Текст книги "Злые игры. Книга 2"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Глава 29
Вирджиния, 1966
– Зовите меня Томми. Меня все так зовут.
Он смотрел с высоты своего роста на эту изумительно красивую женщину, улыбавшуюся ему с причала, высокую, изящную, темноволосую, бесспорно принадлежавшую к высшему обществу, одетую в широкие белые брюки и свитер в белую и темно-синюю полоску.
– Хорошо… Томми.
– Я сказал Вирджинии, что она может на денек поехать с нами. – Одна рука Теда Фрэнклина лежала на плече этой женщины, другой он обнимал свою очередную подружку, самое последнее открытие Голливуда и предмет тамошних восторженных пересудов, Кристен де Винтер. – Она осталась в одиночестве. Приехала вместе с Майком Хэлстоном, а он отправился готовить какой-то репортаж.
– Ну и прекрасно, – отозвался Томми. – Я так очень рад. – Он говорил искренне. Ему не нравилась Кристен, ее глупость раздражала его, а Тед держался с ней так, словно она была одновременно и Эйнштейном, и царицей Савской. [34]34
Царица саввеев (или сабеев) – жителей страны Савы, предположительно находившейся в южной Аравии и всегда управлявшейся женщинами. По преданию, царица Савская отличалась невиданной красотой и умом и даже специально совершила поездку в Иерусалим, где подвергла самого царя Соломона испытанию своими загадками, которое он выдержал весьма достойно (3 Цар. 10).
[Закрыть]Теперь же приятно будет провести денек в обществе человека, на первый взгляд вроде бы близкого ему по духу.
– Спасибо, я тоже очень рада. – Говорила она с заметным английским акцентом. – Я схожу возьму купальник?
– Если хотите. Мы обычно купаемся прямо так, – ответил Томми, широко ей улыбаясь.
– О господи! Наверное, не стоило мне приезжать.
– Конечно же стоило. Идите берите, если в нем вы будете чувствовать себя лучше. Вы в «Пирс-хаусе» остановились?
– Да. Можно мне прихватить шампанского или чего-нибудь в этом роде?
– Безусловно можно.
Возвратилась она через десять минут, таща за собой большую белую сумку; она улыбалась, счастливая, как ребенок.
– Это такое удовольствие. Люблю яхты.
– Для меня тоже удовольствие, – улыбнулся в ответ Томми.
Они отчалили и направились к рифам.
– Хотите понырять в маске?
– Ой, да, очень!
– Тед? Кристен?
– Нет, спасибо. Мы понаблюдаем за вами и поэкономим силы.
– Лучше наденьте безрукавку, а то спину сожжете под таким солнцем, – посоветовал Томми Вирджинии.
– Я бы надела, но у меня нет, – ответила она. Потом вдруг широко улыбнулась. – После того что вы говорили чуть раньше, безрукавка кажется уже неуместной.
– Ну, когда просто купаешься, это совсем другое дело. Я вам дам свою, держите.
Он дал ей майку-безрукавку, маску и дыхательную трубку; она скользнула в воду.
– Плывите за мной, – позвал он, – я тут знаю очень красивые уголки.
Томми нырял возле этого рифа уже, наверное, сотню раз, но неизменно поражался ярким краскам, удивительной тишине и спокойствию прекрасного подводного мира, добродушным, причудливо окрашенным рыбам и восхищался ими словно впервые.
– А что это жжется? – спросила Вирджиния, внезапно вынимая изо рта раструб дыхательной трубки. – Такое ощущение, словно в меня одновременно впиваются тысячи иголок.
– Микроскопические медузы. Они безвредны. Наверное, у вас очень чувствительная кожа. Я ничего не ощущаю.
– А я ощущаю, и очень, – рассмеялась она. – Я как принцесса из сказки – чувствую все. Тут изумительно. Даже несмотря на медуз.
Потом они лежали и загорали на палубе. После минутных колебаний она последовала примеру Кристен и тоже сняла верхнюю часть купальника; груди у нее были поразительно белые, соски темные и очень большие. Томми остался в плавках.
– Вы извращенец, – поддразнила она. – Меня уверяли, что тут будут одни нудисты.
– Член боюсь сжечь, – ответил Томми, – он у меня очень чувствительный.
– Как моя кожа.
– Похоже, они созданы друг для друга. Хотите что-нибудь выпить?
– Лимонад у вас есть? Ой, да, я же захватила шампанское, – спохватилась она, раскрывая свою белую сумку. – И фрукты.
– Прекрасно. А вы сами шампанское разве не будете?
– Нет, я не пью.
– Совсем?
– Совсем.
– Ну, мытут пьем все. А вы не возражаете, если мы будем пить ваше шампанское?
– Конечно нет. Я его для этого и взяла.
Томми позвал стюарда; тот работал у него уже много лет, это был невысокого роста, похожий на обезьянку человечек из Танжера. Жил он круглый год на яхте независимо от того, использовалась она или нет, и выполнял обязанности уборщика, повара, посыльного, дворецкого. Звали его просто Джей, [35]35
«J», одна из букв латинского алфавита.
[Закрыть]и, по его словам, другой семьи, кроме яхты и Томми, у него не было. Томми всегда подозревал, что Джей скрывается от полиции, но никогда ни о чем его не расспрашивал: Джей был отличным работником, и Томми вовсе не хотел потерять его.
– Расскажите-ка нам немного о себе, – обратился к Вирджинии Тед Фрэнклин. – Как получилось, что вы сюда приехали с Майклом?
– Ну, он мой очень старый знакомый. Я как-то была в Нью-Йорке, он сказал, что его дом тут стар и нуждается в перестройке, а я специалист по интерьерам, вот я и приехала, посмотрела все, что мне было нужно, сделала наброски и заметки и теперь жду его, чтобы вместе ехать назад.
– И когда вы должны уезжать?
– Послезавтра.
– Ага. А откуда у вас английский акцент? Очень приятный, кстати.
– Наверное, от долгой жизни там. С мужем.
– Так, значит, вы замужем?
– Да.
– И как его зовут?
– Александр. Александр Кейтерхэм.
– И он не возражает против того, чтобы вы одна отправлялись на яхте со всякими беспутными типами? – спросил Том.
– Он в Англии.
– А-а.
– Но нет, мы не в разводе, – сказала она, улыбаясь. – Мы ведем… очень сложную жизнь.
– А вы хотели бы развестись?
– Нет, – ее голос сразу стал холодным, – ни в коей мере.
– Ну и отлично. А теперь, Вирджиния Кейтерхэм, что бы вы хотели на обед? Джей! Что у нас на обед?
– Рыбный мусс.
– А мусс тоже я поймал?
– Нет, сэр.
– Ну, ладно. Тед, Кристен, вы как?
– Не возражаем, – объявил Тед. – Мы пока спустимся до обеда на часок вниз. Тут ужасно жарко.
– Идите. Вирджиния, вы как, о'кей?
– О'кей.
– И хорошо. Боюсь, яхту сейчас немного покачает, – сказал Томми, когда Тед и Кристен скрылись внизу. – Обычно секс у них бывает жутко бурным.
– Понимаю.
Некоторое время он озадаченно смотрел на нее.
– А вы настоящая англичанка, да? Ужасно холодная и всегда собранная?
– Не всегда, – ответила она.
После обеда все они некоторое время подремали под зонтиками от солнца; проснулись в четыре часа, было жарко и как-то неприятно.
– Давайте искупаемся, – предложил Томми. – Только надо будет отойти от рифа. Пожалуй, сделаю-ка я это на моторе.
Через двадцать минут яхта снова встала. Томми вышел из каюты, широко улыбаясь.
– Можно купаться. – Он стянул с себя брюки. – Теперь могу доказать, что я не просто так говорил.
– Ладно, верю. А я должна буду последовать примеру?
– Если не хотите, то и не надо.
– Да, в общем-то, я могу.
Вирджиния встала и тоже стянула с себя брюки и ту майку, которую он ей одолжил. Она стояла и смотрела на него каким-то очень холодным и отсутствующим взглядом. Волосы в промежности у нее были очень аккуратные и темные, а сама она была так худа, что живот казался почти вогнутым.
– Мало едите, – заметил Томми и постоял, наблюдая, как она повернулась, нырнула и очень чисто вошла в воду. По контрасту с животом ягодицы у нее были круглые, очень выпуклые, исключительной белизны и действовали возбуждающе.
– Прекрасно, – сказала она после купания. – Мне страшно понравилось. Можно мне еще лимонада?
– Почему вы не пьете?
– Не люблю.
– Ясно.
– Расскажите мне о себе, – попросила она вдруг, усаживаясь рядом и вытирая волосы полотенцем. Капельки воды блестели у нее на ресницах, на смуглой коже, на темных кончиках сосков. Она немного обгорела на солнце; казалось, она вдруг освободилась от своего официального «я», в ее манере держаться прорезалось нечто легкомысленное.
– Да нечего особенно рассказывать.
– Чем вы занимаетесь?
– Трачу деньги.
– А откуда они берутся?
– Доход на акции, ценные бумаги.
– Понятно. И как же вы их тратите?
– Наслаждаюсь жизнью. Ловлю рыбу. Играю. Хожу под парусом. Закатываю вечеринки.
– А дом у вас есть?
– Есть. В Калифорнии, неподалеку от Санта-Барбары. И еще один в Монако. И маленькое пристанище в Аспене.
– Я раньше каталась в Аспене на лыжах. Когда была еще ребенком.
– Правда? Жаль, что мы тогда не познакомились.
– Я была тогда не очень красивая. Толстая, как бочонок, и с вечно содранными коленками.
– Нормальная девчонка.
– А жена у вас есть?
– Сейчас нет. Было несколько.
– Вот как?
– Самая последняя из них, строго говоря, пока еще мне жена. Но она решила выйти за какого-то молодого парня из Техаса. От него она будет иметь больше, чем от моих алиментов. Так что, полагаю, скоро я снова окажусь свободным человеком.
– Это приятная новость?
– Не приятная и не плохая. Просто часть общей картины.
– А дети у вас есть?
– Нет. А у вас?
– Есть, двое. – В глазах у нее промелькнула какая-то тень. – Две девочки.
– И что, теперь точка?
– Нет, это невозможно.
– Почему невозможно?
– У меня должен быть сын. Для продолжения династии.
– Какой династии?
– Ее муж лорд, – произнес Тед, медленно пробуждаясь и включаясь в разговор. – Поэтому она должна обеспечить наследника.
– Лорд! Так, значит, вы леди?
– Да. Графиня, если быть точной.
– И вам нравится быть графиней?
– Да, – ответила она. – Боюсь, что да.
– Вам обязательно нужно возвращаться сегодня вечером? – спросил Томми, когда солнце начало клониться к закату и вода приобрела темно-бирюзовый оттенок. – Я хочу сказать, что можно позвонить отсюда Майклу и предупредить его, что с вами все в порядке. А мы могли бы походить еще немного под парусом, затем поужинать и на ночь бросить где-нибудь якорь. А завтра вернуться. Так было бы проще. Но если вас это почему-либо тревожит, то можем вернуться и сегодня.
Она обернулась и посмотрела на него, взгляд у нее был странный, холодный, как будто чем-то озабоченный.
– Нет, меня не тревожит. И обо мне тоже никто тревожиться не будет. При условии, что мы сумеем дозвониться до Майкла.
– Отлично.
Стало прохладнее; она спустилась вниз, приняла душ и снова поднялась на палубу, надев брюки и кремовую шелковую блузку.
– Вы великолепно выглядите.
– Спасибо.
– Вы меня заинтриговали, – проговорил Томми. – Все, что с вами связано, действует на меня интригующе. – Взгляд его медленно скользил по ее телу, подолгу задерживаясь на нижней части живота, на груди и снова переходя на лицо.
– Почему?
– Не знаю. Странно, но такое впечатление… словно у вас нет корней. Несмотря и на мужа, и на детей, и на династию.
– Нет, корни у меня есть. Но я – вольный дух. Или пытаюсь им быть.
– Наверное, это трудно.
– Трудно. Но я стараюсь.
После ужина Тед и Кристен устроились на палубе, под звездами покурить марихуану.
Вирджиния со смехом отказалась:
– На меня никогда не действует.
– А я нюхну немного кокаинчику, – объявил Томми. – Самую малость. Хотите присоединиться?
Вид у Вирджинии стал настороженный, почти испуганный.
– Нет. Нет, спасибо.
– У вас что, вообще нет никаких пороков и слабостей? – поинтересовался он, насыпая две полоски порошка, осторожно скручивая пятидолларовую бумажку и задумчиво посмотрев на Вирджинию, прежде чем вдохнуть.
– Есть, – возразила она, – один или два.
– Вы мне нравитесь, – сказал он. – С вами интересно.
– Спасибо.
– Не возражаете, если я закурю сигару?
– Нисколько. Мой отец курит сигары. Мне они нравятся.
– А кто ваш отец? Я могу его знать?
– Возможно. Фред Прэгер.
– Фред Третий?
– Он самый.
– Значит, Малыш Прэгер – ваш брат?
– Да.
– Малыш… как он сейчас?
– Отлично. – Она улыбнулась.
– Вы ведь его очень любите, да?
– Да.
– И не очень любите своего мужа.
– Люблю, – быстро проговорила она. – Очень люблю.
– Тогда какого же черта вы здесь делаете? Со мной?
– Даже если бы я вам и сказала, – весело ответила она, – вы бы все равно никогда не поверили.
– Можно мне вас трахнуть?
Вопрос был задан так прямо и так неожиданно, что она растерялась и теперь смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Но… я…
– Бросьте, Вирджиния. Если бы я уже целый час болтал с вами на всякие сексуальные темы, говорил бы вам, как вы красивы, заглядывал бы вам в глазки, целовал, вы ведь сейчас были бы уже готовы, верно?
– Возможно, но ведь вы же всего этого не делали.
– Ну ладно, – произнес он немного усталым голосом. – Начинаем представление. Вирджиния, вы самая потряснейшая леди. Стоит мне только на вас посмотреть, как у меня сразу же встает. Да что там посмотреть – только подумать о вас. Я бы хотел познакомить свой чувствительный член с вашей чувствительной кожей. Э-э… Принцесса! У вас самый эротический зад, какой мне доводилось видеть. Нет, я совершенно серьезно. И чуть-чуть попозже ничто не доставит мне такого удовольствия, как возможность снова взглянуть на него. И полюбоваться им. Какое-то время. Ну, как у меня выходит?
– Не очень здорово, – засмеялась она. – Скажите мне, а вы откуда? И как на вас свалилось столько денег, что вы их даже пересчитать не можете?
– От отца. А он их получил на судоходстве. Был в добрых друзьях с мистером Онассисом.
– Правда?
– Да. Он умер. Вот поэтому-то у меня и есть деньги.
– А вы по рождению и воспитанию настоящий американец? Чистопородный УОСП? [36]36
WASP – (произносится «уосп») – White, Anglo-Saxon, Protestant – «белый, англосаксонского происхождения, протестантского вероисповедания»: указывает на происхождение данного человека от первых англо-ирландских (в противовес первым немецким) поселенцев в Америке; в разговорном языке примерно соответствует понятию «стопроцентный американец».
[Закрыть]
– По рождению и воспитанию – да, американец. Но не из породы УОСПов. Отец у меня начинал простым матросом, в машинном отделении. Правда, он заработал достаточно, чтобы суметь послать меня в Йельский университет.
– И у вас никогда не возникает потребности заняться чем-то еще, кроме того, чтобы ловить рыбу, ходить на яхте, играть, устраивать вечеринки?
– Нет. Нет, никогда.
– А ваша мать?
– Она была проституткой, – коротко ответил он. – Можно мне теперь вас поцеловать?
– Да, можно.
Целовать ее было приятно: она была нежная, теплая и какая-то располагающая к себе. Спустя некоторое время он оторвался от ее губ и перешел на груди. Соски у нее были огромные, твердые и напряженные. Он немного отстранился, улыбнулся ей, потом опустился на колени перед креслом, в котором она сидела.
– Разденься.
Она стянула с себя брюки и села, слегка раздвинув ноги; он стал целовать ее, легко касаясь языком. Она была влажная, солоноватая, но странно напряженная. Томми поднял голову и посмотрел на нее.
– Расслабься.
– Не могу.
– Почему?
– Не знаю. По-моему, я боюсь.
– Чего?
– Тебя, наверное. Ты правда спал сразу с тремя, как Тед говорит?
– Ой, часто. И с девушкой и еще двумя мужчинами. И во всех других вариантах.
– Зачем?
– Потому что это интересно. И приятно. Разве ты никогда ничего такого не делаешь?
– Нет, никогда. Я веду довольно замкнутую жизнь там, у себя.
– Значит, твой граф – что-то вроде миссионера?
– Можно и так сказать.
– Вирджиния, давай я покажу тебе, что такое настоящее удовольствие.
Язык его забирался все глубже; она извивалась, постанывая.
– Вот так-то лучше. Гораздо лучше. – Он подсунул руки ей под ягодицы и принялся несильно сжимать, поглаживать, ласкать их. – Великолепная, прекрасная, изумительная задница. И где ты только такую взяла?
Она вдруг улыбнулась, обхватила его голову руками и крепко, сильно, страстно поцеловала его в губы, потом снова, с протяжным стоном, толкнула голову вниз, на прежнее место.
– Так, так, чудесно, – приговаривал он. – У тебя изумительный вкус.
Он немного опрокинул ее назад и принялся медленными, крепкими, жгучими поцелуями целовать ей живот; потом опять вернулся к груди, целуя ее, страстно лаская языком соски. Она вдруг вскрикнула, соскользнула на палубу, увлекая его за собой, ноги ее широко раздвинулись, согнувшись в коленях.
– Пожалуйста, пожалуйста, быстрее, – пробормотала она.
– Э-э, нет. – Он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза. – Нам до этого пока далеко.
Он заставил ее ждать еще очень долго; удивился прорвавшемуся вдруг у нее отчаянному и неотложному желанию, но все равно заставил ее потерпеть. Он трудился долго и кропотливо: говорил ей сальности, вертел ее и крутил с боку на бок, перецеловал каждый кусочек, каждый уголок ее тела; дважды он довел ее своим языком почти до оргазма, отступая в самый последний момент; он поднимал ее над собой, держа на руках, насаживал ее на свой член и, когда она вскрикивала и начинала дрожать в предчувствии оргазма, опять снимал и просто лежал с ней рядом, разглядывая ее и нежно подшучивая над ее желанием; но вот наконец он повернул ее на спину, сильно и жестко вошел в нее, мгновенно ощутив, как она сразу же вся стала мокрой, податливой, как устремилась ему навстречу, – и наконец-то позволил ей дойти до оргазма; он чувствовал, как нарастало в ней возбуждение, как оно пульсировало, вздымаясь и обрушиваясь, и это продолжалось долго, очень долго, пока и сам он не растворился в этом смятении. И тогда она вскрикнула, громко и страстно, сильно выгнулась под ним всем своим телом и так застыла в сильнейшей, исступленной судороге, в которой, казалось, было больше боли, нежели удовольствия; а потом медленно опустилась и затихла; высвободившись наконец из нее и разомкнув веки, он увидел: ее золотистые глаза были влажны и по щекам бежали слезы, но она улыбалась широко, радостно, странно торжествующе.
На следующий день они высадили Теда и Кристен на берег, передав с ними записку для Майкла Хэлстона, а сами снова ушли в море. Она пробыла с ним три дня, а потом улетела в Нью-Йорк одна; после этого он не видел ее почти два года. Но читал в газетах, где-то чуть меньше чем через десять месяцев после той их встречи, что у нее родился ребенок, мальчик, виконт Хэдли, которого назвали Максимилианом.
Потом она приезжала к нему еще много раз; похоже, он был ей нужен. Он знал, что даже не особенно нравится ей, что она неодобрительно относится к его распутному, гедонистическому образу жизни; но знал он и то, что почему-то и чем-то для нее важен.
Как-то раз он попытался поддразнить ее насчет ребенка: дескать, родился так аккуратненько, ровно через девять месяцев после первой их встречи, да и имя мальчика вроде бы перекликается с его именем, – но она подняла его на смех, заявила, что нечего быть таким самонадеянным, и с чего бы это она, графиня Кейтерхэм, стала заводить ребенка на стороне, когда у нее есть любящий муж и к тому же желающий рождения наследника.
А когда Томми спросил ее, зачем он ей нужен, что он ей дает такого особого, чего не хватает ей в жизни, и вообще, что заставляет ее вопреки всем ее душевным склонностям, не считаясь с риском, возвращаться к нему снова и снова, она взглянула на него спокойно, холодно, уравновешенно и ответила очень просто:
– Удовольствие. Мне очень не хватает удовольствий.
Глава 30
Георгина, 1984
Георгина с самого начала довольно решительно противилась идее розысков своего настоящего отца. Она была готова восхищаться Шарлоттой за то, что у той нашлись и мужество, и сила воли отыскать своего, но хорошо понимала, что у нее самой отсутствуют оба этих качества. Ее страшила также и мысль о том, что – или кого – она могла бы обнаружить. Шарлотте повезло: Чарльз Сейнт-Маллин, насколько могла судить Георгина, оказался обаятельным, культурным, умным – в общем, обладал всеми теми качествами, наличия которых у своего отца можно только желать. Да отец Шарлотты другим быть и не мог. Недаром же Георгине временами было невероятно трудно справляться с ролью ее сестры. Шарлотта неизменно оказывалась настолько умна, настолько достойна восхищения, настолько умела и компетентна во всем, за что бралась, что, казалось, по природе своей не способна совершить нечто глупое, непродуманное; она контролировала свою личную жизнь так же тщательно и безупречно, как и все остальное; ничто никогда не могло обескуражить ее, надолго вывести из равновесия. Она не могла бы очертя голову влюбиться в совершенно неподходящего человека и уж, конечно, не могла бы случайно забеременеть, подумала вдруг Георгина, и сердце у нее екнуло.
Георгина часто задавала себе вопрос, откуда взялись в Шарлотте эти самоуверенность, напористость, решительность; наверное, отвечала она себе, от Чарльза Сейнт-Маллина. А может быть, и от Фреда III. Гены последнего должны у них быть, хотя бы у кого-то из них. Ей самой этих генов, к сожалению, определенно не досталось. Георгина могла отыскать у себя в характере что угодно, но только не решительность и самоуверенность. Единственное место, где у нее проявлялось нечто отдаленно похожее на эти качества, подумала она со вздохом, это постель. А так ею мог помыкать кто угодно. Иногда ей даже казалось, что она пока еще не стала личностью, не обрела себя; у нее было ощущение, словно она ждет: должно случиться нечто такое, что наконец и завершит собой ее формирование. Макс, конечно, обладал куда большими решительностью и уверенностью в себе. Правда, в отличие от Шарлотты, эти качества у него были, скорее, со знаком минус. Наверное, в определенном смысле очень даже хорошо, подумала Георгина, что Макс так твердо сопротивляется поискам того, кто способствовал его появлению на свет. Ведь если исходить из его характера, то неизвестно еще, какого рода проблемы могли бы на них всех обрушиться, найди он своего отца. Георгина очень любила Макса, ей даже было с ним гораздо легче, чем с Шарлоттой, но пока из него явно выходило нечто совершенно не то, что все они хотели бы видеть.
И уж особенно не то, на что надеялся Александр. Бедняга Александр. Георгина все еще по-прежнему обожала его; в глубине души она практически и не могла представить кого бы то ни было другого в роли своего отца. Отчасти потому, что всегда была любимицей Александра и между ними до сих пор были очень хорошие отношения, но отчасти и потому, что так ей было легче, так она чувствовала себя в большей безопасности. Александр был хорошим человеком, таким добрым и прямым. Ни одна дочь не могла бы пожелать себе лучшего отца. И Георгина никоим образом не собиралась сама бросаться в сумасбродные затеи с розысками, которые могли неизвестно чем закончиться и куда привести, и тем самым рисковать подставить под удар себя или Александра.
Того лета она ждала с большим нетерпением. В августе в Хартест должны были приехать погостить Кендрик и Мелисса. Мысль о том, чтобы пригласить их – умная, добрая и прозорливая, – принадлежала Шарлотте: Мэри Роуз была в слишком расстроенных чувствах, чтобы даже думать о летнем отдыхе в Нантакете теперь, когда осталась одна; ей хотелось куда-нибудь уехать со своим приятелем (Георгине никак не удавалось даже представить себе, что за приятель мог быть у Мэри Роуз); и потому такое решение вроде бы устраивало всех.
Кендрик любил и Англию, и Хартест, а Мелисса с удовольствием провела бы несколько недель в обществе обожаемого ею Макса (вопреки его заявлениям о том, что ему это все страшно надоело, Максу на самом деле льстило и казалось невероятно забавным это обожание). И к тому же Георгине очень нравился Кендрик. Он учился на искусствоведческом факультете Нью-Йоркского университета, и потому у них была масса общих тем для разговора; и хотя он был немного застенчив, но когда начинал говорить о предмете, который интересовал и волновал его, то раскрепощался, становился непринужденным и говорил интересно, убедительно и даже захватывающе. У него было своеобразное, немного эксцентричное и мрачное чувство юмора; его кумиром и (как говорил он сам) источником вдохновения для него был Вуди Аллен, каждый фильм которого он смотрел не меньше полудюжины раз.
У Кендрика были прямые, небрежно болтающиеся, жирные светлые волосы, которые он (к отвращению Малыша) отрастил до довольно значительной длины, и, как у всех членов семьи, голубые глаза – большие, мягкие, нежные, со странно нависающими над ними бровями. Кендрик был высок, выше Фредди и даже выше Макса, но более изящен, чем они: в его манере было нечто лениво-томное, он ходил и вообще двигался довольно медленно, но, несмотря на свою застенчивость, был превосходнейшим танцором, и, если только его удавалось затащить в круг танцующих, он даже вопреки собственным намерениям немедленно становился центром всеобщего внимания: все прекращали танцевать и уже только смотрели на него. Вследствие этого он решительно старался держаться от любых танцев как можно дальше. Одевался он хорошо и очень по-своему; другой его страстью, помимо Вуди Аллена, были Скотт Фицджеральд и его эпоха, потому Кендрик проводил массу времени и оставлял значительную часть своих карманных денег в магазинах, торгующих всяким старьем, скупая там все, что относилось к двадцатым годам; у него имелись смокинги и фраки тех времен, и он обладал колоссальнейшей коллекцией старых шляп – тут были и различные панамы, и всевозможные фетровые шляпы с широкими, мягко опущенными полями, и канотье, – при малейшей возможности Кендрик все это носил. Он любил полотняные костюмы, шелковые рубашки, длинные пальто, а самой большой драгоценностью в его коллекции был черный закрытый мужской купальный костюм, какими пользовались в двадцатые годы, – настоящий, из того времени, с белым поясом, – и на пляже в Нантакете, ко всеобщему неудовольствию, он непременно появлялся в этом купальнике.
– Для такого застенчивого человека, – как-то ехидно заметила ему Мелисса, – ты поразительно любишь выпендриваться.
Георгина придавала стилю громаднейшее значение, и манера Кендрика одеваться, его вещи всегда были для нее предметом глубочайшего восхищения.
В письме Георгине, в котором она предлагала, чтобы Кендрик и Мелисса приехали погостить в Хартест, Шарлотта писала также, что поскольку в начале сентября предстоит пятидесятилетие Александра, то неплохо было бы собрать там вместе всю семью и устроить что-нибудь особенное. «Я обязательно приеду и привезу с собой Фредди, и можно будет пригласить дядю Малыша. Он будет в это время в Лондоне».
– А как быть с Энджи? – спросила Георгина Шарлотту, когда между ними состоялся телефонный разговор. – Приглашать ее? И как быть с бабушкой и дедушкой?
– Они, к счастью, будут в это время на Багамах. Я проверяла. В противном случае пришлось бы что-то придумывать. А Энджи – ну что ж, должна же она когда-нибудь там появиться. Я думаю, надо приглашать. Дети ведь у нее к тому времени должны будут уже родиться, верно? И они с дядей Малышом уже фактически живут вместе! Так что нельзя ее не приглашать. Конечно, в принципе, она может и не приехать. Но я готова держать пари, что она примет приглашение. А поскольку гостей будет много, то их совместное появление ни для кого не окажется неудобным. Лед будет сломан, и совершенно безболезненно.
Кендрик успел пробыть в Хартесте не более суток, когда Георгина, к немалому собственному удивлению, вдруг выложила ему все о своем аборте. Почему-то в тот день она была постоянно готова разреветься, не особенно хорошо себя чувствовала, однако все время старалась, чтобы ни первого, ни второго никто не заметил; они отправились с Кендриком на прогулку, а когда вернулись, он уселся с ней рядом на ступеньках лестницы, обнял ее одной рукой и спросил, в чем дело. Тут-то она ему все и рассказала, испытав при этом – она сама не поняла почему – громаднейшее облегчение.
– Грустно, – только и сказал он.
Георгина взглянула на него и подумала, насколько же он хорош с этими светлыми волосами и голубыми глазами. Если бы он не приходился ей двоюродным братом и если бы она не знала его с тех пор, когда оба они были еще в пеленках, пожалуй, она вполне могла бы сейчас в него влюбиться.
Георгина с Кендриком были в кухне, когда зазвонил телефон. Миссис Тэллоу сняла трубку, ответила, потом передала трубку Кендрику:
– Это вас. Ваш отец.
– О, – произнес Кендрик, заметно побледнев. – Да? Да, папа, здравствуй. Ага. Ага. Ну что ж, это прекрасно. – Он явно делал над собой усилие, пытаясь заставить свой голос звучать радостно и оживленно. – Поздравляю. Нет, это здорово. Да, но я не знаю… мне надо будет спросить у Георгины. Да, конечно. Да, все в порядке. Еще раз поздравляю.
Он положил трубку и посмотрел на Георгину с каким-то странным выражением во взгляде:
– Это папа. Он звонил сказать, что… что у Энджи родилась двойня. Оба мальчики. Я даже не знал, что ему ответить.
– Ну, ты не так уж плохо выкрутился, – состорожничала Георгина.
– Он хочет, чтобы я приехал в Лондон взглянуть на них, – продолжал Кендрик. – И познакомиться поближе с Энджи. И взял с собой Мелиссу. По-моему, он думает, что я чуть ли не обязан это сделать. А мне, честное слово, совсем не хочется. А ты что думаешь?
– Что она думает о чем? – спросила, входя на кухню, Мелисса.
Они с Максом только что вернулись с верховой прогулки, и Мелисса была еще вся раскрасневшаяся и перевозбужденная. Макс стоял у нее за спиной, обнимая ее одной рукой за плечи.
– А… неважно! – ответил Кендрик.
– Кендрик, не веди себя со мной так, словно ты один из этих взрослых. В чем там дело?
– Папа звонил. У Энджи двойняшки.
– Правда? Как здорово! И как их назвали?
– Понятия не имею, – раздраженно отрезал Кендрик.
– Ну, так надо было спросить. Они тебе все-таки наполовину братья.
– Да, наверное. Так вот, он хочет, чтобы мы приехали в Лондон и познакомились с Энджи и малышами. Я ничего определенного ему не ответил.
– Ну Кендрик, почему? Мне смерть как хочется увидеть Энджи. И малышей.
– Зачем, Мелисса?
– Н-ну… просто из любопытства. И потом, она ведь все-таки будет для нас мачехой. Мне хочется самой увидеть, насколько она порочна.
– На мой взгляд, весьма порочна, – вмешался Макс. – Но все-таки она лучше любого из вас.
– А ты разве ее знаешь? – удивилась Георгина.
– Угу. Познакомился несколько месяцев назад.
– Мог бы и рассказать.
– Не видел смысла.
– Господи, Макс! Ну и как она выглядит?
– Я же тебе сказал. Явно очень порочная, очень хорошенькая. И очень сексуальная.
– Извините меня, – проговорил Кендрик и довольно поспешно вышел из комнаты.
– Какой же ты бесчувственный, Макс, – упрекнула Георгина. – Ты только подумай, что он должен испытывать по отношению к Энджи. Отец бросил ради нее его мать, все это жутко расстраивает его.
– И меня тоже, – заявила Мелисса.
– Тебя ничего расстроить не может, – произнес Макс, похлопывая ее по миниатюрной заднице. – Ты у нас толстокожая.
– Ничего подобного. Но так или иначе, а я хочу с ней познакомиться. И взглянуть на малышей. Что ты думаешь?
– Я думаю, что нам надо поехать всем вместе, – ответил Макс. – Так тебе будет намного легче.
Георгина потрясенно уставилась на него. Максу было совершенно несвойственно проявлять хоть малейшую заботу о чьих бы то ни было чувствах.
Георгине Энджи не понравилась сразу же. Она сидела на больничной кровати, вся окруженная цветами – повсюду в палате стояли вазы, корзины, – и выглядела так, будто не только что родила, а скорее, собралась на коктейль. Волосы были уложены явно профессионально, причем совсем недавно, если не только что, лицо тщательно накрашено. Ночная рубашка из белого атласа, в стиле тридцатых годов, сильно открывала ее очень крупные и очень загорелые груди; а рядом с кроватью стояли вовсе не колыбельки с малышами, а ведерко со льдом, в котором лежала бутылка шампанского. Она улыбнулась, когда все они вошли в палату, но ничего не сказала. Малыш, сидевший на кровати, встал им навстречу, энергично потряс руки Кендрику и Максу, а потом обнял Мелиссу и Георгину.
