Текст книги "Записки майора Томпсона. Некий господин Бло"

Автор книги: Пьер Данинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Когда же бывает совсем нечего сказать ни о погоде, ни о доме, ни о капусте, я начинаю позвякивать ключами, что-то насвистывая, пыхчу, делаю что угодно, лишь бы не казаться пассивным, словно иначе мой спутник может подумать, что я затаил что-то против него или что я круглый болван. А ведь подниматься молча было бы куда естественней, но уж так устроен человек: он по-разному ведет себя в лифте в зависимости от того, поднимается он один или с кем-нибудь еще. Так же как по-разному входит он в пустой или в переполненный зал ресторана.

Но это еще не самое страшное. Физиономии соседей или консьержки, промелькнув, исчезают. Остаются на первом или четвертом этаже. Но есть лица, на которые ты обречен смотреть всю жизнь.

Вступить в брак и созерцать в течение пятидесяти или шестидесяти лет, каждое утро и каждый вечер, лицо собственной жены – это уже что-нибудь да значит. Но вступить в брак еще с тремя сотнями лиц, которые ты приговорен видеть восемь часов в день, в течение полувека не под силу человеческой натуре. Ведь учреждение – это чудовищное супружество с двумя-тремя сотнями лиц. Знать заранее, что скажет ваша жена, как воспримет она то или иное событие, что рассмешит ее, что выведет из себя, на что она надуется, – уже своего рода испытание. Но знать заранее, как поступит каждый из трехсот человек, знать наперед каждое их слово, каждый жест, знать, чем от каждого пахнет, – иногда мне кажется, это выше моих сил.

У начальства, чтобы защитить себя от ужасающего натиска лиц, имеется особое оружие – руки, я имею в виду их «правые руки». Эти мужчины-фаворитки, которых меняют каждые три-четыре года и которых принимают на службу под этикеткой технических консультантов или заместителей директора, эти блуждающие звезды, перехваченные за бешеные деньги у конкурирующей фирмы или «спущенные» к нам из высших политических сфер, эти дилетанты высокого полета, защищенные броней светских связей, великие краснобаи, ловкие пловцы, разрушители заведенных порядков, пожиратели бюджета, специалисты по пусканию пыли в глаза, неутомимые изобретатели новых идей и баснословных расходов, играют роль шутов, очаровательных принцев или хитроумных Макиавелли при современных королях.

– Разрешите вам представить Юбера де Фитц-Арнольда – мою правую руку.

Юбер де Фитц-Арнольд, с появлением которого у нас началась эра автоматизации и которому компания обязана приобретением электронного робота, обошедшегося ей в миллиард франков, робота, который был способен исполнять шестьсот тысяч вычислительных операций за шестьдесят секунд и прочитывал Библию за восемь с половиной минут, – четвертая на моем веку «правая рука» Штумпф-Кишелье. Великое новаторство Юбера заключалось в сугубо индивидуализированном, или, употребляя термин, который сейчас на языке у всех, функциональном страховании. Было навсегда покончено с безликими, типовыми полисами, не учитывающими индивидуальности каждого клиента, по которым можно было застраховать как владельца гаража из Дюнкерка, так и виноградаря из Перпиньяна. Прежде всего мы сейчас уже не говорим «полис», но «проспект»: гарантийный проспект, который позволяет застрахованному выкроить соответственно его потребностям и его материальным возможностям ту защитную одежду, которая ему больше всего подходит.

Влияние Фитц-Арнольда сказалось не только во введении новой терминологии, но и в самой практике страховых агентов. Теперь «подступ к проспекту» (следует понимать: осада возможного клиента) производится по строго установленным правилам, записанным в инструкции, об «установлении телефонного контакта». Надо уметь сбыть страховой полис, как мех или духи, и умудриться говорить о смерти, не вызывая мрачных мыслей. Первейшее правило: категорически запрещается говорить страхующемуся: «Если вы умрете завтра…», так как в этом, пусть даже совершенно необоснованном предположении есть что-то неприятное. Говоря ему: «Если бы вы умерли вчера», вы высказываете гипотезу, которую уже опровергла сама жизнь, и это вызывает у страхующегося радостное ощущение безопасности.

Нюансы такого рода (о которых сам Штумпф-Кишелье говорит: «Казалось бы, пустяк… но в этом все!») немало способствовали тому, что Юбер Фитц-Арнольд снискал расположение патрона. В настоящее время они переживают медовый месяц. Ничего не предпринимается и ничто не отменяется без согласования с Юбером. Патрон не может без него обойтись. Чтобы узнать мнение Юбера, он даже будит его но ночам. Ото его собственность, его эхо, его совесть. Когда надо принять какое-нибудь решение, а Юбера нет рядом:

– Где же Юбер? Позовите Юбера, – восклицает господин Штумпф-Кишелье, словно у него отняли любимую игрушку. – А вот и Юбер! Скажите, дорогой Юбер…

– Я слушаю вас, патрон.

– Что вы думаете, Фитцу (этим уменьшительным именем называет его патрон, когда бывает в хорошем настроении), о проекте загородного семинара для наших агентов?

Фитцу кривит губы.

– Так, так… гм… понятно… – бормочет патрон.

Этого достаточно: проект отменяется. На этом этапе их отношений любая недомолвка Фитцу значит больше обстоятельного доклада старейшего сотрудника компании. Одно слово фаворита – и всесторонне обдуманный финансовый план, любая искусно составленная рекламная программа тут же отвергаются, высмеиваются, летят к черту.

На чем же основана власть Юбера? Без сомнения, на власти его личного обаяния над сильными мира сего. Говорят, что именно ему в значительной степени мсье Штумпф-Кишелье обязан тем, что наконец стал командором ордена Почетного легиона. Основная сила «правых рук» – в их житейской сметке. Об их образовании бывает мало что известно. Многие из них, в том числе и наш Юбер, – выпускники Политехнической школы, которые, бросив государственную службу, перешли в страховые компании. Но эта прославленная Школа совсем не обязательна для их взлета. Они принадлежат к той привилегированной касте, которую жизнь избавляет от прозябания на задворках, от маленьких должностей и медленного продвижения по службе. Некая тайна скрыта в преуспеянии этих серых кардиналов, она окутывает любое их действие и даже личную жизнь. Это – Принцы Ветра. Ветром забрасывает их сюда («спущенные» на землю не случайное слово). Ветром новых идей сотрясают они незыблемые установления старых компаний. И ветер уносит их. Когда они исчезают, от них ничего не остается, ничего, кроме ветра, который они принесли с собой.

Как удается преуспеть с помощью ветра? Каким образом ветер делает могущественным, уважаемым, грозным? Будь то в промышленности, в банке или в страховой компании, метод, которым пользуются Принцы Ветра, почти всегда один и тот же.

Правило № 1. Ниспровергнуть существующие порядки, которые они из принципа считают неудовлетворительными...

На ленту каким-то образом повлиял свет юпитера репортера, явившегося сфотографировать это чудо техники. Переполох был сильным, но Юбер Фитц-Арнольд по-прежнему крепко стоит на ногах. В ожидании того часа, когда, развенчанный, он удалится в дальнюю вотчину, которую специально для него подыщет президент, чтобы только не видеть своей «правой руки», без которой он еще недавно не мог обходиться.

P. S. Подумать только, что все это надо вместить в короткие ответы «да», «нет», «изредка», «средне», «на 62,5 %» на почтовой открытке размером пятьдесят квадратных сантиметров! Проглотить как можно больше информации в предельно сжатой форме – одна из маний нашего времени.

Глава III
Повседневная жизнь
(Продолжение)

Конечно, в вашей семье царят мир и согласие, но, наверное, вы видите какие-то недостатки у женщин вообще и у вашей жены в частности… Какие из них кажутся вам наиболее характерными и особенно вас раздражают?.. Какие претензии чаще всего предъявляет к вам ваша жена?

Чаще всего жена упрекает меня в том, что я закоренелый мещанин, что, собственно, соответствует действительности. Идет ли речь о воспитании детей, о моей манере одеваться или о моем отношении к интригам на службе, я всегда слышу одно и то же:

– Бедный мой Поль, до чего же ты все-таки мещанин!

Лично я не вижу в этом слове ничего уничижительного и не могу понять, почему многие мещане холодеют от ужаса при мысли, что их могут назвать мещанами. Может быть, людей вообще оскорбляет, когда их принимают за тех, кто они есть на самом деле? Когда слышишь, как какой-нибудь отъявленный сноб говорит о своем соседе: «Уж очень в нем много снобизма», становится очевидно, что на свете все снобы, кроме него самого.

Постепенно я пришел к выводу, что многие люди просто не переносят, когда их называют настоящим именем: мещане боятся, что их назовут мещанами, капиталисты – капиталистами, крестьяне – крестьянами, евреи – евреями, чернорабочие – чернорабочими, военные – военными, рантье – рантье, зубные врачи – зубными врачами, тунеядцы – тунеядцами, экзистенциалисты – экзистенциалистами, политиканы – политиканами, эстрадные певцы – эстрадными певцами, аристократы – аристократами, привратники – привратниками. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы средний француз кичился тем, что он средний француз? Средними французами оказываются все, кроме него. Будь то бедный, средний или очень богатый француз, он прежде всего не хочет быть бедным, средним или богатым.

Почтальоны, которым осточертело называться почтальонами, ухитрились перекреститься в письмоносцев. Грузчики, которые были бы оскорблены в своих лучших чувствах, если бы им не дали «на чай», добились того, что оскорбительный термин «чаевые» навсегда исчез из их профессионального словаря. Для эрцгерцогини вопрос чести прослыть за женщину «совсем простую», торговец свиньями лезет из кожи вон, чтобы казаться человеком «утонченным». Стоит только какому-нибудь господину преуспеть в производстве сыра или вина, как он тут же заказывает маститому академику брошюру «Чудодейственные бутыли» или «Дворянские грамоты Рокфора» и, не останавливаясь ни перед какими расходами, издает ее у Дрегера. Когда видишь, как бакалейщик, разъедаемый зудом тщеславия в своем стремлении «облагородиться», изображает корону на своих грузовиках (Поставщик королевского двора, Король бакалейщиков)[170]170
  Короны расцветают также на холодильниках, мужских рубашках, автомобилях и тканях.


[Закрыть], начинаешь понимать, что колбасное дело может вызывать те же комплексы, что и королевская власть.

В то время как какой-нибудь бакалейщик провозглашает себя королем, король, настоящий король, выступает на соревнованиях по теннису под псевдонимом «господин Г.»; или вдруг становится известно, что путешественник, который останавливался в отеле Санкт-Морица под именем господина Дюпена, не кто иной, как эрцгерцог Рудольф Габсбургский (еще один из способов обратить на себя внимание); можно встретить принцев в рабочем комбинезоне, монархов на велосипеде, королев в джинсах. Все идет в таком духе, что невольно задаешься вопросом, не настало ли время произвести гигантскую перетасовку в мире, поскольку никто не хочет казаться тем, кто он есть на самом деле.

Талантливый журналист из страха, что его похоронят как простого журналиста, будет стараться доказать, что он писатель (пусть даже плохой). Великий романист на склоне лет мечтает, что современники станут называть его нежным именем поэта. Комического актера так и тянет к концу творческого пути доказать, что ему по плечу трагические роли. В то время как актер, завоевавший известность в амплуа злодеев, изо всех сил тщится показать, что он великолепно может сыграть первого любовника. Историк, посвятивший свою жизнь изучению раннего средневековья, счел бы себя кровно обиженным, если бы его близкие не признали, что он одарен удивительным чувством юмора. Генерал, прославившийся в танковой атаке, мечтает о кресле в министерстве культуры. Интеллигентами считаются люди, которые так и умрут, ни разу не сказав: «Я интеллигентный человек». И есть даже французы, которые боятся, как бы за границей их не приняли за французов, заметив группу соотечественников, они восклицают: «Опять эти французы!» и предпочитают разговаривать с чехами, турками, с кем угодно, только не с французами. Да и в самом Париже достаточно сесть за столик в ресторане, и вы тут же услышите, как какой-нибудь француз говорит: «Французы это обожают» или «Французы никогда на это не пойдут», как будто сам он не имеет к ним никакого отношения. Конечно, он не станет отрицать, что он француз, и даже, если бы в этом кто-нибудь усомнился, он бы первый гордо воскликнул: «Уж я-то француз, мсье!» Но это еще не резон валить его в общую кучу со всякими французами, с этими заурядными галлами!

Вот так-то и устроен мир – каждый старается сорвать с себя нацепленный на него ярлык и пришпилить его на спину соседа.

* * *

Я же не пытаюсь избавиться от своего ярлыка. Нельзя сказать, чтобы я очень гордился им, но я и не отказываюсь от него. К тому же в Терезе, если внимательно приглядеться, мещанства куда больше, чем во мне.

В течение целого дня я нахожусь во власти математических вычислений и провожу большую часть своей жизни в единоборстве со случайностью, стремясь лишить ее всякого шанса неожиданно подстеречь нас, поэтому вечером дома мне хотелось бы чувствовать себя непринужденно, столкнуться с чем-то неожиданным, очутиться даже в несколько безалаберной обстановке. Такая перемена принесла бы мне лишь приятную разрядку. Но очень скоро я должен был распрощаться с этой надеждой. Тереза одержима манией чистоты и порядка. В нашей квартире все лежит на своих местах. Я оставляю газету на кровати. Возвращаюсь через минуту – газета на журнальном столике в гостиной. Я кладу ключи на круглый столик в передней, хочу их взять – они убраны в ящик. Я едва имею право стряхнуть пепел сигареты в пепельницу, во всяком случае, это всегда получается некстати. Если, не дай бог, пепел упадет на ковер, меня тут же обзовут дикарем и тут же появится пылесос, который вызывает у меня самое яростное отвращение. Мне казалось, что Тереза – исключение. Но однажды из песенки шансонье я узнал, что на свете есть по крайней мере еще одна такая женщина. Не помню даже, где я его слышал, но бедняга жаловался, что испытывал те же адские муки, что и я. Для него это было уже в прошлом. У него тоже была жена, которая включала пылесос из-за каждой пылинки. Если ему случалось посадить крошечное пятнышко на пиджак, она тут же являлась с бутылкой пятновыводителя, с тряпочкой и щеткой. «Встань к свету лицом, не крутись, повернись» и т. д. Он тоже никогда не мог найти газету там, где ее оставил. Но однажды, как поведал нам шансонье, она превзошла сама себя: «Часам к четырем утра у меня разболелась голова, я встал и пошел в ванную принять таблетку аспирина, когда я вернулся, моя постель была застелена!»

* * *

«Наиболее характерные недостатки вашей жены…»

Страсть к порядку овладевает Терезой, только когда дело касается нашей квартиры. По-моему, невозможно больше, чем она, путать слова и вносить такую неразбериху в воспоминания. Для доказательства возьмем хотя бы имена собственные.

Я знаю, что женщинам вообще свойственно путать некоторые наименования. Если женщина заводит разговор о Рио-де-Жанейро, можно не сомневаться, что она имеет в виду Буэнос-Айрес. Такова и Тереза. Никто так виртуозно не спутает ацтеков и инков, Олимпию с Альгамброй, Мориака с Моруа, динамо-машину с аккумулятором, Гаваи с Гаити, Римского-Корсакова с Рахманиновым, параллели с меридианами, сталактиты со сталагмитами, Кондэ с Тюренном, Отей с Лоншаном, Верлена с Рембо, Сирию с Ливаном, шотландцев с ирландцами, опал с топазом, Ренуара с Дега, конъюнктуру с адъюнктурой, Бухарест с Будапештом, дольмены с менгирами. Но хватит и этого. Бог с ней! Пусть она говорит инфракт, арэопорт, трамва, нервопатолог. Как-нибудь с грехом пополам разберусь в этом так называемом французском языке.

Но когда ей диктуют по телефону фамилию, одну-единственную и самую обыкновенную фамилию, которую она должна записать, а она умудряется создать вариантов двадцать, причем ни один из них не будет соответствовать настоящей фамилии, это приводит меня в полное недоумение. Допустим, речь идет о господине Делестрене. Мсье Делестрен звонит в мое отсутствие и просит передать, что он звонил, диктуя ей свою фамилию по буквам. По возвращении я нахожу записку, в которой говорится, что я должен позвонить Дельстрину, Делестринту, Дильстрену, но никогда – Делестрену.

Она, конечно, помнит в лицо всех наших знакомых. Единственное, что она забывает, – это их имена. Голова Терезы населена солидным количеством имен и лиц, и, если она вспоминает какое-то лицо, у нее ускользает имя, если она вспоминает имя, то забывает лицо человека, которому оно принадлежит. Ежедневно, вернее, ежевечерне (память Терезы обычно слабеет после 20 часов) моя супруга под предлогом, что я статистик, листает меня, словно телефонную книгу, ей нужно имя, имя человека, с которым мы хорошо знакомы.

– До чего глупо! Ведь я его прекрасно знаю!

Имя вертится у нее в голове, вот-вот сорвется с языка, но она никак не может ухватить его. Необходима моя помощь. За эти двадцать лет я подыскал имена для стольких лиц, что порой мечтаю очутиться на планете, населенной безымянными существами.

– Да, кстати[171]171
  Когда Тереза говорит: «Кстати!», это совсем не значит, что существует какая-то связь между тем, что она говорила, и тем, что она скажет.


[Закрыть],– говорит она мне, – знаешь, кого я встретила сегодня утром?..

– Дессера!

– Ах, Дессера? А я думал, он в Бельгии.

– Ну, конечно, ой, какая я дура, что я говорю!..[172]172
  Если женщина в вашем присутствии говорит: «Какая я дура!», это вовсе не значит, что вы имеете право согласиться, что она действительно глупа. Когда она восклицает: «Какая я дура!», она просто хочет сказать, что ее природный ум на этот раз изменил ей.


[Закрыть] Ты знаешь… того самого типа, с которым мы были в Шамониксе… Его фамилия тоже начинается на «Д»… Вспомни, пожалуйста…

– Понятия не имею…

– Ох, до чего же ты глуп… Ты его прекрасно знаешь… Мы еще ездили с ним в машине.

– Может быть, Декло?

– Да нет же, нет, вот идиотская история, у меня так и вертится это имя в голове… Ну помоги мне, пожалуйста…

– Ты же видишь, дорогая, я пытаюсь вспомнить, но я просто ума не приложу, о ком ты говоришь…

– Он ума не может приложить! Но ведь это так просто. Тот самый тип, который возил нас в своей машине, когда мы отдыхали в Шамониксе.

– Мне все же кажется, что это был Декло…

– Уж лучше помолчи! Дай мне сосредоточиться. Это не Дессуш, не Дессэ, не Дюшен, не Дютертр… что-то вроде Диктера.

– Дельвер?

– Нет, я же говорю, что-то вроде Диктера! Подожди, ты меня совсем запутаешь. Просто неслыханно, что ты не можешь мне помочь вспомнить имя! Подожди-ка! Вот еще что… Его жена носила прическу «конский хвост», перевязанный красной лентой.

– Так бы сразу и сказала. Это Тьеглер.

– Ну конечно, Тьеглер!

– Но ты же говорила, что его фамилия начинается на «Д»… Так можно было еще долго ломать голову.

– Я? Да ты в своем уме? Я никогда не говорила, что на «Д». Я говорила на «Т»!

– Но мне кажется…

– Неужели ты думаешь, что я не помню, что говорила две минуты назад? У меня еще есть голова на плечах. Ты просто хочешь изобразить меня круглой идиоткой. Да-да, не спорь!

– Ну, знаешь, это уж слишком! Готов держать пари…

– Что за вечная мания держать пари! Пока я заметила лишь одно – стоило мне упомянуть о женщине с «конским хвостом», как мсье тут же вспомнил фамилиё ее мужа…

– Фамилию…

– А я что говорю?

– Все так, только не фамилиё, а фамилию… «Вспомнил фамилию».

– Вот еще новости! Теперь он начнет учить меня говорить по-французски. Нашел время!

– Послушай, Тереза, это все так несерьезно! Не стоит портить себе нервы из-за таких пустяков! Давай вернемся к главному. Ты мне сказала, что сегодня утром встретила Тьеглера, раз ты заговорила о нем, вероятно, ты хотела мне передать, что он тебе сказал. Так расскажи, дорогая!

– Если тебе угодно… хотя, откровенно говоря, ты этого не заслуживаешь. Так вот, он сказал: «Скажите обязательно вашему мужу, чтобы он непременно сводил вас посмотреть Ингрид Бергман в фильме…» Вот черт, забыла в каком! Я так разнервничалась из-за тебя, что даже не могу вспомнить, как называется фильм. Во всяком случае, это английский фильм и он идет на Елисейских полях.

– Да, интересно… не знаю, что бы это могло быть? Может быть, «Северная колдунья»?

– Нет!

– Ну, тогда «Свидание в полночь»?

– Вот-вот, это самое!

Я не стал, понятно, уточнять, что речь идет о шведском фильме, поставленном Ингмаром Бергманом, в котором Ингрид Бергман даже не участвует, – это могло бы вызвать новые осложнения. Лучше промолчать.

Невозможно подсчитать то время, которое ушло у меня на поиски забытых Терезой имен. Это происходит с ней чуть ли не всякий раз, когда она пытается рассказать какую-нибудь историю друзьям. Я бы мог прекрасно обойтись без всякого имени: анекдот бы от этого не пострадал. Но Тереза должна вспомнить имя во что бы то ни стало. Иначе она грозит, что не станет рассказывать свою историю. Обычно за имена цепляются те, кто их плохо запоминает. И я вынужден прийти на помощь, я вновь и вновь копаюсь в своей памяти, из вежливости наши друзья делают то же, и вот весь стол начинает охотиться за забытым именем – тщетно, имена, которые называют, совсем не те, которые ищет Тереза. После десятиминутных бесплодных поисков Тереза как ни в чем не бывало говорит:

– Ну, ничего… немного погодя я сама его вспомню…

Все успокаиваются. Заговаривают о чем-то другом.

Проходит полчаса, час. Вдруг, когда время уже близится к полночи и один из гостей начинает рассказывать жадно слушающим его соседям неизвестные подробности подписания пакта 1939 года, Тереза восклицает:

– Вспомнила, это Мерилин Монро!..

Что, конечно, доставляет всем огромное удовольствие (особенно господину, сообщающему неизвестные подробности пакта).

Но что самое удивительное, Терезу никогда не подводит память, если я начинаю рассказывать какую-нибудь историю, упоминая названия местности и даты. Если я говорю: «В 1953 году в Булони мы ели устрицы, крупнее которых я в жизни не видывал», Тереза, тут же обретая всю ясность памяти, прерывает меня: «Что ты, дорогой, это было в Кротуа в 1956 году».

* * *

Кроме имен, Терезу преследует также сходство между людьми.

Во время отпуска из года в год повторяется одна и та же сцена. Какой-то курортник, сидящий в холле гостиницы – «просто невероятно, до чего он на него похож», – напоминает ей кого-то, с кем мы встречались прошлым летом в Бретани.

– Это потрясающе… Ты же знаешь его: у него еще была рыжая жена, которая говорила с английским акцентом…

– Ватру, швейцарец?

– Да нет, француз, с рыжей женой и таксой…

– Люрье?

– Ты с ума сошел! Неужели он тебе никого не напоминает? Это же бросается в глаза!

(Еще одна вещь, которая бросается в глаза, но которой я, конечно, не замечаю.)

Перечисляются имена всех, с кем мы познакомились прошлым летом. Моя голова превращается в огромный справочник, страницы которого я перелистываю одну за другой. Но Тереза перебивает меня:

– Ах! До чего же, в самом деле, глупо… те же глаза… тот же рот… тот же голос… В жизни не видела подобного сходства! Вот только глаза… да, пожалуй, глаза не те…

В конце концов я вынужден согласиться: да, это невероятно! И впрямь сходство неслыханное! Заставив меня вспоминать целых двадцать минут, на кого же похож этот тип, Тереза вдруг делает неожиданное открытие: он похож на самого себя! Этот господин и тот, которого он ей так напоминал, – одно и то же лицо[173]173
  Надо ли уточнять, что у этого господина не было ни рыжей жены, ни таксы с английским акцентом?


[Закрыть].

В самом начале супружеской жизни такие вещи даже забавляют. К концу первого года они начинают надоедать. А потом становятся невыносимыми.

P. S. Как же выразить все это в односложных ответах «да» или «нет»? Я проглядываю заметки, которые пишу для самого себя, а не для представления на конкурс, и становлюсь в тупик, не зная, как короче ответить на поставленные вопросы. По всей вероятности, я отвечу следующим образом: мое мещанство, ее страсть к порядку, полное отсутствие памяти на имена собственные, дух противоречия… Но разве эти ответы создают полную картину?