Текст книги "Записки майора Томпсона. Некий господин Бло"

Автор книги: Пьер Данинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава XIII
Франция за рулем

Не следует вообще слишком доверять французам, а особенно на автомобильных дорогах.

Англичанину, приехавшему во Францию, необходимо прежде всего усвоить, что существует две разновидности французов: пешеходы и автомобилисты. Пешеходы не выносят автомобилистов, автомобилисты терроризируют пешеходов: первые мгновенно переходят в лагерь вторых, стоит им только сесть за руль. (Разве не то же самое происходит в театре с опоздавшими, которые, только что побеспокоив человек двенадцать, первыми начинают шикать на тех, у кого хватило наглости прийти после них?)

Англичане водят машину скорее плохо, но осторожно. Французы же водят машину скорее хорошо, но безрассудно. Процент несчастных случаев примерно одинаков в обеих странах. Но мне как-то спокойнее с людьми, которые недостаточно ловко делают свое дело, но не отступают от правил, чем с теми, кто выполняет все с блеском, но правилами пренебрегает.

Англичане (и американцы) давно уже убедились в том, что скорость автомобиля меньше скорости самолета, французы же (как и большинство латинян) все еще пытаются доказать обратное.

В душе каждого француза дремлет Нуволари, который просыпается от первого прикосновения ноги к переключателю скоростей. Мирный на вид гражданин, любезно предложивший вам место в своей машине, может на ваших глазах превратиться в одержимого дьяволом гонщика. Жером Шарнеле, этот благодушный отец семейства, который и мухи не обидит, безжалостно раздавил бы мешающего ему пешехода, будь у него на то право. Зеленый свет действует на него, как красный цвет на быка. Ничто не в силах его остановить, даже желтый свет светофора. На дорогах этот человек порядка забывает о всякой рядности. И лишь после бешеных гудков он неохотно съезжает с середины шоссе. (В Англии узаконено левостороннее движение. У большинства народов – правостороннее. Французы же предпочитают держаться середины, которую в данном случае никак не назовешь золотой.)

Стоит какому-нибудь автомобилисту обогнать мсье Шарнеле, как он сразу мрачнеет. И, лишь оставив позади другую машину, он вновь обретает безмятежность духа. В такие минуты его семье следует быть начеку. Горе мадам Шарнеле, если она при первом же требовании своего супруга не отыщет в машине «Путеводитель по Южной Франции» (который он вместе с приложенными к нему картами позабыл на камине в гостиной). Горе ей, если она тотчас же не ответит на его вопрос: «Сколько от Аваллона до Шалона?», но горе ей, если она и ответит, – мсье Шарнеле, этот тиран в миниатюре (когда он сидит за рулем), заранее испытывает удовольствие от того, что сейчас докажет жене, что она ошиблась в своих подсчетах. Даже детей они сумели выдрессировать: «Попьете тогда, когда захочет пить отец!»

Главное – никаких непредусмотренных остановок! «Надо было сделать это заблаговременно», – говорит мсье Шарнеле, и все молча терпят, платя дань всемогущему богу «среднего француза» – средней скорости его автомобиля.

В Англии автомобилист, собираясь проехать триста миль, думает лишь о том, что ему предстоит проехать эти триста миль.

Когда же француз садится за руль, собираясь проделать шестьсот километров, его мысли на ²/₃ заняты тем, какую среднюю скорость он сможет выжать из своей машины, и на ¹/₃ – условными знаками, разными звездочками и вилочками. Я имею в виду знаменитые значки в дорогом его сердцу путеводителе «Мишлен». Его заветная мечта – после трехчасового пути при средней скорости 90 километров в час найти ресторан, если возможно, в красивом месте, неподалеку от бензозаправочной станции, чтобы пополнить запас горючего и проверить мотор. Англичанин же подумает лишь о том, чтобы принять хорошую ванну, предварительно выпив чашку хорошего чая, если, конечно, он не выезжает за пределы Англии. Если же он приехал во Францию, все его мысли поглощены тем, как бы не нарушить принятых в этой стране правил движения, которые, по его мнению, отнюдь не правильны.

* * *

Вот, пожалуй, в чем основная сложность проблемы. Действительно, французы обладают особой способностью при правостороннем движении все время соскальзывать влево, что странным образом напоминает и их линию поведения в политике, ведь в этой стране даже самые ярые консерваторы не хотят, чтобы их называли правыми. Вот почему английский автомобилист, приехавший во Францию, порой не сразу сообразит, какой стороны ему следует держаться. И действительно, ему надо добраться чуть не до Кении, чтобы встретить нормальных людей, которые соблюдают правила левостороннего движения, измеряют расстояние в милях, определяют вес в фунтах и имеют нормальную температуру 98°,4[139]139
  Конечно, по Фаренгейту. – Прим. майора.


[Закрыть], а пока что ему следует приспособиться к однообразию метрической системы, не оставляющей места славной зыбкости наших старинных мер: унции, буасо или гарнца. В километре, как ни верти, тысяча метров, тогда как в миле чудесным образом оказывается восемь ферлонгов, в ферлонге двести двадцать ярдов, в ярде три фута, в футе двенадцать дюймов…

Правда pocket-book[140]140
  Записная книжка (англ.).


[Закрыть] идеального путешественника ставит все на свои места, напоминая, что, для того чтобы определить по Фаренгейту температуру, указанную по Цельсию, достаточно умножить на 9, разделить на 5 и прибавить 32°. Что же касается перевода километров в мили, это и того проще: «Умножьте на 5 и разделите на 8»[141]141
  Хотя это и кажется невероятным, майор и на этот раз ничего не выдумывает. Эти полезные советы даны в «Словаре иностранных идиом для путешественников» Дж. О. Кетриджа, изданном для англичан, о чем уже упоминалось выше. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

В один из моих первых приездов во Францию совершенно измученный тяжелым гриппом и не менее тяжелым переездом через Ла-Манш, которые объединенными усилиями обрушились на меня, я решил остановиться ненадолго в одной из гостиниц Кале, чтобы измерить себе температуру. И поскольку термометр показывал лишь 40,3°, я, успокоившись, отправился в путь, подняв верх своей машины и спустив ветровое стекло, но вдруг вспомнил, что нахожусь у этих проклятых жителей континента, у которых все не так, как у добрых людей. Я тут же принялся переводить свою континентальную температуру в температуру по Фаренгейту, а километры – в мили.

Только я собрался умножить 274 на 5, разделить затем на 9 и прибавить 32° к расстоянию от Кале до Парижа, как увидел автомобиль, несущийся прямо на меня, и вдруг сообразил, что, увлеченный своими расчетами, позабыл о существовании правостороннего движения. Я вовремя переехал на нужную сторону и затормозил, а летевший навстречу водитель, приостановившись на минуту, крикнул мне прямо в лицо:

– Ты что, спятил, что ли? Это тебе не ростбиф жевать!

Потом, заключив из моего молчания, что до меня не дошел смысл его слов, он, уже трогаясь в путь, еще раз взглянул на меня и постучал несколько раз указательным пальцем по лбу.

* * *

Этот жест, я скоро в этом удостоверился, – своеобразный ритуал.

С тех пор мне довольно часто приходилось ездить в машине с мсье Топеном или мсье Шарнеле, и я не раз наблюдал, как они, обгоняя другого автомобилиста, по не совсем понятным для меня причинам, глядя на него в упор, постукивали себя по лбу. В свою очередь отставший, из каких-то еще более таинственных побуждений, догоняя мсье Топена, обращался к нему также на языке жестов, но на этот раз он, словно отвертку, ввинчивал себе в висок указательный палец. В конце концов я пришел к выводу, что французы на дорогах постоянно задаются вопросом, уж не сошли ли они с ума, и тут же находят кого-нибудь, кто подтвердит, что они действительно не в своем уме.

Любопытно отметить, что те самые французы, которые охотно ведут лингвистические бои не иначе, как вооружившись словарем Литре, а составляя Большой академический словарь, продвигаются со средней скоростью семь слов в неделю, стоит им оказаться в автомобиле, сразу же забывают о всякой сдержанности в языке, о чистоте речи и даже простой осмотрительности[142]142
  Теперь становится понятным, почему французы были так удивлены, когда английский автомобилист счел нужным через газету «Таймс» публично извиниться перед своим соотечественником за чересчур выразительные слова, сказанные им в адрес последнего. Француз же в этом случае, вероятно, догнал бы своего противника, обозвал бы его по-всякому и попытался бы, изловчившись, обогнать его и вынудить съехать на обочину. – Прим. майора.


[Закрыть]. Французы – прирожденные лингвисты, подобно тому как существуют нации прирожденных мореплавателей и меломанов, но за рулем они забывают обо всех правилах грамматики. Мсье Топен, который с особой жадностью проглатывает в своей газете рубрику, посвященную защите французского языка, и, не задумываясь, отчитает в письме журналиста, употребившего глагол «надеть» вместо «одеть», сам на дороге без конца изощряется во всяких «сивых меринах» и «сучьих детях».

В стране, где всегда во всем соблюдают меру, особенно удивляют люди, теряющие самообладание. Но тот факт, что они так легко теряют его за рулем, чреват неприятными последствиями. В одном им надо отдать справедливость: об их приближении узнаешь издалека. Золотое правило английских автомобилистов – проехать незамеченным. Француз же, напротив, стремится поразить воображение каждого, кто попадется на дороге. Потому-то он производит так много шума. Обычно автомобили работают на бензине. Французские же автомобили работают на гудках. Особенно когда они стоят[143]143
  Открытый намек на заторы на парижских улицах. Для англичанина просигналить – значит издать неподобающий звук. К автомобильному гудку, пользование которым во Франции является обязательным и превращается в своеобразное развлечение, в Англии прибегают лишь in case of emergency (в крайнем случае). Однажды в Лондоне, когда я находился в «остине» майора Томпсона, мне захотелось закурить. По ошибке, вместо того чтобы нажать на зажигалку, я нажал на кнопку гудка. Тотчас же десять пар глаз, не считая глаз майора, негодующе уставились на меня. Я охотно бы спрятался в багажник.
  На дорогах английский водитель, всегда готовый принести в жертву вежливости безопасность, не спускает глаз со сферического зеркальца. Как только он замечает машину, желающую его обогнать, он тут же пропускает ее. Нет никакой необходимости в гудках. Конечно, есть машины, вылетающие вам навстречу на поворотах. Но англичанин скорее погибнет, чем загудит. И нередко они действительно погибают. – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

* * *

Казалось бы, у француза страсть к быстрой езде должна была бы быть прямо пропорциональна мощности его машины. Какое заблуждение! Чем меньше автомобиль, тем большую скорость он хочет из него выжать. В этом царстве парадоксов наименьшую опасность представляют наиболее мощные машины. Лишь их пресыщенные жизнью водители позволяют себе роскошь ехать «медленнее своих возможностей», они и так без всяких усилий обгоняют остальных.

Что же касается француженок, надо отдать им должное, они ездят медленнее мужчин. Было бы естественно предположить, что англичанин должен себя чувствовать с ними спокойнее. Новое заблуждение. В стране, где все мчатся с головокружительной быстротой, такая медленная езда особенно опасна. Если к этому добавить несколько неуверенную манеру вести машину и очаровательную непоследовательность француженок, из-за чего включение левой фары наводит вас на мысль, что водительница хочет свернуть направо (да и то в этом нельзя быть полностью уверенным), то вы поймете, что нет ничего более рискованного, чем очутиться в машине, которую ведет женщина.

Но во Франции вас подстерегает еще и сверхопасность: в этой стране, где, как и во многих других, большинство женщин не водят машину и не курят, вы можете оказаться в машине, где за рулем сидит женщина с сигаретой в зубах.

Если, на вашу беду, судьба сведет вас на дороге с этим пленительно улыбающимся чудовищем, самое лучшее – остановить машину у первой же железнодорожной станции и пересесть на поезд.

Глава XIV
Эти прекрасные воскресенья

Если угодно, можете считать, что Англия лишь потому после 1066 года ни разу не подвергалась вторжению иноземцев, что их пугает возможность провести в этой стране хоть одно воскресенье.

Но позволено также будет спросить, сравнивая обрекающее вас на скуку английское воскресенье с французским, вынуждающим вас развлекаться: которое из них в конечном счете труднее вынести?

Немало французов всю неделю раздумывают над тем, как они проведут свой день отдыха, но обычно он наступает прежде, чем они примут какое-либо решение. Во всяком случае, так бывает и у Топенов и Робийаров, которые не раз мне признавались: «Обычная история, в воскресенье не знаешь, куда себя деть…»

Подобные вопросы, конечно, не мучали бы их в Англии, где по воскресеньям можно только размышлять над тем, чем заняться в будни.

По правде говоря, я не знаю никого, кто имел бы столь удрученный вид и действовал на меня так удручающе, как мсье Робийар, когда воскресным днем он толкает перед собой коляску с малышом на Елисейских полях, время от времени награждая подзатыльником старшего сына за то, что тот перебежал дорогу, распекая младшую дочь за то, что она заупрямилась и не хочет вообще переходить улицу, поторапливая жену, застывшую у витрины: «Ты еще долго?», и, наконец, среди мощного потока гуляющих, удивительно, я чуть было не сказал – возмутительно, на него похожих, добирается до Булонского леса. Вся эта движущаяся лавина докатывается до определенного места, останавливается, усаживается и начинает смотреть на тех, кто едет в машинах или идет в других направлениях, а те в свою очередь глазеют на них.

По воскресеньям одна половина французов разглядывает другую.

Парижане, одевшись попроще, едут в гости в деревню, где их встречают хозяева, одетые на городской лад. Первых удивляет обилие черного сукна и белых воротничков среди коров и люцерны, вторые недоверчиво поглядывают на этих лжеангличан без галстуков и в куртках из твида…

Те, кто в эти летние вечера возвращается с загородных прогулок в собственных автомобилях, с некоторым презрением взирают на пешеходов, которым пришлось довольствоваться воздухом Булонского леса, а те насмешливо поглядывают на вереницы сбившихся в кучу машин и недоумевают, как могут вполне нормальные люди часами выстаивать в автомобильных очередях на шоссе. Тем временем толпы «спортсменов» – завсегдатаи скачек, которые не в силах понять, как можно провести воскресенье, глядя на людей, гоняющих мяч, и завсегдатаи стадионов, которые недоумевают, как можно получать удовольствие от того, что доверяешь свои деньги лошадям, – на короткое мгновение объединяются, сообща обливая презрением своих соотечественников, теряющих драгоценное время на дорогах и шоссе.

А летом консьержки, сидя на своих плетеных стульях у подъездов, поджидают, комментируют и регистрируют возвращение своих жильцов.

Несколько ярых индивидуалистов, то ли из духа противоречия, то ли в силу своего характера, решают провести этот день дома, чтобы вбить несколько гвоздей, навести порядок, то есть привести все в беспорядок, или же отдаться любимому национальному спорту «сделай сам», который, в сущности, заключается в том, что вы мастерите из чего попало, затрачивая на это уйму сил и энергии, какие-то вещи, которые можно чуть ли не даром купить в любом магазине (страсть мастерить играет столь важную роль в жизни французов, что она, несомненно, заслуживает специального исследования, и я еще вернусь к этому вопросу). Эти приверженцы домашних воскресений в какой-то степени напоминают британских подданных, которые по воскресеньям обычно либо возделывают свои крошечные садики, либо с жадностью поглощают публикуемые в воскресных изданиях газет отчеты о бракоразводных процессах и съедают свой несколько более обильный, но такой же невкусный, как и в будни, обед.

Но во всем остальном какое огромное между ними различие!

* * *

Верный своему необъяснимому капризу, создатель до последней минуты седьмого дня стремился сделать так, чтобы мы ни в чем не походили на наших соседей.

У Франции, так же как и у Англии, два лица: лицо будничное и лицо воскресное; но, если Франция стремится это подчеркнуть, Англия это скрывает.

По воскресеньям французы уделяют особое внимание своему костюму. Англичане же, наоборот, этим явно пренебрегают; в то время как его ближайший сосед по планете одевается, англичанин скорее, если так можно выразиться, раздевается[144]144
  Не считая тех случаев, когда он направляется в церковь, если он, конечно, ее посещает. В маленьких городках англичане чаще всего ходят в церковь не ради самой церкви, а чтобы знать, кто же туда не ходит. – Прим. майора.


[Закрыть]. В этот день француз бреется необыкновенно тщательно, англичанин же… нет, конечно, англичанин, совершенно очевидно, не может бриться по-разному, хотя вообще-то у каждого англичанина своя особая манера бриться по воскресеньям[145]145
  Переводчик спросил у майора, употребляет ли он глагол «бриться» в прямом или переносном значении, но улыбающийся майор не счел нужным уточнить свою мысль (raser – по-французски «бриться» и «скучать»). – Прим. франц. перев.


[Закрыть].

В то время как мои соотечественники проводят этот день, ничего не делая, в самых что ни на есть поношенных костюмах и только некоторые нувориши, не получившие должного воспитания, одеваются по-праздничному, французы специально выходят из дому, чтобы продемонстрировать свои лучшие наряды, свой воскресный костюм. Для англичанина не может быть и речи о воскресном костюме, если, конечно, этот англичанин обладает чувством собственного достоинства, а таких – подавляющее большинство.

Самое главное для француза – быть одетым с иголочки, выражение, к которому так же, как и к глаголу «расфрантиться», нельзя найти точного эквивалента на языке Шекспира. В противоположность англичанину, который даже в смокинге сохраняет спортивный вид, француз в спортивном костюме выглядит неестественно.

Не меньшее удивление вызывают и многие французы, у которых крайняя бережливость уживается с поразительной расточительностью.

Это стремление сохранить подольше вещи новыми и пользоваться ими лишь в самом крайнем случае, и притом не столько для себя, сколько для других (например, одеваться лишь в последний день недели – воскресенье), несомненно, одна из характерных черт французов, которые, вероятно, боятся заржаветь, если не станут еженедельно подкрашивать себя заново.

Мое пребывание в семье Тюрло должно было продемонстрировать мне и другие черты предусмотрительного и заботливого француза.

Глава XV
Дьявольские изобретения французов

Когда я впервые летним днем приехал в Сомюр к своим друзьям Тюрло, их дом с закрытыми ставнями на улице Дасье показался мне необитаемым. Служанка, открывшая дверь, заставила меня надеть странные суконные туфли, основное назначение которых, вероятно, – уберечь паркет, но которые главным образом мешают вам сохранять равновесие; лишь после этого она провела меня в довольно просторную гостиную, где пахло сыростью и нафталином. Солнце с трудом пробивалось сквозь узкие щели жалюзи, и, только когда глаза мои привыкли к полумраку, мне удалось проникнуть в окружавший меня таинственный мир: вокруг белели какие-то непонятные предметы. И я скорее догадался, чем разглядел, что это кресла, диван, рояль, сундук и нечто напоминающее арфу, но вся эта предполагаемая мебель была упрятана в чехлы. Стены были увешаны картинами, но понять, что же они изображали, было просто невозможно, и не потому, что они принадлежали кисти сюрреалистов, а потому, что они были занавешены газетами. Единственным живым предметом были часы. Но их тиканье доносилось сквозь белый чехол, пронзенный стрелой бронзового амура. В одном углу, над столиком с выгнутыми ножками, были подвешены крест-накрест две кавалерийские сабли в ножнах из желтого полотна. Сомнений быть не могло – я приехал не вовремя: Тюрло переезжали. Или же на них обрушились какие-то невзгоды: они продавали дом и вывозили мебель.

Появление еще одного, на этот раз серого чехла, из которого выглядывала голова полковника, положило конец моим мрачным догадкам.

– Простите меня, дорогой майор, я тут кое-что мастерил.

Меня давно интересовало, что же, собственно говоря, мастерит полковник Тюрло. Впоследствии мне не раз удавалось проникнуть в помещение, которое полковник называет своей «лабораторией», и я видел, как он там колдует над каким-то странно вибрирующим аппаратом и неким подобием конденсатора, но я не сразу смог догадаться, что же он там изготовляет. Но теперь, мне кажется, я наконец могу сказать, что основное изделие, над которым он трудится вот уже целых семь лет, – радиоприемник, собранный им из готовых деталей, обошедшийся ему в 40 000 франков, и который даже в хорошую погоду принимает лишь станции Центральной Франции. Тюрло мог бы ловить все станции мира, купи он приемник такого типа в любом специализированном магазине за 22 700 франков, но не понять, в чем здесь разница, мог только примитивно мыслящий англичанин.

* * *

Увлечение мсье Тюрло ограничивается кустарными поделками, среди поклонников спорта «сделай сам» таких, как он, большинство, но существует и более высокий класс любителей мастерить.

Такого рода увлечению люкс отдается мсье Шарнеле, когда он мудрит над своей машиной. Не успел он ее купить, как им уже владеет одна только мысль: переделать ее так, чтобы она ничем не походила на остальные машины той же серии. С помощью бесчисленных торговцев, предлагающих ему различные детали – фары, указатель поворота, клыки бампера – и твердящих: «Теперь уж, будьте уверены, второй такой машины вы не встретите»[146]146
  Прекрасная реклама, безотказно действующая при продаже в этой стране, где вам неустанно твердят: «Будьте, как все», убеждая вас в конце концов в своих поступках ни в чем не походить на окружающих. Французы стараются сделать все возможное, чтобы не привлечь к себе внимание из панического страха показаться смешными, и в то же время они делают все, чтобы не остаться незамеченными. Страх показаться смешным сдерживает их (этот страх неведом англичанину, поскольку, родившись англичанином, он уже не может быть смешным), но желание покрасоваться сильнее. – Прим. майора.


[Закрыть].

Мсье Шарнеле без конца старается приукрасить ее, вечно что-то меняет вплоть до каландра, пока автомобиль не становится совершенно неузнаваемым. С утра пораньше по воскресеньям, а иногда и в будни, если он только не занят на службе, он уединяется со своим автомобилем в Булонском лесу, прогуливает свою «любимую», начищает до блеска ее хромированные части, отполировывает ее, млеет от восторга, хотя и прикидывается раздосадованным, если кто-нибудь из гуляющих начинает бродить вокруг него и в конце концов осведомляется, какой марки его машина.

Наряду с этим увлечением люкс существуют также и другие увлечения, которые встречаются на каждом шагу и представляют еще больший интерес для изучения, поскольку являются неотъемлемой частью жизни каждого индивидуума. Одним из наиболее типичных увлечений следует считать бесконечные мудрствования француза с фильтром, точнее, с фильтром для кофе. Я долго не мог понять, почему французы, вместо того чтобы выпить горячий, крепкий кофе, предпочитают наблюдать, как он стекает по каплям через какой-то непонятный перегонный куб, обжигают пальцы, безуспешно пытаясь наладить этот агрегат, и в результате пьют кофе холодным. Мне кажется, им доставляет удовольствие самим «мастерить» свой кофе[147]147
  Примерно то же самое происходит и с книгами. Можно не сомневаться, что любой английский или американский издатель разорился бы, предложи он покупателям самим разрезать страницы новых книг. Во Франции же, наоборот, некоторые издатели решились было продавать новые книги уже разрезанными, но им пришлось вскоре отказаться от подобного новшества и вернуться к старому методу, так как только он удовлетворяет «настоящих» читателей.
  По той же причине некоторые «настоящие курильщики» (французы) утверждают, что истинное удовольствие получаешь только от сигарет, которые набиваешь сам, а потому они всюду с удивительной ловкостью и нескрываемым наслаждением устанавливают свои маленькие карманные «фабрики», которые способны доконать любого иностранца. Таким образом каждый француз может позволить себе роскошь в мгновение ока превратиться во владельца собственного предприятия. – Прим. майора.


[Закрыть].

Фильтр – одна из тех находок, одно из тех дьявольских изобретений французов, среди которых достойное место по праву занимают всякого рода счетчики-контролеры, автоматически закрывающиеся двери метро, ограничительные переключатели в номерах гостиниц (либо люстра без ночника, либо ночник без люстры) и известные под названием «лифта» скрипящие клетки, люльки, кабины, в которые небезопасно входить, не изучив предварительно специальной инструкции о пользовании ими, и сохраняющие за собой и по сей день привилегию оставаться единственным средством передвижения, уступающим в быстроте ногам человека.

Но среди всех дьявольских изобретений французов есть одно, которому следовало бы присудить пальму первенства. Я говорю о тех местах, которые французы, обожающие парадоксы, называют «удобствами» и которые они умудряются сделать как можно более неудобными. Взять хотя бы эти «удобства» в Париже, где они так тесно примыкают к телефонным будкам в бистро, что порой даже забываешь, по какому делу ты сюда зашел. (А щербатое блюдце, в центре которого двадцатифранковая монета тщетно поджидает своих сестер, сразу же напомнит вам, что вы находитесь в стране чаевых.) Ну а что сказать о деревенских клетушках, куда вы попадаете, пробираясь через no man's land[148]148
  Ничья земля (англ.)


[Закрыть] железного лома и домашней птицы, или о темных пропастях, не свалиться в которые можно, только проявив чудеса эквилибристики, и где лишь хитрость индейца могла бы уберечь вас от слепого maelstrom'а[149]149
  Водоворот


[Закрыть], называемого спуском воды, который гонит вас со всех ног к двери, а дверь, вместо того чтобы вывести вас на свет и воздух, толкает обратно в сырой мрак.

* * *

Надеюсь, мне простят это отступление, которое заставило меня несколько отклониться от темы. Я не мог обойтись без него. Теперь же я снова возвращаюсь в Сомюр, к полковнику Тюрло, к его чехлам и изделиям. Набросив маскировочный чехол, по всей вероятности позаимствованный им из союзнических излишков, на один из замысловатых аппаратов своей лаборатории, мьсе Тюрло снял свой рабочий халат, повесил его на гвоздь и, достав из кожаного футляра часы-луковицу, воскликнул:

– Черт возьми! Уже полдень, вы не видели мою хозяюшку?

Мы отправились ее разыскивать. И я уже было подумал, что полковник извлечет свою супругу из какого-нибудь очередного чехла, как вдруг добрая половина мадам Тюрло выставилась из стенного шкафа. В синей блузе и в косынке она убирала в специальный предохраняющий от моли мешок свой костюм, отделанный каракулем.

– Последний каприз мадам, – сказал полковник. – Здесь она его, конечно, не носит, надевает лишь в исключительных случаях… В таком костюме щеголять только в Париже.

Мадам Тюрло попросила меня извинить ее: в таком виде она не могла выйти к гостю… Она сейчас переоденется к обеду. Мой приезд, I was sorry[150]150
  Я был огорчен (англ.).


[Закрыть], явно всех переполошил. И действительно, Тюрло, владельцы большого дома, собирались пообедать на кухне, но из-за меня решились расчехлить столовую и знаменитую, полную призраков гостиную, куда они никогда не отваживаются вступить одни.

– В вашу честь мы откроем бутылку доброго винца, мой дорогой майор, – сказал полковник, который обычно пьет дешевое красное вино, хотя у него неплохой погребок.

* * *

Вероятно, рискованно судить о стране по ее внешнему виду, особенно если она нередко натягивает на себя чехол, к тому же я почти убежден, что не все французы питают такое пристрастие к чехлам, как семейство Тюрло, но, даже если не ссылаться на Тюрло, надо будет признать, что и мсье Топен и мсье Шарнеле, не успев купить новый автомобиль, тут же натягивают на сиденья чехлы, которые они снимут лишь в тот день, когда решат его продать (в очень хорошем состоянии), с тем чтобы, если только будет возможно, использовать эти чехлы для новой машины.

Я склонен полагать в конечном счете, что чехол – символ бережливости и даже самоограничения французов. У этих людей, у которых так развито чувство собственности, что они умудряются даже иметь «собственных бедняков»[151]151
  Как тут не вспомнить слова мсье Шарнеле: «Я всегда помогаю Армии спасения», которые он произносит во всеуслышание, когда одна из этих спасительниц в традиционной голубой шляпке появляется в ресторане. Вероятно, он хочет подчеркнуть, что, поступая так, он поступает разумно.
  Непосредственное же общение с нищим бродягой, особенно в ресторане, вызывает в нем чувство неловкости, в то время как форма Армии бедных успокаивает его, он знает, куда идут его деньги. – Прим. майора.


[Закрыть] и которых, может быть, жизнь балует больше других народов, самоограничения превратились в настоящий культ, и чехлы на сиденьях автомобилей – одно из самых распространенных его проявлений. Я могу привести в пример одного миллиардера, который своей репутацией обязан в основном тому, что он всегда обедал за грубо сколоченным столом, что дети его учились в бесплатной школе муниципалитета, что ездил он лишь в вагонах 3-го класса, что за всю жизнь сам не выбросил ни одной веревочки и говорил служащим, которые просили у него прибавки: «Не понимаю, как это вы умудряетесь столько тратить».

В стране изобилия настоящие солидные состояния рядятся в смиренные одежды и только те, кто не имеет капитала, тратят не считая[152]152
  Не считают денег также миллионеры-иностранцы, безрассудства которых, если они связаны с реставрацией Версаля, считаются вполне благоразумными, но вызывают множество пересудов, если деньги эти идут на устройство ночных празднеств. Факт сам по себе примечательный: в этом царстве недоверия и копилки, где существует неписаный закон откладывать на черный день, а когда этот черный день наступает, продолжать откладывать на еще более черный, никто лучше иностранцев не сумеет выманить у французов их сбережений. Больше всего на свете они боятся неудачно поместить свои капиталы. И все-таки время от временя (причем довольно регулярно) какому-нибудь господину, фамилия которого оканчивается на «ский» или «вичи» и который даст сто очков вперед любому Дюпону, удается откопать эти миллиарды и выудить трехвековые сбережения. «Это было далеко, и налогов платить не надо было… и никто бы ничего не узнал», – говорят обманутые, которые даже не заявляют о себе, когда начинается возмещение убытков (все тот же страх показаться смешным), а просто начинают отказывать себе (действительно) в самом необходимом. – Прим. майора.


[Закрыть].