратил внимание на колонну танков, стоявшую по другую сторону шоссе, на проселочной дороге, и совсем было решил, что идет подготовка к военному параду. Но нет, я услышал, как жандармский капитан сказал молоденькому лейтенанту-танкисту, который нетерпеливо похлопывал прутиком по сапогам (его солдат эта непредвиденная задержка огорчила куда меньше):

– Маневры там или не маневры, проезд закрыт.

В общем, было совершенно очевидно, что здесь никому не удастся проехать; ни французам в их танках, ни майору Томпсону в его автомобиле, ни даже важному господину, который высадил свою внушительную особу из не менее внушительной машины и услышал в ответ, несмотря на свой пресловутый пропуск: «Ничего не могу поделать, придется подождать, как и всем!», слова, которые мне пришлось не раз слышать впоследствии. Из всего этого я заключил, что всякое движение было приостановлено, дабы освободить путь президенту Республики и сопровождающим его лицам, но вдруг у всех разом вырвалось: «Едут!»

Это неожиданное множественное число заставило меня на минуту предположить, что глава государства должен появиться вместе с моими августейшими повелителями, гостившими в то время во Франции. Каково же было мое изумление, когда вместо ее и его величеств передо мной, отнюдь не величественно раскачиваясь на своих велосипедах, промчались в майках и гетрах невообразимо ярких расцветок и бесстыдно коротких трусах, едва прикрывающих их наготу, два насквозь пропыленных субъекта мужского пола, один вид которых должен был бы шокировать каждого уважающего себя человека. Тут со всех сторон мне принялись объяснять – хотя я ни о чем не спрашивал, – что эти люди, участники «Тур де Франс», должны по самым длинным дорогам на велосипедах проехать всю Францию и как можно скорее достичь Парижа, что показалось мне весьма странным. Но, в конце концов, англичанину, никогда не теряющему своей невозмутимости, не следует в таких случаях выказывать неуместного удивления. Случается, что и в Лондоне кто-нибудь из его жителей то ли по странной прихоти, то ли из любви к спорту появится на Пикадилли в красной blazer[131]131
  Яркая спортивная куртка (англ.).


[Закрыть] и белых шортах, но было бы проявлением крайней невоспитанности оглянуться ему вслед. В стране, где правила хорошего тона требуют, чтобы людей видели, не глядя на них, каждый волен одеваться и поступать, как ему заблагорассудится, не боясь привлечь к себе внимание.

И в данном случае меня поразил не столько непристойный вид этих господ, сколько тот факт, что ради них стараниями полиции было приостановлено все движение, ради них и ради целого кортежа грузовиков, принадлежавших различным фирмам, изготовляющим печенье и аперитивы, которым на первый взгляд нечего было здесь делать, но, как выяснилось, имевшим к этим гонкам самое прямое отношение. Я знаю, существуют подобные велогонки и в Англии, но не может быть даже никакого сравнения! Прежде всего наши гонщики не только не помешают уличному движению, но сами соблюдают его правила: так же как и все, они останавливаются при красном свете; к тому же речь идет о любителях, которым не угрожают рекламные махинации и которые никогда не забывают извиниться, обгоняя друг друга, и сходят с велосипедов, чтобы выпить чашку традиционного чая; и наконец, эти молодые люди, на которых никто не обращает внимания, вполне прилично одеты[132]132
  Майор хочет специально подчеркнуть, что английские шорты, хотя слово «shorts» и означает «короткий», достаточно длинны. Если один из игроков в регби порвет в драке трусы и должен переодеться тут же на поле, его товарищи по команде, следуя детально разработанному плану, сразу же окружают его тесным кольцом, не оставляя ни единой щели для нескромных взглядов. У французов же, наоборот, техника «окружения» менее совершенна и, по мнению майора, скорее создана для того, чтобы привлекать эти взгляды. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

* * *

Лишь поздно вечером добрался я до Парижа. Положение в Бенгалии, где мне пришлось оставить Урсулу по причинам, для объяснения которых понадобилось бы слишком много времени и которые к тому же никого не касаются, очень меня беспокоило. Действительно, в Калькутте обстановка была до крайности накалена, полиция вынуждена была открыть огонь по толпе и насчитывалось eventually двести убитых. Я слышал об этом еще в Гибралтаре. Но мне не терпелось узнать подробности. Я купил последний выпуск, вернее, специальный последний выпуск вечерней газеты, где огромная шапка над восьмью полосами сообщала:

ГАРРАЛЬДИ И БИКЕ ОДНОВРЕМЕННО ПРЕДСТАЛИ ПЕРЕД МИРОВЫМИ СУДЬЯМИ.

Полагая, что речь идет о каком-то громком судебном процессе, я собрался было познакомиться с ходом судебного разбирательства, скрывающегося под весьма многообещающим подзаголовком: «Флорентийского демона предали его же слуги», как вдруг мой взгляд привлекло изображение поперечного разреза Пиренеев, помещенное в нижней части страницы. Я узнал вскоре, что Гарральди и Бике были героями велогонок, мировыми же судьями падкие на метафоры французские спортивные обозреватели окрестили перевалы Турмале и Обиск; дьяволом оказался велосипедист в желтой майке лидера, слугами – его товарищи по команде. Что же касается двухсот убитых в Калькутте, то их погребли в четырех строчках у горы Забвения.

Я бы не стал советовать своим уважаемым соотечественникам, во всяком случае, если их интересует, что происходит в мире вообще и в Британской империи в частности, приезжать во Францию в июле месяце, если они не хотят стать свидетелями того, как Commonwealth[133]133
  Содружество (англ.), т. е. Содружество наций, название Британской империи.


[Закрыть] будет отброшено самым унизительным образом велосипедным колесом[134]134
  При этих словах между майором и его французским соавтором разгорелся страстный спор, так как мсье Данинос напомнил майору, что в один из своих приездов в Лондон его, и без того обеспокоенного международным положением, очень встревожил огромный заголовок одной из вечерних газет, который гласил: «England desperate position», то есть «Англия в отчаянном положении», однако куда более оптимистический подзаголовок «In spite of 6:3, be proud of old England» («Несмотря на результат 6:3, гордись старой Англией») представлял положение вещей в несколько ином свете. Соавтор майора решил было, что в статье речь шла о принятии важных решений, но тут взгляд его привлекла небольшая заметка, посвященная событиям последнего часа, в которой он смог прочесть: «Test scores. England: first innings 435, Hutton 169, Compton 64, Ramadin 6-113, Atkinson 3-78, Fall of wickets: 1–1, 2-12, 3-16 etc»… («Важный счет. Англия: Первая подача – 435, Хьюттон – 169, Камптон – 64, Рамадин – 6−113, Аткинсон – 3−78, нападение в воротах 1−1, 2−12, 3−16» и т. д.)
  …И это объяснило все.
  Теперь стало понятно, что Англия оказалась в отчаянном положении на футбольном поле, так как впервые за 90 лет потерпела поражение в матче с Венгрией (6:3).
  В последних же известиях речь шла об игре в крикет. «Как вы можете, – возмутился майор, – сравнивать исторический матч, ставший нашим национальным позором, с вашими дурацкими велогонками?» И поскольку при этих словах щеки майора зловеще побагровели, голубые жилки на висках вздулись более обычного, а лицо еще сильнее стало напоминать британский флаг, его переводчик во избежание скандала предпочел прекратить спор. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

Когда несколько дней спустя я, заговорив о велогонках по Франции с моим другом полковником Тюрло, признался ему, что ничего не смыслю в этих делах, тот ответил мне, что однажды после троекратных попыток хоть как-то разобраться в правилах игры в крикет он вынужден был пройти длительный курс лечения у лондонского психиатра, и он тут же добавил:

– Знаете ли вы, дорогой Томпсон, что миллионы спортсменов-энтузиастов буквально следуют за ними по пятам?

– Вы хотите сказать, my dear Tiourlott (мой дорогой Тьюрлот), что они следуют за ними на велосипедах?

Тюрло взглянул на меня с улыбкой, словно я собирался jocker. Да, «спортсмены», о которых он говорил, действительно ежедневно соревновались, но соревновались в покупке последних специальных выпусков газет или в попытках занять лучшие места на последнем этапе гонок.

Я обнаружил, таким образом, еще одну новую и существенную особенность, отличающую наши страны: англичане называют себя спортсменами лишь в том случае, если они сами занимаются спортом. Французы же называют себя спортсменами, если они просто смотрят на тех, кто занимается спортом. А потому, хотя это может огорчить моих соотечественников, во Франции куда больше спортсменов, чем в Англии. Впрочем, я не осмелился бы утверждать, что французов нельзя назвать спортсменами, когда они выступают в роли простых зрителей.

* * *

Головной отряд сбавляет темп. Головной отряд старается наверстать упущенное. Головной отряд распадается. Головной отряд перегруппировывается. Головной отряд стремительно несется вперед. Считается, что около пятнадцати миллионов французов мысленно разделяют судьбу головного отряда и на какое-то мгновение им начинает казаться, будто у них самих не ноги (да и о каких ногах может идти речь), а «золотые рычаги» Гарральди, «бога горных вершин», и стальные икры Бике, этого «мужественного маленького француза», которого вечно подстерегает злой рок, но который в критическую минуту, конечно, сумеет превзойти самого себя.

На стадионах, на соревнованиях по боксу и теннису французы жестикулируют, кричат, вскакивают с места, делают массу ненужных движений, одним словом ведут себя так, как не могут вести себя нормальные англичане.

В Лондоне состязания развертываются на ринге. В Париже самые жаркие бои разгораются в зале. У нас во время соревнований слышно, как муха пролетит. Во Франции вы не услышали бы и самолета. В Англии, где джентльмены в смокингах степенно обсуждают умелое уклонение от удара, судье внимают, как самому господу богу. Во Франции, где ценится лишь нападение, решения судьи оспариваются, да какое там оспариваются: судью освистывают, его честят на чем свет стоит, судья – это враг.

И наконец, и это самое главное, в то время как французы осыпают побежденного насмешками, англичане стараются его подбодрить.

* * *

Это уважение к слабым, это почти инстинктивное стремление дать им хотя бы один шанс в неравном бою – неписаный закон Соединенного Королевства, которому также беспрекословно подчиняются рыбаки и охотники. Чтобы навсегда опорочить англичанина, достаточно сказать про него: «He's shooting a sitting bird», что дословно означает: «Он стреляет в сидящую птицу». Мне страшно подумать, что во Франции закон, разрешающий стрелять лишь в летящих пернатых, как мне говорили, не всегда соблюдается, но of course[135]135
  Конечно (англ.).


[Закрыть], этим разговорам я не верю[136]136
  Фраза сама по себе лицемерная, так как майор глубоко убежден в обратном. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

Тем же стремлением не искать легких путей руководствуется англичанин и на рыбной ловле. На берегах Тесты, одной из самых благородных рек Гемпшира, было бы преступлением удить рыбу после захода солнца: в ту самую минуту, когда гаснут последние лучи и форель, поднимаясь на поверхность воды, становится более «доступной», джентльмен, который провел целый день под палящим солнцем, подстерегая добычу, собирает свои удочки и возвращается в Лондон. Стоит ли говорить, что ловить рыбу на червей – страшнейшее преступление и что на этих так называемых спортсменов, которые пользуются живой насадкой, смотрят косо[137]137
  Разрешается пользоваться лишь искусственной мушкой. – Прим. майора.


[Закрыть].

Я не сомневаюсь, что французские спортсмены руководствуются тем же стремлением к справедливости. Но как не похожи они на английских! Если англичанину удается поймать заветного лосося, он делает из него чучело. Француз же съедает его (предварительно сфотографировавшись со своей добычей). Если англичанину попадается слишком мелкая форель, он, не раздумывая, отпускает ее в реку. Француз же, скорее всего, сочтет своим долгом ее съесть. Француз все съедает. И отнюдь не потому, что он голоден. Но даже если не говорить о страхе, который совершенно не знаком англичанину и который вечно мучит француза, страхе показаться смешным, вернувшись ни с чем, любое развлечение кажется ему бессмысленным, если из него нельзя извлечь пользу.

Нам не понятен подобный утилитаризм. Действительно, для французов невыносима мысль, что они могут взяться за какое-то дело, которое не приносит пользы. (Как-то я позволил себе заметить, что им легче произвести на свет не двоих, а троих детей не от рассеянности, а ради пособия многодетным семьям.) Отец заставляет сына учить английский не потому, что язык этот красив (впрочем, красота его, на взгляд французов, весьма относительна), а потому, что он может в будущем ему пригодиться. В семье Тюрло из принципа одного из сыновей учат немецкому, он сможет стать переводчиком во время войны.

В отличие от французов англичане обожают делать вещи, которые не приносят им непосредственной пользы. И лишь в любовных делах бесполезные поступки, как, например, ухаживание[138]138
  Обычно довольно слабые рыбаки, французы – мастера замутить воду, когда они хотят поймать на крючок понравившуюся им женщину. Никто лучше их не преуспеет в ухаживании, рассуждая о Прусте или широкоэкранном кино. – Прим. майора.


[Закрыть], не говоря уже о самой любви, внушают им отвращение. Но если речь заходит о серьёзных вещах, будь то рыбная ловля или охота, самый скромный англичанин готов разориться, пойти на множество неоправданных расходов из любви к спорту.

Можно было бы многое еще сказать о спорте, к которому с таким уважением относятся англичане и правилами которого пренебрегают французы. Но я замечаю, что, написав столько страниц о спорте, я еще ничего не сказал о том его виде, который является самым популярным во Франции (он насчитывает два миллиона ревнителей, в то время как игроков в шары всего лишь двести тысяч). Я говорю об автомобильном спорте, который сам по себе заслуживает специального исследования, причем изучением этой проблемы рекомендуется заниматься где-нибудь в сторонке, где можно было бы спокойно поразмыслить, не рискуя попасть под колеса. А потому не вздумайте размышлять, стоя на пешеходных дорожках.