Текст книги "Софья Васильевна Ковалевская"

Автор книги: Пелагея Полубаринова-Кочина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Однако Соня стала сама думать над загадочными формулами и разгадала их смысл, приняв за синус малого угла его хорду (см.: [67], с. 370).

Тыртов был изумлен, когда при новом посещении Круковских убедился в том, что Соня воссоздала простейшие теоремы тригонометрии. Он горячо расхвалил ее отцу, назвав девочку «новым Паскалем», и советовал генералу дать дочери возможность заниматься высшей математикой.

Было решено, что Соня приступит к этим занятиям осенью 1867 г., когда она с матерью и сестрой поедет в Петербург, и будет продолжать уроки во время дальнейших посещений столицы.

H. Н. Тыртов порекомендовал генералу Корвин-Кру– ковскому в качестве учителя для его дочери слушателя Морской академии лейтенанта флота Александра Нико* лаевича Страннолюбского.

2 П. Я. Кочина

33

Страннолюбский родился на Камчатке, где его отец был начальником области. Александр Николаевич учился в Морском кадетском корпусе в Петербурге, который окончил в 1856 г., получив чин мичмана [107, 108].

Увлекшись идеями Чернышевского, Писарева, Добролюбова, Страннолюбский примкнул к просветительскому движению шестидесятников и участвовал в студенческом кружке, организовавшем бесплатную Василеостровскую школу. Страннолюбский был выбран первым инспектором этой школы, в которой преподавание стояло на большой высоте.

В 1866 г. школа, как и все бесплатные и воскресные школы, была закрыта. Страннолюбский в том же году окончил Морскую академию, от которой его послали в 1867 г. за границу для изучения вопросов теории и практики кораблевождения. Его отчет опубликован в Морском сборнике [109].

Занятия Страннолюбского с Ковалевской прекратились в 1868 г. С этого же года Александр Николаевич стал штатным преподавателем Морского училища по математике и работал в нем около 30 лет. Впоследствии у него учился Алексей Николаевич Крылов, выдающийся механик и кораблестроитель. Большие заслуги принадлежат Страннолюбскому в деле развития высшего женского образования в России [110].

Первые высшие женские курсы были открыты в Москве в 1872 г. (курсы Владимира Ивановича Герье); тогда же начались занятия на женских врачебных курсах ц Петербурге. В 1876 г: в Казани высшие женские курсы были организованы профессором Сорокиным. В 1878 г. в Петербурге открылись курсы, известные под названием Бестужевских, по имени их официального учредителя К. Н. Бестужева-Рюмина [111—113].

Но с организацией указанных курсов вопрос о высшем женском образовании еще не был решен окончательно. Так, Бестужевские курсы в 1886 г. были закрыты для приема и открыты вновь в 1889 г. в преобразованном виде. Страннолюбский 14 лет был членом комитета по сбору средств этим курсам и преподавателем алгебры на предшествовавших им Аларчинских курсах. Он составил курс алгебры, опубликовал ряд статей по вопросам народного образования, рецепзии на учебники – всего более ПО статей. В 1891 г. он написал воспоминания о своей ученице С. В. Ковалевской [114].

34

Умер А. Н. Страннолюбский в 1903 г. В векрологе было сказано: «А. Н. Страннолюбский был одним из образованнейших и благороднейших представителей блестящей плеяды педагогов 60-х годов... Это был человек честных, твердых и глубоких убеждений, не знавший, что значит идти на компромисс со своею совестью в каком бы то ни было деле. Его благородная осанка, сильный ум, широкое образование, редкая гуманность и изящество, которыми дышала вся его личность, завоевали ему искренне горячее расположение и глубокое уважение всех тех, с кем сталкивала его жизнь» [115, с. 89—90].

Таков был человек, у которого Ковалевская получила первые сведения по высшей математике.

Соня восхищалась Страннолюбским. О первых уроках высшей математики она рассказывала: «Когда много лет спустя... я брала первый урок дифференциального исчисления у известного преподавателя математики в Петербурге Александра Николаевича Страннолюбского, он удивился, как скоро я охватила и усвоила себе понятия о пределе и о производной, „точно я наперед их знала“. Я помню, он именно так и выразился. И дело, действительно, было в том, что в ту минуту, когда он объяснял мне эти понятия, мне вдруг живо припомнилось, что все это стояло на памятных мне листах Остроградского, и самое понятие о пределе показалось мне давно знакомым» [67, с. 43].

В одном из писем к Анюте Соня говорит: «Страннолюбский просидел у нас весь вечер. Он вовсе не озлился, когда я сказала ему, что собираюсь, кроме математики, заниматься еще физиологией, анатомией, физикой и химией; напротив, он сам согласился, что одна математика слишком мертва, и советовал не посвящать себя исключительно науке и заняться даже практической деятельностью» [105, с. 220].

Кроме математики, Соня занималась также физикой у магистра Петербургского университета Федора Ивановича Шведова. Страннолюбский одобрял в своей ученице желание получить широкое образование. И вообще он поддерживал в ней высокие общественные стремления, приобщал ее к идеям шестидесятников.

Известны два письма Страннолюбского к Софье Васильевне. Одно (без даты) относится ко времени занятий математикой с Соней [75, с. 104]. В нем Страннолюбский говорит, что не был на уроке по нездоровью, что зайдет

35

2*

к Соне в понедельник, возвращаясь с урока у Петровой, а до того времени просит ее повторять алгебру.

Из второго письма, от 2 ноября 1880 г. [107, с. 126], видно, что Софья Васильевна в это время была членом комитета по сбору средств Высшим женским курсам, где Страннолюбский был секретарем.

Владимир Онуфриевич Ковалевский

В 60-е годы прошлого столетия лучшая часть русского общества была охвачена стремлением к просвещению, желая принести пользу своему народу в его борьбе с мраком невежества и гнетом царского правительства. Горячий отклик находили идеи Чернышевского о переустройстве общества, об освобождении женщины и ее равноправии. Развивалось движение за открытие женских школ и университетов. Но пока их еще не было, и некоторая часть русских женщин стала ездить за границу, в особенности в швейцарские университеты, для получения главным образом медицинского образования.

Когда Анюта Корвин-Круковская сказала отцу, что хочзт ехать в Петербург учиться, он страшно рассердился. В то же время и Соня все более стремилась к расширению своего образования. Она мечтала о том, что откроет новую дорогу для женщин, станет ученой. Для этого надо было слушать лекции в каком-нибудь университете. Сестры стали думать о поездке за границу. К ним хотели присоединиться и другие девушки. Но было очевидно, что они встретят сильное сопротивление со стороны родных.

В то время практиковалось заключать фиктивные браки. Молодые люди, придерживавшиеся передовых взглядов на женское образование, желая оказать женщинам помощь, вступали с ними в брак, который освобождал девушек от родительской опеки. Но затем новобрачный предоставлял девушке полную свободу, и она ехала за границу одна или вместе с ним. Часто такие фиктивные браки переходили в фактические.

Л. Ф. Пантелеев в своей книге [123] рассказывает о человеке, который хотел помочь Соне уехать за границу. Это был сын священника Иван Рождественский1, типич-

1       И. Рождественский был участником студенческого движения 1861 г., за что сидел в крепости и выслан из столицы. Впоследствии он основал школу в деревне, но был изгнан из нее отцом, который отнюдь не сочувствовал идеям своего сына,

36

ный демократ-нигилист, готовый на товарищескую услугу. Он смело пришел к генералу Корвин-Круковскому просить руки его дочери. На вопрос о его социальном положении, он ответил: «Занимаюсь свободной педагогией». Генерал поблагодарил жениха за честь, которую он делал своим предложением, категорически заявив, что его дочь слишком молода и ей еще рано выходить замуж [64, с. 492].

Анюта и ее подруга Анна Михайловна (Жанна) Ев– реинова стали деятельно искать подходящих лиц в качестве фиктивных мужей, которых в переписке называли «консервами». Одним из них оказался Владимир Онуф– риевич Ковалевский, занимавшийся в то время издательской деятельностью [116].

Владимир Онуфриевич родился 2(14) августа 1842 г. в семье мелкопоместного дворянина Витебской губернии, коллежского регистратора Онуфрия Иосифовича Ковалевского и его жены Полины Петровны. Их поместье Шу– стянка было недалеко от Палибина. Владимир Онуфриевич учился сначала в пансионе Мегина в Петербурге, а с двенадцати лет – в аристократическом училище правоведения.

После смерти матери материальные обстоятельства в семье отца оказались особенно стесненными, и Владимир Онуфриевич проявил инициативу, обратившись в училище с просьбой перевести его на казенное содержание, что и было сделано. Он получил хорошую подготовку по иностранным языкам и в старших классах подрабатывал переводами книг.

В последний год пребывания в училище Ковалевский посещал кружки революционных студентов. П. Д. Боборыкин писал, что «он поражал, сравнительно со студентами, своей любознательностью, легкостью усвоения всех наук, изумительной памятью, бойкостью диалектики (при детском голосе) и необычайной склонностью участвовать во всяком движении. Он и тогда уже начал какое-то издательское дело, переводя целые учебники» [94, с. 230].

Поступив в 1861 г. на службу в Сенат по департаменту герольдии, Ковалевский вскоре подал прошение об увольнении на четыре месяца в отпуск за границу для лечения. Он побывал в Гейдельберге, Тюбингене, Париже и Ницце, где встречался со своими знакомыми по студенческим кружкам. На службу он не вернулся, а в конце года поселился в Лондоне, где познакомился с Герце¬

37

ном и стал давать уроки его дочери Ольге. Ковалевский сблизился с Герценом и в Лондоне часто встречался с русскими эмигрантами. За ним следили агенты царской жандармерии.

В 1863 г. Владимир Онуфриевич под влиянием знакомых эмигрантов решил поехать в Польшу с намерением принять участие в польском движении, которое вскоре было разгромлено.

По возвращении в Петербург Ковалевский развивает бурную деятельность по переводу научных трудов, учебников и научно-популярных книг по различным отраслям естествознания. Вместе с тем он выпустил в 1866 г. роман Герцена «Кто виноват?» без имени автора. Второе издание также вышло, но весь тираж был сожжен по распоряжению царской цензуры. Ковалевский потерпел большой убыток.

Владимир Онуфриевич был человеком живым, деятельным и увлекающимся. В издательских делах он не стремился к выгоде, цели у него были идейные, пропагандистские. Но он не обладал деловыми качествами и не отличался пунктуальностью. Так, он мог по неделям не подписывать обложку, из-за чего задерживался выпуск книги, часто оставался должен переводчикам. Сначала его издания раскупались, но потом увлечение широкой публики книгами западных натуралистов спало, и спрос снизился. Ко времени знакомства с Корвин-Круковскими у Ковалевского было долгов около двадцати тысяч рублей, а на складе лежало на сто тысяч нераспроданных книг.

В 1866 г. Ковалевский участвовал в походе Гарибальди за освобождение Италии. Он находился в лагере вождя среди его ближайших помощников и посылал с поля сражения корреспонденции о борьбе гарибальдийцев в газету «Санкт-Петербургские ведомости» [117].

В Петербурге, еще до поездки к Гарибальди, Владимир Онуфриевич сблизился с семьей выдающегося общественного деятеля Н. В. Шелгунова. Он полюбил младшую сестру его жены, Марию Петровну Михаэлис. Это была энтузиастка общественного движения шестидесятников, впоследствии неоднократно находившаяся под арестом и попавшая в ссылку. Когда ей было двадцать лет, она подверглась преследованию за участие в демонстрации во время гражданской казни Н. Г. Чернышевского: находясь в толпе у места казни, она бросила букет цветов Чернышевскому, когда он возвращался с помоста,

38

В сентябре 1865 г. должна была состояться свадьба Владимира Онуфриевича и Марии Петровны. Но за два часа до венчания жених и невеста объявили, что свадьбы не будет. Сестра Михаэлис, Л. П. Шелгунова, писала, что в любовь вмешался какой-то принцип. Молодые люди разошлись, но сохранили хорошие отношения.

Теперь Ковалевский дал согласие стать фиктивным мужем Анюты. Но когда он познакомился с сестрами Корвин-Круковскими, то переменил свое намерение, заявив, что согласен стать фиктивным мужем только младшей сестры, так как этим надеется принести пользу науке. Он писал брату: «Несмотря на свои 18 лет, воробышек2 образована великолепно, знает все языки, как свой собственный, и занимается до сих пор главным образом математикой, причем проходит уже сферическую тригонометрию и интегралы – работает, как муравей, с утра до ночи и при всем этом жива, мила и очень хороша собой. Вообще это такое счастье свалилось на меня, что трудно себе и представить» [83, с. 59].

Генералу Корвин-Круковскому жених совсем не понравился. Не имея солидного, обеспеченного материального положения, он, по мнению отца, не мог составить счастья его дочери. Однако Соня приняла все меры к тому, чтобы ее замужество состоялось, скрыв от родителей истинные мотивы брака. Она так была уверена в рациональности фиктивных браков для общего блага, что много хлопотала о том, чтобы устроить их и для других девушек своего круга.

Для Владимира Онуфриевича знакомство с Софьей Васильевной явилось мощным стимулом к занятиям наукой. Он забросил свою специальность – юридические науки – и обратился к естествознанию, интерес к которому поддерживался еще и тем, что его старший брат, Александр Онуфриевич, был крупным зоологом.

Издательская деятельность Владимира Онуфриевича помогла ему расширить свой кругозор. Он читал издаваемые им книги, иногда и сам переводил их и писал к ним предисловия. А среди этих книг были и такие, как «Древность человека» и «Геология» Лайеля, «Зоологические очерки» Фогта. В книге «Естественно-историческая хрестоматия» Ковалевский написал две статьи, в одной из которых говорится о высокой цели популяризации науки:

2       Так звали Соню за ее малый рост.

39

«Науки вообще, а естественные науки в особенности, имеют целью улучшить и возвысить весь уровень человеческой и общественной жизни» [74, с. 197].

Когда осенью 1869 г. Владимир Онуфриевич приехал с Соней в Гейдельберг и стал слушать лекции по физике, геологии, минералогии, то это был не обычный студент, а человек, ищущий свой путь в науке. Его особенно sa– интересовала палеонтология. После Гейдельберга он побывал во многих городах Германии, познакомился с палеонтологами, осмотрел палеонтологические коллекции и сам собрал много окаменелостей. Он умудрился интенсивно изучать моллюсков, а затем ископаемых млекопитающих, даже оказавшись в Париже в разгар франки– прусской войны, во время Парижской Коммуны.

Ковалевского интересовал вопрос, как появились различные формы животных, как развивалась та или иная форма, как она дошла до современного ее вида. «Откуда явилась такая бестия, как, например, гиппопотам?» – спрашивает он [74, с. 202].

На основе учения Дарвина он исследует путь развития лошади на одном из ее предков – анхитерии. В письме Владимир Онуфриевич пишет брату из Йены 27 декабря 1871 г., что готовится к докторскому экзамену и составляет для диссертации часть своей работы об анхитерии. Он добавляет, что эта работа – «единственный и до сих пор первый опыт... несомненного приложения и проверки эволюции; вся работа состоит в подробном сравнении четырех животных, из которых праотец в древней третичной формации – палеотериум медиум, прадед (мой анхитерий) в древней части среднего третичного (миоцена)». Следующая форма – дед – имеется, как полагает Ковалевский, в Америке. «Отец есть гиппарион из новой части миоцена и, наконец, в плиоцене – лошадь. Но переход идет так удивительно, что я просто восхищаюсь» [116, с. 139; 74, с. 203].

В 1872 г. Владимир Онуфриевич сдал экзамен в Йене и получил степень доктора философии по разряду биологических наук. Исследование «Об анхитерии и о палеонтологической истории лошади» в следующем году было опубликовано Петербургской академией наук на французском языке [см. 118, 119].

После экзамена Ковалевский за короткое время посетил ряд городов Германии, Швейцарии, Франции, Италии, задумав новые работы по вымершим формам,

40

Во втором важном своем труде, о вымерших копытных – антракотериидах, он предложил теорию, которой теперь дано название «закон Владимира Ковалевского» и которую сам Владимир Онуфриевич называл «двоякой методой развития»: он различает адаптивное (приспособительное) и инадаптивное (неприспособительное) упрощения развития организмов, обусловливающие ход их эволюции.

Третий, самый обширный труд Ковалевского посвящен специально антракотерию. Нужно изумляться тому, что все исследования проведены им в такой короткий отрезок жизни, 1870—1874 гг., жизни неспокойной, в которую вторгался ряд неблагоприятных для работы факторов: беспокойство об издательских делах, клеветнический выпад против него и т. д. Это был период творческого подъема в жизни большого ученого, который уже никогда не повторился.

Еще до напечатания своих статей и монографий В. О. Ковалевский был известен многим ученым Запада благодаря личному общению. Русские ученые понимали важность его работ, и они охотно принимались к печати в России. Чарлз Дарвин высоко ценил его исследования, явившиеся опорой эволюционной теории.

С Дарвином Ковалевский вел переписку в 1867 г., когда издавал его книгу «Прирученные животные». Он получал от Дарвина корректурные листы, которые быстро переводились, так что на русском языке книга вышла раньше, чем на английском. В дальнейшем Владимир Онуфриевич переписывался с Дарвином и бывал у него не раз. Второй том «Прирученных животных» Ковалевский переводил вместе с Софьей Васильевной, которая редактировала корректуру Дарвина, выправила пять листов и пять листов перевела.

Фиктивный брак

Настроение Сони летом 1868 г., когда уже в принципе был решен вопрос о ее союзе с Владимиром Онуфриеви– чем, было оптимистичным. В августе она пишет из Па– либина сестре, находившейся в Петербурге, о том, какою она представляет себе свою будущую жизнь – полною самопожертвования, отречения, посвященную целиком работе. Она говорит, что без сестры очень много и регулярно занимается и не скучает ни одной минуты. «По вечерам, когда, уставши учиться, я начинала расхаживать

41

по комнате, на меня даже находили минуты восторга. Странное дело, хотя для меня лично все, кажется, хорошо и верно устраивается, но никогда еще не чувствовала я так сильно нашего зловещего фатума и необходимости аскетизма...

Когда я думаю об аскетизме, мне всегда представляется маленькая, очень бедная комнатка в Гейдельберге, очень трудная серьезная работа, общества никакого, я живу одна (с братом3 это уже не аскетизм, а счастье, аскетизм весь в том, что я одна) ; два раза в неделю получаю письма от Анюты, которая с своей стороны очень занята, но на будущую зиму собирается перебраться также в Гейдельберг, так как ей необходимо быть в России только летом. Она привезет с собой нескольких других барышень, которых развила и освободила» [105, с. 234].

Нетрудно представить себе молодого человека, решившего посвятить себя научной деятельности и считающего, что он будет аскетом, ибо наука требует от человека полной преданности ей. Возможно, такие мечты посещали многих молодых людей, ставших впоследствии крупными учеными. Однако мечтания Сони связаны еще и с общественными настроениями того времени, требовавшими отречения от всего личного. Тдк, в последующих строках цитируемого письма она продолжает развивать свои мечты:

«Я готовлюсь к экзамену, пишу диссертацию. Анюта приводит в порядок свои путевые заметки; потом я занимаюсь самостоятельно, еще позднее мы вместе устраиваем колонию, я еду в Сибирь. Нахожу там пропасть трудностей, разочарований, но пользу непременно могу принести. Анюта пишет замечательное сочинение; мне удается сделать открытие; мы устраиваем женскую и мужскую гимназию; у меня свой физический кабинет. Медициной я теперь перестаю заниматься, занимаюсь физикой или приложением математики к политической экономии и статистике (это ad libitum [по желанию]). Возле нас целая семья наших proteges [покровительствуемых].

Когда я делаю открытия, а Анюта пишет свои прекрасные сочинения, мы действительно моложе самых юных из наших воспитанниц. Ну чем эта жизнь не блаженство, а ведь это самая аскетическая жизнь, которую я могла придумать, и она зависит только и исключительно

3       Братом называли Владимира Онуфриевича,

42

от нас двоих; я нарочно отстраняю в мечтах даже Жанну и милого, хорошего, славного брата; присоедини же их, и что это выйдет за жизнь!» [105, с. 237].

Может быть, в этих мечтах об аскетизме было повинно и Анютино настроение того времени. Юная Соня уверена, что именно так и только так можно мечтать. Однако она чувствует, что для нее такая жизнь будет тяжелой и добавляет: «Для меня только трудно жить одной, мне непременно надо иметь кого-нибудь, чтобы каждый день любить, ведь ты знаешь, какая я собачонка.

Моя милая, милая, дорогая, я так увлеклась, писавши тебе, что и забыла о своей тоске, которая сильно обуревала меня, когда я начала писать. Вчера тоже нашло на меня мрачное расположение духа, предчувствия, но я развеселилась, вспомнив о „время, бремя“.

Я думаю, мои предчувствия не умнее этого, а ты как полагаешь?

Ну, недельку потерплю, и все-таки, может быть, корень квадратный из —1 пересилит даже и разочарование» (Там же).

Разочарование состояло в том, что ожидавшиеся Соней с нетерпением Владимир Онуфриевич и мать, Елизавета Федоровна, задержались в пути, так как сгорела карета, в которой они должны были приехать. И хотя Соня понимала, что они уже не могут прибыть в срок, она вздрагивала от каждого шороха и не находила интереса в обычных занятиях.

Сложны были переживания молодой, неопытной девушки, готовящейся вступить на необычный для генеральской дочери жизненный путь.

Соня с необыкновенным подъемом занималась множеством вещей, о чем она пишет в августе Владимиру Онуфриевичу: «Я также поняла устройство офтальмоскопа и к вашему приезду буду хорошо знать глаз; но, право, я немного занимаюсь химией и физиологией – всего два несчастных часа в день... У нас в окрестностях ужасно много больных, как всегда бывает осенью; каждый день ко мне приходят иногда до десяти человек за лекарствами; я читаю лечебник и злюсь, что еще не доктор. Вообще я думаю, что у меня может со временем развиться страсть лечить.

Моя утешительница щука скончалась, и, увы, самым плачевным и непочетным образом; у меня живет теперь медведка, но от нее радости не много.

Я усердно перевожу Дарвина...» [105, с. 219].

Очевидно, интересы Владимира Онуфриевича уже становились интересами Сони. В свою очередь, Владимир Онуфриевич тоже старается заниматься своей наукой, и Соня советует ему употреблять время с возможно большей пользой, но вместе с тем не опасаться, что она обгонит его.

Владимир Онуфриевич писал своему брату: «Я со всею своею опытностью в жизни, с начитанностью и напористостью не могу и вполовину так быстро схватывать и разбирать разные политические и экономические вопросы, как она; и будь уверен, что это не увлечение, а холодный разбор.

Я думаю, что эта встреча сделает из меня порядочного человека, что я брошу издательство4 и стану заниматься, хотя не могу скрывать от себя, что эта натура в тысячу раз лучше, умнее и талантливее меня. О прилежании я уже и не говорю, как говорят, сидит в деревне по 12 часов, не разгибая спины, и, насколько я видел здесь, способна работать так, как я и понятия не имею.

Вообще это маленький феномен, и за что он мне попался, я не могу сообразить» [71, с. 67].

Таким образом, оба, невеста и жених, готовили себя к жизни, заполненной творчеством.

Бракосочетание Владимира Онуфриевича и Софьи Васильевны состоялось 15(27) сентября 1868 г. в Палиби– не. Для того чтобы преодолеть сопротивление отца, Соне пришлось «крупно компрометироваться» – она убежала на квартиру к жениху и заявила матери, что не поедет домой. Родителям пришлось согласиться на брак.

Одна из теток Сони так описала свадебное торжество: «Наконец появилась Соня, свежая, хорошенькая и сияющая от счастья, какой только может быть невеста». В простом платье «она, однако, выглядела очаровательно... Ни одной драгоценности, никакого убора. Но она была так мила, что все присутствовавшие заявили, что никогда еще не видели такой прелестной невесты. Сияющее выражение лица не покидало ее ни на одну минуту во время всей церемонии; но это не было выражением поверхностного волнения, а было глубоким сознанием истинного счастья» [102, с. 413].

4       Слова Владимира Онуфриевича об издательских делах объясняй ются тем, что, как уже говорилось, дела эти шли плохо.

44

Тетя ошибалась в своем объяснении настроения Сони, однако действительно Соня была внутренне убеждена, чтб идет навстречу истинному счастью.

В Петербурге

Сразу после свадьбы Ковалевские поехали в Петербург. Оба стали посещать лекции Сеченова по физиологии и Грубера по анатомии в Медико-хирургической академии. Иван Михайлович Сеченов на свой страх' и риск предложил Софье Васильевне посещать эти лекции и сам проводил практические занятия с Ковалевскими. Соня входила в лекционный зал в сопровождении Петра Ивановича Бокова, Владимира Онуфриевича и своего дяди Петра Васильевича, чтобы укрыться от любопытных взоров.

Софью Васильевну удивляло внимание, с которым отнесся великий русский физиолог к ее занятиям, и смущало, что он тратит много времени на практические занятия с нею и Владимиром Онуфриевичем. Но профессор4 физиологии И. Р. Тарханов в речи 8 декабря 1905 г., посвященной И. М. Сеченову, дает объяснение этому в следующих словах: «Помнится мне, как сердечно приветствовал он в своей лаборатории талантливого, совсем юного математика – известную Софью Ковалевскую еще до ее отъезда за границу, видя в ней крупную научную силу, и открыл двери своей лаборатории для ее занятий» [120].

Ковалевская обладала широким кругозором, она отдавала дань возросшему в то время интересу русского общества к естествознанию, и лекции Сеченова могли ее увлечь. Однако по поводу предмета, который читал Грубер, она писала сестре: «Анатомия – такая скука!»

Основные ее интересы лежали в области математики, которою она могла бы теперь, получив основательную подготовку у Страннолюбского, заниматься в университете. Но туда доступ женщинам был закрыт.

После напряженной и интенсивной работы по овладению различными отраслями знания, сопровождавшейся недосыпанием, Соня поняла, что ее мечты о всеобъемлющем образовании неосуществимы, что надо сузить программу занятий; в конце 1868 г. она пишет из Петер^ бурга сестре:

Я учусь довольно много, но занимаюсь почти совершенно тема же предметами, как и в Палибине, т. е. главное математикой. Зна«

45

ешь ли, несравненная Анюта, я почти решила, что не стану слушать курс медицины, а прямо поступлю на физико-математический факультет. Не правда ли, это будет лучше? Я теперь сама убедилась, что у меня не лежит сердце к медицине, ни к практической деятельности. Я только тогда и счастлива, когда погружена в мои созерцания; и если я теперь, в мои лучшие годы, не займусь исключительно моими любимыми занятиями, то, может быть, упущу время, которое потом никогда не смогу вознаградить. Я убедилась, что энциклопедии не годятся и что одной моей жизни едва ли хватит на то, что я могу сделать на выбранной мною дороге» [105, с. 88].

Ковалевские все более укреплялись в намерении отправиться за границу. Может быть, последним толчком для них послужило закрытие Медико-хирургической академии весной 1869 г., после студенческого бунта.

Отметим, что в Петербурге Софья Васильевна почувствовала ложность своего положения. Смутила ее большая квартира с обстановкой, нанятая Владимиром Онуф– риевичем. В письме от 29 сентября 1868 г. она пишет сестре:

Во всей моей теперешней жизни, несмотря на всю ее кажущуюся полноту и логичность, есть все-таки какая-то фальшивая нота, которую определить не могу, но ощущаю тем не менее; я объясняю ее именно твоим отсутствием, и ты не поверишь, Анюта, как я одинока, несмотря на все мое счастье и на всех моих друзей. Я чувствую, что не могу быть хорошей без тебя, Анюта. Я отрезвляюсь вполне от всех моих прежних увлечений, и если бы ты знала, Анюта, как я люблю тебя.

Суть вся в том, что мы слишком мудрили, но забывали, что мы не такие люди, как остальное человечество, и не дай бог нам сделаться такими [105, с. 223].

Заметив, что получилась непонятная фраза, она добавляет:

Извини всю эту чепуху. Скоро ты сама поймешь, что я хочу сказать и на что невещественное и неуловимое я жалуюсь.

Брат очень милый, хороший, славный, и я искренно привязана к нему, хотя дружба моя, разумеется, потеряла всякий характер восторженности.

Ты не поверишь, как он заботится обо мне, ухаживает за мной и готов подчинить все свои желания и прихоти моим. Мне ужасно совестно так много быть ему обязанной; я люблю его действительно от всей души, но немножко как меньшего брата [105, с. 224].

Пафнутий Львович Чебышев

Академик Пафнутий Львович Чебышев был в то время главой математической школы в России и занимал одно из самых высоких мест во всем ученом мире [122].

46

Раз в неделю Чебышев устраивал у себя на дому при-, емный день для всех желавших с ним посоветоваться по математическим вопросам. Позднее, в письме 3 октября 1889 г., он писал: «Более 20 лет тому назад обращалась ко мне С[офья] В[асильевна] (не бывшая еще тогда в замужестве) за советом о занятиях по математике, и все случившееся с нею потом мне хорошо известно» 5.

Если бы Петербургский университет был открыт для женщин, то Софья Васильевна, несомненно, стала бы ученицей великого русского ученого. Но с университетом для русских женщин дело обстояло так. В 1860 г., когда университеты получили некоторую автономию, на лекциях отдельных профессоров начали появляться слушательницы. В 1861 г. в университете было разрешено всем посещать лекции. Тут можно было увидеть и военных, и представителей духовенства, литераторов и учителей. Ф. П. Толстой, вице-президент Академии художеств, приходил с женой и детьми слушать лекции Н. И. Костомарова. Число женщин-вольнослушательниц стало увеличиваться (однако вопрос о сдаче ими экзаменов не ставился). Большинство профессоров видело в стремление женщин к высшему образованию лишь моду и не думало, что это – начало очень серьезного движения.

Л. Ф. Пантелеев [123] говорит, что в Московском университете профессора обсуждали вопрос о допущении женщин в аудитории и большинством голосов (против двух) отклонили его.