Текст книги "Из-под пяты веков"

Автор книги: Пэля Пунух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Ледков напомнил ему, что он, а не кто другой должен был руководить собранием. И он

остановился.

– О суде только и разговор может вестись сегодня, а ни о чём другом, – сказал он строго

Ледкову.

– О суде и буду.

– Говори, – разрешил Апицын.

– Про Степана – это дело важное. И надо без смеха об этом говорить... Старики

сказывают: был обычай такой, чтобы предавать смерти человека за то, что спасал другого

человека, да не до конца спас. Когда разговор шёл об этом в моём чуме два дня тому назад,

1 Не – так называют ненцы женщину.

после двух купаний мне самому показалось, что справедливый это обычай. И так бы, может,

я и остался при этой думе, как бы не приехал сегодня Василий Иванович да вот он ещё, –

показал Ледков на учителя. – Думал я до этого так: «От того, что Степана утопят, кому польза

будет? Мне?.. Нет мне никакой пользы, а парню – смерть». Только и Апицыну, думаю, тоже

пользы нет. Так это он без корысти, думаю, без всякой за старые порядки держаться хочет.

Так старики делали, так его учили, так и он делать хочет. Верит, думаю, старый человек в

силу старых обычаев крепко. А увидал я сегодня Василия Ивановича, который всегда там, где

выгода предвидится, – ни при чём, думаю, обычай тут. Не в обычае, думаю, дело – в выгоде.

Только в какой выгоде? А вот в каой: при старых порядках за Василия Ивановича всё другие

делали. Так же и у Апицына, и у других, которые побогаче. Вот все они – многооленщики –

заодно и тянут. Мы, победнее опять которые, тоже заодно сегодня потянули. Вот Василию

Ивановичу это и не понравилось. А человек он такой – похитрее всех нас будет. И думал он

на хитрость взять: присрамить, опозорить, на испуг взять некоторых, а нет – так до ножей, до

ружей дело довести, чтобы после вести по всем тундрам разослать: «Убивает Советская

власть людей ненецких». Знает он, что нет в тундре дела позорнее воровства. Говорит

учителю нашему и другим: «Вы, говорит, пришли в чум Апицына тайно, как воры». – А я

спрошу у Апицына и у тебя, Василий Иванович: «Вы не тайно от тундрового Совета хотели

суд над парнем произвести? Вы не тайно собрание сегодня собирали?»

Злится Василий Иванович, но сказать ему нечего, кроме:

– Ну ври, ври больше!.. Охо-хо, как врёт. Сам сказал сразу, что врать будет. Довирай да

другому дай не такое глупое слово, как твоё, сказать.

Ледков озлился. Погрозил многооленщикам кулаком.

– Нет, с вами вот надо, как с ворами, поступить надо. Вы – труд наш воруете! За кусок

хлеба бедный ненец всю жизнь работает на вас. На смерти человека и то пользу получить вы

сегодня себе хотели...

– Порядки!.. Хороши порядки! – закричали «знающие» люди. – Человека можно обозвать

всяко – и ничего? Какими словами человека обругивают, а власть молчит!

Учитель встал на санки.

– Я – член исполкома ненецкого. И я скажу: правильно говорит Василий Модестович.

Все богачи, будь они ненцы, ижемцы, русские, все они воруют труд бедняков ненцев. Не

ругань это, правда.

Кричит Апицын, брызжет слюной, топает ногами:

– Вот до какой правды дожили! Тьфу, тьфу, тьфу! Погань – не правда это! Чум мой

опоганили сегодня! Все место опоганили!.. Уйду! Сейчас уйду отсюда! Где мои сыновья?

Собирайте чум! Отделяйте своих оленей от чужих!

Сыновья бросились выполнять распоряжение отца. Потащили за собой и трех

работников.

Не хотелось работникам уходить с собрания, но привычка слушать хозяина победила...

Ваня-Вась и богатые ненцы тоже побежали к своим оленям. Следом за тестем побежал

было и Проигрыш.

Но учитель остановил его:

– Подожди, Иван Максимович! До тебя особое дело есть.

Испуганно затоптался Проигрыш на месте.

– Какое до меня дело? За оленями у меня смотреть некому. . У бабы ребенок маленький...

Апицын подбежал к учителю, дернул его за рукав.

– Болезнь на оленей напущу! На всех болезнь напущу!

– У нас доктора есть. Доктор сильнее тебя.

– Ты не ненец! Ты – русак! Русаки одни с докторами знаются. Я – ненец. И я уйду от вас

и не приду, пока мой топор до обуха не износится!

– А ты три топора возьми с собой, – насмешливо посоветовал Ледков, – на всю твою

жизнь хватит. Нам ты такой, как сейчас есть, вовсе не нужен.

– Молчи! Молчи! – затрясся Апицын и побежал, ругаясь, к сыновьям.

– Проклятое место! Скорее снимайте чум! Дьявол тут, видно, чум ставил. Дьявол

напустил на нас поганую силу!

Ненцы уже не слушали ругательств обезумевшего старика. Они столпились вокруг

учителя. Тот объяснял им:

– Мы не только шамана победили сейчас, товарищи. Мы победили силу богачей нашей

тундры. И не только богачей... Мы победили силу веков. Века давили и давят ещё на нас...

– Как пята моего отца мою мать давила! – выкрикнул Степан.

– Врёт он! Врёт! Не верьте! – начал убеждать собравшихся Проигрыш. – Не убивал я её.

Я только топнул ногами раз-другой по её спине...

– О чём говоришь? Толком расскажи, – потребовали все.

– Дайте мне сначала досказать, – попросил учитель.

– Говори, говори!

– Степан правильно сказал, товарищи: пята веков давила нас и теперь ещё давит. Сегодня

мы выдернули из-под этой тяжелой пяты Степана Ванукана. Сегодня мы сделали так, как

советует Советская власть и Коммунистическая партия, в которой я состою: не пошли за

богачами. Обиделись на нас богачи и – видите? – разбегаются! Но останавливаться на этом

мы не будем. Мы пойдём дальше по советскому пути: устроим настоящее советское

собрание, мы пригласим и женщин, потому что женщины – люди, как и мы; женщины – наши

помощники в тяжелой кочевой жизни, и на собрании они – тоже наши помощники. Тем

более, нам надо обсудить сейчас вопрос об убийстве Иваном Максимовичем Вануканом

своей бывшей жены.

– Что ты говоришь? – удивились ненцы.

– Говорю то, что шепнул мне сын Ванукана...

– Ой-ой-ой!

– Так вот, товарищи, я у вас спрашиваю: позовем мы женщин на наше собрание?

– Позвать! Как не позвать? На соборке было записано, чтобы женщин на собрания

приглашать.

И в то время, как Апицын, осмеянный ненцами, метался в сборах к перекочевке, под

ярким весенним солнцем началось собрание мужчин и женщин – всех, кроме

многооленщиков да членов семьи шамана Апицына, которые поспешно отъезжали от

«проклятого» места.

Первое слово перед таким небывалым в тундре собранием пришлось взять, конечно же,

Павлу Ивановичу. Он сказал:

– Небывалое, но очень хорошее дело, товарищи, сделали мы сегодня: спасли Степана

Ванукана от смерти. Жители пармы тоже очень хорошее дело сделали: шесть хозяйств

решили жить одним хозяйством. Будет называться это хозяйство – первый ненецкий

оленеводческий колхоз, коротко – ПНОК. Задам вопрос жителям пармы, теперь уже членам

колхоза ПНОК: возьмёте ли Степана Ванукана в свой колхоз?..

Для жителей пармы вопрос этот был полной неожиданностью, поэтому все они молчали.

И Павел Иванович начал пояснять им:

– Думаю, что вы, товарищи, понимаете: Степану Ванукану нельзя поехать к отцу. Иван

Максимович Ванукан убил его мать. А что сделает он со Степаном?.. Я думаю сделать вот

что: когда вернусь в Тельвиску, напишу нашему советскому прокурору и попрошу

произвести суд над Вануканом. Суд постановит, по-моему, выделить Степана из семьи и

присудит ему оленей из отцовского стада. Эти олени, как и ваши, станут колхозными...

– Мы согласны взять в нашу парму Степана, – раздались голоса пармовцев.

После этого Павел Иванович сказал ещё вот что:

– Раньше ненцы не имели ни одной школы. Теперь уже есть пять ненецких школ. Для

обучения взрослых ненцев будут в тундру посылаться особые люди. Создаются красные

чумы, где ненцы могут смотреть кинокартины, слушать радио, лечиться, грамоте учиться,

получать всякие объяснения и разъяснения по всем вопросам. Есть ненецкие больницы, есть

ненецкие кооперативы. Беднякам и батракам Советская власть помогает укреплять свое

хозяйство: дает им ссуды, организует из них артели, коллективы. Не даёт кулакам, как

прежде, разорять, обманывать бедных ненцев. Но беда ненцев в том, что они ещё очень мало

знают. В тундре всё ещё верховодят шаманы. Старинные, тысячелетние обычаи крепко

держатся в тундре, давя своей тяжестью на ненцев... Тундра не освободилась, не вывернулась

из-под тяжести обычаев тысячелетий. Но я уверен, что тундра выйдет из-под этой старой

пяты!

– Выйдет! – крикнул опять Степан, блестя глазами.

И остальные подхватили:

– Сбросим пяту тысяч лет!

– Красной сделаем тундру!

– Такую, как Ленин учил!

– Грамотной сделаем!

– Умирать пора старому в тундре!

– Новую тундру строить будем!

А когда улегся переплёск голосов, Степан сказал так громко учителю, что все слышали:

– Я не знал, кого винить, когда отец мой убил мою мать. Теперь знаю: не его пята мать

убила, а пята тысячелетий! Учиться буду, чтобы убить пяту тысячелетий.

И опять сплелись голоса человеческие:

– Так, так! Верно говоришь, парень: учиться нам надо, чтобы пята веков нас не душила.

ДЕД И ВНУК

Яшка Лаптандер не знал матери: она умерла раньше, чем он научился говорить слово

«небе».

Белый медведь разорвал Яшкиного отца за полгода до рождения Яшки.

Отец Яшкиной матери – Ефим Тайбарей – взял внука к себе.

С дедом да с собакой и прожил Яшка свои первые четыре года. Хорошие ли, худые ли

были эти годы – не знает, не помнит Яшка. Но он никогда не забудет того дня, когда дед

сказал ему, четырехлетнему человеку:

– Пропала, Яков Михайлович, бабка наша. Что будем делать теперь?

Яшка уже знал в те годы, что «пропащих» собак бросают в море. Сам он вместе с дедом

не раз таскал к морю маленьких мёртвых щенков. А бабку тащить в море ему было жалко.

Он заплакал.

«Пропавшая» бабка лежала в избе два дня.

Яшка думал:

«Откроет бабка глаза и встанет».

Но бабка не встала.

Через два дня её вынесли из избы каких-то два мужика и положили в ящик. Ящик

закрыли и гвоздями заколотили.

Что было дальше с ящиком и бабкой, Яшка не запомнил. А позже узнал от деда:

– Закидали бабку каменьями, схоронили.

Стали после этого жить вдвоём: дед и внук.

По зимам дед бил из ружья белых медведей, нерп, белух и моржей, ловил капканами

песцов. Летом ловил дед рыбу – гольца, охотился на гусей, собирал птичьи яйца. Яшка всегда

и везде был с дедом. Во всём помогал деду.

Так прожили семь годов – дед и внук. Всегда вместе, как иголка и нитка: куда один –туда

и другой.

Дед учил внука охотиться, рассказывал сказки и были про старину стародавнюю, про

молодые свои годы.

Внук верил деду во всём.

И дед любил внука... А внук любил деда.

И оба любили солнце.

Первые дни февраля.

Утро с безоблачным небом.

Тихо. Морозно.

От красной зари чуть-чуть розовеет белый снег на земле.

От красной зари пламенем полыхают окна в двух домах.

И раньше других вышли встретить красную зарю двое: ненец Ефим Тайбарей и внук его

Яшка Лаптандер.

Оба сидят на снегу, на пригорке. У обоих ноги калачиком сложены. Оба смотрят туда, где

заря: ждут солнца.

Дед говорит:

– Солнце – оно как человек всё равно. Ходит-ходит и устанет. Устанет – за горы на покой

пойдёт.

Яшка слушает деда. Глядит на большие горы, полукругом оцепившие заснеженные

домики. И верит деду Ефиму. Верит, что солнце – как и дед, и он, Яшка, и собаки – устаёт. И

тогда уходит за горы. А за горами у солнца свой домик. В домике на полу есть, наверно, как и

у них с дедом, оленьи шкуры. Под шкуры и забирается солнце. И спит.

Без солнца жить очень плохо, потому что темно. А в темноте нельзя стрелять Яшке из

деревянного лука деревянной стрелой с медным наконечником.

Темноту недолюбливает и дед. Говорит про неё:

– Мертвая пора опять пришла.

Дед прав: когда не поёт в горах ветер и не шумят в море волны, такая тишина наступает,

как будто всё замерзло и все замёрзли: птицы, звери... Живут только люди да собаки. Но и

люди и собаки очень много спят в это время, потому что спит солнце.

Солнце проснётся – и все проснутся. И надо проснувшееся солнце встретить. Надо на

него посмотреть.

Такое оно чистое бывает после сна, такое яркое!

И так красиво заискрится на солнце покрытая снегом, как скатертью стол, земля.

– Более шести десятков деньков отдыхало наше солнышко, – говорит дед, – как же не

поглядеть, не полюбоваться на него? Знакомого человека встретишь через столько-то

времени, тому рад бываешь. А тут – солнышко!..

И смотрит дед на красную зарю. Терпеливо ждет солнышка. Улыбается.

Яшка смотрит туда же, куда смотрит и дед. И тоже улыбается.

Яшка любит деда, потому что дед любит солнце.

Дед любит Яшку, потому что Яшка любит солнце.

Оба они – дед и внук любят солнце.

– Идёт!

– Идёт!

Так кричат они оба, когда первый яркий луч солнца выглянет из-за гор.

И оба вскакивают на ноги. Тянутся вверх. Машут руками. Смеются.

С ними вместе всегда собаки. И с радостным смехом деда и внука сплетается их лай.

Дед Ефим верит: собаки потому лают, что и они рады солнцу. А Яшка во всём верит деду.

Так было семь лет.

За семь лет объехал Яшка с дедом всю Новую Землю.

И каждый год – в феврале – встречали они с дедом солнце.

Каждый год – в феврале – они смеялись от радости при виде восходящего солнца.

И каждый год – в феврале – вместе с ними встречали солнце пронзительным лаем

собаки.

Ефим Тайбарей родился в тундре. В тундре жил до двадцати шести годов. До двадцати

шести годов кочевал и пас оленей.

Олени давали Ефиму всё: еду, жилье, одежду, обувь. И Ефим, как птица, ел, пил и спал. И

ещё смотрел за оленями, потому что без оленей он не мог бы жить; он умер бы без оленей от

голода. И он шел туда, куда шли олени. Олени сами добывали себе корм, а Ефим кормился от

оленей. Оленей у Ефима было много. И много было еды у Ефима.

Ефим привык думать. «День придёт – еду принесёт».

Но однажды случилось так: день пришел и принес холеру1.

От холеры сдохло Ефимово стадо в три дня.

Остался Ефим без еды, потому что еду давало ему стадо оленей. Не стало у Ефима

оленей – не стало еды.

Тогда сказал Ефим молодой жене своей:

– Птица сама себе еду добывает. Пойдем добывать себе еду.

Два дня шли по тундре. Срывали краснеющую морошку и клали себе в рот.

От морошки хотелось пить. Припадали пересохшими губами к грязным лужицам,

блестевшим на солнце голубыми зеркалами, вправленными в зеленые рамы.

Через два дня набрели на чум. В чуме дымился огонёк. Около чума паслись олени.

Ефим сказал жене:

– Сюда не приходила холера. Здесь дадут нам еду.

И их накормили парным оленьим мясом: таков был обычай тундры – для гостя надо

зарезать оленя.

Усталый и сытый Ефим спал долго. А когда проснулся, сказал хозяину чума и оленьего

стада:

– Холера унесла у меня всех оленей. Мне не на ком возить теперь чум по тундре. Не на

ком возить себя. И не на ком возить свою жену Ирину Сергеевну. Дай мне твоих оленей:

поеду к русским просить еды и денег на новое стадо.

Хозяин чума сказал:

– У меня много оленей. Я дам тебе десять голов, чтобы ты мог возить свой чум. За десять

голов ты будешь десять годов пасти моё стадо. Себя и жену свою будешь возить на моих

оленях.

Ефим не согласился:

– Десяток оленей – это мне мало. И я не хочу – пастухом. Мой отец, мой дед и я – мы все

имели своё стадо. Дай мне десять оленей – я съезжу к русским.

Дал хозяин оленей Ефиму, чтобы доехать к русским. И вот что русские сказали ему:

– Денег тебе не дадим. Хлеба не дадим. Масла тебе не дадим. Не дадим тебе сахару и

чаю. Потому что у тебя нечем теперь платить. Но мы дадим тебе всё, если поедешь

промышлять на Новую Землю. Весь промысел ты будешь сдавать нам. Мы за всё будем тебе

платить. И на первых порах тебе поверим в долг под промысел.

И ещё дали русские Ефиму водки – «сярки»; весело стало и легко Ефиму. И хоть не

хотелось ему покидать тундру, сказал Ефим русским:

– Птица сама себе ищет корм. Кабы я был птицей, я сам перелетел бы через море на

1 Холера – сибирская язва; от нее очень часто падали огромные стада оленей. Не знали сибирской язвы –

«холеры» лишь Канинская тундра да остров Колгуев.

Новую Землю. Но я не птица. И вы везите меня на Новую Землю на ваших судах, чтобы я мог

добывать себе еду на Новой Земле.

На Новую Землю привез с собой Ефим чум и привычку к перекочевкам. Только в

запряжке шли у него не олени, а десять-двенадцать собак.

На собаках ездил Ефим из конца в конец Новой Земли и бил дикарей1. Пять, шесть, семь

сотен рогатых голов ежегодно пробивали Ефимовы пули.

Но одного не мог понять Ефим: сколько он ни привёзет шкур русским – всё мало. Всё

говорят, что «ещё должен». И только через много лет уплатил Ефим долг. И сказал себе: «Не

буду больше с русскими».

Теперь Ефим каждый день ел столько оленьего мяса, сколько хотел. И каждый день

Ефимовы собаки ели столько оленьего мяса, сколько хотели.

И, как и в тундре, говорил Ефим жене:

– День придёт – еду принесёт.

Дни ползли медленно, как волны на океане после шторма, гладкие, однообразные.

Неторопливо, как моржи на солнце, переваливались годы. И Ефим был уверен: «Так всегда

было, так всегда будет».

И поучал четырех своих сыновей и трех дочерей:

– Человеку, как всё равно птице, много ли надо? Клюнул там, клюнул тут – и сыт. Зачем

наперёд заглядывать, как русаки? Зачем запасать того-сего на год и на два? Птица и та

каждодневно корм себе находит. А человек? Или хуже птицы человек?

Сыновья и дочери верили своему отцу. И жили так, как учил их жить отец их Ефим

Тайбарей.

Но пришла на Новую Землю напасть: не стало дикарей.

– Ушли, – говорил сыновьям Ефим, – все дикари в море, на плавучие льдины. И там

погибли. Что будем делать теперь? Где будем брать шкуры на чум? Придётся жить в доме.

И стали жить в доме.

Стали охотиться на ошкуев2. Занялись ловлей песцов и охотой на нерпу.

Не брезговали и ловлей гольца. Собирали и птичьи яйца на обрывистых скалах.

Шкуры ошкуев, песцов, нерпичьи шкуры и жир стал менять Ефим Тайбарей у русских

купцов на еду и водку. И опять были все сыты: люди и собаки.

Поседел уже Ефим, когда наступил первый тяжелый год: не на что было в тот год

выменять Ефиму еду, когда пришел на пароходе русский купец.

А потом и пошло. Сначала два старших сына от цинги умерли. Потом умерли жены всех

четырех сыновей. Унесла цинга и двух дочерей Ефима.

Еще через год погибли в схватке с белыми медведями два младших сына.

И остался Ефим со старухой своей Ириной Сергеевной да с дочкой, с меньшей.

А после и эти умерли. Все умерли у Ефима.

Как маленький обломок от большой лодки, остался у Ефима от прежней семьи только

Яшка.

Да уцелело еще десять собак из шестидесяти.

Вот и всё.

На зверя урожай выпал после того, как схоронил Ефим старуху свою. И сытый старик

опять твердил внуку:

– День придёт – еду принесёт.

Внук верил деду. Семь лет подряд верил внук каждому слову деда. А на восьмой год

перестал верить.

Как семь лет подряд, вместе встретили они и в этот год февральское солнце. И Яшка

сказал Ефиму:

– Светло стало. Поедем завтра на Карскую сторону3.

1 Дикарь – дикий олень.

2 Ошкуй – белый медведь.

3 Карской называют восточную сторону Новой Земли.

– Поедем.

Но на следующий день – у гром Ефим отложил поездку.

– Сон худой видел, – сказал он внуку, – подождать надо. Нельзя ехать сегодня.

И три дня откладывал Ефим поездку: то сон худой ему снился, то человек худой при

выходе из избы навстречу попадал.

А на четвертый день завыло, засвистело в горах. Заухало, завизжало, загрохотало по

крыше дома, в котором жили Ефим и Яшка. Заскрипела, заскрежетала крыша, затряслась, как

умирающая от выстрела нерпа. Завыстукивало чердачное окно: там... та-та-та-та-там... та-та-

та-там... там...

Проснулся от грохота Яшка. Посмотрел в окно: ни неба, ни земли – ничего не видно! Всё

закрыла снежная пыль.

Не только ехать на Карскую – в соседний дом трудно попасть при таком ветре: снежная

пыль закупорит глаза, рот, нос, уши...

Прошло пять дней. Потом ещё пять...

Буря не проходила.

Ещё два дня прошло... По-прежнему грохотала крыша. Трясся, как телега на каменной

дороге, весь дом.

И вот пришел день, который не принес еды.

Яшка заплакал:

– Дед, я хочу есть.

Ефим сунул ему заплесневевшую корку хлеба.

– На, погрызи пока. Хад скоро пройдёт. А день придёт – еду принесёт.

Яшка разозлился, закричал на деда:

– Врешь ты всё! Дни идут, а еды всё нет. На Карскую бы уехали, успели бы медведя, а то

и дикаря подстрелить – было бы мясо. Не стану я больше верить тебе.

Яшке было тринадцать годов, когда открылась на Новой Земле школа.

В ноябре тысяча девятьсот двадцать пятого года в Крестовую губу, где жил тогда Яшка,

приехал на пароходе какой-то очкастый человек и сказал Ефиму:

– Ребят ваших буду учить. Отдашь парня в школу?

Яшка – парень уже большой. Хорошо помогает Ефиму на промыслах. Без Яшки – Ефим

это знает – трудно одному жить.

– Зачем учить? – говорит он очкастому человеку. – Чему учить? Я более девяти десятков

годов прожил без учения. А кто больше Ефима Тайбарея дикарей перестрелял?

– Не знаю.

– Вот, вот!.. А я тебе скажу: никто супротив Ефима Тайбарея.

– Не отдашь, значит, парня?

– Не отдам!

Но Яшка пошел против деда. Он сказал Ефиму:

– Ты всё мне про старину рассказываешь. В старину, говоришь, хорошо жить было. В

старину было так: день приходил – еду приносил. Так ты сказываешь. Ныне так не бывает.

День приходит, а еды не приносит. Жить, как ты жил, нельзя стало. Стало мало еды. Не

запасешь вовремя – сдохнешь от голода. Я хочу сходить в школу. Я хочу узнать, чему учат.

Может, школа научит еду добывать? Русаки все учёны. Ты сам знаешь. Они умеют еду

добывать. Они не сидят без еды, как мы с тобой. Я хочу научиться добывать еду, как русаки.

Ефим нахмурил брови.

– Ты хочешь быть, как луце?1 Луце не будет моим внуком. Хочешь быть луце – иди от

меня.

Горячими стали у Яшки глаза от слов деда. Две горячие капли выпали из глаз.

– Я схожу в школу, – говорит он деду, – потом к тебе приду. Только посмотрю. Я никогда

не видал школы. Ты тоже не видал. Надо узнать, дает ли еду школа.

Ефим всё ещё хмурится.

1 Луце – русский.

– Уйдешь в школу пароходом. Обратно – как? Пароход не придет больше сюда.

– Ты пойдёшь? Возьмём собак на пароход. На собаках приедем обратно.

– Я не пойду.

– Я один тогда.

– Не будешь моим внуком, как уйдёшь.

Очкастый человек так и ушёл на пароход, не дождавшись конца переговоров между

внуком и дедом.

А Яшка уговаривал деда два дня, пока разгружался пароход.

– Мы с тобой вместе всё время. И будем вместе, – говорил он деду, – я хочу увидеть

школу. Отпусти меня на мало дней. Потом опять к тебе приду. Дай мне четырёх собак с собой

– на них и приеду.

– Не дам собак. Дам тебе четыре, на чём сам на промысел выезжать буду?

– Тогда сам за мной на собаках приедешь, как снег выпадет...

Дед поверил: не останься в школе Яшка, не уйдёт от своего деда, потому что Яшка –

ненец, а не луце. А сидеть на одном месте ненец не будет.

Когда загудел басовито пароходный свисток, Ефим сказал внуку:

– Пойдем скорее в лодку. Пойдешь на пароходе до школы. Выпадет снег – приеду за

тобой на собаках.

– Ты хороший! – только и смог сказать Яшка.

Тыко Вылка сказал Ефиму:

– До соборки1 нельзя ребят развозить. Как соборка скажет, так и будет.

Тыко Вылка – председатель Новоземельского островного Совета. Тыко Вылка –

начальник. Ефим не может не слушать начальника. Ефим не может взять из школы внука.

И один в тот год встретил Ефим февральское солнце. Один радовался он первым ярким

лучам его. Не было в этот год рядом с Ефимом улыбающегося лица Яшки. Были только

собаки.

Ефим утешал себя в этот день мыслями:

«Не может быть такое, чтобы ненцы ребят учили. Придет время соборки, распустят всех

ребят. Закроют школу».

Но соборка не закрыла школы. Соборка постановила:

«Школе – быть. Всем ненцам – ребят учить. Ненцы должны стать светлыми через

школу».

Решение соборки – закон. Ефим не может нарушить закона: не может взять внука из

школы.

Да и сам Яшка не хочет уходить из школы: то, что в первые дни пребывания в школе

казалось ему страшным, потом полюбилось. Он сам смеялся потом над своими страхами.

Рассказывал деду:

– Учитель волосы стал у меня машинкой стричь, а я... ха-ха-ха... реветь начал. Думал:

голова будет болеть без волос. А лучше без волос-то: вшей совсем нет. В баню тоже боялся

идти. Все ребята боялись бани. Не хотели мыться. Тут учитель сказал: «Рубах новых не дам,

одеял не дам, как в баню не пойдете». А рубахи – новые. Нам всем хочется рубахи новые

надеть. Я сказал: «Зайдем в баню, рубахи наденем и выйдем». Учитель не понимает по-

нашему. Он не знает, что я сказал. И он дал новые рубахи всем-всем. Мы с рубахами в баню

побежали, а сами хохочем. Говорим: «Надуем учителя!» А он сразу за нами в баню пришёл.

Налил воды в ванну, по куску мыла нам дал да по тазу. Мочалки ещё не дал. «Мойтесь», –

говорит. Мы стоим – друг на дружку глядим: испугались!.. Ха-ха-ха... Он сам разделся да

меня первого за руку: «Ты, говорит, Яшка, парень смелый. На охоту, говорит, с дедом ходил,

зверей, говорит, не боишься. Неужто воды боишься?» – «Боюсь, говорю, воды».

Он голову мою нагнул, водой плеснул да мылом тереть начал. «Глаз только не открывай»,

– говорит.

Я крепко-крепко сжал глаза. И ничего!.. Потом он меня всего мочалкой тёр-тёр... Всех

1 Соборка – собрание.

ребят вымыл так, как меня. Хорошо потом стало. Легко!

Понравилось Яшке и на кровати спать, одеялом укрываться.

– Совсем вшей не было у нас в школе. А дома и тебя, и меня, дед, вши кусают.

Но больше всего увлекали Яшку чтение и письмо. Уже научившись читать, он всё ещё с

недоверием и страхом брал в руки новую книгу. Хохоча, спрашивал у учителя: «А эта книга

мне как ничего не скажет?»

Но открывал первую страницу и верил – книга говорит!

И интересовало Яшку на первых порах не то, о чём рассказывала книга, а то, как из

тёмной сетки значков-букв каждый раз складываются слова. Слова часто попадались совсем

непонятные, и он спрашивал о них у учителя. Так делали и все школьники. И все научились к

концу года читать. Гордились этим умением. Хвастали один перед другим. Смеялись над тем,

кто долго не мог прочитать слова.

И с каждым днём книги становились понятнее, интереснее. Нехорошо в книгах было

только одно: про Новую Землю ничего в них не было. Но рады были и тому, что в книгах

часто встречались их имена. Тогда воображали, что про них это написано в книге: про Яшку

из Крестовой, про Кольку из Маточкина Шара1, про Федьку из Белушьей губы.

Самым же большим праздником для каждого была первая записка, написанная учителю и

прочитанная учителем. Это значило, что они и сами уже могут заставить бумагу сказать то,

что думают.

Яшке очень понравилось писать учителю «письма» и получать от него написанные

ответы. Выходило так: он, Яшка, сидит вместе со всеми в комнате, и никто не знает, что

сказала его бумажка учителю и что сказала ему бумажка от учителя.

Да, в школе много было интересного. И Яшка совсем не хотел уходить из школы, не

узнав всего, что можно было в ней узнать.

Он вернулся в Крестовую только в августе на пароходе. А в октябре опять поехал в

школу.

Не мог Ефим оставить у себя внука: так соборка постановила, чтобы ребята учились в

школе по три – четыре года.

И жить без внука Ефим тоже не мог: он любил внука и любил солнце. Но без внука его и

солнце не радовало.

И Ефим поехал вместе с Яшкой в то становище, где была школа: поехал из Крестовой в

Белушью.

Много промышленников жило в Белушьей, и плохо промышлял Ефим. Часто голодал он.

Яшка изредка совал деду кусочки хлеба и мяса, которых сам не съедал в школе.

Ефим вздыхал. Ворчал и хирел.

Так прошло два года.

Два года ходил Ефим встречать солнце в Белушьей вместе со всеми.

И не радовало его восходящее солнце, потому что Яшки не было с ним: Яшка со

школьниками и с учителем, а не с ним ходил встречать солнце.

В мае у Яшки кончались школьные занятия, и Ефим оживал.

Оба вместе охотились всё лето на гусей. Вместе собирали птичьи яйца.

Четвертую зиму хотел Яшка учиться в школе. И четвёртую зиму Ефим должен был

промышлять один и в одиночку встречать февральское солнце.

Подумал Ефим об этом и заплакал, как ребёнок.

– Я старый стал, – говорил, плача, Яшке. – Я не могу, как раньше, добывать себе еду. А

тебя в школе кормят. Ты сытый. Ты пойдёшь в школу, я в эту зиму издохну. Ко мне часто

приходит во сне старуха – мать хабеня. Зовет меня с собой. А ты – большой. Ты теперь

можешь добывать еду себе и мне, как раньше я добывал тебе и себе. Только здесь мало зверя,

а народу много. Лучше в Крестовой.

Пожалел Яшка деда, не пошел в школу, а уехал с дедом в Крестовую.

Ефим от радости помолодел. Два дня ходил улыбающимся, хлопотливым хозяином.

1 Маточкин Шар – пролив, разделяющий Новую Землю на два острова: южный и северный. На берегу пролива

есть становище Маточкин Шар.

Кормил собак, рассказывал Яшке, как жил он в тундре. Со старины перескакивал на будущее:

– Заготовим, как придем в Крестовую, всё зараньше. По первому пути на Карскую

сторону пойдем. Будет удача – еда будет.

Яшка согласился с дедом.

– Всегда бы, – сказал он деду, – жил ты так, никогда бы голодать не пришлось.

– Новое время пришло, новый народ пошел, видно. Раньше мы не так думали. Теперь ты

– хозяин. Думай так, как сам думаешь. А я буду думать так, как раньше думал. Думать будем

– ты и я – по-своему, а еду добывать будем вместе.

– Ладно.

Но ушел пароход из Крестовой, и Ефим Тайбарей забыл о том, что обещал не мешать

внуку думать и делать по-своему. Сидя на грязном полу, он ворчал ежедневно:

– Не так живёшь, как раньше мы жили. Всё хлопочешь, всё хлопочешь. Всё запасаешь. У

луце запасать научился? В школе запасать научился? Почему не хочешь жить, как птица?

Яшка злился:

– Отстань! Не птица я – человек. И жить хочу, как человек. У меня есть голова. Моя

голова думает. А птица не может думать, хоть у нее тоже есть голова, – так сказывали в

школе. И я сам знаю, что птица не думает. Думала бы, как человек, не была бы глупой. И нам

бы её не подстрелить.

Дед брызгал слюной, свирепо чесал голову.

– Какое время пришло! Молодой старика учить зачал. А ты погляди на птиц, которая

которую учит: старая молодую или молодая старую? Чему молодая старую будет учить?

– Я тебя не учу. И я не хочу учиться у птицы. Я хочу от людей учиться. Не мешай

учиться, как я хочу. Будешь мешать – уйду от тебя!

По глазам, по твердости в голосе знал Ефим: уйдёт внук.

Боялся ухода. Притих.

– Капканами здесь будем ловить песцов или на Карскую пойдём? – спросил Яшка, когда

Ефим перестал брюзжать,

– Чего здесь будешь ловить? Шестеро промышленников теперь в Крестовой, да нас с

тобой двое. Куда будешь капканы ставить? Все хорошие места забрала артель из русских, а

нам что осталось?

– А мы к ночи1 дальше поставим. Там, где никто не ставит.

– Вот, вот!.. Русаки под окном будут песцов ловить, а ты каждодневно гоняй собак до

одуренья. Много ли так напромышляешь? Собак загоняешь – только и всего промысла.

– А зачем в артель с русскими не пошел, когда звали?