Текст книги "Злые игры. Книга 2"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– За Большой бум, – откликнулась Шарлотта.
Она задумчиво посмотрела на дядю, спрашивая себя, неужели он и вправду такой наивный, каким притворяется. «Наверное, я никогда этого не узнаю», – подумала Шарлотта.
Глава 43
Энджи, 1985
Пока что, признавалась себе Энджи, их жизнь как-то мало походила на то, что обычно описывают в книгах. Будь они героями какого-нибудь романа, неизлечимо больной Малыш стремился бы в эти остающиеся ему дни взять от жизни максимум возможного; сама же она постоянно была бы с ним рядом, ласковая, безмятежно спокойная, утешала бы и ободряла его, старалась бы облегчить его существование и помогала бы всем остальным, прежде всего членам семьи, вести себя по отношению к Малышу таким же образом. На практике же с Малышом было трудно, он постоянно брюзжал, был всем недоволен, часто и легко раздражался, отказывался выполнять абсолютно все, что рекомендовали ему врачи, настаивал на том, чтобы продолжать жить так, как он привык, – работать, много ходить пешком, принимать гостей, а значит, изматывать себя (и из-за этого становиться все более раздражительным) и, вполне вероятно, – о чем его не раз предупреждали – подстегивать тем самым прогрессирование болезни; вдобавок ко всему Малыш категорически возражал против того, чтобы Энджи рассказала кому бы то ни было из членов его семьи о том, что он болен и чем именно. Складывалось впечатление, что, поведав обо всем ей, он хотел тем самым целиком и полностью переложить связанное с болезнью бремя на ее плечи и каким-то образом избавить от этого бремени себя самого.
Поначалу Энджи хотела было передать ведение всех дел в своей компании настолько, насколько это оказалось бы необходимо, в руки своего очень толкового заместителя; впервые в жизни она сумела посмотреть на собственную работу как на прихоть, отнюдь не обязательную для нее с практической точки зрения. Но по мере того как время шло и Малыш становился все более трудным и капризным, она начала думать иначе; возможность продолжать работать была теперь для нее спасательным кругом, средством хотя бы ненадолго забыть обо всем этом кошмаре, из которого иначе ей вообще некуда и невозможно было бы вырваться. Поэтому она не оставила работу совсем, но несколько сократила продолжительность своего рабочего дня, предупредила сотрудников, что в ближайшее время ей придется очень часто отсутствовать, и на время отложила всякие планы дальнейшего расширения своего дела; в результате каждый вечер она возвращалась домой к Малышу отдохнувшая, восстановив за день свои душевные силы. Малыш был этим очень доволен, сам он тоже с головой ушел в работу; у него словно открылось второе дыхание, и он трудился теперь с энергией и целеустремленностью, которых его сотрудники никогда в нем и не подозревали. Отделение «Прэгерса» понемногу начинало процветать: за лето им удалось заполучить троих очень крупных клиентов; на освободившееся место Гэса Бута пришел Тим Аткинсон, выпускник Итона; его услуги обходились гораздо дороже, но затраты стоили того: он как будто прошелся неводом среди потенциальных клиентов, и оказалось, что на рынке еще очень много тех, кто способен и готов открыть в их банке солидные счета; сотрудники отделения, вдохновленные этим столь непривычным для них и столь явным успехом, заработали энергичнее, с большей отдачей и быстро превратились из группы очень разных, в общем-то случайно оказавшихся вместе людей в единую, слаженную команду.
– Кажется, наконец-то пошло, – сказал как-то за ужином Малыш Энджи. – «Прэгерс» ожил. Успел раньше, чем мне отправляться в противоположном направлении. – Говоря это, Малыш впервые за долгое время улыбался и был в хорошем настроении.
Энджи улыбнулась ему в ответ и подумала, что готова отдать что угодно, лишь бы только он всегда оставался таким здоровым и счастливым, каким выглядел в тот момент.
– По-моему, нам надо съездить в Нью-Йорк, – заявила она Малышу несколько недель спустя после своего разговора с доктором Куртисом. – Мы должны рассказать все твоим родителям, а мне кажется, это не та тема, которую можно обсуждать по телефону. И твоим сыновьям тоже надо сказать. Да и Мелиссе.
Летом должен был приехать Кендрик – повидаться с Георгиной и на каникулы; по окончании каникул он собирался увезти Георгину с собой. Он же должен все узнать, убеждала Энджи, прежде чем принимать такое решение, верно? К тому же Георгина все знает, она наверняка проговорится, да и нечестно по отношению к ней просить ее хранить все это в секрете. А если они собираются поставить об этом в известность Кендрика, то надо будет рассказать и Фредди.
– Не понимаю, для чего, – с подлинно ослиным упрямством повторил Малыш.
– Господи, Малыш, не будь таким глупым. Не говоря уже обо всем остальном, это самым решительным образом повлияет на все будущее Фредди.
– Почему? – опять повторил Малыш. В тот день он явно был настроен создавать Энджи как можно больше трудностей.
– Ну, потому что… когда ты… если ты…
– Умру? – спросил он напрямик, и в глазах у него зажглись воинственные огоньки.
– Да, именно умрешь, – Энджи изо всех сил старалась сохранять спокойствие, – или просто физически не сможешь больше работать, то твое место должен будет занять Фредди. И сделать это ему придется намного раньше, чем он ожидает.
– Интересно, кто из нас отправится на тот свет первым, – мрачно проговорил Малыш. – Отец или я.
Энджи вздохнула и попыталась обнять его. Он мягко оттолкнул от себя ее руки.
В конце концов ей все-таки удалось уговорить Малыша съездить с ней вместе в Нью-Йорк, чтобы повидаться там с Мэри Роуз и с детьми.
– И с родителями, Малыш. Ты просто обязан им сказать.
– Ладно, – он тяжело вздохнул, – ладно, там видно будет.
На встречу с Фредом III в «Прэгерс» они отправились вдвоем; Малыш рассказывал, Энджи сидела молча и смотрела на Фреда; у нее на глазах он мгновенно постарел и как будто бы сжался, стал меньше.
Какое-то время он сидел, не говоря ни слова, только глядел на них; повисшая тишина была такой тяжелой, что Энджи стоило немалого труда не опустить голову и по-прежнему смотреть Фреду прямо в глаза.
– И нет никакой надежды? – спросил он наконец.
– Нет, никакой. Извини, – слабым голосом ответил Малыш. Извинение выскочило у него машинально, просто потому, что он привык всю жизнь за что-то извиняться и оправдываться; с внезапной вспышкой черного юмора Энджи подумала, что Фред может сейчас и отчитать Малыша, и даже накричать на него. Но Фред не стал ничего этого делать.
– Ну что ж, – произнес он. – По крайней мере, я… мы хоть знаем, как обстоят дела.
– Да. Но, папа, все не так плохо… пока. – Малыш выдавил из себя жизнерадостную улыбку. – Врачи говорят, что у меня в запасе еще целые годы. Годы! Эта болезнь прогрессирует очень медленно. Надо благодарить судьбу, что у нас есть время, чтобы… чтобы все спланировать.
Чтобы решить, что будет с банком, с Фредди и… по-видимому, с Шарлоттой.
– Глупая девчонка, – не совсем к месту вставил Фред. – Как она?
– Отлично. Хорошо работает. Большая умница.
– А я тебе сколько лет об этом говорил! – раздраженно буркнул Фред. Ему явно хотелось подольше поговорить о Шарлотте просто для того, чтобы мысленно сосредоточиться на чем-то другом.
Снова повисла тишина.
– Макс получил место в «Мортонсе», – сказал Малыш, стараясь перевести разговор на тему, которая не вызывала бы ни у кого из присутствующих кошмарных ассоциаций. Если Малыш ставил своей целью отвлечь отца от неприятных размышлений, то это ему удалось как нельзя лучше.
Глаза Фреда засверкали, лицо стало пунцовым.
– В «Мортонсе»?! Мой внук работает у какого-то английского маклера? Что за бред, о чем ты говоришь?
– Ну, он ведь хотел работать в «Прэгерсе», – спокойно ответил Малыш. – Если ты помнишь. А ты дал ему от ворот поворот. Он очень сообразительный парень.
– Я тогда был расстроен, – недовольно возразил Фред. – Шарлотта наделала тут всяких глупостей. Поэтому мне казалось неподходящим брать в тот момент на работу еще одного Кейтерхэма. Но если мальчик действительно способный… что ж, полагаю, ему это не повредит. «Мортонс» – очень хорошая фирма. По крайней мере, это отвлечет его от того ужасного образа жизни, который он вел.
– Да, – согласился Малыш. – Будем надеяться.
Фред вздохнул и вернулся к той тяжелой и грустной теме, которую они обсуждали до этого.
– Господи, кто же расскажет обо всем Мэри Роуз? – проговорил он.
– Я ей уже сказала, – отозвалась Энджи.
Фред отвернулся от нее и посмотрел за окно, на улицу. Потом резко обернулся и свирепо нажал на кнопку вызова секретарши:
– Пегги?
– Да, мистер Прэгер?
– Пегги, принесите бутылку «Крюге», пожалуйста. И ни с кем меня не соединяйте. Абсолютно ни с кем.
– Мистер Прэгер, вы не забыли, что в три тридцать должен звонить управляющий Английским банком?
– Помню. Скажите ему, что меня нет. И вызовите мою машину к подъезду через… через сорок пять минут. И соедините меня с женой по телефону, прямо сейчас, пожалуйста.
– Да, мистер Прэгер.
Вошла секретарша с бутылкой «Крюге» и тремя бокалами. Фред III открыл бутылку, разлил и протянул по бокалу вначале Малышу, потом Энджи.
– А вы, оказывается, не из слабых, верно? – обратился он к ней. – Ну что ж, за мужество.
В том разговоре, что состоялся у нее с Мэри Роуз, было больше от черной комедии, нежели от трагедии. Они сидели в «Павлиньей аллее» гостиницы «Уорлдорф», Энджи заказала себе чай со льдом, а Мэри Роуз – черный чай, ароматизированный апельсином; Энджи сказала ей, что Малыш болен, на что Мэри Роуз в достаточно сильных выражениях ответила, что если у него опять что-нибудь с сердцем, то вся вина за это целиком и полностью лежит на самой Энджи, которая не следит должным образом за тем, чтобы он соблюдал диету. Она довольно долго и пространно порассуждала на эту тему, прежде чем Энджи удалось сообщить ей некоторые подробности относительно того, чем на самом деле болен Малыш, и объяснить, что болезнь эта неизлечима и никакого иного исхода быть не может. На что Мэри Роуз, возмущенно уставившись на нее, отчеканила: «Не понимаю, как вы можете являться сюда в этом нелепом красном пальто и в таких ужасных сапогах и говорить мне, будто мой муж умирает!»
После чего принялась укорять Энджи за все недостатки и упущения английских врачей, за то, что те не в состоянии правильно поставить диагноз и вылечить ни одну болезнь, кроме обычного насморка; а под конец встала и заявила, что ей пора идти, она должна быть на работе: «Я не могу тратить столько времени на подобную чепуху». Потом вдруг взглянула на Энджи, выражение ее лица несколько смягчилось, в глазах не было больше того холода, как минуту назад, и она проговорила: «Должна вам сказать, с вашей стороны было очень мужественно и хорошо прийти сюда. Я… я этим восхищена».
Энджи молча сидела, глядя ей вслед, и глаза ее, как ни странно, застилали слезы.
Детям Малыш сказал обо всем сам. Он позвонил им и попросил прийти к нему в гостиницу; Энджи на это время ушла по магазинам; когда она вернулась, он был уже один и крепко выпивши.
– Противное это дело, – только и произнес он.
Лето складывалось у них в целом очень неплохо. Энджи удалось убедить Малыша провести большую часть августа в «Монастырских ключах».
– Не потому, что ты болен, Малыш, нет, а потому, что в это время большинство людей всегда берет себе хотя бы несколько дней отпуска. А еще потому, что мы потратили на этот дом почти миллион фунтов и неплохо было бы пожить в нем хоть пару недель.
Она говорила все это с отчаянием в голосе и действительно чувствовала в тот момент крайнее отчаяние; Малыш широко улыбнулся и взял ее за руку.
– Извини. Со мной очень трудно?
– Очень.
– А ты тоже возьмешь в августе отпуск?
– Возьму.
– Ну ладно. Может быть, и дети смогут к нам присоединиться.
Дети присоединились. По крайней мере, Кендрик и Мелисса. Фредди приехал только на неделю и то большую ее часть провел в Лондоне. С отцом он держался странно, почти холодно; однако Малыш принимал это с удивительной благосклонностью и даже весело: «Он не знает, что делать и как со мной себя вести. Он просто смущается».
Энджи полагала, что за поведением Фредди скрывалась иная причина: Фредди, пусть и непреднамеренно, относился к болезни Малыша с двойственным чувством; он несомненно жалел отца, но в то же время понимал, что в результате получит банк в собственные руки скорее, чем ожидал, и радовался этому.
– Рыбешка холодная, вот он кто, – заявила как-то Энджи в разговоре с миссис Викс. Эти разговоры с бабушкой каким-то непостижимым образом помогали ей, позволяли легче преодолевать хотя бы некоторые из тех бесчисленных водоворотов событий, что кружились вокруг нее в то лето. – Терпеть его не могу. И амбициозен до невозможности. Но все-таки понимает, что об этом даже думать нехорошо. Мне кажется, он действительно любит Малыша. Потому-то ему и тяжело. Точнее, тяжелее, чем могло бы быть. Бедняжка Шарлотта, я ей не завидую: иметь в деловых партнерах подобного человека!
– А ты начинаешь рассуждать по-новому, совсем не так, как раньше, – ответила миссис Викс, глядя на нее с кривой усмешкой. – Все эти события, Анджела, сделают тебя другим человеком.
– Не думаю. – Энджи тяжело вздохнула. – Скорее они меня просто доконают.
– Чепуха, – решительно возразила миссис Викс. – Мы, Виксы, не из слабых.
Да, думала Энджи, приходится быть не из слабых. Помимо нараставших трудностей с Малышом (которые вызывались частыми перепадами в его моральном состоянии), помимо того, что она должна была следить за течением его болезни (которая, с его точки зрения, прогрессировала ужасающе быстро), помимо того, что ей нужно было справляться с близнецами (и с их новой няней, которая яростно отстаивала свое право решать все касающееся детей самостоятельно), Энджи еще пыталась налаживать отношения с Кендриком и Мелиссой. А это оказалось непросто.
Энджи прилагала невероятные усилия для того, чтобы заручиться дружбой Мелиссы, чтобы пробиться через несколько холодноватую вежливость Кендрика. В конце концов Кендрика ей удалось завоевать, перейдя по отношению к нему в наступление. Как-то вечером, когда Малыш уже отправился спать, а Георгина в тот день в кои-то веки отсутствовала (ох уж эта юная любовь, временами она просто выводила ее из себя), Энджи в самом прямом смысле слова затащила Кендрика в кухню, налила ему большой бокал вина и сказала:
– Слушай, Кендрик, нам надо поговорить.
Кендрик беспокойно посмотрел на нее.
– Я, вообще-то, собирался…
– Ничего ты не собирался, – решительно возразила Энджи. – А если и собирался, то это может подождать. Кендрик, я догадываюсь, что ты должен обо мне думать, и, наверное, на твоем месте я думала бы то же самое. Для тебя вся эта ситуация – один сплошной кошмар. Мне она тоже особого удовольствия не доставляет. Ты, конечно, думаешь, что я сама все это устроила и теперь получаю то, что заслужила. – Она поглядела на Кендрика и вдруг широко улыбнулась. – Что ж, это так. Однако все же на подобное я не рассчитывала.
Кендрик смущенно уставился себе под ноги.
– Но дело в том, что пройти через все это нам предстоит вместе. После того как твой отец… умрет… – она заставила себя произнести это слово, понимая, что должна вынудить его смотреть правде в глаза, – можешь больше никогда в жизни со мной не встречаться. Пожалуйста. Мне было бы жаль, потому что ты мне нравишься… впрочем, это все несущественно. Но… на протяжении ближайших двух-трех лет или того времени, пока все это будет продолжаться, отцу будет гораздо легче и лучше, если он будет видеть, что мы все ладим между собой. Ты, конечно, считаешь, что все было бы намного проще, останься он по-прежнему с вашей матерью, и тут ты прав, однако жизнь такова, какова она есть. Сегодня с твоим отцом я, и я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы ему было хорошо. Я… – Она ненадолго замолчала. – Я люблю его, Кендрик. Очень люблю. Если бы мы могли стать с тобой друзьями или хотя бы притвориться, будто мы ими стали, жизнь для всех нас была бы значительно легче. Что ты об этом думаешь?
Кендрик молчал. Потом проговорил:
– Я… я не знаю. А можно мне еще вина?
– Можно, – с улыбкой ответила Энджи. – Пей хоть всю бутылку. Или даже весь погреб. Я тебе честно и открыто говорю, Кендрик: хочу купить твою дружбу.
Он застенчиво улыбнулся в ответ:
– Спасибо. Мне хватит просто еще одного бокала.
Выпил он его довольно быстро; Энджи наполнила бокал снова.
– Как Георгина? – спросила она, словно продолжая начатый разговор. – Мне она в этот раз показалась какой-то усталой.
– Да, верно. Она в эти каникулы очень много работает. И об отце ей тоже надо беспокоиться; знаете, ведь все заботы падают главным образом на нее.
– Он же не инвалид, – живо возразила Энджи.
Как это похоже на Георгину: делать спектакль из своей заботы о совершенно нормальном и здоровом человеке. Георгина всегда раздражала ее. «Ей бы мои проблемы», – думала Энджи.
– Нет, но ему немного одиноко, – очень серьезно произнес Кендрик. – Георгина считает, что должна быть с ним как можно больше. Шарлотта и Макс постоянно в Лондоне. Ее это очень тревожит.
– Ну, я его довольно часто вижу, – сказала Энджи, не совсем уверенная, стоит ли продолжать разговор в этом направлении, – и мне он кажется вполне довольным жизнью. Конечно, он какой-то рассеянный. Но он всегда таким был. Так или иначе, – добавила она, стараясь не создавать впечатления, будто бы вовсе не сочувствует Георгине, – жаль, что девочка так устает. Надеюсь, это лето для вас обоих складывается неплохо.
– О да, – ответил Кендрик. Он успел осушить уже и третий бокал вина. – Э-э… дело в том, что мы… ну, дело в том… Энджи…
«Господи, сможет он когда-нибудь это произнести или нет», – устало подумала Энджи.
– Да, Кендрик? – подбодрила она.
– Дело в том, что мы бы хотели… обручиться. Но нам кажется, что раз папа так болен, а Александру так… ну, одиноко, то, наверное, сейчас для этого не самое подходящее время. А вы как думаете?
– Я думаю, – осторожно проговорила Энджи, – что время для этого просто прекрасное, лучше и быть не может. Твой отец будет в восторге, я уверена. А с Александром ты мог бы переговорить сам. Попроси у него официально руки Георгины. Ему это понравится. Он очень старомодный человек. А если хочешь, чтобы за тебя как следует замолвили слово, попроси меня. У меня с Александром замечательные отношения.
– Спасибо, – отозвался Кендрик. – Большое спасибо. Я вам очень благодарен.
Его бледное лицо раскраснелось, глаза блестели. И хотя он по-прежнему избегал смотреть прямо в глаза Энджи, тем не менее она чувствовала, что одержала весьма значительную победу.
Одержать победу над Мелиссой ей помог Макс. За эти последние, такие трудные недели отношения между Энджи и Максом стали более близкими; он был потрясен и очень расстроен болезнью Малыша и однажды вечером пригласил Энджи поужинать вместе с ним и Томми.
– Не могу, – отказалась Энджи, – я не могу вечерами оставлять Малыша одного.
– А почему нет? – спросил Макс. – Ничего с ним не произойдет. Перебьется. Мне он вообще кажется совершенно здоровым человеком. Попроси бабушку, пусть она сделает ему ужин. И тебе самой нужна передышка, выглядишь ты ужасно.
– Спасибо, – ответила Энджи. Но все же пошла.
Ее тронуло то, как они оба с ней держались и как изо всех сил старались подбодрить ее. Они заказали угловой столик в маленьком итальянском ресторанчике, в котором явно очень часто бывали; когда Энджи пришла, на столе ее уже дожидалась бутылка шампанского.
– Конечно, мы не можем себе этого позволить, – весело согласился Томми, когда она начала было протестовать, – но это за счет заведения, а вы ее заслуживаете.
Томми был набит анекдотами и всякими интересными и смешными историями, а Макс рассказывал занятные случаи из своего последнего опыта ученичества в «Мортонсе». Они расспрашивали ее о состоянии ее собственного дела, о том, как она ухитряется им заниматься, когда у нее столько других проблем; говорили, что считают ее удивительнейшей женщиной; спрашивали, не могли бы они чем-нибудь ей помочь. Энджи ответила, что пока нет, ничем, но ей очень приятно знать, что в случае необходимости есть к кому обратиться. Все они довольно крепко выпили и принялись обмениваться непристойными шутками; потом Томми настоял на том, чтобы отвезти ее домой на такси, и, когда они остановились, немного не доехав до самого дома (на случай, если Малыш будет смотреть в окно), Томми поцеловал ей руку и заявил, что она мужественная женщина. Входя в дом, Энджи ощущала такой прилив бодрости и энергии, какого не испытывала уже очень и очень давно.
В середине августа она позвонила Максу и сказала: «Помнишь, ты когда-то говорил, что хотел бы мне помочь. Есть возможность».
Она рассказала ему о Мелиссе: о том, что та постоянно груба с ней, что от нее нет никакой помощи, что она плохо ведет себя не только по отношению к ней, Энджи, но и по отношению к отцу, отвергает любые предложения дружбы, не желает даже садиться вместе со всей семьей ужинать, а если не может открутиться, то сидит молча, всячески показывая, что не желает участвовать ни в каких разговорах, и к тому же всякий раз, когда Кендрик отправляется с Георгиной «проведать дорогого дядю Александра», просит, чтобы и ее тоже взяли в Хартест.
– Малыша все это страшно задевает. Ты же знаешь, как он ее обожает. Кендрик говорит, что она всегда была к тебе неравнодушна и слушалась тебя. Ты бы не мог с ней поговорить?
– Разумеется, – ответил Макс. – Считай, что дело сделано. Завтра позвоню ей, приглашу на обед или еще что-нибудь придумаю. Она это любит. Глупышка. А как Малыш?
– Все хуже, и довольно быстро, – ответила Энджи и с удивлением услышала, как задрожал ее собственный голос.
Проведя в Лондоне с Максом целый день, Мелисса вернулась с довольно пристыженным видом; едва войдя в дом, поспешила на кухню и первым делом обняла отца.
– Как приятно быть снова вместе, – прощебетала она. – Лондон такой грубый город. Может быть, поиграем после ужина в «монополию» или еще во что-нибудь? Энджи, какой у вас потрясающий свитер! А чем это так изумительно пахнет? Хотите, я завтра посижу с малышами, а вы сходите вдвоем в кино или еще куда-нибудь?
По-видимому, она совершенно забыла, что при близнецах была няня, которая не подпускала к ним даже мать, не говоря уже о ком-нибудь еще, и что по крайней мере на двадцать миль вокруг не было ни одного кинотеатра; впрочем, все это было и не важно.
Через два дня Энджи позвонила Максу, чтобы поблагодарить его:
– Она до сих пор ведет себя как ангел. Как тебе это удалось?
– Маленький шантаж, небольшая игра на чувствах, – ответил Макс. – Это было не очень трудно.
Только много недель спустя Томми со смехом рассказал Энджи, в чем заключался этот маленький шантаж:
– Он сказал Мелиссе, что всегда считал ее по-настоящему хорошим человеком, таким, с которым ему самому хотелось бы постоянно быть рядом, а тут до него в последнее время стали доходить слухи, будто на самом деле она совершенно не такая, и ему от этих слухов очень грустно. Когда Мелисса выслушивала все это, у нее по щекам текли слезы, и она пообещала ему, что исправится.
– Она и в самом деле исправилась, – заметила Энджи. – Сработало.
* * *
Потом, уже в конце осени, Малыш стал ходить на работу только три раза в неделю. У него заметно ослабла и вторая рука, время от времени возникали затруднения с речью, отчего он испытывал неудобство и смущение, а когда он уставал, все это проявлялось еще резче. Он все чаще и легче раздражался, подолгу пребывал в скверном настроении и слонялся по дому, не находя себе места и рыча на всякого, кто попадался ему по дороге.
И эту проблему сумел разрешить тоже Макс.
– Как-нибудь в очередной понедельник я просто застрелюсь, – жизнерадостно сообщила ему Энджи, когда он как-то позвонил узнать, как идут дела.
– Почему именно в понедельник?
– Малыш по понедельникам просто невозможен. Раньше он любил этот день, любил выходить снова на работу после уик-энда, после отдыха; а теперь он сидит дома и страдает и старается сделать так, чтобы я тоже страдала.
– Томми тоже по понедельникам дома, – после некоторой паузы проговорил Макс. – Может быть, свести их как-то с дядей Малышом? У Томми появился какой-то отвратительный новый приятель, жутко богатый араб, его зовут Аль-Махду, он заявляется с пластиковыми сумками, набитыми деньгами, и таскает Томми с собой по магазинам. Лучше уж пусть Томми сидит с дядей Малышом.
– Да, но как? – В голосе Энджи звучало сомнение. – Мне бы не очень хотелось, чтобы Малыш втянулся в игру и начал жить только одним интересом: ждать каждый день того часа, когда открываются казино.
– Да… конечно. – Макс помолчал немного. – Предоставь это дело мне.
Две недели спустя, в очередной понедельник, Энджи пришла в четыре часа с работы и увидела бодрого и сияющего Малыша.
– Ко мне сегодня приходил Томми. Знаешь, он, в общем-то, неплохой парень. Я понимаю, это не та компания, но он мне нравится.
– Правда?
– Да. Он обещал купить мне игры.
– Какие игры? – насторожилась Энджи.
– Компьютерные игры. Знаешь, есть просто потрясающие, такие, что буквально встряхивают мозги. А кроме того, на компьютере можно играть и в триктрак, и в разновидность рулетки…
– Малыш, в рулетку с Томми Соамс-Максвеллом ты играть не будешь. Я запрещаю.
– Энджи, клянусь тебе, мы будем играть не на деньги. Ну или на совсем небольшие деньги. По-моему, это будет интересно. И… – Он запнулся. – В них так легко играть, я все могу делать одной здоровой рукой. Так что не реагируй на это, как классная руководительница.
– Хорошо, не буду. – Энджи отвернулась, чтобы Малыш не увидел, как на глазах у нее выступили слезы; в последнее время они стали появляться у нее очень легко и часто.
Так и повелось, что каждый понедельник после обеда, а иногда еще и по четвергам Малыш Прэгер и Томми Соамс-Максвелл усаживались в гостиной дома на Белгрейв-сквер и часами, на сравнительно скромные ставки, играли в триктрак, рулетку и другие игры.
– Не знаю, что бы я делала без тебя и без Томми, – сказала Энджи Максу. Дело было в понедельник, они сидели в баре после работы; они теперь часто это делали, зная, что их партнеры заняты друг другом и вполне счастливы и что поэтому им самим совершенно незачем торопиться домой. – Даже и не представляю, как тебя отблагодарить.
Она улыбнулась Максу и подняла бокал, думая о том, что из всей их семьи, за исключением самого Александра, Макс нравился ей больше других. С ним было весело и интересно, он неизменно пребывал в хорошем настроении, его общество всегда доставляло удовольствие. И он так потрясающе выглядел; теперь, когда он перестал работать моделью, носить эти прилизанные, характерно зачесанные назад волосы и начал одеваться как все, а не в бесконечные модельные свитеры и карикатурные сапоги, он казался даже вдвое привлекательнее. Вот и сейчас он удобно развалился в кресле, на нем были прекрасно сшитый темно-серый костюм и голубая рубашка, волосы, пожалуй, чуть-чуть длинноваты, но самую малость, лицо легко и странно оттеняла выступившая к вечеру еле заметная щетина, голубые глаза периодически останавливались на Энджи с одобрительно-оценивающим выражением; а она, глядя на него, думала, что, будь она сейчас… на сколько… ну, годков на пятнадцать помоложе, обязательно бы влюбилась в этого испорченного виконта Хэдли. Сейчас, разумеется, она смотрела на него скорее глазами матери… или тетки.
– Замолви доброе слово за старину Томми перед моими домашними, – немного мрачным тоном проговорил Макс. – Они его все терпеть не могут.
Несмотря на то что Томми очень хорошо относился к Малышу, Энджи про себя полагала, что у членов семьи Кейтерхэм есть все основания не любить его, и тоже считала Томми миной замедленного действия, терпеливо выжидающей, когда можно будет взорваться с наибольшим для себя эффектом. Однако она улыбнулась Максу и сказала:
– Боюсь, твои домашние и на меня смотрят не только через розовые очки. Но что смогу, сделаю. Разумеется.
– Спасибо, – отозвался Макс. Он вдруг пристально посмотрел на нее и спросил: – А неужели ты никогда обо всем этом не задумывалась? О том, почему у нас такая разношерстная компания отцов, ну и обо всем прочем?
– Не особенно, – мгновенно ответила Энджи. – Там, где выросла я, у большинства была разношерстная компания отцов. Конечно, в определенном смысле любопытно, почему все так произошло, но, честно говоря, Макс, у меня достаточно много куда более важных вещей, о которых я должна беспокоиться.
– Не сомневаюсь. – Он широко улыбнулся ей. – Строго между нами, меня сейчас больше всего беспокоит, как бы Джемма чего-нибудь тут не вычислила.
– Джемма? – переспросила Энджи. – А с чего бы ей заниматься такими вычислениями?
– Ну, – выражение лица у Макса стало какое-то странное и неловкое, – мне кажется, ей нравится мое происхождение. И все с этим связанное.
– Да, но ведь ей же необязательно все знать, верно? – возразила Энджи.
– Ну, может быть, не сейчас, – ответил Макс, и выражение у него стало еще более неловкое. – А потом. Если все станет… ну, более серьезным.
– А-а, – протянула Энджи, удивленно глядя на него, – понимаю. – Где-то между горлом и животом у нее возникло странное ощущение; она попросила официанта повторить заказ.
Потом, уже в такси по дороге домой, она наконец поняла, что это было за странное ощущение. Это было чувство сильной и совершенно необъяснимой неприязни к Джемме Мортон.
Несмотря на тот разговор, что состоялся между ним и Энджи, Кендрик явно не поднимал перед Александром вопрос о помолвке. Георгина тоже не упоминала об этом; Кендрик в конце лета уехал, и Энджи, посещая Александра, не раз видела, как Георгина предавалась мечтаниям, делая это в еще более театральной манере, чем прежде. Как-то раз Энджи будто мимоходом спросила Александра, не раздражает ли его временами Георгина, но Александр был потрясен самой возможностью подобного предположения.
– Ее общество я люблю больше всего на свете. Ну конечно, за исключением вашего. Представить не могу, что бы я без нее делал. Она необыкновенно заботлива и добра и для своего возраста развита не по годам. Нет, Энджи, она чудесный ребенок. Двое других моих детей могли бы у нее многому поучиться.
* * *
Кендрик и Мелисса должны были приехать на Рождество; Фредди отказался, сославшись на то, что у него очень много работы. Энджи, зная, что Кендрику это будет приятно, предложила провести Рождество в «Монастырских ключах»: так он мог бы максимум времени пробыть в обществе Георгины. Малыш принялся ворчать, что он не понимает, кому нужна вся эта суета с переездом и собиранием вещей; Энджи ответила, что лично она никогда не видела, чтобы Малыш собирал хоть что-нибудь, хотя бы собственную зубную щетку, и перестала обращать на него внимание.
