Текст книги "Из-под пяты веков"

Автор книги: Пэля Пунух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Где же ему быть, когда ты в отъезде?

Подробный отчёт сделал Проигрыш обо всём, что слышал, видел, делал в Тельвисочном.

И закончил вопросом:

– Не лучше ли нам с тобой сделать так, как советует Евстохий Лагей?

– Опять Степана в школу отправить? – вскинулась Хариеста. – Да отправляй! Лешак с

тобой-то! Отправляй! Правду, верно, сказывают: черного кобеля не отмоешь добела! Живи,

коли так, со своим Степанушкой, а я к своему отцу вернусь!..

На этом семейный разговор оборвался, и Степан продолжал жить в чуме всё на том же

собачьем положении.

СТАРОЕ И НОВОЕ

1

В мае 1929 года ненецкий исполком вызвал учителей Макара Андреевича Прислонова и

Павла Ивановича для получения задания.

– Тебя командируем в тундру, – сказал председатель исполкома Павлу Ивановичу. – Надо

там, в Малоземельской тундре, поставить ПНОК1 на ноги. А ты, Макар Андреевич, поедешь

в Москву, в Комитет Севера при ВЦИКе. Там надо добиться, чтобы наша ненецкая школа

работала столько же месяцев в году, как и русские школы. Исполком думает, что это

возможно... Возможно, если начинать ученье не с декабря, как это делается сейчас, а с марта.

С марта по январь ребята будут учиться, а весь январь–февраль и часть марта у них будут

каникулы. В январе–марте родители детей будут кочевать в лесах близ Тельвиски. Согласен

поехать в Москву?

– Согласен.

– Попробую и я побороться с теми, кто мешает работать нашему первому ненецкому

колхозу, – спокойно, но твёрдо сказал Павел Иванович. – Начну с той самой пармы, жители

которой записались в колхоз ещё в прошлом году.

2

Парма – так назывались стойбища кочевников из нескольких семей. Каждая семья жила в

своем чуме, но свои маленькие стада оленей пасли совместно. Вблизи небольшого озера

Павел Иванович увидел парму из шести чумов. Тут он и остановился.

Он сам прожил свои детские годы в парме, и найти общий язык с кочевниками

1 ПНОК – первый ненецкий колхоз.

сегодняшней пармы для него было просто.

К тому времени, когда солнце полночь показывало, он закончил беседу с кочевниками

такой фразой:

– Так вот, товарищи, привыкайте называть свою парму колхозом. Так и будем называть:

первый ненецкий оленеводческий колхоз. Всероссийский Центральный Исполнительный

Комитет для краткости называют ВЦИК. А вы свой колхоз можете, по-моему, называть

ПНОК.

Раздался общий смех и возгласы:

– Вот как коротко и легко: ПНОК – и всё!

– Малый ребенок запомнит такое название.

– ПНОК, ПНОК, ПНОК... Коротко и красиво.

– Спасибо, Павел Иванович, что добру учишь.

– Глядите на полночь! – крикнул парнишка. – Кто-то к нам идёт.

– Да, кто-то едет к нам, – сказал вновь избранный председатель ПНОКа. – Подождать,

думаю, придется со сном-то.

3

Приехал Варницын.

– Ань дорово! – бросил приветствие, соскочил с санок.

– Куда поехал? – спросил Павел Иванович.

– До вас приехал... Худое дело выходит. Я за советом к вам... Не к вам ехал, да

пообдумался дорогой и вот – к вам.

Варницына окружили.

– Что худое вышло?

– Какая беда приключилась?

– Кого настигла беда?

Варницын, почесывая голову, стал рассказывать:

– Такое вот нехорошее дело вышло: послали меня людей собирать, чтобы судить парня

Проигрышева...

– Судить?

– Кто будет судить?

– За что судить?

– А вы не перебивайте, – остановил учитель. – Сидор Михайлович всё расскажет.

– Вытащил, ишь ты, парень Проигрышев из воды Ледкова Василья Модестовича.

Вытащить – вытащил, а до чума не проводил. По дороге к чуму Ледков чуть другой раз не

утонул – в реке. Вот старик Апицын Федор Егорович и говорит: «Парня надо теперь судить и

присудить к той же смерти, от которой Ледкова спасал, да и не до конца спас».

– А что же остальные – с ним согласились? – не удержался от возмущения Павел

Иванович.

Варницын ожесточенно поскреб в затылке.

– Будет как в старину было в тундре: будут судить старики, а мы, которые помоложе, со

стариками согласиться должны будем... Вот меня и послали собрать как можно больше

народу, чтобы весть о справедливом суде дальше разнеслась. Ещё, кроме меня, уехали три

сына Апицына. Всех ненцев, которые поблизости есть, соберут на завтра. И тогда парня

привезут и утопят... А я так своей головой смекаю: не знаю, за что топить? Кому польза от

утопления?

Варницын еще раз усиленно поскреб в голове.

– Вот какое нехорошее дело выходит!

– Худое дело, – согласились оленеводы. – Что теперь делать будем?

– Ледков тоже за то, чтобы судить Проигрышева сына? – спросил Павел Иванович:

– Да, ишь ты, так-то гладко да хорошо говорил Апицын... За сердце всех нас так и

щипали его слова!.. Шаманит, ишь ты, он. А – сами знаете! – шаманы другой раз сами с ума

сходят и других сводят. На первых порах я тоже поверил в правоту его слов. До того поверил

– сам вызвался других оповещать.

– И нас тоже? – подмигнул своим учитель.

Стыдно Варницыну. От стыда краснеет его обветренное лицо, а глаза, как вороватые

мышата, торопливо пробегают по лицам колхозников, прячутся от учителя.

– К вам, ишь ты, я уж дорогой надумал ехать... Как вспомнил, что Апицын Ледкову

сказал: «Дробовик тебе дам, а зиму вместе с нами будешь охотиться»... Как вспомнил эти

слова, так и подумал: «Суд и всё это ему на выгоду. Другим всем – никому не будет выгоды

от суда, только ему – Апицыну».

– Так... А чем же всё-таки, ты думаешь, мы молжем помочь? – пытает учитель.

– Так я думаю, что судить вы должны, а не Апицын со стариками.

– Почему так думаешь? Нас тоже судьями никто не выбирал.

– То правда: не выбирали вас. Только у вас – власть.

– Какая власть?

В пот бросило Варницына. Неужели учитель не понимает? Уж не со стариками ли он

заодно? И он смущённо объясняет:

– Я так думал – вы власть. Ты сам – в исполком тебя на соборке опять в члены выбирали.

Вам, выбранным нашим, дело с парнем Проигрыша и разобрать надо.

– Так, – улыбается Павел Иванович. – Все сказал? Тогда я буду говорить. Можно?

– Говори, говори! – обрадовался Варницын.

– Стоит ли нам вмешиваться в это дело? Как думаешь ты, председатель тундрового

Совета?

– Как не стоит? – удивился тот. – Соборка нас выбирала, чтобы в тундре мы порядки

новые соблюдали и ничего такого не допускали, что было бы против закона. Шаман Апицын

идет против нынешних законов. Шаман Апицын – за старые порядки. Мы – за новый закон.

Так я говорю? Шаману надо помешать.

– Так, так! – хором ответили жители пармы.

– Я тоже так думаю, – сказал после этого учитель. – Вижу, что вы дружно будете

держаться на собрании. Это значит – мы победим шамана Апицына! Надо только

уговориться вперёд, что и как нам делать. Надо ли дать Апицыну говорить перед

собравшимися ненцами, или мы запретим это от имени Совета?

– Подумать надо... Поговорить надо, – хором заговорили колхозники.

– Кто первый будет говорить?

– Я скажу, – поднял руку Варницын.

– Ну?..

– У нас есть свой Совет. Собрания только он может собирать. Пусть Совет скажет

Апицыну, что у него нет права собрания собирать и суд производить...

– Неладно сказываешь, – перебил председатель тундрового Совета. – Сделаем так, как ты

советуешь, – опять Апицыну одна польза будет. Он по всем тундрам прославит, что

Советская власть рот зажимает. Надо другое что придумать. Шаман Апицын – хитрый

человек. Нам надо супротив его хитрости тоже что-нибудь да похитрее придумать.

– Кто придумал самое хитрое? – шутит Павел Иванович.

– Я придумал! – храбро кричит парнишка лет четырнадцати.

Колхозники удивились:

– Ты?

Парнишка смутился, но учитель подбодрил:

– Ты не робей. Покажи отцу и всем нам, что твоя голова лучше всех наших голов

работает.

– Ххх-а, – расплылся парнишка от похвалы. – Так, я думаю, надо сделать... Хха-а-а!.. Все,

которые здесь есть, на собрание приедем и будем смотреть да слушать. Когда старики начнут

парня к утоплению приговаривать, тогда вот он, – показал пальцем на учителя, – пусть слово

скажет. Он – умеет!.. Ха-ха-ха... Он похитрее шамана будет.

Долго хохотали колхозники над прытким мальчишкой. И решили сделать так, как

советовал маленький дипломат.

– Лучшего исхода – три года думай – не придумаешь! – смеется Павел Иванович. –

Шаман Апицын будет побит не бумажкой из Совета, а решением общего собрания. Слава его

как шамана через это убавится. Только уговор: действовать на собрании всем дружно.

4

В просторном чуме старого Апицына полно народу.

Четырех оленей зарезал Апицын для угощения собравшихся, и все айбурдали парное

мясо, пили теплую оленью кровь.

Сын Апицына и два его работника давно уже уехали за Степаном и его отцом

Проигрышем. Шаман наказывал сыну:

– Проигрышу скажи так: «Твоё стадо растёт с тех пор, как ты перестал ездить в

Тельвиску. И стадо у тебя будет так велико, как море, если ты выполнишь все обычаи,

которые твой отец выполнял. Сын твой Степан нарушил старый обычай ненцев, и ты должен,

если хочешь, чтобы стадо твое умножалось, как умножаются куропатки, привезти сына на

суд ненецкого народа».

– Что буду делать, как сам он откажется ехать и откажется привезти Степана? – спросил

сын.

– Тогда зайди в чум к Василью Ивановичу. Василий Иванович хоть и не нашего рода,

хоть и ижемец он, а обычаи наши уважает. Василий Иванович скажет дочке своей, как

заставить Проигрыша привезти Степана на суд.

– Так... – сказал сын. – Ещё спрошу тебя: как быть, если Ваня-Вась не присоветует

Проигрышу ехать?

Апицын рассердился.

– Твоя голова – не голова, а надутый пузырь оленя, пустая голова. Ваня-Вась – умный

мужик. Ты тоже не будь дураком: начни с того, что ненцы его почитают за умного человека и

просят приехать быть судьей вместе с ними... Скажешь так – Ваня-Вась не может отказаться

от чести, если хочет жить в ладу со мной и другими хорошими людьми тундры.

Опасения сына Апицына, что Проигрыш откажется ехать, оказались напрасными.

Хариеста приказала мужу:

– Ты – шаман! Это помни. Выродка своего не защищай, коли почёта хочешь. Поезжай!..

И его повези. Как старики присудят, так пусть и будет. Гляди – как мы теперь живем! У тебя

было пятьдесят оленей, когда я в твой чум пришла. Я три года с тобой прожила и два парня

тебе принесла да пятьдесят оленей, чум новый. У самого у тебя стадо выросло. Почему?

Потому что сам ты умнее стал. Не пьешь, в карты не играешь. Шаманом опять же стал... Не

спорь со стариками – богатства ещё больше придёт к нам в руки.

И Проигрыш выполнил советы своей жены Хариесты Васильевны: приехал к шаману

Апицыну вместе со Степаном и с тестем своим Ваня-Васем.

Приехали и пармовцы во главе с учителем, но без председателя тундрового Совета,

чтобы не спугнуть шамана.

Апицын и Проигрыш, недавно перекочевавший из Большеземельской тундры в

Малоземельскую, не знали ещё в лицо всех бедняков, поэтому появление их на таком важном

собрании не вызвало у них подозрений.

Насторожился лишь Ваня-Вась, который знал, кажется, не только население всех тундр,

но и количество голов оленей у каждого ненца. Он сразу же дал понять шаману, с кем

придётся иметь дело.

– Вот и пармовцы все приехали.

Те предвидели возможность такого разоблачения, и один из них сказал:

– Мы не перестали быть ненцами от того, что кочуем вместе, артелью.

– Но-о-о!? – недоверчиво протянул Ваня-Вась.

А Апицын даже обрадовался:

– Хорошо, хорошо! То вовсе опять ладно: старое вкуснее покажется – от нового

откажетесь...

– А это кто с вами? – указал Ваня-Вась на учителя, обросшего бородой. – Видал я этого

человека где-то, а не могу припомнить, где.

– Совсем как наш учитель, – сказал Проигрыш. – Только у того лицо белое от жизни в

русском доме, да и бороды нет.

Павел Иванович сидел, потупив глаза, сдерживая улыбку. За него ответили приехавшие

вместе с ним:

– По весне пришел из Тиманской тундры.

– Чей будешь? – обратился Ваня-Вась прямо к учителю.

Молчать нельзя было, и тот назвал своего дальнего родственника, кочевавшего то ли в

Тиманской, то ли в Канинской тундре (толком он и сам не знал).

– Афанасия Трофимовича Вылки сын.

– Так, так, так!.. Знаю, знаю! – делает Ваня-Вась вид, что верит, а сам думает: «Учителев

голос. Поймаю голубчика».

– По-нашему говоришь? – спрашивает учителя с невинным видом.

Тот вовремя спохватился и вместо ответа спросил по-ненецки:

– Амгэ?.. (Что?)

– По-ижемски не говоришь, спрашиваю?

И опять повторил Павел Иванович:

– Амгэ?..

Ваня-Вась успокоился: учитель говорит по-ижемски и по-русски, а этот только по-

ненецки. Все-таки похож на учителя. Только зачем учитель в тундру поедет?.. Нет, не учитель

это. Проверить, однако, не мешает ещё раз. И Ваня-Вась начал расспрашивать про семью

Афанасия Вылки.

Пришлось учителю устраивать свадьбы, двух человек заставить умереть, «напустить»

сибирскую язву на стадо Вылки...

Выдумки от правды Ваня-Вась не мог отличить: нет у него верных улик, чтобы обвинить

собеседника во лжи. Но он всё ещё сомневается. Сомнения свои передаёт Апицыну и другим

старикам-многооленщикам:

– Не верю я этому ненцу. Голос у него совсем учителев... Знаю, вы народ умный,

опытный, а всё же тихонько дело ведите: худа, грехом, не вышло бы.

– Какое худо может быть? – беспечно отмахнулся Апицын. – Пусть он и учитель, да

нашего рода... Ненец он. Хороший ненец никогда не пойдет против того обычая, который из

веков передан нам стариками. Худым ненцем окажется учитель – тут много собралось

хороших ненцев: они заставят худого ненца выполнять хороший, справедливый обычай.

Ваня-Вась льстит Апицыну:

– В твоей голове больше умных мыслей, чем сёмги в Печоре-реке. А моя голова как

капкан: что попало в неё, то из неё не уйдёт. Твои умные речи навек останутся в моей голове,

и думы мои об этом ненце тоже останутся в моей голове. А ты делай, как твоя умная голова

велит тебе.

И вот начался суд.

Выпроводив из чума женщин и ребятишек, недостойных слушать «умные» разговоры

взрослых мужчин, Апицын сказал Проигрышу:

– Веди сюда сына твоего Степана. Пусть скажет он народу, почему не выполнил он

векового обычая тундры. Мы выслушаем его ответ и поступим так, как учили нас умнейшие

ненцы, стада которых были столь многочисленны, что не находилось человека, который бы

сосчитал всех их важенок и хоров.

Проигрыш позвал Степана, который, ничего не подозревая, упражнялся вместе с

ребятишками в метании тынзея.

Спокойно вошел Степан в чум, набитый людьми, как бочка рыбой. На почётном месте в

чуме сидел старый Апицын с величественно застывшим лицом. Не поднимая век и почти не

разжимая губ, он сказал Степану:

– Расскажи о том, как два дня назад встретился ты с ненцем Василием Модестовичем

Ледковым. Расскажи, как ты вытаскивал из озера Василия Модестовича Ледкова. Расскажи, о

чем ты с ним разговаривал.

Степана напугала торжественность обстановки, молчание ненцев. Он разволновался и,

сбиваясь, рассказал, что было на берегу озера.

Рассказ Степана, только более связно, повторил Василий Модестович Ледков:

– Поехал я от озера к чуму своему да в реке ещё раз тонул. Как выбрался из реки – не

помню, – закончил Ледков.

Несколько минут слышалось только дыхание взволнованных людей. Потом заговорил

Апицын как-то особенно внушительно:

– Наши умнейшие люди, у которых столько было оленей, что птице не было места в

тундре, чтобы сесть на землю, учили нас: «Когда человека спасать начал, до конца спасай.

Начнешь спасать, да не доведешь до конца этого дела – сам прими такую же смерть, от

которой спасал». Ты – сын Ивана Максимовича Ванукана – не сделал так, как учили старые

умнейшие люди, какими были отец твоего отца и твой отец. Ты не спас Василия

Модестовича Ледкова до конца, и через это он едва не погиб. Ты спасал его от воды, да не

довел до конца этого дела, и теперь ты сам должен погибнуть от воды.

Богачи-многооленщики поддержали шамана:

– Правду сказываешь ты, самый умный из умных ненцев: старики учили нас наказывать

виновных той же смертью, от которой спасал других, да не до конца.

– Старики жили долго. Старики видали жизнь веков, и худому они не учили. Быть так,

как учили старые, умные люди!

– Забудем старые порядки – погибель настигнет весь наш народ.

– Спасал от воды, да не до конца – сам умри от воды!

– Бог воды не допустил смерти Василия Модестовича, чтобы наказать переступившего

старый закон тундры. Пусть Степан Ванукан умрет от воды! Смертью Степана Ванукана мы

утишим гнев бога воды.

Когда высказались все «умные», шаман обратился к ижемцу:

– Ты не нашего рода, Василий Иванович. Все же тебя мы уважаем, как умнейшего

человека. Ты всю жизнь прожил в тундре... Твоё слово слышать хотим, потому что ты знал

много старых ненцев и знал обычаи ненецкие. Дочь свою ты дал в жены ненцу Ванукану

Ивану Максимовичу, и это роднит тебя с нашим народом. Говори: хотим услышать твоё

слово.

– Мои глаза много видели во всех тундрах. Мои уши много слышали, – так начал Ваня-

Вась, украдкой наблюдая за учителем. – А всё одна моя голова была и будет глупее ваших

умных голов. Слова о том, как поступить со Степаном, я не скажу, потому что не ненец я. Я

скажу слово как посторонний человек, родившийся и всю жизнь кочевавший вместе с

ненцами по тундрам: три раза я видел, как ненцы убивали человека за то, что не спас другого

человека до конца.

Апицын важно кивнул головой.

– Так!.. Мы знаем: ты справедливый человек. Ты чужой нам, да лучше другого своего.

Ты, как чужой, рассказал о старом обычае тем молодым ненцам, которым не рассказали их

отцы, застигнутые смертью врасплох. Теперь знают об этом обычае все, которые собрались

по зову моему. Все собравшиеся – умные ненцы. И мы сделаем сейчас, как делали всегда

наши старые, знающие люди: мы запряжем оленей и отвезем Степана Ванукана к воде... От

воды спасал человека – пусть сам погибнет от воды. Таков обычай! Мы не нарушим того, что

идет от веков... Идите запрягать оленей.

Степан задрожал. Из глаз его брызнули слезы.

– Ни-и-и-и-им!.. Ни-и-им! – закричал он, подняв над головой руки с растопыренными

пальцами.

Крик его заставил вздрогнуть сердца многих, но не сердца «умнейших». «Умнейшие»

остались неподвижны, с застывшими лицами, в то время как Варницын, пармовцы и еще

несколько человек начали громко переговариваться.

– Я слово хочу высказать! – закричал учитель. – Дайте мне сказать слово! Меня

послушайте!

Все замолчали. И от этого крика Степану стало ещё страшнее.

Варницын и Проигрыш бросились тогда к Степану. Проигрыш на месте задавить

пообещал, а Варницын шепнул:

– Будем ещё говорить, может, и обойдется ещё.

И Степан перестал кричать.

Тогда заговорил учитель:

– Василий Модестович! Тебя спрошу наперёд: вытащил тебя Степан из воды?

– Вытащил, вытащил!.. Правда, вытащил!

– Сам бы ты не вылез из озера, если бы он не вытащил тебя?

– Не знаю. Наверно, не вылез бы... Испугался, ишь ты, и без смысла колотил руками об

лед.

– Так... Сам, говоришь, не вылез бы... Выходит, что и в реке не пришлось бы тонуть тебе,

потому что в озере утонул бы ты. А из озера вытащил тебя Степан?

– Так, так! Степан вытащил!

– Что же выходит? Выходит, что Степан тебя от верной смерти спас?

– Спас, спас! Правильное слово говоришь. Степан меня от смерти спас!

– И ты хочешь утопить Степана за то, что тебя он от смерти в воде спас?

– Не хочу! Я – не хочу! – заверяет Ледков, плохо соображая ещё, к чему клонит учитель.

– Не хочешь? Ладно... Ещё спрошу тебя... Был бы Степан с тобой на санях – не стал бы

ты тогда тонуть в реке?

– Как не стал бы? – удивился Ледков. – Один тонул и со Степаном тонуть бы стал. А

почему? Потому что брода, когда вперед ехал, не заприметил я. Степану тоже неоткуда про

брод знать, а олени повезли бы обоих нас туда, куда и одного меня завезли.

– А оба вы – ты и Степан – не утянули бы за собой и оленей?

– Может, и утянули бы. Одного они вытащили, а про двоих не знаю. Так думаю – не

вытащили бы двоих, потому что худые у меня олени, малосильные.

– Выходит, что и ты, и Степан – оба утонули бы?

– Так выходит, видно.

– Значит, лучше, что Степан не поехал с тобой? Не поехал Степан – и ты не утонул.

Поехал бы – может, оба утонули бы.

– Всё могло быть... Олени, главное дело, худые у меня: не вытащили бы они нас двоих.

– Степана теперь спрошу. . Ты слыхал, Степан, от своего отца об этом обычае?

– Не... не... с... слыхал, – прорыдал Степан.

– Я думаю так, – сказал Павел Иванович, – судить надо не Степана, а его отца за то, что

сыну своему не рассказал о таком важном обычае.

Проигрыш сразу вспотел. Замахал руками.

– Что ты говоришь? Что неладно говоришь? За что судить меня, как я не виноват? Я

ничего худого не сделал. Сын мой сделал худое – не я. Сына судите!

– За что будем сына твоего судить? – закричал Василий Модестович.

– Не за что сына твоего судить, – подхватили пармовцы. – Он видел: тонет человек, и

вытащил его из воды. Больше он не знал, что ещё делать нужно. Ты не научил его, ты и

отвечать должен.

Апицын хмурился. Он хотел оставаться всё таким же важным, как в начале суда, но

тревога и испуг угнездились в нём, и он кричал, как и все остальные:

– Меня выслушайте теперь! Я имею ещё слово сказать!

– Дайте слово сказать хозяину чума – умнейшему из нас, – поддержали Апицына

«умные».

И опять стало слышно только дыхание людей. Тишина придала бодрости Апицыну.

Прикрыв веками глаза, нахмурив густые брови, он заговорил резким, высоким голосом:

– Мы собрались выполнить пришедший к нам из веков обычай. Степан, а не отец его

спасал человека из воды. Степанову жизнь и хочет взять бог воды. Так говорит обычай веков.

Тот, кто думает не так, тот идет против обычая, тот – погань, а не человек. Тот не может

говорить там, где говорят умные!

– Не может, не может, – закивали головами «умные».

– Теперь мне можно? – спросил учитель у Апицына, когда тот умолк на секунду.

– Ты – мой гость, – ответил Апицын. – Обычай таков у ненцев: гость может говорить...

– Так я вот что скажу: ты считаешь себя знающим человеком, ты собрал ненцев, чтобы

выполнить обычай веков... И сам ты нарушил другой обычай: на суд ненецкий ты пригласил

ижемца. У ижемца совета спрашивал. Я – ненец и знаю: против обычая тот, кто чужим – не

ненцам – позволяет судить ненцев. И еще знаю другой закон... Не обычай, а закон, по

которому каждый народ устанавливает свои законы. Этот закон – советский закон!

У «знающих» людей лица стали такими, как будто они выпили рвотного. Заскребли

«знающие» в головах, заплевались.

– Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу!.. Не может ненец хвалить чужие законы...

Гневом вспыхнули глаза Апицына. На дряблых щеках вспыхнули розовые пятна. Правая

рука судорожно сжала украшенный серебряным орнаментом черенок острого ножа.

На мгновение встретились два пылающих гневом взгляда – учителя и Апицына. Учитель,

заметивший движение руки старика, укоризненно покачал головой:

– Ой-ой-ой!

Апицын понял и быстро убрал руку.

Ненцы в недоумении переглянулись, не понимая, что случилось.

Но Ваня-Вась видел и понял, что его старый друг чуть-чуть не покрыл себя

несмываемым позором: чуть-чуть не поднял руки на людей, пришедших в его чум. Ваня-Вась

разделял чувство ненависти хозяина чума к людям, укрепляющим в тундре Советы, и сам бы

не прочь был разделаться с проповедниками советских порядков молча, как с оленями... Вот

именно, как с оленями: завернул бы им голову и всадил бы острый нож по самую рукоятку в

то место, где начинается шея... Но их, во-первых, больше, и у каждого тоже есть нож; во-

вторых, и это самое важное, для него и для всех многооленщиков выгодно удержать старые

порядки в тундре. Учитель (Ваня-Вась больше уж не сомневается, что приходится иметь дело

с учителем) хорошо знает старые обычаи тундры, и нельзя удерживать эти обычаи

нарушением их. Нет, тут надо действовать с хитрецой, с подходцем. Надо их пристыдить, да

так, чтобы стыд пробрал их до самой печенки. Надо опозорить советские порядки в их

глазах. И, пока переглядывались ненцы в тревожной тишине, он вкрадчиво заговорил:

– Я не ненец, вы это знаете. Всё же я понимаю, хозяина чума... Понимаю, что человека

можно довести до того, когда он сам не помнит, что делает. Вы, друзья-товарищи, пришли к

нему в чум обманным путем... пришли тайно, как какие-нибудь, скажем, воры. А с ворами, по

обычаю тундры...

Сгоряча перехватил Ваня-Вась. Многие ненцы ухватились за ножи, крикнув

предостерегающе гортанное:

– Ххэ-эть!..

Но подняли руки учитель и Ледков и этим жестом потушили огонь безумия, блеснувший

в глазах смертельно обиженных ненцев: нет большего позора в тундре, чем воровство.

Ледков сказал:

– Сегодняшний день – неудачный для старых порядков день. Собрались говорить и

делать по старым обычаям, а всё начинаем с того, что нарушаем обычай. Нарушил обычай

сам хозяин чума. Нарушил обычай Василий Иванович: он оскорбил многих ненцев,

призванных хозяином чума на суд. Мы все нарушаем обычаи, и не ножами удержать их

нерушимость. Ножом можно человека убить, но старого обычая ножом не воскресить.

Давайте и вы, знающие ненцы, и вы, которые помоложе, спорить, а рукам воли не давать.

– Правильное слово говоришь! – согласилось большинство. – Нож – не язык: до смерти

человека и зверя доводит.

А Павел Иванович предложил:

– Выйдем лучше из чума. Я – ненец и не хочу нарушать хороший обычай

гостеприимства.

– Ха-ха-ха... Вот умно придумал!..

– Идем на улицу! Там вольготнее!

Апицын пробовал отнекиваться:

– Собирал народ в чум...

Но ему не дали говорить.

– Да много ли из нас в чуме сидеть хочет, когда на улице светло, тепло и дух легкий?

Апицын упрямился:

– Я так думаю: все останутся, кого я приглашал.

– Меня ты приглашал? – спросил Варницын.

– Приглашал.

– А я хочу на улицу.

– Я тоже, – заявил Ледков.

– И я.

– И я.

– И я.

Желающих остаться в чуме осталось всего восемь человек, считая самого Апицына и его

четырех сыновей.

Сконфузился Апицын, но нашел в себе силы с достоинством и скромно заявить:

– Я не против народа. Народ хочет выйти из моего чума, чтобы судить нарушителя

обычая, – я тоже выйду.

5

Степан, о котором, казалось, все забыли, давно уже перестал плакать и все порывался

пробраться к учителю, которого узнал по голосу. Но ненцы сидели вплотную, человек к

человеку, а Степан стоял у входа в чум.

На улицу он выбрался первым и сразу же ухватился за учителя, как только просунул тот

голову в треугольное отверстие-дверь.

– Я много с тобой хочу говорить... Мой отец убил мою мать...

– Убил мать?.. Когда?

– Три года тому. . Меня бьют оба с мачехой. А сегодня судить вздумали, – заплакал опять

Степан.

– Не горюй! Всё поправим!

Вылезавшие из чума не обратили внимания на этот короткий разговор.

– Вот теперь давайте говорить! – крикнул Ледков, когда вылез из чума сам Апицын. – Я

начну первым, как нет других охотников.

– Да коли язык не болит, – шутят ненцы. – Дай только сиденье сделать, земля сырая ещё.

Из оленьих санок образовали круг и расселись на санки.

Ледков вошёл в середину круга и начал с прибаутки:

– Не любо – не слушай, а врать не мешай, как приговаривают русские. Скрывать теперь

уже нечего: само всё вскрылось. А я маленько-то чего ли, может, повру.

Хохочут:

– Тонул, да не утонул – ври, как охота есть.

Ледков на шутку отвечает шуткой:

– Богу воды я не надобен, так сегодня, вы слышали, старики сказывали...

– Ох, и шутник ты!

– Сначала дайте соврать о Василии Ивановиче... Ты тут, Василий Иванович?.. Послушай,

друг: что навру, ты поправь. А начну с того, как ты мне обещал голову свернуть, как

куропатке. Было такое дело, Василий Иванович?

Ваня-Вась натянуто рассмеялся:

– Дальше что?

– Дальше вот что... Степана Ванукана не было тогда поблизости, и я сам поторопился

унести свою голову в сохранности. А отвернуть мою голову собирался ты за то, что я не

хотел идти к тебе в работники. Помнишь, ещё про песца на цепочке сказывал я тебе?

– Хи-хи-хи... Дальше... – смеется Ваня-Вась, а сам посинел от злости.

– Дальше совру про соседа моего, про старого да знающего Апицына... Всего как два дня

тому, он, как и ты, Василий Иванович, хотел меня тоже приспособить, как песца на цепочку.

Утопил ты, говорит, дробовик свой. Я тебе новый дам. Не погибать же, говорит, человеку с

голоду. А за дробовик, говорит, ты зиму вместе со мной промышлять будешь. Было так?

– Было, было, – откликнулись ненцы, слышавшие эти слова.

– Хорошо вру? – осведомился Ледков.

Хохочут слушатели:

– Хорошо, хорошо! Дальше ври так-то!

Хохочет и сам оратор.

– А надоело уж врать-то мне. Вам, думаю, тоже каждому соврать хочется, так я на вашу

долю вранья оставлю. Ладно?

– Ха-ха... Хо-хо-хо... Ну, ну! Оставляй, как устал...

– Врать устал – к думам приступил. Думайте и вы со мной.

– Так, так. Ладно. Думать будем.

– Первая дума такая: малица на мне, сами видите, вся заплатками изукрашена, как

паница сукнами да мехами дорогими на богатой не1. Радости, особенно зимой, от такой

малицы мне совсем мало. Пользы и вовсе никакой. А вот Василий Иванович из моей

расшитой малицы хорошую выгоду сделать хотел. И так я думаю: сделал бы, как я бы

посговорчивее был. За сговорчивость мою дал бы мне Василий Иванович малицу новую и

новый совик. Хлебом даже обещал меня и моих ребят кормить. Такое житьё обещал – рыбе в

воде не лучше живется! А за всю его доброту да заботу я стал бы его оленей пасти да на него

промышлять. Рыбки бы ему бочек двадцать-тридцать за год выловил, песцов бы когда

десяток, когда пять десятков, а когда и сотню-другую в зиму опромыслил бы... Ну, сами

видите – прямой убыток может быть для Василия Ивановича от моей малицы.

Сквозь землю готов провалиться Василий Иванович. Никогда и никто не смел ещё

высмеивать его так зло и при таком количестве людей. При всём народе вывернул его Ледков

наизнанку. Не пройдёт это ему!.. Ой, не пройдёт!.. Тундра велика: человек в ней, как иголка,

затеряться может.

Ледков между тем принялся за Апицына:

– Теперь о друге Василия Ивановича, об Ашщыне... Опять так же. Я дробовик утопил –

Апицын из этого пользу себе хочет сделать. Дробовик мой в озере к богу воды ушел. А

польза от этого – Апицыну: на то он и знающий человек. Уж не ты ли есть сам бог воды? –

повернулся Ледков к Апицыну.

– Тьфу, тьфу, тьфу, какой поганый у человека язык, – плюется Апицын. – Я же ему добро

сделать хотел, помочь хотел, а он меня на смех! Тьфу, тьфу! Слушать не хочу ничего боле! Не

хочу пачкаться с такими худыми людьми!

А ненцы визжали от удовольствия. В одиночку больше, только со своими семьями

кочуют они по тундре, и острое слово для них такая же радость, как поимка голубого песца

или серебристой лисицы. Поэтому вместе с Ледковым начали они издеваться над Апицыным:

– Правда-то, видно, не песцовая шкурка – колется? А ты послушай: язык – не нож, не

убьет тебя до-смерти.

Но Апицын решительно двинулся ко входу в чум.

В расчёты Ледкова не входило это, и он крикнул:

– Подожди минуту! Я теперь буду говорить о суде над Степаном.

Осмеянный старик совсем забыл, что он сам собрал к своему чуму столько ненцев.