Текст книги "Софья Васильевна Ковалевская"

Автор книги: Пелагея Полубаринова-Кочина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

199

Начинается повесть словами: «5 фунтов винограду...» [67, с. 157—181] – это часть того, что заказывает Маруся для угощения гостей, которые собираются у Чернова по случаю выхода в свет новой книжки журнала «Современник». Описывается момент наивысшего благополучия Чернова и его семьи. Контрастом к веселому празднованию должно было явиться появление жандармов и арест Чернова.

Эллен Кей так передает рассказ Ковалевской о задуманной ею новелле: «Чернышевский из своей неизвестности стал внезапно знаменит в кругах молодежи благодаря своему социальному революционному роману ,,Что делать?“. На веселой пирушке его приветствовали как надежду и вождя молодежи. Он вернулся в свою маленькую мансарду, где живет со своей красивой молодой женой. Она спит, когда он возвращается домой. Он подходит к окну и смотрит вниз на спящий Петербург, где еще мерцают огни. Он про себя говорит с громадным ужасным городом, который еще является приютом насилия, бедности, несправедливости и угнетения,– но он, он завоюет его; он вольет в него свой дух; постепенно все начнут думать его мыслями, как это делала молодежь. Ему особенно вспомнилась молодая одухотворенная девушка, которая с горячей симпатией отнеслась к нему,– он начал мечтать, но отрывается от мечтаний и идет поцеловать свою жену, чтобы таким образом разбудить ее и сообщить ей о свое!Й триумфе, и в этот момент раздается резкий стук в дверь. Он открывает – и оказывается перед жандармами, которые пришли арестовать его» [67, с. 522).

Неоконченными остались еще два произведения Ковалевской. Роман „Vae victis“ („Горе побежденным“), точнее, его вступление и фрагмент из первой главы, были опубликованы в России в 1893 г. в книге «Литературные сочинения С. В. Ковалевской» [55], а в Швеции – в 1890 г. Эллен Кей писала в предисловии ко второму шведскому изданию литературных произведений Ковалевской: «В журнале „Norna“ (1890) появилось введение к „Vae victis“– и это, к сожалению, все, что имеется от большого романа, в котором Софья Ковалевская намеревалась изобразить бурный весенний взрыв молодой России наряду с историей любви отдельных лиц» [53].

Более подробно говорит о введении к роману А.-Ш. Леффлер: «Это – поэтическое описание борьбы природы при пробуждении ее к новой жизни весною, после

200

продолжительного зимнего сна. Но здесь не поется хвала весне, как это бывает во всех описаниях весны; напротив того, здесь воспевается спокойная, безмятежная зима, между тем как весна изображается в виде грубой, чувственной силы, которая возбуждает массу надежд, но ни одной из них не осуществляет» [96, с. 276].

В неоконченной первой главе говорится о девушке, полюбившей больного человека и вынужденной расстаться с ним, так как он должен ехать лечиться на юг. По поводу дальнейшего содержания романа А. Ш. Леффлер пишет:

«Роман должен был отчасти представить внутреннюю жизнь Софьи. Мало женщин пользовались таким почетом и такими успехами, как она, тем не менее в этом романе она намеревалась воспевать не победителей, а побежденных. Потому что сама она, несмотря на все свои успехи в жизни, считала себя всегда на стороне тех, кто погибал, никогда – на стороне тех, кто побеждал. Это глубокое сочувствие к чужому страданию составляло у нее наиболее характерную черту, но это не было христианское милосердное сочувствие к страданию; нет, она в буквальном смысле слова сама страдала за других, принимала так близко к сердцу их страдания, как будто это были ее собственные, и относилась к ним не с видом превосходства, которое старается утешить, а с отчаянием по поводу жестокой судьбы» [96, с. 277].

Интересным с биографической точки зрения является отрывок повести «Отрывок из романа, происходящего на Ривьере». В нем говорится о девушке, едущей курьерским поездом в Ниццу, чтобы отдохнуть после занятий на Бестужевских курсах. Вдруг дверца купе отворилась, «ив нее протиснулся рослый, грузный, запыхавшийся человек, который, входя, первым делом поторопился наступить на ноги двух или трех дам и тем вызвал во всех некоторую сенсацию» [67, с. 211—220]. Оказалось, что это был знакомый девушки – Званцев (в лице которого, как мы уже говорили, Софья Васильевна изобразила М. М. Ковалевского) .

Очерки С. В. Ковалевской (их всего пять) свидетельствуют о широте и разносторонности ее интересов. Любопытна история появления каждого из этих очерков.

После смерти Салтыкова-Щедрина, в 1889 г. Ковалевская написала очерк о нем, который, конечно, нельзя было опубликовать в России, так как в русском обществе боя¬

201

лись открыто выражать сочувствие великому сатирику За границей ей было также нелегко печататься. В 1889 г. она пишет Миттаг-Леффлеру: «Что касается моих литературных попыток – до сих пор я испытала только неудачи. Г-н Леметр возвратил мне мой сценарий1 2 (который я Вам посылаю), сообщая мне, что все его собратья, которым он его показал, нашли идею исключительно искусной, но что „это не для театра“... „Ревю блё‘‘ тоже не захотело мою статью о Щедрине. Одна моя приятельница, г-жа Герцен [дочь А. И. Герцена Ольга.—Я. A], невестка Моно, которая очень хорошо знает г-на Рамбо, редактора этого обозрения, ходила к нему говорить от моего имени, но он ей ответил, что уже слишком много написано в последнее время о русских авторах, и даже не захотел посмотреть мою статью» [СК 351].

Основное значение творчества Щедрина Ковалевская видит в том, что он показал разложение господствующего класса в период крепостничества. Причина меньшей популярности Салтыкова-Щедрина за границей по сравнению с другими крупными русскими писателями, по мнению Ковалевской, заключается в том, что он сатирик: «Слезы везде одинаковы,– говорит она, – но каждый народ смеется по-своему». Кроме того, в силу условий царской цензуры Щедрину приходилось зашифровывать свои мысли. Поэтому то, что могут расшифровать русские читатели, может остаться непонятным для иностранцев.

Изложение содержания произведений Салтыкова-Щедрина Ковалевская начинает с рассказа «Больное место». Она описывает также содержание романа Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы», которому, по ее мнению, можно дать подзаголовок «естественная и социальная история одной семьи»: в нем развертывается «моральный упадок и постепенная гибель трех поколений помещиков, гибель, определенная законами наследственности и накопившимся воздействием нездоровых и деморализующих влияний».

Она говорит, что «История одного города» Щедрина – «на самом деле беспорядочно шумная история российской империи – есть его значительное произведение, которое

1 Статья Ковалевской о Салтыкове-Щедрине была напечатана в Швеции. У нас ее опубликовал С. Я. Щтрайх в 1934 г. в «Литературном наследстве» [72].

2 Возможно, речь идет о задуманной ею пьесе «Когда не будет больше смерти», где действие происходит в институте Пастера,

202

никогда не утратит своего интереса для будущих поколений». Всей деятельности Салтыкова-Щедрина она дает такую оценку: «.. .его имя останется в истории не только как имя самого великого памфлетиста, которого когда-либо знала Россия, но и как имя великого гражданина, не дававшего ни пощады, ни отдыха угнетателям мысли» [67, с. 229].

«Воспоминания о Джорже Эллиоте» [67, с. 230—243] являются интересным психологическим очерком. С. В. Ковалевская имела несколько встреч со знаменитой английской писательницей М. Эванс, избравшей псевдоним «Джордж Элиот». Софью Васильевну поразили некоторые обстоятельства личной жизни писательницы. Прежде всего молодой, девушке (при первой встрече Ковалевской было 19 лет) М. Эванс показалась потрясающе некрасивой, но такой обаятельной, с таким мягким, глубоким голосом, что быстро очаровывала собеседника и заставляла забыть о внешности. Она умела слушать и давала возможность своим гостям высказаться, что создавало приятную, уютную обстановку.

Второй визит Ковалевская нанесла Джордж Элиот через одиннадцать лет. После смерти первого мужа она была замужем за поклонником ее таланта Дж. В. Кроссом, 40-летним человеком, в то время как ей уже было 59 лет. Вопреки ожиданию Софьи Васильевны, никакой неловкости в отношениях между супругами не чувствовалось, все было естественно и просто.

Ковалевская задала писательнице вопрос, почему в ряде ее произведений, когда завязывается узел каких-нибудь сложных событий в жизни ее героев, наступает неожиданная развязка – смерть. Как бы поступали дальше действующие лица, если бы смерть не пришла? Джордж Элиот ответила после размышления: «Неужели Вы не замечали, что в жизни действительно так бывает? Я лично не могу отказаться от убеждения, что смерть более логична, чем обыкновенно думают... Сколько раз случалось уже, что доверие к смерти придавало мне мужество жить» [67, с. 243].

Две недели спустя, совершенно неожиданно, Джордж Элиот скончалась после трехдневной болезни. И Ковалевская пишет: «Соединяя свою судьбу с судьбою человека вдвое ее моложе, она решилась на очень рискованный опыт. В данную минуту оба были счастливы, но могло ли это счастье продолжаться долго?» [67, с. 244].

203

Замечателен очерк «Три дня в крестьянском университете в Швеции», свидетельствующий о большом интересе Ковалевской к вопросам народного образования и о глубине ее наблюдений.

Летом 1886 г. Софья Васильевна вместе с Анной-Шарлоттой Леффлер отправилась путешествовать по Швеции. Они проехали в область Центральной Швеции Далекарлию и посетили высшую народную школу в Терне. Ковалевская сильно заинтересовалась вопросом о крестьянских университетах и отнеслась с самой горячей симпатией к предложению одного из ректоров посетить такой университет.

Очерк же об этом она написала лишь летом 1890 г., путешествуя по Швейцарии, и опубликовала его в журнале «Северный вестник» [67, с. 244—266].

Было начало весенних двухнедельных каникул в риксдаге, и значительную часть пассажиров поезда составляли крестьянские депутаты шведского парламента – этот поезд даже называли «риксдагским». Ковалевская рассказывает о шведском парламенте, о крестьянской партии, которая занимала в нем видное место, дает яркую характеристику некоторых ее членов. Об одном из них известно, что он обучался лишь в народной школе и, однако, был очень влиятельным лицом.

Статья начинается описанием железнодорожного вокзала в Стокгольме и движения поезда: «Локомотив начинает пыхтеть и размахивать своими тяжелыми крыльями, п длинный поезд трогается с места...» [67, с. 244].

На маленькой станции Сале Ковалевскую ждал тарантас, возницей на котором был один из учеников народной школы. Его послал за знатной гостьей ректор школы Голмберг. Радушно встретила ее семья ректора, сам Голм– берг, его жена и несколько родственниц, молодых девушек. Вместе с молодыми людьми – учениками все они живут, как одна семья. По вечерам часть учеников (за неимением места для всех) ужинают у ректора и проводят у него свободное время: читают вслух, поют. Остальные ученики развлекаются сами: занимаются гимнастикой, борьбой.

Г. Голмберг изложил историю появления и развития крестьянских народных школ в Скандинавских странах. Идея таких школ появилась в Дании около 1850 г., у философа и теолога Грундвига, который исходил из чисто религиозных побуждений. «Человек необразованный не может быть истинным христианином, поэтому нельзя в

204

христианском государстве держать народ в состоянии темноты и невежества... Надо развить его ум, расширить его взгляды, показать ему историю в ее настоящем (христианском) освещении и тем самым оградить его от вредных влияний лженауки» [67, с. 250].

Дети в начальной школе еще неспособны понять все это, в то время как молодежь должна быть восприимчива к ним. Школа Грундвига имела большой успех, у него появились последователи. Первое время школы существовали на частные средства, обучение в них было направлено в основном на то, чтобы поднять нравственный уровень народа. Потом эти школы стали пользоваться субсидией государства, объем преподавания в них расширялся применительно к требованиям времени. В 1890-х гг. в Дании насчитывалось более 40 школ для взрослых крестьян.

В Швеции и Норвегии организация народных университетов началась на других основаниях, она совпала с изменением в 1866 г. конституции этих стран: расширение прав крестьян, уменьшение прав дворянства (в Норвегии дворянство было совсем упразднено). Было введено обя^ зательное бесплатное начальное обучение. Появилось мно* жество романов из народной жизни (грешивших, по мнению Ковалевской, идеализацией). Стали думать о создав нии школ для взрослых по образцу датских, но скоро они приняли другое направление. В Норвегии в такой школе «гораздо больше заботятся об общеобразовательном и политическом, нежели о богословском воспитании крестьян») [67, с. 255].

В Швеции первые высшие народные школы были организованы на государственные средства, так как сильная крестьянская партия внесла в свою программу вопрос об этих школах. Г. Голмберг считал, что будущее Швеции в руках крестьян. Но жизнь крестьян отличается своими особенностями: если летом они сильно заняты, то в долгие зимние месяцы у них остается много досуга. Во время такого вынужденного безделья и уединенной жизхш, в отдаленных одно от другого хозяйствах в человеке грубом и неразвитом могут просыпаться животные инстинкты, и любой юрист скажет вам, пишет Ковалевская, что нет такого зверского преступления, которое бы не проявлялось ежегодно среди населения шхер, окружающих Стокгольм. Необходимы школы, где народ мог бы почерпнуть запас знаний и интересов, «способных дать окраску и содержание всей их последующей жизни» [67, с. 256].

205

Направленность крестьянских университетов совсем иная, чем направленность ремесленных и сельскохозяйственных школ, выпускающих специалистов, а также классических гимназий Ц старинных университетов в Упсале и Лунде, «служащих рассадниками будущих священников, чиновников и юристов».

Крестьянские университеты преследовали совсем другую цель, которую Ковалевская формулировала так: «Не отнимая крестьянина от земли, не вырабатывая из него машину, пригодную для той или другой специальности, они должны пробудить в нем человеческое сознание, дать ему хотя бы общее понятие о сокровищах, накопленных человечеством в области наук и искусств, и приобщить его к тем умственным наслаждениям, которые доступны интеллигентным слоям общества» [67, с. 256].

Народные университеты не давали ни дипломов, ни каких-либо прав, и, однако, они привлекали крестьянскую молодежь. При четырехмиллионном населении Швеции в ней было 25 крестьянских университетов. Восторженные рассказы возвращающихся домой из таких школ возбуждали и в других молодых людях желание учиться. А учились они с большим рвением, в истории и географии обнаруживали замечательную память на имена, годы и события, легко решали арифметические задачи, даже на правило товарищества и учет векселей. Г. Голмберг так говорит об этом: «Вы не поверите, как восприимчивы к знанию эти здоровые, молодые головы, не утомленные предварительной, многолетней долбней!» [67, с. 260].

В первые две-три недели они, правда, часто жаловались на головные боли, но Голмберг полагал, что это от недостатка моциона. Поэтому он ввел гимнастику, игры, бег взапуски.

Ковалевская предложила учащимся прочитать что– нибудь вслух. Опи с интересом выслушали два рассказа Л. Толстого: «Упустишь огонь– не потушишь» (чтение этого рассказа прерывалось взрывами хохота) и «Сколько человеку земли нужно». Философия второго рассказа не встретила понимания. Ковалевскую осыпали вопросами о России, о крестьянах. Потом ночью она думала о своей родине. Заканчивается статья вопросом: «Придется ли мне когда-нибудь в жизни в какой-нибудь заброшенной, глухой русской деревушке рассказывать кучке молодых крестьян о Швеции, как я рассказывала сегодня шведам о России?» [67, с, 267].

206

Публицистические способности С. В. Ковалевской полностью проявились в двух статьях, напечатанных в 1888 г. в газете «Русские ведомости», о посещении двух французских больниц, Шарите и Сальпетриер. В первой из них проводился гипнотический сеанс у доктора Люиса, во второй проходила клиническая лекция о гипнотизме доктора Шарко [67, с. 275-281].

Ковалевская была разочарована результатами своих посещений. Сеансы проводились на пациентах из бедных слоев населения, которые подыгрывали своим врачам. С большой наблюдательностью Софья Васильевна подметила разные детали поведения врачей и больных.

Сохранилось семь набросков, по-видимому, намечаемых Ковалевской больших произведений. Один из них, «Шведские впечатления», был опубликован после смерти Ковалевской [55]. В книге [67] он приведен с некоторыми добавлениями из Архива АН СССР3. Остальные шесть отрывков опубликованы впервые по материалам Архива АН СССР.

В статье «Шведские впечатления» Ковалевская дает очерк общего состояния шведского общества. Она указывает, что в политическом и социальном отношении Швеция является одним из самых свободных государств Европы, и, однако, нет страны, быть может, кроме Англии, где бы «общественное мнение» играло такую всесильную роль, как в Швеции. «Швеция никогда не была под игом чужого государства, в ней никогда не существовало крепостного права, в числе ее королей не было ни одного тирана, вроде Иоанна Грозного или Людовика XI... даже религиозные гонения никогда не имели в ней того характера жестокости и неумолимости, как в других государствах Западной Европы». Поэтому у шведов* выработался «разумный, логический темперамент, который не переносит разлада между словом и делом и не останавливается на одной фразе» [67, с. 289]. Убедить шведа в чем-нибудь нелегко, но уж если это удалось, он не остается на полдороге и облекает свое убеждение в вещественную форму. Швеция не имеет больших природных богатств, и это налагает на быт ее жителей особый отпечаток.

Ковалевская утверждает, что нет такой радикальной реформы в экономическом и социальном отношении, которая не осуществилась бы в Швеции, «если бы только уда-

3 ААН, ф, 768, on. 1, № 8.

207

Глось убедить достаточное число людей в необходимости и желательности этой реформы» [67, с. 291]. Она подтверждает эту мысль примером из жизни Стокгольмского университета. После нескольких лет существования он стал обладателем капитала в несколько миллионов крон и значительного участка земли, и все это на частные пожертвования. В Стокгольме в то время было 200 тысяч жителей, и хотя в нем зажиточных людей было довольно много, но таких богачей, какие имелись в Соединенных Штатах и некоторых государствах Европы, в нем не имелось, и пожертвование нескольких десятков тысяч рублей для всех составляло ощутимую сумму. Ковалевская сравнивает стокгольмский результат с петербургским, когда путем многих стараний и подпиской по всей России удалось собрать мизерную сумму для женских медицинских курсов, о которых разговоров, однако, было очень много.

Еще два отрывка Ковалевской относятся к Швеции: «Драма в шведской крестьянской семье» и «Ивар Мон– сон» [67, с. 303—307]. В первом фрагменте действие еще совсем не развернуто, так что, в чем заключается драма, неизвестно, но он очень интересен по своим литературным достоинствам и по характеру восприятия Ковалевской шведского быта. Во втором отрывке речь идет о прекрасном, здоровом молодом человеке, невеста которого уходит к другому. В поисках забвения от постигшего его горя Ивар Монсон попадает в кружок социалистов. Интересно было бы узнать, как дальше развивалась бы у Ковалевской тема – деятельность группы социалистов в шведском обществе.

В рассказе «На выставке» [67, с. 282—288] с большой наблюдательностью описывается вернисаж всемирной выставки 1889 г. в Париже, на которой Софья Васильевна была со своей дочкой и Юлией Лермонтовой. Живо нарисованы различные типы посетителей и устроителей выставки. В отрывке «Амур на ярмарке» [67, с. 295—297] дается описание ярмарки в предместье Парижа, которая проводится ежегодно в течение мая и июня. Однако действие повести не развернуто и при чем тут «амур», стоящий в заголовке, не ясно из-за краткости отрывка.

В коротком «Отрывке из романа» [67, с. 307] описываются тяжелые, натянутые отношения между супругами Л. и О.; по этому отрывку нет возможности судить о том, как установились такие отношения, чем они объясняются.

208

Об       отрывке «Путовская барыня» мы уже упоминали, когда рассказывали о М. М. Ковалевском: прототипом Пу– тбвской барыни была мать М. М. Ковалевского.

Стихотворения занимают особое место в творчестве Ковалевской. Она писала стихи с детских лет до конца жизни, хотя никогда их не публиковала и не предназначала к печати. Но они важны для определения душевного склада Ковалевской, ее настроений, ее чувств и переживаний.

В шуточном послании В. О. Ковалевскому, которого ждут в Палибине все собравшиеся там члены семьи, Софья Васильевна говорит, что уже целых две недели она ждет мужа и мучается – все напрасно «...и вот решилась я попробовать стихами тебя, злодей, усовестить и устыдить...». Стихотворная муза не покидает ее: «Как видишь, бес мой или муза из. когтей не хочет выпустить совсем души моей». Все собрались в Палибине: и Анна Васильевна с мужем и сыном, и Юлия Всеволодовна, и брат Федя, а Владимира Онуфриевича все нет: «Твоей смуглянке

скучно, мужа ожидает, раз десять в сутки на дорогу выбегает...» [67, с. 310—311]. Это стихотворение написано 18 июля, неизвестно, в каком году (вероятно, в 1875).

Стихотворение «Вот весна, теплом пахнуло...» (условно названное «13 апреля» [67, с. 317]) осталось незаконченным.

Еще одно, полушутливое стихотворение Софьи Васильевны «Жалоба мужа». В нем муж считает, что страдальцы не женщины, а мужчины. В насмешливой форме он излагает историю своей женитьбы на девице молодой, умной, красивой, но зараженной вредным духом разных книжек. После женитьбы

Оказалось, что бедняжка Все за правду принимала,

Что со мной она до свадьбы О правах своих болтала.

И тепёрь ждала от мужа

Пренаивно выполненья

Тех обетов, что жених ей

Дал в порыве увлеченья [67, с. 319].

Возможно, это стихотворение было написано в тот период, когда Софья Васильевна стала возвращаться к науке, не встречая сочувствия со стороны Владимира Онуфриевича.

Стихотворение «Если ты в жизни...» является призывом к человеку не погашать «святого духа». Оно начина¬

209

ется словами: «Если ты в жизни хотя на мгновенье истину в сердце своем ощутил, если луч правды сквозь мрак и сомненье ярким сияньем твой путь озарил...», то храни вечно в груди «память об этом мгновеньи священном», и борись с бурями и грозами, которые будут пытаться сбить тебя с пути. «С того человека и взыщется много, кому было много талантов дано» [67, с. 313—314].

В «Стихотворении в прозе» рассказывается сон: она на берегу моря, на котором поднялась буря. Вдруг громадная волна разбилась у самых ее ног,– и она постигла внезапно весь ужас насильственной смерти. «Я побежала и стала кричать, звать на помощь – было уже слишком поздно...». Громадный вал перекатил через голову, тихо шепнув слова [из стихотворения И. С. Никитина «Вырыта заступом яма глубокая»]: «Полно, о жизни покончен вопрос, больше не нужно ни песен, ни слез» [67, с. 314].

Другое стихотворение в прозе, «Хамелеон», было приведено Анной-Шарлоттой Леффлер в «Воспоминаниях о Соне Ковалевской». В нем Ковалевская говорит: «Мой милый друг, куда бы ты ни пошла, я всегда точно следую за тобой» подобно хамелеону, у которого «нет собственной красоты, но который отражает все, что видит вокруг себя, хорошее и прекрасное» [67, с. 315—316].

В стихотворении «Груня» [67] говорится о девушке, начитавшейся жития святых мучеников и рисующей себе картины мученической смерти: «Народом площадь вся полна. Ее ведут на казнь, спокойна и ясна восходит Груня на костер». Перед казнью Груня говорит с народом, который, потрясенный ее словами, готов покаяться и уверовать. И вот предсмертный крик – и Груня просыпается. Долго с поникшей головой сидит она, печальна и грустна. Вероятно, в этом стихотворении отразились не только представления детских лет о мучениках, но и мысли о подвижничестве революционеров.

Самое значительное стихотворение «Пришлось ли...» было опубликовано после смерти Софьи Васильевны, в 1892 г., академиком Я. К. Гротом. В этом стихотворении, видимо, отражены душевные переживания Ковалевской. Содержание стихотворения таково. Неожиданно раздав лась страстная песнь —и замолкла. Дальше следуют строки* «Ужель и наша встреча с вами бесследно также промелькнет?» Неужели предстоит вечная разлука и «его» образ лишь порою будет возникать из забвения,

210

«пока из памяти не сгладит время когда-то милые черты, и сердце вновь покорно примет бремя холодной, вечной пустоты» [51]. Ковалевская была способна к большой «концентрации мысли», которая нужна для работы ученого. Но в ее жизни были и моменты огромной концентрации душевных переживаний. На этот раз она излила их в самом лучшем своем стихотворении.

Драма «Борьба за счастье» [67, с. 382—484] написана совместно с А.-Ш. Леффлер. Ковалевской принадлежит основная идея драмы, ее сюжет, характеры действующих в ней лиц. Она рассказывала Анне-Шарлотте ход действия, и та уходила в свою комнату и там писала.

Пьеса состоит из двух частей, двух драм: «Как это было», когда люди следовали не велениям сердца, а установившимся обычаям и предрассудкам своей среды, и «Как это могло бы быть» – в противном случае.

Краткое содержание первой пьесы таково. Талантливый молодой инженер Карл работает над созданием машины, которая облегчит труд рабочих, но вместе с тем может сократить их численность на фабрике, принадлежащей молодой наследнице этой фабрики Алисе. Умирает отец Карла, и на руках последнего оказывается семья, которую он должен поддерживать. Карл и Алиса любят друг друга, но он не смеет сделать ей предложение, и она, по настоянию родственников, выходит замуж за двоюродного брата Яльмара и сохраняет за семьей свое родовое имение. Но Яльмар любит другую и после тяжелых переживаний кончает с собой. Во второй драме Алиса находит в себе силы порвать с Яльмаром. Свой капитал она обращает на развитие фабрики, обещает волнующимся рабочим, боящимся сокращений, никого из них не увольнять, но ввести их в члены акционерного общества фабрики, так что они будут получать с нее доходы.

При всей наивности решения рабочего вопроса драма имела значение как одна из первых пьес, в которой выведены на сцену рабочие. Она ставилась в Швеции и в Москве (только вторая часть), в театре Корша [216].

Интересны размышления Ковалевской по поводу основной идеи драмы. Она говорила Анне-Шарлотте: «Кому не приходилось в жизни раскаиваться в важном необдуманном шаге и кто не раз желал начать жизнь сызнова?» [96, с. 215]. Она стремилась объяснять все явления жизни научным образом и проводила сравнение

211

с задачей Пуанкаре о кривых, определяемых дифференциальными уравнениями: у них могут встречаться критические точки, в которых кривые пересекаются, и тогда приходится по каким-то дополнительным условиям выбирать дальнейший путь по одной из этих кривых. Так и в жизни людей, думала Ковалевская, их поступки заранее предопределены, но могут появляться такие моменты, когда представляются различные возможности для выбора пути, от которого зависит дальнейшая жизнь.

Нужно заметить, что в героине пьесы Алисе Ковалевская обрисовала себя, а у других действующих лиц есть черты знакомых и близких ей людей из научного мира.

Г. Миттаг-Леффлер был недоволен затеей Сони и Анны-Шарлотты: писание драмы, которым обе женщины занимались с увлечением, мешало математической работе Ковалевской. Он подверг пьесу критике, когда ему дали прочитать первую ее часть. Софья Васильевна ответила на критику письмом:

[апрель 1887]

Дорогой г-н Миттаг-Леффлер,

Вчера я получила рукопись [первой пьесы] 4 и очень благодарна Вам за подробные примечания, которые Вы к ней добавили. Прежде всего признаюсь Вам, что ни Анна-Ш[арлотта], ни я не могли противостоять желанию прочитать их вместе, прежде чем она окончит вторую пьесу. В настоящий момент она опять так полна энтузиазма к нашему новому детищу, что, по моему мнению, маленький душ холодной критики не представляет большой опасности. И кроме того, я всегда замечала, что всякое событие, как бы ужасно оно ни было, никогда не бывает столь ужасным, как ожидание его. Раз Анна-Шарлотта знала, что Вы не одобряете пашей пьесы, было бы гораздо лучше, чтобы она немедленно узнала все наиболее удручающее, что Вы имели сказать по этому поводу. Действительно, совершенно невозможно,– зная, что в двух шагах от меня находится нечто, что меня интересует, и что мне стоит только протянуть руку, чтобы его взять,– воспротивиться этому желанию из осторожности.

Я, со своей стороны, не была бы откровенной, если бы не призналась Вам, что мне очень горько, что наш бедный маленький первенец встретил так мало снисхождения в Ваших глазах. Но должна признь. ься, что во многих отношениях я принуждена согласиться с Вами и некоторые из Ваших замечаний кажутся мне очень справедливыми. В первый момент я очень удивилась тому, что Вы так мало поняли характер Карла; но получше поразмыслив, я нашла это вполне естественным. Я думаю, что это происходит от того, что мы жили в столь различной среде. Я, с своей стороны, столько видела таких «Карлов» и так близко изучила их, что не могу не считать его хорошо схваченным типом. Вы забываете, что он как раз

4 Пьеса G. В. Ковалевской и А.-Ш. Миттаг-Леффлер «Борьба за счастье»,

212

из того теста, из которого сделаны гениальные специалисты – но не интересные люди. Он – ни автор, ни поэт, ни публицист. Его мозг представляет собой превосходный рабочий инструмент, но фантазии (в обычном смысле этого слова) он лишен совершенно. Чтобы олицетворить Карла, мне достаточно вызвать в памяти образы таких людей, как, например, Кирхгоф (изобретатель спектрального анализа), Гекели, Эрмит (знаменитый математик), Вернер Сименс и т. д., т. е. людей, которым никто, конечно, не отказывает в гениальности, но которые во всех обстоятельствах частной жизни думают, рассуждают и поступают, совершенно как Карл. Вы упрекаете нас в том, что Марта шаржирована, и считаете неестественным, что Карл так просто проглатывает все ее пошлости. Но я Вам скажу по секрету, что прототипом этой Марты послужила некая г-жа профессорша, очень известная и вызывающая восхищение в берлинском ученом мире. Она вдова одного очень талантливого математика, и ею был одурачен другой талантливый математик. Между тем, уверяю Вас, что наша Марта еще далека от оригинала и что у нас не хватило смелости воспроизвести все двусмысленные наивные изречения, постоянно срывающиеся с уст этой очаровательной профессорши, принимаемые ее учеными поклонниками за чистую монету [СК 13].