Текст книги "Записки майора Томпсона. Некий господин Бло"

Автор книги: Пьер Данинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава XIII
Ключи к богатству

Я, конечно, не потеряю голову из-за лишнего гроша. Но когда надо распорядиться миллионом, я превращаюсь в круглого идиота.

В этом я убедился, когда по воле судьбы в моих руках оказались деньги.

И это нетрудно понять. Если у вас жалкие гроши, никто не полезет к вам со своими советами, на что их употребить. Сохраните ли вы свои деньги, пустите ли их на ветер – кого это может беспокоить? Но зато, если случай послал вам миллионы[215]215
  Я, конечно, и тут считаю в старых франках.


[Закрыть], вас буквально осаждают люди, которые, кажется, только тем и занимаются, что выискивают свежеиспеченных миллионеров и обрушивают на них свои советы, подсказывая, как им следует поступить со своими деньгами.

Люди куда менее эгоистичны, чем принято считать: их, видимо, гораздо больше интересуют денежные дела их ближних, чем свои собственные. И разве они действуют не из самых похвальных побуждений? В конечном счете они заботятся о моем же благе: у меня никогда не было денег, один я, чего доброго, наделал бы глупостей, Тем более что случай мой не совсем обычный. Счастливчик, на долю которого выпал главный выигрыш в Национальной лотерее, отправляясь тайком за ним в Павильон Флоры, ни перед кем не обязан отчитываться. Я же каждое утро чувствую на себе настороженные взгляды. Окружающие, стараясь быть не слишком навязчивыми, все-таки хотят знать, что я буду делать со всеми этими деньгами.

Теперь, когда я на это могу смотреть уже со стороны и на себе испытал, к чему приводят разумные советы моих многочисленных доброжелателей, я, к счастью, могу судить обо всем совершенно здраво и поделиться накопленным опытом. А этот мой опыт позволяет мне прийти к заключению, что существует пять способов разбогатеть:

1) Откладывая.

2) Покупая ценные бумаги.

3) Покупая золото.

4) Покупая картины.

5) Покупая землю.

Когда в твоих руках эти пять ключей к богатству, чувствуешь себя совсем другим человеком. Я охотно вручаю вам эти ключи, полагая, что у меня нет никаких оснований хранить их у себя. Но я не вправе скрывать и другое: тот же опыт подсказал мне нечто еще более поразительное, а именно что существует также пять способов потерять все, что у вас есть – и даже больше.

1) Откладывая.

2) Покупая ценные бумаги.

3) Покупая золото.

4) Покупая картины.

5) Покупая землю[216]216
  Возможен вариант: играя на скачках (см. дальше).


[Закрыть].

А. Сбережения

Первое, что приходит на ум людям наивным и даже не наивным, что лучший способ сохранить деньги – откладывать их. Но люди, более умудренные в этих делах, советуют ни в коем случае не поступать таким образом. Как же примирить эти два положения?

Воспитанный в преклонении перед такими титанами благоразумия, как Вениамин Франклин и Жак Лаффитт, о которых нам ещё в школе говорили, что на первых порах они экономили каждую копейку, я испытывал в жизни несколько приступов бережливости, во время которых я сберегал буквально все, что попадалось мне под руку, будь то обрывок бечевки или перегоревшая лампочка. Пример Жака Лаффитта, чья головокружительная карьера финансиста началась с того, что он принес в банк найденную на улице булавку, долгое время не давал мне покоя.

Однако случай, происшедший со мной еще в детстве, показал мне, что честность не всегда вознаграждается но заслугам. Мне шел тринадцатый год, когда я принес в комиссариат полиции первый найденный мной на улице кошелек и услышал вместо благодарности: бездельник, воришка, негодяй! Кошелек был пуст, и меня обвинили в том, что я утаил его содержимое. Вор через три дня попался, но я с тех пор никогда ничего не подбираю на улице.

Впрочем, жизнь очень изменилась со времен Жака Лаффитта. А может быть, деньги. Хотел бы я знать, какой прием оказали бы сегодня в «Сосьете женераль» или Лионском банке прохожему, который вздумал бы занести туда скрепку или булавку, подобранную им у входа. И потом, если раньше можно было отложить двадцать тысяч франков, не рискуя при этом вызвать всеобщее неодобрение, попробуйте поступить так сегодня с целым миллионом – да вас просто высмеют.

Я долго буду помнить полный сострадания взгляд, который бросил на меня один из «финансовых гениев», когда в ответ на его вопрос: «Ну так что же вы собираетесь делать со всеми этими деньгами?», я признался: «Не буду пока их трогать». Было совершенно очевидно, что он считает меня простаком, если не сумасшедшим. Он тут же, не сходя с места, доказал мне, что нет ничего опаснее. Это все равно, что хранить дома тонну нитроглицерина или радиоактивный элемент. Итак, от этих денег, которые так поздно провидение вложило мне в руки, от этих сокровищ, которые свалились с неба, я должен был во что бы то ни стало как можно скорее отделаться, иначе они могли растаять у меня на глазах, как глыба льда. Оставь я свои деньги дома, из-за всех этих бесконечных девальваций им бы грозила участь шагреневой кожи. Мне следовало незамедлительно найти им применение, употребить их на что-то, что-то купить – неважно что, – но обязательно купить, ну хоть ценные бумаги.

– Перспективные ценные бумаги, естественно, – сказал мне сей мудрец. – Что-нибудь посолиднее. Такие ценные бумаги существуют. Главное, чтобы вам дали хороший совет…

Б. Ценные бумаги

Уж в чем, в чем, а в советах я не испытывал недостатка[217]217
  Мне часто говорят: «Вы же актуарий, цифры – ваша стихия». Да, теоретически. Я набил себе руку на расчетах, процентах, дивидендах, рентабельности. Но предугадать те психологические факторы, которые определяют понижение и повышение акций на бирже, мне явно не под силу. И счетоводу случается ошибиться в расчетах, и банкир может обанкротиться.


[Закрыть]. Советы я получал в таком количестве и от стольких людей, что, если бы сегодня спросили совет у меня, я посоветовал бы не слушаться ничьих советов.

Новичок, делающий первые шаги на бирже, очень скоро постигнет несколько мудрых принципов, которые являются основой основ финансовой карьеры. Принципы очень простые, и преподносятся они иногда в весьма изысканной форме, даже в стихах. И первый из них: «При звуках пушек – покупайте. При звуках скрипок – продавайте». Не правда ли так же просто, как и красиво.

И я стал ждать, когда где-нибудь в мире загрохочут пушки, чтобы начать покупать. Ждать мне пришлось недолго. И хоть пушки стреляли всерьез, ничего серьезного из этого не вышло. В наше время стрелять начинают из-за простого «да» или «нет», а иногда из-за того и другого сразу, но в отличие от того, что происходило полвека, эти залпы не влекут за собой автоматически мирового пожара. На этот раз колесо истории не завертелось быстрее, если употребить одно из наших любимых выражений. (Когда я думаю, что о событиях в Египте можно сказать не только «Они стали развертываться с угрожающей быстротой», но и «Они завертелись с угрожающей быстротой» и это означает одно и то же, мне становится жаль иностранцев.)

В этот день на бирже царило спокойствие. Недели через три пушки, на этот раз уже по-настоящему, загрохотали где-то в Африке, и мои прекрасные ценные бумаги резко упали в цене. Что же касается скрипок, то, как я ни напрягаю свой слух, я не слышу ничего утешительного. Нашей эпохе, надо признаться, не слишком импонируют скрипки.

Тем не менее однажды мне показалось, что до меня доносятся обнадеживающие звуки, и я решил продавать. Слишком рано.

В утешение я услышал одну из избитых истин: «Не забывайте, что Ротшильд разбогател только потому, что продавал слишком рано…» Мысль, что я хоть в чем-то уподобился Ротшильду, на короткое мгновение вызвала у меня приятное чувство благополучия и уверенности, но подобные чувства мимолетны и проходят бесследно. В довершение, сказав: «С волками жить, по-волчьи выть», умудренный опытом собеседник добавил:

– Вы слишком торопитесь… Слишком торопитесь купить… Слишком торопитесь продать… У вас есть ценные бумаги? Ну и сидите на них спокойно. На бирже единственное, что имеет значение, – это солидный пакет акций.

На бирже, как и повсюду, вам без конца твердят, что имеет значение только что-нибудь одно. К несчастью, у каждого на этот счет своя особая точка зрения. Впрочем, как и везде. Одному богу известно, сколько раз мне доводилось слышать: «Единственное, что имеет значение, – это дети», но так можно сказать и о здоровье, и о хорошей жене, и об удобной постели, и о вкусной кухне, и о деревенском воздухе. Для одних на бирже единственное, что имеет значение, – это солидный пакет акций, для других – спекуляция на нефти, для третьих – акции золотых копей. И поскольку завсегдатаи биржи – люди весьма искушенные, не исключено, что каждый из них по-своему прав. Короче говоря, так же как неплохо иметь хорошую жену, детей и здоровье, неплохо иметь и акции нефтяных компаний, химических концернов и золотых рудников.

– Почему бы, – спросил меня один из моих советчиков, – не купить вам немного рокфора. У вас есть рокфор?

Нет, признаюсь, я никогда не покупал рокфора на бирже. Мой дока бросил взгляд на список моих акций.

– Мне кажется, вы перебрали нефти, – сказал он мне так, словно от меня разило керосином. – И меди тоже вы могли бы немного сбросить. Вам следовало бы произвести исчисление вексельных курсов и закупить цемента. Тогда со всем этим плюс рокфор у вас бы все пошло как по маслу[218]218
  Масло у нас очень тесно связано с представлением о богатстве (как сыр в масле кататься, кашу маслом не испортишь и т. д.). Некоторые любители этих выражений употребляют их так часто, что после разговора с ними мне кажется, что я весь промаслился.


[Закрыть].

И когда в ответ я заметил, что проиграл бы при подобной операции, так как медь упала в цене, мой собеседник преподнес мне очередную прописную истину:

– Бывают минуты, когда нужно дать отрубить себе руку! Это тяжело, понимаю, но раз надо – так надо.

И я дал отрубить себе медную руку, а дела на бирже продолжали идти своим чередом. Цемент меня вполне устраивал. В этом слове есть что-то внушающее доверие. А потом, разве не здорово иметь возможность просто позвонить по телефону и обменять свою нефть и медь на цемент и рокфор? Я купил немного и того и другого. Теперь я чувствую себя во всеоружии. Таким образом, я поступил в соответствии с еще одной известной прописной истиной: «Нельзя хранить все яйца в одной корзине»[219]219
  Опять связано с молочной лавкой.


[Закрыть].

Теперь, когда я приобрел стоящие биржевые бумаги, мне следовало бы, как говорил мой знакомый, «сесть на них» и спокойно ждать. Но я, вероятно, не создан для хороших биржевых бумаг. Мне нравится, когда дела идут, и идут в нужном направлении. Через несколько недель меня вновь охватила страсть распорядиться своими бумагами. Возможно, потому, что я испытываю тайное удовольствие, когда говорю по телефону: «Продавайте!» Я часто мечтал стать одним из тех заправил, которые, доверившись своей хлопковой интуиции, еще в пижаме звонят по телефону из роскошной гостиницы где-то в Калифорнии. И, сидя в ванне, вызывают бум в Сиднее или крах на Уолл-стрите. Моя мечта осуществилась, но весьма своеобразно. Едва я решаюсь продать любые, слишком, на мой взгляд, стабильные акции и звоню своему маклеру, как биржу охватывает паника, цены падают и в этот день все идет за бесценок. Но если случайно я присмотрю бумаги, как мне кажется, весьма перспективные, и решу их купить, достаточно будет простого звонка, как акции, на которые никто не обращал внимания, вдруг подскакивают в цене и достигают самого высокого за последние полгода курса. (Случается даже, что, решив тайком испытать судьбу, я говорю себе: «Сделаю вид, что сегодня я покупаю… и никому ни слова… Посмотрим, что получится!» Так вот в этот день цены на бирже низкие, и я и впрямь мог бы купить очень выгодно. Но если на следующий день я действительно решу купить, цены на бирже моментально подскочат.) В том, что какие-то таинственные силы действуют мне во вред и подсказывают бирже: «Во что бы то ни стало помешайте ему купить», я почти не сомневаюсь, но если вначале я думал, что именно я каким-то особым образом действую на биржу, то теперь я пришел к выводу, что не являюсь исключением. Сами маклеры признают, что у каждого из них есть два-три клиента моего типа, которые появляются всегда либо слишком поздно, либо слишком рано. У этих неудачников тоже есть чутье, но чутье навыворот. Я знаю маклера, который за каких-то два года разбогател лишь потому, что играл для себя на повышение как раз тогда, когда по приказу клиента играл для него на понижение. Так продолжается и по сей день. Упрямцев такого рода ничем не обескуражишь.

В конце концов я вновь отправился за советом к одному из своих знакомых – стороннику солидного пакета акций. Я был полон решимости усесться на свои бумаги, но я хотел знать, сколько же времени я должен буду на них сидеть… Он ответил весьма уклончиво:

– Лет десять… двадцать… С этими бесконечными девальвациями в итоге всегда выигрываешь…

Просидеть двадцать лет на пакете биржевых бумаг было выше моих сил. А впрочем, даже через двадцать лет должен ли я буду их продавать? Никогда не следует продавать, если курс понижается. Но не надо торопиться с продажей, и если курс повышается. Так когда же продавать? Никогда. Так-то и богатеют. «Богат лишь тот, кто живет на проценты с процентов».

Эти акции жгли мне руки. Кончилось тем, что я их продал – с убытком. И остановился на самом разумном из всех решений.

В. Золото

По правде говоря, мысль о золоте приходила мне в голову еще до того, как у меня появились деньги. Один из моих дядюшек, дядюшка с самыми твердыми принципами, утверждал, как и множество других биржевиков: «Надо всегда иметь хоть немного золота». (Сразу же становится очевидно, что у того, кто это говорит, золота не так уж мало.) «Если у тебя когда-нибудь заведутся деньги, – поучал он меня, – купи золота… Положи его в мешок, зашей спрячь куда-нибудь подальше под белье и не трогай его.

Золото что верный пес, оно всегда должно быть при тебе. Как только начнется где-нибудь заваруха, сам увидишь… золото твое на глазах полезет вверх… И ты подумаешь: «А ведь дядюшка был прав!» Уйдя в отставку, мой дядюшка все свободное время посвящал своим биржевым операциям, испытывая особое почтение к акциям Люзенакского талька. «Я купил их в свое время за 317 франков. Теперь же они стоят 17 000. Сколько раз мне говорили: «Продавайте!» – а я не продал. Я сохраню их до самой смерти, и вот, когда отдам концы, мои наследники здорово удивятся, увидев, что хранилось у меня в кошельке». Дядюшка скончался, буквально купаясь в тальке, и дети его зажили в свое удовольствие.

И вот, вспомнив о нем, я решил в конце концов купить золота. По правде говоря, я и тут не испытывал недостатка в советах.

– Купите золота! – сказал мне один из моих советчиков. – С ним-то уж вы не пропадете. Увидите, будете еще меня благодарить!

Не так давно я зашел поблагодарить его. Он был просто в восторге.

– Ну, как, – спросил он, – довольны?

– Чем, собственно? Тем, что потерял 500 000 франков?[220]220
  Старых.


[Закрыть]

– Понятно, что вы потеряли… Но зато какое чувство уверенности!

– ?..

– Конечно! Если золото падает в цене, значит, все в порядке: государственные финансы не испытывают затруднений, война не угрожает нам и можно наконец с облегчением вздохнуть… Разве это не стоит ваших 500 000 франков?

– Однако, если бы я не потерял, а выиграл…

– Это бы доказывало, что все идет из рук вон плохо, что мы накануне банкротства, войны, революции… Кто знает? Вы бы могли даже оказаться в тюрьме!

На какой-то миг я почувствовал, как на меня со всех сторон надвигаются эти мрачные видения, а потому доводы моего собеседника приободрили меня. Домой я вернулся просветленный. Чудодейственная власть золота… Проиграй я эти 500 000 франков на скачках или в баккара, совесть без конца мучила бы меня, как это случается во всех назидательных историях. Но разориться, покупая золото, – это, конечно, единственно солидная возможность наделать глупостей. (Этого даже папаша Гранде не предусмотрел…) Я с улыбкой сказал Терезе:

– Ты видишь?… Золото упало в цене… Поразительно!

В ответ на ее вопрос, уж не заболел ли я, я поведал ей о той необычайной уверенности, которую я испытываю. Рассуждения мои, казалось, не слишком ее убедили.

– Не говори мне больше о своих соверенах! – воскликнула она (раньше она говорила «наших»).

Я посмотрел на красивые золотые монеты, которые еще недавно не уступали в цене норковой шубе или операции аппендицита в частной клинике, а теперь приближались к стоимости кроличьих шкурок пли удаления миндалин.

Британия, безразличная ко всяким понижениям курса, продолжала «rule the waves»[221]221
  Править на волнах (англ.). Слова из британского гимна,


[Закрыть], а святой Георгий все так же усердно метал свое копье.

– Тебе просто надо было вовремя продать!

Действительно, куда проще. Но чтобы кто-то мог вовремя продать, кто-то вроде меня должен был не вовремя купить…

– Между прочим, на эти 500 000 франков, которые ты потерял, мы могли бы купить…

И на меня обрушился поток как совершенно необходимых, так и совершенно ненужных вещей: костюмы для детей… стиральная машина… лыжи и вся полагающаяся к ним экипировка, не говоря уж о множестве очаровательных платьев… Право, я бы мог купить весь мир на эти 500 000 франков. Ведь лучшее применение находишь тем деньгам, которых уже нет.

И так как моя история с золотом тянулась довольно долго, я решил не возвращаться больше на биржу.

Правда, тем временем разыгралась небольшая интермедия.

Интермедия: ипподром

Я заговорил об ипподроме после золота отнюдь не потому, что буква «И» в алфавите следует за буквой «З», а потому что эти два источника разорения или обогащения имеют между собой нечто общее. Я иногда даже спрашиваю себя – уж не переживаю ли я какой-то особый период в жизни, разрушая все, к чему ни прикоснусь (после моих злоключений на бирже), раз мне удалось вывести из строя такой чудесный механизм, как скаковая лошадь.

Среди различных мыслей, которые после конкурса стали приходить мне в голову и, к сожалению, надолго застревали, была и мысль купить себе чистокровного рысака. Эту мечту, взлелеянную мной еще в доконкурсный тусклый период моей жизни (только тогда и мечтается, когда влачишь жалкое существование), позволила мне осуществить свалившаяся на меня золотая манна. Следуя совету одного из моих всезнающих друзей, предупредившего меня: «На скачках, дорогой мой, надо путешествовать в первом классе!» – я купил двухлетнего рысака, который обошелся мне особенно дорого, так как незадолго до этого выиграл приз. Может быть, цена эта показалась ему недостаточной? А может быть, ему пришлась не по вкусу физиономия нового владельца, когда я навестил его в Мезон-Лаффитте? Но только с той самой минуты, как он стал носить мои цвета, он, употребляя жаргон завсегдатаев скачек, «сошел с дорожки».

Ах! Как прекрасен тот день, когда вы впервые заходите в конюшню полюбоваться своим рыжим жеребцом! Как лоснится его шерсть! Какие благородные линии! Конюх ласково разговаривает с ним…

– Ну и бегает же он! – доверительно сообщает он вам.

А разве существуют чистокровные рысаки, которые не умеют бегать?

– …Его готовят… для больших состязаний?

– Конечно, мсье, само собой разумеется…

И вам протягивают лист с волшебными названиями: приз Люпена, Эпсомские дерби, Жокей-клуб, Гран-при.

О счастливый владелец, насладись в полной мере этими прекрасными мгновениями, когда конь твой летит к победе на глазах у королевы английской и тебя уже поздравляют в «Роял инклоужур»! Все это истинная правда, его готовят для участия в этих скачках, но ведь восьми чистокровным рысакам из десяти родословная дает право принять в них участие, и в ту минуту, когда в мечтах твоих он уже приходит к финишу, еще шестьсот рысаков тренируют в надежде на успех. Но лишь двадцать из них будут допущены к соревнованиям. Лонгшан, Шантильи, Эпсом… на всех этих славных ипподромах твои цвета будут мелькать лишь на дорожках мечты.

– Завтра бега в Трамбле! – позвонил мне вдруг по телефону тренер.

Странно. Ведь меня всегда уверяли: «Главное – не надо торопиться! Надо суметь выбрать подходящий для него заезд!..» Но кажется, этому коню, спокойный нрав которого мне так расхваливали, не стоится в конюшне. Ему необходимо размяться. Пусть бежит. И он бежит. Но все-таки странно: мне не раз говорили, что этот потомок легендарного Атиса лучше всего берет дистанцию в 1600 метров. А сейчас он будет бежать на 2500 метров. В общем… Но сам факт, что имя мсье Бло появится в программе рядом с именами Али Хана и мсье Марселя Буссака, приятно щекочет мое самолюбие. И сердце мое радостно бьется, когда я впервые в жизни захожу в «круг», чтобы дать жокею последние наставления (конечно, я скопирую их слово в слово с наставлений тренера). На этот раз я среди «тузов» – среди тех, на кого еще вчера я смотрел по ту сторону барьера, затерявшись среди безымянной толпы, которая рада хотя бы подышать одним воздухом со счастливыми владельцами, пытаясь уловить на лету хоть обрывок фразы. Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не оглянуться на этих людей, которые смотрят на меня и среди которых мне так и хочется отыскать свою собственную физиономию… такую, какой она была еще совсем недавно, и попытаться угадать, какое же впечатление я сам на себя произвожу. Я не чувствую земли под ногами от счастья, и в то же время мне как-то не по себе. В двух шагах от меня – один из Ротшильдов… Чуть подальше – барон Вальднер. И рядом с ними я – Бло… Мне хотелось бы, чтобы время остановилось, бега задержались бы и ничто не нарушало очарования этого мгновения… А вдруг мой рысак придет последним?

Жокей, когда его представили мне, снял шапочку.

– Здравствуйте, Гравло! – сказал я, стараясь произнести эти слова как можно непринужденнее, но искусственная фамильярность этой фразы вызвала в моей памяти: «Здравствуй, дружок», – так во времена моей молодости горожане обращались к крестьянам.

Гравло ответил мне, улыбнувшись:

– Здравствуйте, мсье Бло! – и стал слушать указания тренера.

– Значит, все ясно? Пусть он бежит себе совершенно спокойно. Не торопи его до последних ста метров. Береги его силы…

Увидев приведенного конюхом рысака, я заметил – чтобы хоть что-то сказать:

– Вид у него хороший!

– Да, он в форме, – откликнулся тренер. – Результаты должны быть неплохими. Только вот чертова ложбинка у него слишком заметна!

У редкой лошади нельзя отыскать хоть какого-нибудь изъяна, и потом эта вечная страсть к специальным терминам, в которых посвященным нравится топить профанов. Приходится делать вид, что понимаешь. И вот я с глубокомысленным видом соглашаюсь:

– Да, вы правы, она немного заметна…

Тренер молчит. Но скажи я ему первый: «Я нахожу, что эта чертова ложбинка слишком заметна», – он посмотрел бы на меня озадаченно, как на человека, который несет явную чепуху. Я где-то уже испытывал подобное ощущение неловкости… Вспомнил! С механиками в гараже.

Лошадей выводят на дорожку. Я занял свое место на трибуне владельцев. По дороге меня окликнул какой-то незнакомец:

– Я вас видел по телевидению, мсье Бло! Ну как, можно ставить на вашу?

Я сделал уклончивый жест. Он же, должно быть, принял его за утвердительный ответ, так как, повернувшись к своему товарищу, сказал ему:

– Все в порядке… я понял! Он не хочет ничего говорить, но все в порядке… Не морочь себе голову… Он небось знает!

Старт дан. «Я» не только не тянусь в хвосте, но, к моему явному удовольствию, мои цвета оказываются впереди. По радио даже называют моего рысака (в первый и последний раз). На повороте его догоняет основная группа. У финиша «меня» уже нет (во всяком случае, среди призеров).

– Правые повороты – его слабое место, – заключает тренер.

Через две недели снова скачки, уже на другом поле, где нужны левые повороты. Результаты те же. Может быть, этот жеребец, не желающий поворачивать ни налево, ни направо, только и умеет, что вертеться в своем стойле? Нет.

– Ему лень повторять во время скачек свой утренний урок, – объясняет тренер.

Таким образом я узнаю, что некоторые лошади не любят бегать по вечерам. И хоть сейчас входят в моду ночные скачки, утренних скачек, насколько мне известно, не существует. Одним словом, этот чувствительный индивидуум не переносит присутствия толпы.

– Он трусит, как некоторые актеры, – говорят мне.

Заметьте, что он не любит также и одиночества. Ему очень, я сказал бы, даже слишком нравится общество кобыл. Во время скачек он так и старается пристроиться к одной из них. Говорят, такое случается. Досадно. Может быть, его следует кастрировать? Тренер заявляет:

– Ваша лошадка хорошо брала бы препятствия…

«Лошадка» звучит для меня весьма странно. Теперь его почему-то не называют скаковой лошадью. А раньше и речи не было ни о лошадках, ни о препятствиях.

Следует также добавить, что моя лошадь не любит бежать по сырой дорожке, но ее тонкие ноги не устраивает и слишком сухая дорожка, ей нравится вырываться вперед, но продержаться так весь заезд она не в силах – выдыхается к финишу; и ей нужен жокей, достаточно сильный, чтобы умерить ее пыл и держать ее в узде, но и достаточно уравновешенный, чтобы не злоупотреблять хлыстом, это противопоказано для чувствительных натур.

Чего только я не узнал, но, так же как это бывает с автомобилями, купленными по случаю в «безупречном состоянии», узнал слишком поздно.

Может быть, мне следовало посоветоваться с жокеем. Он-то должен знать, что у лошади за капризы.

– Между нами… что вы о ней скажете?

…Минутное колебание и затем:

– Ну уж, если между нами… я не хотел бы вас огорчать, мсье Бло… но она не бог весть что!

Задетый за живое, я возражаю:

– Однако тренер говорит…

– Ну, если вы верите всему, что говорят вам тренеры!

Весьма осторожно я передал тренеру мнение жокея.

– Ну, если вы верите всему, что говорят вам жокеи!

В конечном счете только по одному вопросу мнение жокеев и тренеров сходится, а именно что владельцы лошадей ничего в них не понимают.

Г. Живопись

Один я, может быть, еще и устоял бы. С Терезой же это было невозможно. Итак, я начал покупать полотна художников-абстракционистов. Помимо своей воли, без малейшей убежденности, скорее даже с недоверием. Пришлось подчиниться. Теперь, когда у нас появились деньги, мы с Терезой заключили молчаливое соглашение: она ничего не говорит мне о моей лошади, а я не касаюсь ее живописи… И все-таки у меня есть свои причины относиться с недоверием не только к абстрактному искусству, но и к живописи вообще. Много лет назад состояние моих родителей развеялось как дым из-за простой кавалерийской атаки. На первый взгляд трудно было бы обнаружить между этими двумя фактами прямую причинную связь, не принадлежи эта злосчастная кавалерийская атака кисти Мейссонье. Я бы не смог совершенно точно сказать, при каких именно обстоятельствах около 1860 года сей Мейссонье в пятнадцать лошадиных сил появился в нашей семье. Я знаю только одно, что знаменитое творение, из-за которого знатоки с огромным уважением относились к моему прадеду, чуть ли не целое столетие держало в рабстве моих родных. Лошадям знаменитого художника, которых, не останавливаясь перед расходами, страховали, реставрировали, дублировали, оказывалось гораздо больше знаков внимания, чем любому двуногому члену нашей семьи. Для того чтобы солнце не повредило сей неоценимый шедевр, гостиная, в которой он занимал почетное место, была все время погружена в полумрак, от чего моя бабушка впала в черную меланхолию и предпочла переселиться в куда более веселую комнату – в бельевую. Летом мой дед самолично отвозил полотно на площадь Опера, где оно хранилось в сейфе банка.

Когда разразилась первая мировая война, Мейссонье, занимавший почетное место в Салоне 1887 года и оцененный тогда в двадцать миллионов франков, порученный заботам доверенного лица, судебного исполнителя палаты депутатов, одним из первых отправился в Бордо. Войну он кончил в Бриве, в стенном шкафу одного из моих дядюшек. И хотя семье нашей пришлось пережить немало тяжелых дней, мысль продать Мейссонье показалась бы ей святотатством.

– Французская армия не продается, – говорил мой дед.

К тому времени, когда он скончался – слишком поздно, чтобы за картину можно было получить максимальную цену, и слишком рано потому, что мы еще не расстались со своими мейссоньеровскими иллюзиями, – акции знаменитого художника уже значительно упали. Но в момент раздела имущества (наследство оспаривали две ветви Бло) полотно котировалось еще так высоко, что перевесило мебель, серебро и столовое белье, от которых моим родителям пришлось отказаться, чтобы заполучить эту семейную реликвию. Когда же проклятая картина воцарилась наконец в нашей гостиной – в это время в моде был дадаизм, – цена ее камнем полетела вниз.

– Не волнуйтесь, – успокоил отца один из антикваров, – когда-нибудь она снова будет в цене!

Во время кризиса 1929 года мой отец из какого-то непонятного атавизма все еще никак не мог решиться продать картину. Не так-то просто привыкнуть к мысли, что картина, стоившая двадцать миллионов, оценивается теперь всего лишь в один. Вот почему те ценные вещи, которые у нас еще оставались, были проданы за гроши, тогда как в столовой по-прежнему мчались галопом кони Мейссонье, единственные свидетели наших скудных обедов, на которые нередко подавалась конина.

Когда я в свою очередь предоставил кров этому несчастному полотну, оно стоило всего лишь пятьдесят тысяч франков – цена лошади на бойне.

– И еще, – сказал мне оценщик из антикварного магазина, – нужно найти охотника, который бы пошел на риск. Кавалерия сейчас не слишком ходкий товар. Это было хорошо в свое время! Теперь «это» не в моде…

От одного «это» мои предки, вероятно, перевернулись в гробу. К тому же я слишком уважал семейные традиции и французскую армию, чтобы вступать в сделку со своей совестью из-за каких-то пятидесяти тысяч франков.

И я не стал продавать Мейссонье. Но недавно Тереза, которую никогда особенно не интересовали кавалерийские атаки, хотя она и не выказывала прежде к картине откровенной враждебности, решительно заявила, что не собирается ее больше терпеть. Вероятно, потому, что какой-нибудь сноб заметил ей, что Мейссонье раз и навсегда определяет лицо его владельца.

– Посмотри-ка, что за рожи у этих вояк… – сказала она.

В конце концов я отправил Мейссонье на чердак. Так высоко он ни разу не взлетал за последние пятьдесят лет.

Иногда я захожу взглянуть на него. В общем, это не так уж плохо сделано… И потом в то время, если хотели изобразить кавалерийскую атаку, не раздумывая, рисовали лошадей. (Конечно, все это между нами… Я не хочу, чтобы надо мной смеялись.) По правде говоря, мы сейчас так далеко ушли от Мейссонье, что просто не верится, что он действительно творил на нашей планете.

Кто знает? Может быть, в один прекрасный день возникнет реакция на абстрактное искусство? Кто может поручиться, что Мейссонье не вернется так же, как и исчез, – галопом?

Теперь вам, вероятно, стало понятно, почему живопись внушает мне недоверие. Что делать, если я лишен того чутья, которым наделены буквально все. Я не оговорился: буквально все; с тех пор как я стал бывать в домах, где можно увидеть полотна Гогена, Матисса, Модильяни, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь признался:

– Мне пришлось дорого заплатить за эту картину.

Не удивительно, что столько художников, даже тех, кто в цене, умирает в нищете. Стоит моему взгляду задержаться в гостиной на картине Больдини, как ее владелец, весь просияв, тут же восклицает: