Текст книги "Записки майора Томпсона. Некий господин Бло"

Автор книги: Пьер Данинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава VIII
Политика

Интересуетесь ли вы политикой и государственными делами? Много ли внимания вы им уделяете?.. Какова, по вашему мнению, основная черта французского гражданина?.. Если бы вас попросили охарактеризовать поведение…

Ну еще бы!

Я всегда проявлял большой интерес к международному положению, но вознагражден за это был лишь несколькими мобилизациями. И тем не менее я по-прежнему с неизменным вниманием слежу за событиями в мире. Но что бы я ни сказал о политике, вряд ли это может иметь значение. И эти строки никогда не приобретут того веса, который имеют различные «Мемуары» государственных деятелей, которых все больше появляется в последние годы. Не каждому дано написать: «Вызвал сегодня фон Маккензена и сообщил ему об объявлении войны. Элиза принесла мне липовый отвар. Прослушав отрывок из Девятой симфонии, лег спать. Завтрашний день станет решающим для судеб Европы и всего мира». Нет, я никогда бы не осмелился сравнить свои заметки с дневниками подобных сверхчеловеков. Просыпаясь по утрам, я не пытаюсь осмыслить судьбы мира. Моя жизнь вообще состоит из маленьких дел. Но если призадуматься, что серьезнее – малые дела или большие? Порой, когда я заношу в свою записную книжку:

Новые расценки.

Мириам.

Покупки к Рождеству…

я думаю, что в ту же самую минуту один из вершителей судеб двухсот пятидесяти миллионов записывает:

Новая ракета.

Германия.

Израиль.

Ну конечно… Не можем же мы требовать, чтобы глава Советского государства записал в своем блокноте: «Уладить конфликт в Сен-Гобене». Чем выше занимаемый пост, тем старательнее нужно оправдывать свой оклад. Если тебе не удается навести порядок в Пешине или на Рон-Пуленке, ты невольно обращаешь свой взор на то, что у тебя под рукой: на Иран или Северный полюс. Я, конечно, легко могу вообразить себе, как упоительно сознавать, что ты можешь отдать приказ: «Запустите-ка мне ракету на Луну к 25-му» (и твой приказ будет выполнен)… Но люди не будут чувствовать себя спокойно до тех пор, пока на нашей планете существуют деятели, которые могут, проснувшись поутру, воскликнуть: «Кого бы мне сегодня взять в оборот? Формозу или Алеутские острова?» Разве это так уж серьезно?

Иногда я мечтаю о таком человеческом обществе, где сервисом ведали бы Соединенные Штаты, межпланетными путешествиями – Советский Союз, санитарией и гигиеной – Швейцария, кулинарией – Франция, полицией – Англия. Такой мир когда-нибудь будет существовать. К сожалению, меня в это время уже не будет. А пока что мой интерес к международному положению, как и у всех, сводится к чтению газет. (Люди нередко говорят: «И вы верите тому, что пишут в газетах?» И тем не менее на следующий день снова покупают их.) За долгие годы чтения газет я накопил достаточно опыта и могу, мне кажется, поделиться некоторыми своими наблюдениями.

а) Авторитетные источники и обычно хорошо осведомленные круги. Ежедневно публикуется огромное число телеграмм, которые начинаются словами: «Как стало известно из авторитетных источников…» или же: «В обычно хорошо осведомленных кругах полагают…» Стиль телеграмм, понятно, изменился с тех пор, когда писали: «К нашему вящему изумлению, кабинет Сент-Джеймса не смог не выразить своей глубочайшей озабоченности в связи…» (с международным положением, конечно), но «авторитетные источники» и по сей день не иссякли, и без «хорошо осведомленных кругов» не обходится ни одна газета. Постоянные ссылки на «авторитетные источники» невольно наводят меня на мысль, что существуют еще и какие-то неавторитетные или просто даже смехотворные источники, на которые предпочитают не ссылаться. (Точно так же, слушая, как какой-нибудь стратег заявляет: «В случае серьезного конфликта мы не остановимся перед применением атомного оружия», начинаешь понимать, что можно запросто расстаться с жизнью во время одного из многих конфликтов, причем далеко не серьезных).

Меня давно интересует, что же из себя представляют «авторитетные круги». Хоть бы раз, только раз прочесть в газете телеграмму, составленную в нижеследующих выражениях: «Как стало известно из недостаточно авторитетных и обычно плохо информированных, но тем не менее заслуживающих особого доверия источников, министры правительства Ее Величества, отказавшись от освященного традицией уик-энда (ритуальная формула), собрались для поверхностного изучения обстановки, которую договорились считать труднообъяснимой». Но я не слишком на это рассчитываю. Обозреватели обычно предпочитают объяснять. Предположим, что глава Советского правительства завтра исчезнет где-то там в Монголии. В ту же минуту сотни комментаторов примутся объяснять, почему и как это произошло. Было бы куда лучше, если бы они предвидели событие заранее, но не следует требовать от них слишком многого. То же самое происходит и с золотом. Стоит ему упасть в цене, как нам сразу же объясняют, чем вызвано это падение. Стоит подняться – нам опять дают объяснения. А в период относительной стабильности, когда нам особенно хотелось бы знать, поднимется оно в цене или упадет, все хранят молчание. Надо ждать. И тут на помощь приходят:

б) Время (которое работает). Фактор времени чрезвычайно важен в международной жизни. На кого, собственно говоря, работает время? Не так-то легко в этом вопросе прийти к определенному выводу (серьезному). Работает оно то на одного, то на другого, словно ландскнехт. Но, как правило, время редко работает на Францию, где считается, что оно всегда работает на других.

в) Поворотный момент. Несомненно, если верить тому, что нам говорят, мы переживаем сейчас поворотный момент. Сколько времени он уже длится? Трудно сказать. Что касается меня, я бы никогда не поверил, что могу так долго находиться на повороте: а именно целых сорок пять лет. Я родился в поворотный момент, когда я сдал экзамен на бакалавра, мне объявили, что в моей жизни произошел поворот, вместе со всеми я переживал всевозможные повороты во время войны и оказался на повороте, когда улеглись бури, и по сей день я ежедневно слышу, что мы находимся на повороте (хотел бы я знать, сколько передовиц, с тех пор как вертится Земля, было озаглавлено «Решающий поворот» или же «Нельзя терять ни минуты»). Не удивительно, право, что происходит столько несчастных случаев – это понятно каждому автомобилисту, – едешь семь километров по прямой, не встретив на пути ни одной машины, но на первом же коварном повороте налетаешь сразу на две машины, которые несутся навстречу, держась левой стороны. Не знаю, создан ли я для подобной жизни на вечных поворотах; но я давно привык к мысли, что покину этот мир, несомненно, в поворотный момент.

г) Наклонная плоскость. Обычно она следует за последним поворотом, что вполне логично, но охотнее всего эти слова употребляют, когда хотят подчеркнуть угрозу финансового кризиса.

С тех пор как я пребываю на этой грешной земле, я каждые три-четыре года слышу заявление того или другого уважаемого деятеля, который утверждает, что мы катились по наклонной плоскости и только своевременно принятые им меры спасли нас от полного банкротства. Если же учесть, что французы слышат подобные заявления как от своих министров финансов, так и от многих других политических деятелей со времен Гуго Капета, то волей-неволей приходишь к мысли, что эта наклонная плоскость при всем своем роковом характере вполне безопасна для движения. А так как, насколько мне известно, нигде и никогда не объявлялось о продаже с молотка имущества Франции, то одно из двух: либо рубеж, отделяющий нас от банкротства, беспрерывно отодвигается, либо мы уже переступили через него, но от нас это тщательно скрывают.

Мало-помалу я привык безмятежно катиться по этой дороге катастроф, где бдительные стражи – министры охраняют нас от грабителей и при этом заботливо следят за тем, чтобы не слишком разбухли наши бумажники. Эти бумажники стали заметно легче с тех пор, как в них появились более весомые деньги, парадоксальность данного факта и по сей день приводит меня в изумление. Решение, откровенно говоря, гениальное, хотя и не слишком похвальное. (Глядя на падающую кривую маленьких слитков золота, с помощью которых графики изображают все уменьшающуюся ценность нашего франка, невольно задаешься вопросом, как далеко мы сможем зайти при столь далеко идущих планах.)

Какие бы страшные картины ни рисовали нам, предлагая очередную пилюлю (Франция в рубище бредет по земле с протянутой рукой – одна из наиболее впечатляющих), нас труднее разжалобить, чем заставить потуже затянуть пояс. Мы слишком хорошо знаем, что за этим «последним поворотом» возникнут другие, «решающие», «окончательные», и все-таки Земля, а вместе с ней и Франция (чуть лучше или чуть хуже одетая) будет по-прежнему вертеться. И мы наперед знаем, что спустя многие месяцы и годы мы снова услышим все то, что уже не раз слышали от своих премьер-министров. И мы восхищаемся не только тем, что они все еще находят какие-то слова, но и тем, что, обращаясь к народу, чей скептицизм общеизвестен, они способны, сохраняя полную серьезность, снова и снова говорить о сбалансировании расходов и доходов. Их высказывания столь безукоризненно разумны, полны такой незамутненной детской логики, что начинаешь недоумевать, как до этого прежде никто не додумался? Да существуют ли у нас депутаты? Продолжается ли поступательное движение? Весьма сомнительно, ибо, если не осуществлено самое элементарное, это значит, что мы уже лет сто сидим сложа руки. «Само государство, – заявляет очередной премьер-министр, – должно подавать пример, добиваясь серьезной экономии». Это означает, что до последнего времени государство в вопросах экономии вело себя крайне легкомысленно. «Необходимо произвести перераспределение постов». Нельзя яснее дать понять, что до сих пор посты были распределены из рук вон плохо и что из министра связи получился бы прекрасный товарищ министра культуры. «Мы должны провести в жизнь энергичные финансовые мероприятия». Значит, до этого за нашей спиной проводились какие-то анемичные мероприятия? Вероятно, раз необходимо «оздоровить финансы, оживить торговлю, восстановить доверие»… Можно подумать, что до сих пор наши правители обращались лишь к самым захудалым лекарям. И легко мирились с тем, что наша страна, доверившись шарлатанам, дышит тлетворным воздухом.

Что касается денежных реформ, они беспокоили бы меня не больше, чем всякого другого, если б мне не приходилось объяснять их Терезе. Не легко порой бывает объяснить женщине то, что ты сам не слишком хорошо понимаешь, делая при этом вид, что ты-то уж во всем прекрасно разбираешься, она просто не способна понимать подобные вещи. Если бы еще женщины с самого начала следили за их ходом, тогда еще можно было бы вовремя сориентироваться, внимательнее изучить факты. Но обычно пройдет немало времени, прежде чем женщина возьмется за какую-нибудь статью, где речь идет о возврате к системе обратимой валюты или о налогах, взимаемых при передаче права собственности на недвижимое имущество другому лицу. И лишь когда появляются крупные заголовки и притягивают к себе их внимание (так же, как и наше), тогда они вдруг требуют от нас тоном, не допускающим никаких возражений, чтобы мы объяснили им в двух словах, что такое снятие таможенных барьеров, «S.M.I.G.»[189]189
  Salaire minimum interprofessionnel garanti – минимальная гарантированная заработная плата для всех профессий.


[Закрыть] или чем вызваны дотации на бакалейные товары, и мы попадаем впросак.

* * *

Что же касается того, интересуются ли французы вообще и жильцы нашего дома в частности политическими событиями, то сперва следует выяснить, в чем именно этот интерес проявляется. Сотрудник Института общественного мнения, вероятно, встал бы в тупик, если бы ему пришлось во время острого международного кризиса точно определить политические взгляды служащих такого учреждения, как наша компания. Само собой разумеется, мои коллеги спорят между собой. Но бывают моменты, когда каждому французу приходится спорить с самим собой. Я видел собственными глазами, как господин Калисон, вице-директор по делам «стихийных бедствий в провинциях», явился однажды утром на службу левым центристом, а обедать ушел деголлевцем.

Если бы все-таки какой-нибудь ученый-социолог задался целью изучить воздействие серьезного международного кризиса на жильцов нашего дома, он пришел бы к заключению, что усиление международной напряженности вызывает в первую очередь активное выделение желудочного сока, так как желудок действеннее других органов реагирует на угрозу войны или серьезные политические осложнения: я сам был свидетелем того, как напряженная обстановка на Ближнем Востоке спровоцировала мощный рывок у моих соседей в сторону сахара, тогда как несколько месяцев спустя Конфликт с одним из африканских государств заставил их броситься на молодой картофель. Экспертам, которые так падки на выявление причинных связей, вероятно, трудно согласиться с тем, что существует взаимосвязь между Порт-Саидом и свеклой, но факт остается фактом: как только между – народная обстановка становится «серьезной», каждая квартира нашего дома превращается в бакалейную лавочку. Все – от сахара до стеариновых свечей, включая оливковое масло и макаронные изделия, – можно в небольшом или даже очень большом количестве найти у моих соседей. Оправдываясь, они говорят: «Что поделаешь, в магазинах ничего не достать!» Еще одно объяснение, которое любого бы сбило с толку, если не знать, что гений Бютара именно в нехватке чего-либо черпает новые силы: француз, который спокойно разъезжает на машине, имея всего лишь десять литров бензина, и не проявляет никакого беспокойства, если машина стоит из-за отсутствия оного, считает для себя делом чести обзавестись солидным запасом горючего, как только начинают ощущаться перебои.

Если обстановка осложняется, мои соседи по вечерам обычно остаются дома. Они предпочитают приглашать к себе близких друзей и обсуждают с ними создавшееся положение. И вот в одно и то же время в миллионах гостиных искушенные в политике умы, следуя своей железной логике, приходят к выводу, что война неминуема – «Налить еще немного оранжада?»– или что ее удастся избежать. Я не раз бывал свидетелем подобных дебатов.

– Мне доподлинно известно, – заявляет мсье Планшон, кондитер из Нантера, с таким апломбом, словно он провел целый день, притаившись за портьерой в Кремле, – что у русских механизм начинает поскрипывать.

– Да, – откликается мсье Кюсье (пятый слева), – они сейчас ничего не станут предпринимать.

– К тому же из-за чего начинать войну? – восклицает мсье Планшон. – Из-за нефти? Зачем нам эта нефть! Лично меня ближневосточная нефть мало трогает. Я бы добыл нефть в Хасси-Мессауде и направил ее прямо в Англию. А по пути заодно оросил бы Испанию… Да, именно, господа, оросил бы, и тогда двести тысяч испанских рабочих получили бы работу! Проще простого!

Как жаль, что столь светлые умы не занимают более высокого положения! Опыты войны показывают нам со всей очевидностью, что в мире существует небольшое число специалистов, которые бывают в курсе всего, все знают, все могут, но хранят молчание и открывают свои карты лишь в книгах, появляющихся лет через десять. Но каждый вечер около миллиарда людей на земле вручают другому миллиарду ключ – единственный – к пониманию международного положения, и в их числе вы не найдете политических деятелей!

P. S. Сегодня отправил свой последний ответ. Вполне естественно, что у меня, статистика, есть определенные преимущества, когда вопрос касается математических подсчетов… но, впрочем, я не питаю особых иллюзий. И тем не менее нет-нет, да и мелькнет у меня тайная надежда на победу. Даже наиболее скептически настроенный участник конкурса хоть недолго, да льстит себя надеждой получить первую премию, думая: «А почему бы и не я?» У Терезы подобного вопроса не возникает. Она продолжает утверждать, что я просто теряю время и что лучше бы я… Она считает, что все конкурсы – сплошная глупость. А этот особенно… Само выражение «средний француз», так же как и слово «мещанин», обладает способностью выводить ее из себя.

Когда я вспоминаю свои лаконичные ответы, я понимаю, что они имеют лишь весьма условное отношение к этим написанным мною страницам.

Я должен даже признать, что не все ответы соответствуют моим убеждениям. Ну как, например, когда вас просят назвать основную положительную черту французов, не указать сразу же на то, что признает за ними весь мир: здравый смысл? Он котируется наравне с безупречным вкусом.

Не знаю, есть ли еще на свете другие народы, обладающие безупречным вкусом, но, вероятно, только мои соотечественники сумели прославиться хорошим вкусом, постоянно равняясь на чужой. В доказательство можно привести хотя бы то, как обставлено большинство наших квартир. Моя природная склонность к статистике в сочетании со спецификой моей профессии, которая в те времена, когда я еще не был актуарием, вынуждала меня весьма часто бывать в различных квартирах в поисках возможных клиентов, привела меня к выводу, что:

в 82,4 % французских гостиных имеется весьма внушительное количество китайских, японских и индонезийских изделий. Когда представители желтой расы явятся сюда, они почувствуют себя здесь как дома. Можно подумать, что у каждого квартиросъемщика какой-нибудь двоюродный дядюшка воевал в Индокитае и вывез оттуда инкрустированный перламутром столик черного дерева или две бледно-зеленые вазы, разрисованные красными мандаринами. По крайней мере в те времена еще что-то привозили с войны;

72 % гостиных сочетают Северную Африку и Китай с помощью одного-двух марокканских пуфов из светло-желтой тисненой кожи;

в 65 % экзотический элемент дополняется непременным выцветшим курдским или персидским ковром красноватых тонов и коллекцией саксонского фарфора: арлекины, маркизы, пастушки, которые расставлены в художественном беспорядке на пропитанных пылью китайских салфеточках, покрывающих пианино или рояль (в зависимости от достатка хозяев). Эти инструменты, на которых лежат в ожидании унылой учительницы музыки, чья семья испытала на себе все пресловутые превратности судьбы, этюды Черни (Польша) или Клементи (Италия), производят грустное впечатление, и совсем уже тоскливо становится от пожелтевших фотографий, где запечатлено с полдюжины предков, навеки застывших в военной форме, в костюмах первого причастия или во время свадебной церемонии;

я должен признать справедливости ради, что в некоторых более обеспеченных и мнящих себя более современными семьях Китай, Северная Африка, Саксония и Иран явно уступают место всему английскому. В 32 % квартир, в которых я побывал, имелись так называемые «корабельные» кофры, а попросту говоря, два поставленных друг на друга походных сундучка, в лучшем случае принадлежавших какому-нибудь пехотному или кавалерийскому офицеру, а чаще всего вышедших прямо из мастерской краснодеревщика с левого берега Сены, специализирующегося на стиле «английского регентства». На стенах цветные литографии, изображающие сцены охоты на лисиц в графстве Саррей и приключения мистера Пиквика;

французский же элемент представлен в 92 случаях из ста 2 (двумя) креслами стиля Людовика XV, которые среди всех этих выходцев из Китая и Марокко утверждают непреходящую ценность французской национальной мебели и свидетельствуют о тайной привязанности к королевской власти. Некоторые из них подлинные, большей же частью это подделка, бывает, что встречаются подделки, выдаваемые за оригиналы.

Я не сомневаюсь, что вся эта мешанина, как она ни пестра, несомненно, свидетельствует о хорошем вкусе моих соотечественников. Впрочем, ведь речь идет здесь лишь о нескольких гостиных среди миллиона других. К тому же я могу и ошибиться[190]190
  И все-таки… как можно отрицать очевидное? Даже если не касаться меблировки квартир, надо признать, что французов, несмотря на их природную недоверчивость, всегда влекло к себе все заграничное – и когда они одеваются и когда их раздевают до нитки: немецкий одеколон, итальянский костюм, русские займы. Ведь сам Бальзак, упоминая о «Двойном креме султанши» Цезаря Бирото и его константинопольской воде, которая так же, как и кёльнская вода, изготовлялась в Париже, говорил: «Географические их названия – сплошные враки, чтобы угодить французам, которые не жалуют отечественных изделий». Ничто не изменилось с тех пор: в магазине, где я хотел купить сыну пальто, я обнаружил богатейший выбор auto-coat, winter-coat (на меховой подкладке), trench-coat, stormy-coat, duffel-coat, или же school-coat, названия которых звучали куда более по-английски, чем имена членов королевской семьи, ведь даже наследник английского престола, с одной стороны, принц Уэльский, а с другой стороны – Шотландский (все эти модели, называемые Галифакс, Ричмонд, Лабрадор, Блиццард, Джонни Поп Корн, Биг Топ, – стоят, понятно, бешеных денег). Наша национальная компания, и глазом не моргнув, называет новую модель автомобиля именем американского штата. И даже расцветкам, чтобы сделать их более соблазнительными, дают экзотические названия: сингапурская лазурь, килиманджарская белоснежная (так куда белее!), тринидадская киноварь. Попробуйте после этого сказать, что французы, – шовинисты или что они с их желтым багамским, серым каспийским и зеленым Борнео не сильны в географии! Согласитесь, что зеленый нормандский и красный провансальский звучало бы куда менее эффектно и цена, вероятно, была бы дешевле. Марсианин, который приземлился бы в Париже (события развиваются с такой быстротой, вернее, с такой поистине космической скоростью, что, говоря об этой вполне реальной возможности, даже неловко употреблять условно-сослагательное наклонение), очень бы скоро убедился, глядя на все эти палатки sherpa и плавки Таити, не говоря уж о пальто «доха» и бюстгальтерах teen-form, что наш гордый, но великодушный язык не останавливается перед связанными с импортом расходами. Мы стали писать на английский манер fluid вместо флюиды, tonic вместо тонизирующий, bazaar вместо базар… И у кого повернется язык упрекнуть некоего ловкого коммерсанта за то, что он назвал свой новый пояс Нью-Белт, раз, как он нас уверяет, эта модель дает нам возможность испытывать блаженное состояние раскованности. (Мне искренне жаль наших предков, которые, насколько мне известно, не знали подобного состояния. Во всяком случае, если верить авторам хроник того времени. Однако это не помешало моему сыну написать в сочинении по истории: «Франциск I прибыл на встречу с английским королем Генрихом VIII в состоянии полной раскованности». Как знать, может быть, Франциск I и испытывал подобное состояние, но сам он об этом и не подозревал.)


[Закрыть].

Глава Х
Метаморфозы

Трудно поверить!

Свершилось невероятное!

Я стал «Средним Французом № 1»!

И обладателем двадцати миллионов. Конечно, если считать на старые франки, что для меня гораздо приятнее…

Кроме меня, еще тридцать два человека (из сорока тысяч) справились не только с основными вопросами, натолкнувшими меня на изложенные выше размышления, которые я постарался, разумеется, предельно сжато отразить в своих ответах, но и с дополнительными, особенно ценимыми на конкурсах, как в жизни ценят все, что сверх положенного. Они касались описания внешности среднего француза и потребления им различных продуктов. Из тридцати трех уцелевших кандидатов десять человек обладали всеми типичными приметами: шатены, метр семьдесят сантиметров, глаза голубые, преждевременная лысина, склонность к полноте и т. д. Мои способности статистика, согласен, помогли мне в известной степени дойти вместе с другими тридцатью двумя участниками до последнего тура, хотя и судьба была ко мне на этот раз благосклонна, как никогда. Однако то, что я оказался в числе лидирующей десятки, было или чудом, или счастливой случайностью, а может быть, и тем и другим сразу. Если в конце концов математические выкладки позволили мне попасть в самую точку с 420 чашками кофе и 35 кусками туалетного мыла в год, то, бесспорно, только случаю не менее, чем теории вероятности, я обязан тем, что выиграл, ответив «2,3» на вопрос: «Сколько в среднем детей во французской семье (возраст родителей от 29 до 50 лет)?» Я был почти уверен – двое. И даже немного больше. Но едва ли не наугад я поставил после запятой цифру 3. Через несколько дней после того, как я отправил свои ответы, сохранив это в тайне, Тереза сообщила мне, что ждет ребенка. Должен сознаться: в первую минуту новость эта отнюдь не обрадовала меня. Смятение было первой моей реакцией. Я сразу же позабыл и о конкурсе, и о своих расчетах, и даже о своем ответе «2,3». Многое я бы отдал, лишь бы избежать этих дополнительных забот.

Однако ночью запятая всплыла в моей памяти. Я разбудил Терезу и потребовал уточнений… Я хотел знать, как давно она убедилась… Оказалось, что как раз тогда… «Ты в этом уверена?» Мысль, что ты обязан своим успехом простой запятой, подсказанной женщиной, которая никогда не могла правильно расставить знаки препинания, представлялась слишком уж нелепой.

Мое огорчение постепенно перешло в надежду. Оставалось лишь узнать, соответствует ли указанное мной число общим статистическим данным по Франции за последний период и кто среди нас – десяти претендентов, идущих по правильному следу, – оказался ближе всех к истине…

Теперь-то я это знаю.

И вся страна знает…

* * *

Какое странное чувство испытывает человек, привыкший, подобно мне, к безвестности, когда вдруг он оказывается, как принято говорить, в центре всеобщего внимания.

Мне казалось, что я во второй раз появился на свет. Случись мне где-нибудь прочесть сообщение, составленное в таких выражениях: «Доводим до сведения, что в возрасте сорока пяти лет родился господин Поль Бло», я бы не испытал особого удивления. Теперь, когда окружающие видят меня таким, какой я есть на самом деле, я начинаю подозревать, что прежде меня видели таким, каким я на самом деле не был. Совершенно очевидно, например, что лицо у меня изменилось. Теперь все стали замечать, что у меня есть рот, нос и даже появилось выражение лица. Одному из журналистов, нарисовавшему в «Пари-Франс» мой портрет, удалось даже обнаружить в моем взгляде, еще совсем недавно «тусклом», «огоньки иронии». «Господин Бло, – пишет он, – само здоровье, прямота, уравновешенность. Не является ли он со своими спокойными манерами, намечающейся полнотой и преждевременной лысиной живым воплощением среднего француза?» Подчеркивается также скупость моих жестов. Странно. Странно… Весьма странно видеть, как то, что прежде считалось заурядным, безликим, серым, оборачивается чувством меры, скромностью и, конечно же, здравым смыслом. Нужно ли говорить о том, что у меня находят здравый смысл? В моем лице поются дифирамбы сорока трем миллионам французов. Это всегда приятно.

Здравый смысл… Снова и снова здравый смысл…

Что же такое, в сущности, здравый смысл? Ларусс дает следующее определение: «Врожденная способность интуитивно отличать правду от лжи и видеть вещи в их истинном свете». Но разве когда один француз говорит о другом французе, что тот обладает здравым смыслом, он имеет в виду все вышеперечисленное? Я думаю, что, воздавая должное здравому смыслу своего соседа, он просто хочет сказать, что тот способен рассуждать так же, как и он сам, то есть здраво. Это льстит и тому, кто говорит, и тому, о ком говорят. Смело можно было бы изо дня в день хоть пять веков подряд повторять французам, что они обладают здравым смыслом, и им бы это не наскучило (точно так же приятно щекочут их самолюбие разговоры об их величии). Они свободно могут менять свои здравые взгляды два раза в год, восторгаться Республикой, хотя еще недавно обожали короля, преклоняться перед Императором после того, как восхищались Республикой, отдать сегодня предпочтение генералу-монархисту, хотя вчера еще возлагали свои надежды на социалистический парламент, все равно раз и навсегда признано, что они – нация здравого смысла так же, как и нация лучшей в мире кухни, хорошего тона, нация, понимающая толк в жизни. У них нет иных слабостей, кроме больной печени.

Вот почему, отвечая на вопросы анкеты, я без малейших колебаний поставил на первое место не только безупречный вкус, но и здравый смысл моих соотечественников, не позабыв при этом наклеить на конверт одноглазую Марианну почтово-телеграфного ведомства, которую мне всегда хочется поскорее увидеть замазанной штемпелем. В конце концов, уж я-то как-никак разбираюсь в статистических данных. Мои коллеги говорят: статистические данные – это бикини страховых компаний, наибольший интерес представляет то, что они скрывают.

И, как и следовало ожидать, победил «здравый смысл».

* * *

Время от времени я смотрю на себя в зеркало… Ведь это я – Бло, Поль Бло… Все тот же Бло, что и вчера, но достаточно было одной минуты, даже одной секунды – той самой, когда я вывел 2,3 чтобы все изменилось… Мое лицо, по которому еще вчера равнодушно скользили взгляды, моя фигура, которая тенью двигалась по жизни, сегодня стали предметом всеобщего восхищения… Мне звонят по телефону, чтобы узнать мое мнение о школьных каникулах, смертной казни, модах, берлинской проблеме. Мое мнение! Слава требует от своих избранников собственной точки зрения на любой предмет. Впрочем, журналисты не слишком требовательны: «Скажите что-нибудь, мсье Бло… Главное, чтобы это сказали вы…»

За столом я заметил, что Тереза смотрит на меня не так, как прежде. Как будто хочет сказать: «Чего только на свете не бывает! Уж я-то думала, что знаю его, и вдруг…» Я почти готов поручиться, что она испытывает сейчас некоторую досаду. Ее, конечно, отнюдь не огорчает то, что мое имя, а рядом с ним и ее собственное, постоянно встречается теперь в газетах; но она слишком долго была уверена, что мне суждено прожить свою жизнь в безвестности, чтобы не испытывать сейчас некоторого беспокойства, видя, как я заблистал, подобно кинозвезде, которую все одолевают просьбами об интервью. К счастью для всех – и для сохранения мира в семье, – она внесла свою лепту в мой триумф: и, если она признает за мной отцовство в этой победе, я не могу не признавать за ней в известной степени материнства.

Даже дети смотрят на меня другими глазами. В их взглядах можно прочесть не только радость, гордость, но и удивление, беспокойство, а может быть… и трепет, который испытываешь перед священным идолом, или же, вернее, уважение, которое внушает детям слово «миллион». Они тоже, вероятно, понимают, что заблуждались или же были введены в заблуждение на мой счет. Товарищи открыли им глаза: «Послушай, это твой отец выиграл?» И они ответили «да». И они почувствовали себя сильнее благодаря отцовскому всеведению, которого еще вчера не замечали.

Что же касается компании, то там моя победа произвела поистине революцию. На службе, так же как и дома, я чувствую себя совсем другим человеком. Если сразу же после опубликования результатов кое-кто из моих начальников счел нужным выказать свое подчеркнутое безразличие к моим легкомысленным занятиям в неслужебное время и даже некоторое презрение к этой шумихе дурного толка, то Юбер де Фитц-Арнольд очень быстро заставил их изменить свою позицию, объяснив в их присутствии патрону, какую выгоду может принести компании мой успех. Разве рядом с моим именем не упоминалось повсюду и наше акционерное общество?

– Даже истратив миллионы на рекламу, вы не добились бы большего!

С этой минуты признание стало всеобщим. На меня так и сыплются знаки внимания. И даже сам генеральный президент-директор заговорил со мной не где-нибудь в коридоре, на ходу, а на фоне просторов Индийского океана гигантской светящейся карты, висящей у него в кабинете (если не считать того, что он на минуту отклонился в сторону Атлантического океана, он все время находился между берегами Аравийского полуострова и полуострова Индостан). Он должен признаться: он уже не раз подумывал обо мне… Он давно оценил мои способности, которые, на его взгляд, до сих пор не находили настоящего применения… И его удивляет не столько мой успех, сколько то, что его ближайшие сотрудники до сих пор не постарались расширить сферу моей деятельности… Что же касается его самого («Я ведь никогда не скрывал этого от вас, дорогой Бло… Я полностью полагаюсь на вас…»), он всегда считал, что я достоин лучшего положения. Компания крайне нуждается в таких компетентных людях, как я: я вхожу в ее золотой фонд.

Начиная со следующего дня меня стали приглашать на morning tea, или на утренний чай, как называет Фитц-Арнольд комитет директоров сверхузкого состава, который заседает каждый день от 10.30 до 11 часов у патрона.

Это честь, которую можно сравнить с привилегией присутствовать при утреннем туалете короля и о которой в ту же минуту становится известно на всех этажах.

Я вхожу теперь в число тех, кого в высших сферах называют на американский манер yes-man, то есть я имею право выражать свое одобрение тому, что говорит генеральный президент-директор на заседании какого-нибудь комитета или на «цирке», произнося «да, да-да, конечно», тогда как прежде я был всего лишь nod-man и мог только молча кивать головой… Барнаж, чувствуя, откуда ветер дует, не вызывает меня больше на свои совещания через секретарш, он сам звонит по телефону, стараясь быть предупредительным. «Я знаю, у вас сейчас каждая минута на счету, дорогой друг (теперь целый день я только и слышу «дорогой друг»), но не выберете ли вы время заглянуть в мой кабинет?» «Мне» почти полностью исчезло, уже целые две недели я ни разу не слышал: «Сделайте-ка это мне к завтрашнему дню!»