Текст книги "Злые игры. Книга 2"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Глава 39
Малыш, 1985
Малыш прошел через таможенный зал и, выйдя, поискал глазами своего шофера: нечего было и надеяться на то, чтобы Энджи сама приехала встречать его. Паркинсон, в серой униформе, подтянутый и аккуратный, с ничего не выражающим лицом, шагнул навстречу и взял у Малыша вещи.
– Добрый вечер, сэр. С возвращением.
– Спасибо, Паркинсон.
– Хорошо долетели, сэр?
– В общем, да. – Малыш на самом-то деле устал; и те новости, которые он узнал в Нью-Йорке, тоже заведомо не могли способствовать его хорошему настроению и самочувствию. – В жизни все всегда полосами: то приятное, то неприятное, так ведь, Паркинсон?
– Да, сэр. Машина прямо возле выхода, сэр.
«Интересно, – подумал Малыш, – среагировал бы Паркинсон как-то иначе, если бы я ему сказал, что последние пять суток не вылезал из публичного дома для гомосеков и столкнулся там не только с американским президентом, но и с английской королевой. Нет, – решил он, – пожалуй, и в этом случае ответом тоже было бы такое же бесстрастное „да, сэр“».
Вечер еще только начинался, и в наступавших весенних сумерках пейзаж по сторонам шоссе казался довольно привлекательным.
– Паркинсон, а миссис Прэгер дома?
– Нет, сэр. Она просила меня передать вам вот это, сэр.
Паркинсон протянул ему письмо; пока Малыш распечатывал конверт, у него возникло какое-то неприятное предчувствие. Почерк у Энджи был довольно некрасивый, похожий на детский, но, по крайней мере, его было легко читать.
Дорогой Малыш! С возвращением. Надеюсь, ты хорошо провел время в лоне своей семьи. Здесь у нас все прекрасно, малыши оба здоровы, а Сандpa от нас уходит. Я сегодня вечером занята, надо ехать с одним из клиентов в какую-то дыру в Эссексе. Надеюсь, ты это поймешь и отнесешься с сочувствием. Могу вернуться поздно.
Энджи
Да, с большим чувством написано, даже, пожалуй, с любовью! Как раз в расчете на то, чтобы обрадовать его по возвращении. Господи, и чем только он заслужил такое к себе отношение? Сколько лет они уже вместе, какая все эти годы была между ними близость, а теперь она держится с ним чуть не вдвое холоднее, чем когда-то Мэри Роуз. Малыш сложил письмо и сунул его в карман. Он-то надеялся, что сегодня вечером они смогут поговорить и он ей все расскажет. Ну что ж, придется отложить. Ничего, все равно этот разговор никуда от них не уйдет.
– Прямо домой, сэр?
– Э-э… нет. Нет, давайте-ка по дороге заедем в контору. Возьму почту, узнаю, какие тут новости.
– Хорошо, сэр.
К семи вечера они добрались до Молла и тут угодили в непрерывную вереницу такси и застряли в ней. Малыш оглянулся назад, на Букингемский дворец, потом перевел взгляд на Адмиралтейскую арку, на потрясающую своей классической красотой Карлтонскую террасу. Справа от него погружался в сумерки Сейнт-Джеймс-парк – густой и тенистый, с чудесными прудами и множеством обитающих в нем птиц. Небо было того темно-бирюзового оттенка, который бывает только ясными весенними вечерами, и здания на его фоне казались темными, почти черными. Несмотря на мрачное настроение, в котором он пребывал, Малыш все же улыбнулся.
– Красивый у вас город, Паркинсон.
– Рад, что он вам нравится, сэр, – ответил Паркинсон, останавливаясь возле входа в отделение «Прэгерса» на Сейнт-Джеймс-стрит.
– Нравится, Паркинсон, очень нравится. Подождите меня тут, хорошо? Я недолго.
Здание было погружено в темноту; ночной дежурный, который перед самым их приездом только было удобно расположился с бутербродами и последним номером журнала «Пентхаус», с недовольным видом пошел открывать дверь. Увидев, что за дверью стоит Малыш, он моментально нацепил на лицо вежливо-подобострастную улыбку и торопливо перевернул журнал обложкой вниз.
– Мистер Прэгер, это вы, сэр? Добрый вечер, сэр. Рад видеть вас снова здесь, сэр.
– Спасибо, Уиллингс, добрый вечер. Я ненадолго. Только поднимусь к себе в кабинет и сразу же спущусь.
– Конечно, сэр.
Малыш вошел в лифт и поднялся на второй этаж. Кабинет его был погружен во тьму, на письменном столе было совершенно пусто, и вообще он производил какое-то ужасающее впечатление, как будто за ним никогда не работали. При виде этого пустого стола Малышу даже стало немного не по себе, но потом он успокоил себя тем, что так и должно быть, он же был в отъезде, вот Кейти и разобрала стол, навела на нем порядок. Но в ящике с почтой его дожидалось всего лишь несколько писем, там же лежали ему на подпись несколько бумаг, которые он надиктовал еще перед отъездом; в основном это были его письма потенциальным клиентам, в которых он представлял отделение банка и предлагал провести ознакомительные встречи. Всякий раз, когда он уезжал на несколько дней, Малыш почему-то надеялся, что в его отсутствие дела в отделении пойдут энергичнее, приобретут новый динамизм; но, судя по всему, здесь царил такой же застой, какой был и неделю назад, перед его отъездом. Сейчас, когда целая череда первоначальных представлений, встреч и знакомств осталась уже позади, дни текли за днями, и каждый следующий из них был все более тихим, спокойным и пустым. Малыш вздохнул и подошел к окну. Вдруг до него донесся какой-то звук из соседней комнаты: там, за своей загородкой, сидела и работала Шарлотта. Она с некоторой робостью взглянула на подошедшего к ней Малыша:
– Здравствуй, Малыш. Как ты?
– Я-то… ничего, – медленно, как будто с трудом проговорил Малыш. Он вдруг почувствовал страшную усталость. – А ты что-то припозднилась на работе.
– Ну, ты же знаешь, я привыкла. У Гейба в это время был самый разгар рабочего дня. А потом, мне действительно есть что делать.
– Рад слышать, – ответил Малыш и вздохнул.
Шарлотта посмотрела на него:
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Да нет, милочка, боюсь, что ничем. Спасибо. Как ты на новом месте, привыкаешь потихоньку?
Шарлотта работала в лондонском отделении банка уже три недели; она была помощницей у одного из его заместителей, теоретически занималась здесь тем же самым, что и в Нью-Йорке, но Малыш понимал, что тут ей было скучно. Скучно и почти нечего делать. Да и все отделение работало точно так же, с минимальной нагрузкой и потому тоскливо. «И сам я ощущаю то же самое», – подумал Малыш, на мгновение прислонясь спиной к двери и чувствуя себя смертельно измотанным. Шарлотта обеспокоенно посмотрела на него.
– Малыш, тебе нехорошо?
– Нет, все в порядке. Просто устал. – Он взглянул на нее и подумал, что она тоже выглядит усталой, да, бледной, усталой и подавленной. Он вспомнил, сколько ей пришлось пережить за последнее время; конечно, отчасти она сама виновата во всем случившемся, вела она себя в высшей степени неумно; но, в конце концов, ей ведь всего двадцать три года; и только естественно, что когда она оказалась совершенно одна в чужом городе, то не смогла устоять перед Джереми Фостером с его действительно незаурядным обаянием и внешним великолепием. Значительная доля вины за все, что произошло, лежала именно на Джереми. Но как всегда, Джереми сумел выйти сухим из воды, расплачиваться же за все пришлось одной Шарлотте. Джереми тогда позвонил Малышу, говорил, что его терзают угрызения совести, и просил присматривать за Шарлоттой в Лондоне. Малыш сухо и сдержанно ответил, что ему не остается ничего другого, и повесил трубку, дав тем самым ясно понять, что в этом случае правило «Клиент всегда прав» неприменимо. И теперь он улыбнулся Шарлотте, сказал, что, судя по ее виду, ей не мешало бы взбодриться, и предложил заехать с ним вместе в бар «Рица» перед тем, как обоим отправляться по домам.
В баре он сидел молча, задумчиво, настроение у него было невеселое, так что Шарлотта в конце концов тихо спросила:
– А ты действительнохорошо себя чувствуешь?
– Что? Да, да, все хорошо.
– Выглядишь ты вовсе не хорошо, – решительно проговорила она. – Выглядишь ты просто ужасно.
– Н-ну… знаешь… Дела ведь идут не блестяще, верно? Тут, в отделении. Ты и сама должна это видеть. Крупных клиентов у нас почти что нет. Я сейчас возлагаю надежды на возможность установить какие-нибудь новые контакты и связи. Но, честно говоря, не могу понять, что мы делаем не так. Люди приходят к нам, знакомятся, и вроде бы у них складывается о нас хорошее впечатление. А потом вдруг они от нас отворачиваются. Гэс говорит, это из-за того, что мы американцы и новички на местном рынке. – Малыш вздохнул, потом с видимым усилием выдавил из себя улыбку. – Как к тебе здесь относятся? Как тебе нравится Гэс Бут?
– Относятся хорошо, спасибо. И Гэс Бут очень симпатичный.
– Он для нас выкладывается изо всех сил. Мне страшно повезло, что я его нашел. Он и сейчас, наверное, работает: должен проводить от нашего имени переговоры с Томом Филлипсом из «Боскомба». Это очень крупное объединение местных газет. Я сильно надеюсь, что эти переговоры дадут результат.
– Хорошо бы. Будем надеяться.
Малыш решил сменить тему разговора.
– Как ты сейчас, дорогая… уже не так переживаешь?
– Ну… – вздохнула она, явно стараясь удержаться от резкости в адрес того, кто был, как она знала, другом Малыша, – переживания проходят. Так ведь, кажется, говорят. Сама не могу поверить, что я была такой дурой.
– Джереми достаточно умен и хитер, – произнес Малыш, – не говоря уже о том, что обаятелен и умеет уговаривать. По-моему, тебе не стоит слишком сильно винить себя.
– Нет, стоит, – неожиданно энергично возразила она. – Это была дичайшая глупость. Просто дичайшая. И получила я по заслугам.
Шарлотта вдруг снова заговорила так, как рассуждала когда-то, как должна говорить очень хорошо воспитанная английская, очень английская девочка. И сочетание подобных рассуждений с тем, что она была теперь взрослым, узнавшим мир человеком, с ее стройностью и изяществом, с очень дорогим на вид черным платьем и с тройной ниткой жемчуга у нее на шее (Малыш обратил внимание, что с тех пор, как он ее видел в последний раз, ее гардероб и манера одеваться претерпели значительные перемены) производило очень сексуальное впечатление. Неудивительно, что Джереми увлекся ею.
– А как у вас складывались отношения с Фредди? – спросил вдруг Малыш.
– Э-э… хорошо. У него ведь сейчас все удачно, да?
В ее тоне проскользнуло что-то такое, что Малыш не смог сразу распознать; вероятнее всего, нотка ревности. Ну что ж, то, что она на время потеряла свое место под солнцем, должно пойти ей только на пользу. Бедняга Фредди достаточно настрадался.
Беседа у них получалась какая-то вымученная, и Малышу стало грустно. Он допил свой бокал, спросил Шарлотту, не заказать ли еще.
– Нет, спасибо. Мне уже пора домой. – Она все еще подыскивала себе квартиру, а пока жила в доме на Итон-плейс.
– Что, серьезное свидание?
– Да. Со стиральной машиной.
– А-а. – Он вынул кредитную карточку и попросил счет. Его принесли, Малыш взял ручку, чтобы расписаться, и тут впервые в подобном положении с ним случилось нечто ужасное. Ручка не держалась у него в руке, и ему никак не удавалось поставить свою подпись. Малыш смутился, покрылся испариной, неловко посмотрел на официанта, отчаянно пытаясь улыбнуться.
– Извините, – проговорил он, – судорога. Извините.
– Вот. – Шарлотта поспешно положила на поднос десятифунтовую бумажку. – Я угощаю. Я у тебя и так в долгу.
Когда официант отошел, Малыш опустил глаза, вид у него был откровенно несчастный.
– Извини, дорогая.
– Малыш, ты должен мне обо всем рассказать. Что это такое? Энджи знает?
– Нет, – с тяжелым вздохом ответил он, – мы сейчас не совсем ладим друг с другом. Я ей почти ни о чем не рассказываю.
– Ну, расскажи мне. Может быть, я сумею помочь.
И Малыш рассказал.
Час спустя, забросив по дороге Шарлотту домой, он уже входил в свой дом; там стояла полная тишина. Энджи теперь вечерами постоянно отсутствовала; отправиться под конец дня то в Эссекс, то еще куда-нибудь стало у нее скорее правилом, нежели исключением. Теперь он больше общался дома с миссис Викс, чем с Энджи (в их новом доме, как и в прежнем, для миссис Викс оборудовали в полуподвальном этаже квартиру); и если Малыш оказывался вечером дома в одиночестве, то она часто, по собственному выражению, «срывалась с места» и готовила ему что-нибудь вкусненькое. «Вам надо есть», – сурово говорила она, а если Малыш пытался возражать, то заявляла ему, что он выглядит ужасно, причем с каждым днем все ужаснее. «Хуже, чем выглядел мистер Викс перед самой своей смертью», – любила нередко добавлять она. Даже в том скверном состоянии, в котором он в последнее время находился, поверить в это Малыш все-таки никак не мог, поэтому его такие замечания веселили, настроение у него улучшалось, и он послушно поглощал суп, бутерброды с обжаренным хлебом или же уэльские гренки с сыром, которые были одним из коронных блюд миссис Викс и которых Малышу до знакомства с ней пробовать не приходилось. Сама она никогда не ела с ним вместе, но садилась напротив, внимательно смотрела на него, постоянно подливала ему в стакан, едва только тот пустел более чем наполовину, и в мельчайших подробностях пересказывала содержание тех «мыльных опер», что ей удалось посмотреть за последнее время. Малыш довольно быстро хмелел, в голове у него путались сюжеты и действующие лица всех сериалов, так что потом, в тех редких случаях, когда ему самому доводилось смотреть «Даллас», «Династию» или «Коронейшн-стрит», он постоянно удивлялся, что в этих фильмах происходит все не то и не с теми героями, каких он ожидал увидеть. Малыш понимал, что миссис Викс расстроена поведением Энджи и осуждает ее, но оба они были слишком лояльны к Энджи, чтобы обсуждать между собой подобные вопросы, и потому предпочитали вообще никогда не касаться этой темы, вследствие чего их взаимоотношения приобрели совсем уж странный, даже причудливый характер. Миссис Викс весьма интересовалась также делами банка; Малыш как-то однажды имел неосторожность сказать, что у него не так уж много клиентов, и миссис Викс настояла на том, чтобы вложить все свои сбережения и те деньги, что откладывала для нее Энджи (всего десять тысяч фунтов), в его банк; я понимаю, сказала она, что это не такая уж большая сумма, но, может быть, и от этих денег будет какая-нибудь польза. Малыш со всей серьезностью заверил ее, что для банка это большая поддержка, и сам проследил за тем, чтобы эти деньги были вложены в золото. Он часто говорил миссис Викс, причем совершенно искренне, что она – самая чудесная женщина, какую ему доводилось встречать, за исключением только его собственной матери.
Энджи вернулась уже за полночь. Она слегка раскраснелась и выглядела очень хорошенькой в коротком, плотно облегавшем ее фигуру черном платье. Она взбежала по лестнице, влетела в спальню, подбежала к Малышу, который лежал в кровати и читал, и нагнулась, чтобы поцеловать его. Малыш холодно посмотрел на нее.
– Здравствуй, Малыш! С возвращением тебя!
– Спасибо.
– Извини, что я не смогла сама тебя встретить. Мне очень жаль.
– Мне тоже.
– Малыш, но ты ведь сам знаешь лучше, чем кто бы то ни было другой, что бизнес есть бизнес.
– Знаю. А у тебя сейчас дел невпроворот, Энджи, да?
Она внимательно посмотрела на него, и он увидел, как в глазах у нее появляется какое-то особое, настороженное выражение.
– Прости, не поняла?
– Я сказал, что у тебя сейчас, по-видимому, много дел. Как прошел вечер?
– Тоскливо.
– Выглядишь ты не очень тоскливо. В таком платье только и ездить… как там называется это место?
– Эссекс.
– А, да. И что же, ты только и была в этом Эссексе? Больше нигде?
– Разумеется, больше нигде. – В голосе ее послышалось раздражение. – Я туда поехала на электричке, это был сплошной кошмар, такая глупость с моей стороны: выехала отсюда около пяти часов, а добралась в Ромфорд только к половине восьмого.
Она присела на край кровати и снова нагнулась, чтобы поцеловать его. Малыш отвернулся.
На работу он отправился рано; но, когда пришел туда, Гэс Бут был уже на своем рабочем месте; он поднял голову от стола и улыбнулся:
– Малыш! С возвращением.
– Спасибо, Гэс. – Малыш довольно тяжело опустился на край его стола. Чувствовал он себя разбитым, у него ныла, казалось, каждая косточка. – Как вчерашний вечер?
– Простите?
– Ваш ужин. С Томом Филлипсом.
– А-а… боюсь, безрезультатно.
– О господи, – вздохнул Малыш. Ему вдруг стало просто нехорошо: настолько настроил он себя заранее на приятные вести, так надеялся их услышать. – Ну а в чем же дело на этот раз?
– Боюсь… в том же, в чем и всегда. Он тоже считает нас здесь новичками. Полагает, что нам недостает тут веса. Сказал, что, может быть, попозже свяжется с нами, что надо поддерживать контакты. Ну и так далее.
Тот день показался Малышу очень длинным; за ним потянулась такая же длинная неделя, а за ней – столь же долгий месяц. В отделении появилось довольно много мелких вкладчиков, открыли пару счетов вкладчики средней величины, но всего этого было явно недостаточно. Недостаточно для того, чтобы о них заговорили, чтобы на них стали оглядываться, считаться с ними, чтобы у банка действительно возникли в Англии хорошие шансы и он бы пошел тут на подъем. Фактически они терпели неудачу, не успев даже еще по-настоящему начать дело. И поскольку время работало не на них, то каждый день делал угрозу такой неудачи все более серьезной, а их положение – все более труднообратимым. Это был пока еще не полный провал, но уж тем более никакой не успех. А судя по тому, сколько было вложено в подготовку открытия их отделения, по поддержке, которой они пользовались, по тем контактам, которые им удалось установить, они вправе были рассчитывать именно на успех. Конечно, конкуренция была очень сильной. Не случайно новых обитателей, появившихся на той квадратной миле в центре Лондона, где сосредоточены все банки и финансовые институты, прозвали «стадом буйволов»: здесь были представлены почти все крупнейшие, самые известные американские банки – «Чейз», «Секьюрити пасифик», «Ширсон Леман», «Голдмэн Сакс» (а также, разумеется, и непременные японские названия – «Номура», «Дайва», «Никко»). Но все-таки в этой невероятно напряженной, прямо-таки пиратской атмосфере всеобщей гонки к ожидаемому Большому буму, когда на бирже каждый день предпринималось по нескольку попыток сыграть на искусственном понижении курса; когда каждая компания находилась под непрерывным наблюдением биржевых спекулянтов и служила объектом постоянных коммерческих атак; когда огромное число компаний непрестанно продавалось, покупалось, сливалось, разъединялось, реорганизовывалось и открывалось заново; когда во всем Лондоне даже в самые ранние утренние часы невозможно было найти свободный конференц-зал или помещение для переговоров; когда ежедневно в аэропорту высаживались целые десанты вновь прибывающих дельцов и банкиров, жаждущих получить и свою долю добычи, – во всей этой атмосфере британское отделение «Прэгерса» выглядело как девушка, оставшаяся на балу без кавалера.
– Надо что-то делать, – сказал Малышу Комптон Мэннерс, их новый консультант по вопросам связей с общественностью, когда они как-то обедали вместе, за несколько недель до официального открытия отделения. – Надо как-то создавать вам имя. В этом вся проблема. Вас здесь не знают.
– Ну, это ваша проблема, – раздраженно, что было ему, в общем, несвойственно, заявил Малыш. – Я вас для того и нанял, Комптон, чтобы вы создали мне имя. Пока что вы ничего не сделали.
– Я понимаю. Я не спорю. И я искренне сожалею об этом. Мы делали все, что необходимо было делать, и делали правильно. Завтраки, прием, раскручивание названия «Прэгерс». Но у этого названия нет здесь веса. Что нам надо, так это, пожалуй… – Он замолчал и уставился на Малыша. – Мне только что пришла в голову одна идея.
– Идея нам сейчас была бы очень кстати, и желательно не одна. Какая?
– Ваш зять. Лорд Кейтерхэм. Он бы не согласился нам помочь, как вы думаете?
– Каким образом? – Малыш в свою очередь уставился на Комптона. – Что он может сделать? Да он потенциального клиента в упор распознать не сумеет.
– И не надо. Нам нужно только его имя.
– То есть?
– Ну… позвольте мне организовать несколько статей о семье. Может быть, сфотографировать всех дома, вместе с детьми. Прежде всего с Шарлоттой, поскольку она у вас работает, но и с другими тоже. Так, чтобы «Прэгерс» оказался связанным с этим очень английским древним родом. Я уверен, Малыш, что это могло бы нам здорово помочь. Не могли бы вы его об этом попросить, как вам кажется?
– Попрошу, – согласился Малыш. – Не знаю, какая от всего этого будет польза, но попрошу. Я самого Бога готов просить попозировать нам для фотографии, если только это хоть как-то поможет делу. Но я не уверен, что это нам что-либо даст. Мой зять – человек предельно холодный, как рыба, и к тому же совершенно одержим этим своим имением. Хотя кто знает, может быть, что-нибудь и получится.
– Что-то же ведь делать надо, – проговорил Мэннерс. – А иначе вам придется просто собирать вещички и отправляться назад в Нью-Йорк. – Он улыбнулся, стараясь сделать вид, что его слова не более чем шутка.
– На мой взгляд, идея довольно неплохая, – сказал Малыш. – Дайте мне несколько дней над ней подумать, Комптон. Я с вами свяжусь.
Он решил посоветоваться по поводу этой идеи с Энджи. Ему было интересно ее мнение, и к тому же у нее установились с Александром достаточно тесные отношения, так что, возможно, она могла бы даже предварительно обговорить с ним это предложение. Малыш уже очень давно ни о чем серьезном с ней не разговаривал; быть может, удастся заодно разорвать и тот порочный круг взаимной холодности, в который они друг друга загнали. Он позвонил ей на работу, спросил, когда она вернется вечером домой, и сказал, что хотел бы кое о чем с ней поговорить; она отвечала ему сдержанно, сухо, холодно, но обещала, что постарается быть дома не слишком поздно. У нее вечером встреча с клиентами, предупредила она, не уточняя никаких деталей; Малыш же был слишком подавлен, слишком удручен, чтобы расспрашивать ее. Сам он в тот день приехал домой рано, на душе у него было очень скверно, он взял тарелку гренок с сыром, которые приготовила для него миссис Викс, устроился у себя в кабинете, включил телевизор и тут услышал, как подъехала машина Энджи. Что бы с ним ни происходило и в каком бы состоянии он ни находился, но сердце его всегда радостно вздрагивало, а настроение сразу же поднималось, когда он знал, что сейчас увидит Энджи; вот и на этот раз Малыш вышел на верхнюю площадку лестницы, чтобы встретить ее.
Энджи вошла в дверь и остановилась, глядя на него снизу вверх; она была очень бледна, грим размазался у нее по лицу. Было заметно, что она недавно плакала, а сейчас находится в каком-то оцепенении. Малыш молча смотрел на нее, гадая, что же такое могло с ней приключиться.
Энджи стала подниматься по лестнице и снова заплакала; большущие слезы выкатывались одна за другой из ее зеленых глаз. Малыш протянул руки ей навстречу, и она, не глядя, совсем как ребенок, вошла в его объятия. Какое-то время постояла так, не шевелясь, уткнувшись в него лицом; потом немного отстранилась, пристально, изучающе посмотрела на него, словно никогда не видела. Наконец она заговорила.
– Ну почему же ты мне ничего не сказал? – спросила она.
* * *
Она все узнала от Шарлотты; та позвонила Энджи, сообщила, что им нужно встретиться, что есть нечто такое, о чем Энджи просто необходимо знать.
– Вот уж любительница решать за других, – с недовольством, но и с чувством облегчения произнес Малыш. – Наверное, до сих пор считает себя председателем совета школы.
– Может быть. Но я ей благодарна. Не знаю, что бы могло с нами произойти, если бы она мне этого не рассказала.
Они сидели в постели и отмечали шампанским свое примирение, на время позабыв о всех проблемах, трудностях и несчастьях. Малыш пытался объяснить, почему он не хотел ничего ей говорить. Почему он вообще не хотел никому об этом рассказывать. Ему почему-то казалось, говорил он, что пока он ничего об этом не говорит, пока не называет вещи своими именами, не признает их существования, то все это вроде бы и в самом деле не существует. Но стоит ему только один раз сказать: эй, посмотрите-ка, какая у меня кошмарная штука, – как все вокруг тут же начнут говорить: ах, какой ужас, надо за Малышом следить, надо о нем заботиться, – начнут ему сочувствовать, поставят на нем клеймо инвалида; пока ничего этого нет, он может убеждать себя и делать вид, будто ничего особенного не происходит, так, просто всякая чепуха, отдельные симптомы, ничего не значащие мелкие поломки в его организме. У него и так сейчас слишком много проблем, чтобы добавлять к ним еще и болезнь, да к тому же неизлечимую. Если он не будет обращать на болезнь внимания, может быть – пусть всего лишь может быть, – вдруг она от него и отвяжется. Или, по крайней мере, будет вести себя тихо, не очень прогрессировать. Болезнь представлялась ему чем-то вроде мерзкой, но спящей твари, и он не хотел беспокоить эту тварь.
– Но ведь ты только наносил всем этим вред, – возмутилась Энджи. – Причем нам обоим. Если бы я только знала, я бы…
– Что? Ты бы что?
– Ну… ты же понимаешь. Лучше бы держалась с тобой.
– Что ж… прости. Но у меня такой способ противостоять ей.
– Весьма оригинальный способ!.. Ну ладно. У скольких врачей ты был и насколько они уверены в диагнозе?
На следующий день после обеда ему позвонил Комптон Мэннерс:
– Здравствуйте, Малыш. Вы еще не говорили со своим зятем?
– Нет. Пока нет. Извините.
– Пожалуйста, Малыш, постарайтесь с ним поговорить. Это могло бы оказаться очень полезным.
– Я попрошу его, – ответил Малыш.
* * *
– Александр? Привет, это Малыш.
– Здравствуй, Малыш. Как дела?
– Отлично. Асбо… албо… алсоблютно… – Малыш вдруг с ощущением холодного ужаса понял, что ему трудно выговаривать слова. Подобного с ним раньше не случалось, однако ему говорили, что это может произойти. Это один из симптомов ранней стадии болезни. Нечто такое, на что необходимо будет обратить внимание, но из-за чего не следует особо тревожиться. Просто время от времени будет немного заплетаться язык – поначалу. Потом наступит такое состояние, когда человек говорит так, словно он постоянно пьян; а потом он вообще не сможет разговаривать. Ему сказали, однако, что это произойдет еще не скоро. Не на самой ранней стадии болезни. Значит, что же, у него уже не самая ранняя стадия? Или же болезнь прогрессирует гораздо быстрее, чем он думал? Малыша охватила паника, слепая и острая паника. Ему стало дурно, он с трудом уцепился рукой за край стола. Той рукой, которая в последнее время плохо его слушалась. На этот раз она показалась ему нормальной и даже сильной, и это его успокоило. Он проглотил возникший откуда-то в горле тугой комок и приказал себе не паниковать, как последний псих.
– Отлично, – твердо произнес он.
– Что-то на слух вроде не очень отлично. – Голос у Александра был озабоченный. – Чем я могу быть полезен?
– Я хотел спросить… нельзя ли мне как-нибудь заехать поговорить с тобой. Хочу тебя кое о чем попросить. Может быть, в конце недели? Могли бы съездить вместе в «Монастырские ключи». Энджи так хочется, чтобы я прих… прих… – О господи, опять! это же просто кошмар какой-то! – Приехал, – произнес он наконец очень громко и отчетливо, – приехал туда на какое-то время. – Ну вот, наконец-то ему удалось это выговорить. Все в порядке. Просто глупая оговорка. Ничего серьезного.
– Разумеется, – отозвался Александр. – Буду рад тебя видеть. Может быть, в воскресенье с утра? Малыш, а ты действительно хорошо себя чувствуешь?
– Конечно! Конечно хорошо. Отлично. Честное слово. Просто… немного выпил лишнего. За обедом. Только и всего. Пытался удерживать себя, но не удалось. Знаешь, как говорят: пьяница всегда пьяница.
– Да, – ответил Александр. – Знаю.
