Текст книги "Софья Васильевна Ковалевская"

Автор книги: Пелагея Полубаринова-Кочина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Известно, что Софья Васильевна прониклась большим интересом к проекту Фритиофа Нансена лыжного перехода через ледяное плато Гренландии. Много лет спустя, когда Ф. Нансен посетил Советский Союз, Н. К. Вержбицкий, сопровождавший его во время путешествия по Армении, задал ему вопрос о Ковалевской. Нансен сказал: «Ковалевская? Это был человек редкой духовной и физической красоты, самая умная и обаятельная женщина в Европе того времени». После довольно продолжительного молчания Нансен добавил: «Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, и я вернулся к той, которой уже было дано обещание... Тёперь я об этом не жалею» [170, с. 253].

В той же «Свенска Дагбладет» были приведены воспоминания младшей дочери Гюльденов Тюры, ставшей потом г-жой Клинковстрем, «которая сохранила в своей памяти много мелких черт из будничной жизни великой Сони Ковалевской». Она вспоминала, какое вкусное варенье варила Ковалевская и какие красивые вышивки она дарила друзьям. В газете опубликован также интересный рассказ Гунхильд Теген о дружбе Ковалевской и А.-Ш. Леффлер под заголовком «Микеланджело в беседах»:

«Когда замечательный математик Соня Ковалевская поселилась осенью 1883 г. в Стокгольме, она была встречена полным ожидания приветливым академическим обществом. Прежде всего, среди тех, кто приветливо встретил Соню Ковалевскую, была семья Миттаг-Леффлера – профессор Гёста Миттаг-Леффлер, сам знаменитый математик, энергично устроил все, что касалось материальной стороны жизни нового доцента-женщины, и его сестра, уже знаменитая Анна-Шарлотта, по мужу Эдгрен, была готова подружиться с интеллектуальной женщиной...

т

5*

Их можно назвать двумя выдающимися женщинами, которые должны были хорошо подходить друг другу. Ш своему характеру и как личности они были очень различны и потому действовали стимулирующим образом друг на друга. Соня Ковалевская, видимо, оказывала стимулирующее действие на весь интеллектуальный мир Стокгольма в течение тех лет, когда она работала там.

Эллен Кей описывает Анну-Шарлотту как хозяйку дома: на ее вечерах царили покой и уют, у нее не было стремления выделять себя, она выявляла все лучшее у других и позволяла им быть интересными, потому что она умела говорить о вещах, которые были для нее близкими. Она никогда не принуждала людей казаться гениальными или остроумными, потому что хозяйка дома была сама естественной. Она была непритязательной. Когда она молчала, она выглядела несколько хмурой – это видно по фотогра-* фиям, но когда она говорила или улыбалась, ее лицо светилось. Она была осторожна в своих суждениях и никогда не ощущала потребности в категорически сформулированных взглядах.

Такова была Анна-Шарлотта, „древнешведский тип“...

А какова была Соня, русская? Эллен Кей с большой нежностью и уважением описывает также и ее. Блестящий человек для общества, „Микеланджело в беседах“, который с большой энергией бросается на какую-либо тему и разрабатывает ее с гениальностью. Она наслаждалась тем, что по интуиции конструировала личность, судьбу, из ничего, из жеста, интонации. Она наслаждалась дискуссиями ради них самих – „она сама строила ветряные мельницы, и кончала тем, что нападала на них“. И Анна-Шарлотта слушала улыбаясь и никогда не решалась прервать поток этой речи на ломаном шведском языке – такой глубокой, бурлящей, юмористической, такой лиричной и меткой.

Для нервной Сони гармоническое существо Анны-Шарлотты было благотворным, хотя, может быть, иногда также вызывало раздражение. А для Анны-Шарлотты живость и внутреннее богатство Сони были стимулирующими и плодотворными.

В первый раз, когда они встретились – это было в 1883 г. у профессора Миттаг-Леффлера, они вышли вместе из дому, и во время короткой прогулки Анна-Шарлотта случайно рассказала о пьесе, которую она задумала,– это была пьеса „Как делать хорошо“ – и, прежде чем они расстались, пьеса стала ясной в деталях, о которых писательница не

132

догадывалась. „Так велика была сила Сони над внутренними мыслями другого человека“,– говорит она позднее в биографии, когда вспоминает об этой первой встрече» [ 171 ].

В газете «Стокгольме Тидниген» 14 января 1950 г. появилась интересная статья. Она начиналась так:

« „Если академия начнет избирать в свои члены женщин, то на ком же из сотворенных существ она тогда должна остановиться?“ – изумлялся секретарь Академии наук профессор Линдхаген, когда однажды в 80-х годах прошлого столетия зашла речь о том, чтобы избрать профессора математики Стокгольмской Высшей школы Соню Ковалевскую, знаменитого в Европе математика, в академики.

Она на самом деле и не была избрана, и должно было пройти тридцать лет, прежде чем Шведская академия нашла, на ком из сотворенных существ можно „остановиться“ без слишком большого риска. На этот раз таким человеком, как мы знаем, оказалась Сельма Лагерлёф»

Юбилей Вейерштрасса

Семьдесят лет Вейерштрассу исполнялось 31 октября 1885 г., и немецкие математики уже в 1884 г. начали готовиться к юбилею. Софья Васильевна.получила письмо, на– цисанное 3 февраля 1884 г., от берлинского математика Лацаруса Фукса [ИМ 14], возглавлявшего комиссию по чествованию Вейерштрасса. В нем он просит Ковалевскую, как члена комиссии, разослать 25 экземпляров, в основном русским математикам, обращения по поводу чествования юбиляра. А. В. Васильев из Казани еще не ответил на нос* данное ему письмо, поэтому, пишет Фукс, придется сдать в печать обращение без его подписи.

Л. Фукс сообщает, что пущено в ход дело об альбоме, бюсте и медали с изображением Вейерштрасса.

От А. В. Васильева, с которым Ковалевская познакомилась в Берлине, где он слушал лекции Кронекера, она получила письмо (без даты, относящееся к 1885 г.).

Многоуважаемая Софья Васильевна, прежде всего позвольте мне принести Вам мою искреннюю благб– дарность за память. С начала зимы мне несколько раз хотелось письмом в Стокгольм поздравить Вас с исполнением прекрасной

* Речь идет о разных академиях: Ковалевскую Миттаг-Леффлер хотел ввести в Академию наук Швеции, а Сельма Лагерлёф стала членом Шведской академии (без слова «наук»), т. е. академии для изучения шведского языка и литературы.

133

мысли занять кафедру, но боялся, что это будет с моей стороны излишней смелостью.

Само собой разумеется, что Ваше лестное предложение принять участие в подписке на подарок Вейерштрассу мне как нельзя более приятно. Подумавши, я решился поступить следующим образом: напечатал воззвание, один из экземпляров которого я Вам прилагаю; я разослал его всем русским математикам, мне известным по имени, затем в каждом из университетских городов я просил кого-нибудь принять на себя более деятельное участие в подписке, в Петербурге – Сохоцкого, в Москве – Бугаева, Киеве – Ермакова, в Одессе – Слещинского.

Деньги было бы неудобно пересылать ко мне в Казань, поэтому я просил пересылать их в Берлин профессору Фуксу. Но я думал, что, кроме того, многим нашим соотечественникам будет всего приятнее послать деньги на подарок Вейерштрассу через его знаменитую русскую ученицу, и потому я осмелился выставить также адрес С. В. Ковалевской. Надеюсь, что она мне извинит это.

Вот, многоуважаемая Софья Васильевна, что мне удалось сделать. Не знаю, каковы будут результаты. Через неделю я думаю послать деньги отсюда, пожертвованные нашим маленьким математическим обществом... [РМ 20].

Ковалевская передала письмо Фукса Миттаг-Леффлеру, и они начали оживленно обсуждать меры по чествованию Вейерштрасса, к которому оба относились с величайшим уважением. Почти в каждом из их писем встречается его имя.

Во многих письмах Ковалевская сокрушается по поводу перегрузки учителя. Так, в письме от 8 января 1881 г. она говорит, что Вейерштрасс, к несчастью, завален работой, которую мог бы выполнять более молодой математик, время которого не так дорого: лекции перед аудиторией в 250 слушателей, редактирование трудов Якоби и Штейнера, заседания – академические и совето-факультетские, не дают ему возможности закончить собственные исследования. «Я не понимаю,-'– пишет она,– как другие берлинские математики не дадут понять министру, насколько необходимо освободить Вейерштрасса от лишних нагрузок» [СК 1]. Смерть Борхардта, который, кажется, был единственным влиятельным другом Вейерштрасса,– большое несчастье для него, повлекшее увеличение его нагрузок. В частности, редактирование «Журнала чистой и прикладной математики», которое проводил он с Борхардтом, теперь лежало на одном Вейерштрассе. Ковалевская и Мит– таг-Леффлер стали членами комиссии по юбилею Вейерштрасса, и ряд лиц присылали им письма по поводу юбилея. Выяснилось, что между математиками стали возникать разногласия. В конце 1884 г. Георг Кантор послал Софье Васильевне письмо, в котором говорит, что не может по¬

134

ставить свою подпись под обращением, которое прислал ему Фукс.

Галле, 30 декабря 1884 г.

...Это обращение составлено так холодно, бесцветно, водянисто, оно до такой степени ничего не говорит и предвещает неуспех, что я нахожусь в недоумении, каким образом думают достигнуть с его помощью подобной цели.

Таким образом, по моему мнению, необходимо составить для опубликования такое обращение, в котором огромные заслуги г-на Вейерштрасса нашли бы наиболее достойное и полное выражение.

Может быть, Вы, сударыня, в состоянии оказать влияние в этом направлении; тогда позже я охотно приму в этом участие, если только мой друг Миттаг-Леффлер будет с этим согласен... [75, с. 121; 172].

Обращение, о котором говорит Кантор, было разослано и другим членам юбилейного комитета, в том числе Мит– таг-Леффлеру. Софья Васильевна сразу по получении письма от Кантора пишет Миттаг-Леффлеру, что она с нетерпением ждала его мнения об этом обращении. Сама она присоединяется к мнению Кантора о том, что обращение ничего не стоит. Оно не будет проявлением восхищения перед теориями Вейерштрасса со стороны его учеников, а просто выражением чисто формального уважения. Ковалевская говорит, что она ничего не подпишет, пока не узнает мнение Миттаг-Леффлера. Некоторые математики высказывались против преподнесения бюста Вейерштрас– су, так как на юбилее Куммера бюста не было. По этому поводу Софья Васильевна пишет: «Было бы печально,

если бы поднесение бюста стало предлогом к обмену враждебными высказываниями между различными немецкими математиками».

Миттаг-Леффлер позаботился о том, чтобы поместить в «Acta mathematica» хороший портрет Вейерштрасса и статью о нем к его юбилею.

На юбилей Вейерштрасса не смогли приехать ни Ковалевская, ни Миттаг-Леффлер. Однако юбилей прошел хорошо, и Вейерштрасс остался доволен им. Через некоторое время он описал это событие в письме к своей ученице, в котором великодушно прощал ей ее отсутствие – хотя, конечно, ее присутствие украсило бы праздник. Привожу письмо Вейерштрасса (с некоторыми сокращениями) [125, с. 263].

14       декабря 1885 г.

Мой дорогой друг,

Ты ярая софистка. Являясь моей ученицей особого рода, ты не пожелала 31 октября смешаться со «всей толпой», а предпочла

135

дать о себе знать на неделю позднее. Пожалуй, ты вправе называться «egregia» 5, но не лучше ли было бы приветствовать старого друга раньше всех?...

Прежде всего должен тебе откровенно признаться, что празднование моего 70-летнего юбилея, организованное моими, старыми и молодым#, слушателями, действительно было большой радостью для меня. Оно не цмело официальной окраски – только министр культуры прйслал мце полуофициальное поздравление – и, хотя оно и не 6ii5o вполне свободно от преувеличений, тем не менее явилось ничем не омраченной демонстрацией чувств всех его участников. Кроме моих здешних коллег, лично присутствовали: Кантор, Шварц, Линдеман, Киллинг, Томе, П. Дюбуа для передачи мне почетных подарков от имени Комитета (Комитет по организации чествования Вейерштрасса.– П. К.).

Фукс произнес хорошо составленную речь, охраняемый боязливыми взорами своей жены – так что й женщина украшала празднество своим присутствием...

Ты, вероятно, уже получила гипсовую копию бюста. Мне интересно узнать твое мнение о нем. Моим сестрам он не слишком нравится. Тебе и Миттаг-Деффлеру будет прислана копия медали из золоченой бронзы. Альбом для фотографий (свыше 500 штук) прекрасен, он нравится всем.

Издателям «Acta» я должен принести особую благодарность за их содержательный подарок. Фотография очень удачна и паспарту сделано с большим вкусом. Только в посвящении сказано слишком много, так же как и в надписи на медали.

Вечером был обычный в таких случаях ужин... [125, с. 263].

После речей Фукса и Кронекера выступал Вейерштрасс.

Мое ответное слово на обе речи было очень кратким – я был слишком утомлен. Затем последовал еще целый поток речей... С большим юмором говорил мой брат, доказывавший, как бедна его наука – филология по сравнению с математикой.

Под конец мы все пошли еще пить пиво, где я оставался до полуночи, а мой брат – до рассвета.

Через два дня после этого было собрание математического общества, причем молодые люди держали себя хорошо. Моему брату так понравилось это общество, что он оставался там до пяти часов утра, а все пожилые люди ушли вместе со Шварцем...

Так, мой дорогой друг, теперь ты имеешь точный отчет о «юбилее Вейерштрасса», на который ты можешь претендовать как член Комитета. Я хотел и мог бы прислать тебе некоторые берлинские газеты. Ты бы посмеялась над легендами, связанными с моей личностью. Я должен еще сообщить тебе, что поэтический тост к собравшимся был произнесен не моим братом, а мной самим... [125, с. 265].

Это письмо сопровождается стихотворением Вейерштрасса. Первое четверостишие – цитата из стихотворения Августа фон Платена, дальнейшие строфы представляют мысли ученого:

5 Выдающаяся личность (лат.).

136

«Schonheit ist das Weltgeheimnis das uns lockt in Bild und Wort, Wollt ihr sie dem Leben rauben, zieht mit ihr die Liebe fort. Was auch lebet, zuckt vor Abscheu, alles sinkt in Nacht und Graus, Und des Himmels Lampen loschen mit dem letzten Dichter aus»« Also der Poet. Der Forscher, dem ein gut’er Gott verlieh Zu verstehn des Geistes Welten und der Spharen Harmonie, Sagt uns: Wahrheit ist die Sonne, deren Licht das All erhellt,

Und des Wissens Gut das Hochste, was an Schatzen beut die Welt, Alles Schonste aber das des Menschen sehnend Herz begluckt. Alles Hochste, das des Menschen Geist dem Erdenstaub entruckt, Im Gemuthe edler Frauen ist’s vereint zu schonem Bund,

Dass uns allen Kund es werde durch der Liebe Zaubermund0.

[125, c. 131].

После так радостно прошедшего юбилея грустные мысли, которые некоторое время тому назад начали овладевать Ёейерштрассом, вновь приходят к нему. Заставляют задуматься болезни. Когда Вейерштрассу было еще только 35 лет, у него появились головокружения. Однажды во время лекции он вынужден был опуститься в кожаное кресло около кафедры, студенты вывели его, и он долгое время оставался в постели и очень медленно поправлялся. Такие состояния повторялись у него на протяжении 12 лет, он впадал в полную апатию и не мог ничего делать. Врачи называли это «утомлением мозга». Позднее появилось расширение вен, ноги распухали и болели. Читая лекции, он сидел, а кто-нибудь из студентов выписывал формулы на доске. Уже давно Вейерштрасс стал думать о том, чтобы выйти в отставку и поселиться где-нибудь в Швейцарии.

Но не только это удручало Вейерштрасса. После смерти Борхардта он лишился самого близкого друга в университете и испытывал чувство одиночества. В письме Ковалев– 66 «Красота есть тайна мира, что в искусстве вновь живет,

Изгони ее из жизни – с ней любовь навек умрет.

Вздрогнет все от отвращенья, ночь людей повергнет в страх И с последним из поэтов все погаснет в небесах».

Так сказал поэт. Ученых же бог вещий одарил Пониманьем духа мира и грамонии светил:

Истина есть солнце, озаряющее все,

Благо высшее познанья им приносит бытие.

Все прекрасное, что людям сердце может обновить,

Все высокое, что в думах – прах наносный удалить,

В душах благородных женщин сплетено в венок один —

То любви уста вещают из сердец своих глубин

{перевод П. Я. Кониной).

137

ской от 24 марта 1885 г. он говорит: «него мне не хватает все больше и больше, так это дружественного сотрудничества с коллегами, основанного на согласии в принципах и искреннем взаимном признании». Однако письмо он заканчивает бодро, выражая скромное удовлетворение трудом своей жизни: «Никто лучше меня не знает, насколько я остался дцлеким от цели, которую поставил себе в своем воодушевлении молодости, но никто не может у меня отнять сознание того, что мои стремления и моя деятельность были не совсем напрасными и что путь, которым я шел к истине, не был ложным путем» [125, с. 256].

Последние восемь или девять лет жизни Вейерштрасс был тяжело болен. За три года до кончины он уже не мог ходить, два служителя переносили его с постели в кресло и выносили на улицу, иногда возили в кресле по Берлинскому парку. Но почти до конца жизни он сохранял ясность мысли и мог беседовать с учениками.

День 80-летия Вейерштрасса в 1895 г. отмечался совсем иначе, чем его предыдущая юбилейная дата7. Собравшимся около него ученикам и товарищам нельзя было, по предписанию врача, беседовать с ним больше двух часов. Брат Петер был болен и находился в другом городе. Он прислал телеграмму в стихах, которая была зачитана всем собравшимся.

Через год великий Вейерштрасс скончался от воспаления легких.

Вейерштрасс оказал большое влияние на развитие математической науки8. В воспоминаниях его учеников и в его письмах он предстает перед нами и как великий математик, и как замечательный человек.

7 Из посмертных юбилейных дат Вейерштрасса последней было его 150-летие. Оно отмечалось в Мюнстере, где великий ученый получил математическое образование, и Дюссельдорфе. Был издан сборник [173, 174], в котором часть I содержит статьи, связанные с биографией Вейерштрасса (Г. Венке, К.-Р. Бирмана, О. Фростмана, Ф. Г. Хомана и Р. Кенига). Часть II посвящена лекциям и работам Вейерштрасса и их развитию, часть III – различным вопросам теории функций.

В Москве Математическое общество отметило юбилейную дату собранием, на котором мною был сделан доклад: «К 150-летию Карла Вейерштрасса» [130].

8 Издание его трудов в семи томах продолжалось 34 года, с 1894 по 1927 г. Тома 1, 2, 3 (1895, 1895, 1903) содержат лекции Вейерштрасса, том 4 (1902) – функции Абеля, тома 5, 6 (1915) – эллиптические функции, том 7 (1927) – вариационное исчисление,

138

Годы 1886—1887

Жизнь С. В. Ковалевской в 1886—1887 гг. можно, как и в предыдущие годы, проследить по ее переписке с Г. Мит– таг-Леффлером. Как мы уже имели случаи убедиться, они были большими друзьями.

Летом 1886 г. Ковалевская посылает Миттаг-Леффлеру из Парижа письмо о том, что ее приятельница, польская революционерка Мария Янковская, уговорила ее переехать на десять дней к ней, в ее богатую квартиру, так как сама она уезжает на это время из Парижа. Она пишет также о «наших знаменитых друзьях»: на следующий день по при-» езде она пошла к Эрмиту, Пуанкаре и Липману; у Пуанкаре обедала и видела Таннери и Бутру, к Липманам приглашена на обед. Разговоры с Пуанкаре очень интересны. Эрмит сказал, что в номере газеты «Тан» есть статья, написанная Пуанкаре о журнале «Acta mathematica» и о Ковалевской [СК 115]. Повидалась она и с норвежским писателем Ионасом Ли и вручила ему новую книгу Анны-Шарлотты. Ли хвалил сочинения шведской писательницы.

Наиболее важное сообщение Ковалевской из Парижа состояло в том, что она рассказала о своих результатах, полученных в последнее время по задаче о вращении, французским математикам, и эти результаты они сочли очень значительными. Бертран объявил ей, что скоро предстоит собрание Парижской академии наук, на котором должны рассматриваться задачи, выдвигаемые на премии. Для большой академической премии на 1888 г. он решил предложить проблему вращения. Накануне (письмо написано 26 июня) Эрмит, Бертран, Жордан и Дарбу (все члены комиссии по объявленной премии) обсуждали вместе с нею этот проект, заставили ее еще раз изложить детально результаты, так что у нее много шансов получить премию! Единственное неудобство, что работу нельзя опубликовать до 1888 г. Нельзя будет доложить ее и в Христиании на съезде натуралистов, который должен открыться 7 июня 1886 г. Она даже думает, стоит ли ей ехать в Христианию, куда она раньше договаривалась поехать с Мит– таг-Леффлером [СК 116].

В связи с успехом в развитии исследований Ковалевской Миттаг-Леффлер пишет, что если бы он был завистливым, то «завидовал бы счастью сделать новое математическое открытие и самому изложить его перед самой компетентной публикой в Европе» [МЛ 50]. Но он чувств

139

вует собственную бесплодность, из-за множества всяких дел он многое упустил за последний год, а ведь самое интересное – это математические исследования.

В Христианию Софья Васильевна поехала, правда, с опозданием, как о том свидетельствует ее телеграмма Мит– таг-Леффлеру в Христианию из Гавра: «Приеду завтра пароходом Кунгдаг» [СК 117], посланная 8 июля 1886 г. На съезде Софью Васильевну горячо приветствовали, хотя она и не делала доклада. Она пишет Мендельсон-Залеской: «Вчера я была предметом больших оваций. Меня выбрали председательницей математической секции. Во время официального обеда проф. Бьеркнес произнес длинный спич в честь меня, все участники, главным образом студенты из Христиании, аплодировали так, что стены дрожали» [64, с. 509].

Печальное событие ожидало Ковалевскую, когда она в августе поехала в Москву: у ее любимой сестры Анны Васильевны развивалась тяжелая болезнь, и, по словам врачей, жить ей оставалось не больше года. Некоторое время Софья Васильевна жила с сестрой в Гатчине и ухаживала за больной. Она хотела просить у Миттаг-Леффлера отпуск для ухода за сестрой. Он ответил, что если она не вернется осенью в Стокгольм, то это повлечет ряд затруднений. Только что утвердили решение о продолжении чтения ею курса механики на осеннее полугодие, и Миттаг-Леффлер уже собрал деньги на оплату этого курса: 500 крон внес один неизвестный жертвователь, 300 крон —другой, 200 крон отложил Миттаг-Леффлер из денег, полученных за счетную работу для страховой конторы. «Мы должны за собой сохранить механику. Пока никого нет, кто мог бы занять это место, кроме Линдстедта, а если уж он получит его, то вряд ли захочет потом отдать его» [МЛ 53]. Ведь отпуск не дается по причинам личного характера, за исключением собственного лечения или научной работы. Если дать отпуск Ковалевской для ухода за сестрой, то это вызовет целую бурю и послужит одним из доводов для противников женского вопроса и аргументом против Миттаг-Леффлера и Ковалевской в борьбе за высшую школу: ведь мужчина не станет просить отпуск для ухода за больным! Гёста надеется, что Ковалевская приедет, и готов оказать всяческое содействие ей в вопросах перевозки ее мебели и коллекции окаменелостей, собранных Владимиром Онуфриеви– чем, которую Софья Васильевна хотела продать. Ковалевская вернулась к началу занятий.

140

Во всех письмах Миттаг-Леффлера звучит забота о журнале: «Хорошие статьи для „Acta“ берите без размышлений!» Из всех его советов особенно оригинален один: «Не ведите себя так, чтобы Вас заподозрили в нигилизме!» Вместе с тем он советуется с Соней: стремиться ли ему к тому, чтобы стать членом риксдага? [МЛ 53].

Миттаг-Леффлер сообщает Соне и сведения о себе. Он плохо чувствует себя, очень быстро устает. Осенью из Дю– феда, города на севере Швеции, куда ему рекомендовал поехать врач, он описывает организованный шведами праздник лапландцев: проходило богослужение лапландцев; было 1000 зрителей и всего 12 лапландцев.

Интересное описание университетских торжеств в Уп– сале дает Миттаг-Леффлер в письме от 22 мая 1887 г.

Нигде не умеют устраивать такие празднества, как там, а теперь еще отечество подарило своей старейшей Высшей школе лучшее на всем севере помещение для празднеств – актовый зал. Он великолепен и почти может соперничать с «Эдемом», «Альказаром», или как они там называются, большие парижские кафе. Отделка актового зала произведена по образцу этих кафе. Широкая публика в восторге.

Собрались на холме, на котором возвышается Carolina rediviva (библиотека). Оттуда двинулась действительно торжественная процессия из 1500 белых фуражек (т. е. студентов. Студенты в Швеции носили белые фуражки.– П. К.) с флагами и штандартами. За ними – профессора со сморщенными, как от горького миндаля, лицами или краснощекими Петерсоновскими физиономиями. За ними превосходительства в мундирах с орденами и лентами, затем обыкновенные достопочтенные лица более низкого ранга. Здесь и там служители в мундирах и с жезлами. Процессия спустилась в Рощу Одена и поднялась опять на холм, на котором высится здание университета. Яркое майское солнце, гул соборных колоколов, оживленное настроение. Все в целом в высшей степени импозантно. Затем мы заняли места в актовом зале, свыше трех тысяч человек. Превосходный хор из молодых свежих голосов пропел короткий, переложенный на стихи компендий философии Бустрёма из К. Д. Вирсена. Затем величаво и изящно взошел на кафедру архиепископ. Он в самом деле замечательно красиво ходит. Он возблагодарил господа бога нашего и предостерегал от науки и учености, После этого он спустился с кафедры так же эффектно, как и всходил на нее. Затем пели псалом, который архиепископ пел с часами в руке, чтобы следить за тем, чтобы это не заняло слишком много времени. Потом просеменил на кафедру ректор Салйн. Невольно вспоминались слова датчанина на юбилее в Упсале: «Жаль, что Белльмановские 9 типы вымерли в Швеции, я видел в Швеции только одного-единственного – великолепного ректора в Упсале». Затем благодарили короля и кронпринца, а потом нам пришлось в течение часа слушать несколько более пространный компендий

Белльман Карл-Михаил (1740—1795) – шведский поэт, писавший и застольные песни, и пародии на библейские темы.

141

Эирсена о Бустрёмовской философии, о Сократе, Платоне, Христе, Лейбнице, Канте и, наконец, о великом, чье имя слишком свято, чтобы упоминаться при .таком случае (Бустрём). Науке порядочно– таки досталось, предостерегали от публикаций. Это, мол, одно лишь высокомерие! Ученость восхвалялась. Молодежи напоминали, что рна не может обладать знаниями зрелого возраста и поэтому должна послушно учиться у зрелых людей. Задача университета – дать молодежи плоды науки.

Я слушал и воображал себя на месте Салйна. Я думал о том, как бы я сказал молодежи, что все истинно великие и новые мысли рождались в молодых головах, что, правда, они не всегда выдвигались молодыми людьми, но когда зрелые люди преподносили их миру, то они лишь выражали то, о чем они мечтали и думали в молодости. И с этой точки зрения я старался бы подогревать энтузиазм молодежи. Я сказал бы им, что задача университета состоит не в том, чтобы совать зрелые плоды в молодые глотки, а, наоборот, в том, чтобы научить молодежь работать так, чтобы ее собственный труд давал бы ей наилучшие плоды. Наконец, Салйн просеменил с кафедры вниз, и тот же превосходный хор пропел стихи из К. Д. Вирсена, в которых он предостерегал против вердандистов (члены студенческого общества.– П. К.) и говорил, что новый актовый зал – концертный зал в Упсале – станет той твердыней, о которую разобьется испорченность нашего времени. Затем мы отправились принять участие, в обществе Его Величества, в прекрасном, превосходно организованном торжественном обеде. Тосты, прославлявшие короля, королеву, кронпр%инца и принцев, благодарили министерство и риксдаг и напоминали обоим последним учреждениям об их обязанностях и предостерегали от превышения их. Король по-королевски и звучно провозгласил тост, комментирующий высказанные ранее мысли, кульминационной точкой которых были достопримечательные слова об актовом зале: «Мыслить свободно – это велико, мыслить правильно – еще более велйко!» Я слышал, как многие говорили, что следовало бы добавить третью фразу: «Поступать правильно – это превыше всего!» Слова «мыслить правильно» истолковывались всеми как «мыслить правильно с моральной точки зрения». Король был чрезвычайно милостив ко мне и особенно к моему тестю. Ужин был у губернатора графа Гамильтона, на него был приглашен король и Вы. Мой тесть и я попали в число гостей в последнюю минуту.

Миттаг-Леффлер добавляет к этому описанию самокритичный рассказ о себе:

Я сделал несколько интересных знакомств, рарточал похвалы Соне Ковалевской, усердно рекламировал «Acta», допустил сорваться с языка неосторожным выражениям об Упсале и здании университета п, как всегда, перемешивал умно рассчитанные, благоприятно действующие шахматные ходы с необдуманными, опрометчивыми, действующими в противоположном направлении [МЛ 56].

В этом же письме Миттаг-Леффлер дает некоторую характеристику своих взаимоотношений с генералом Линд– форсом, отцом Сигне.

Дни, проведенные там, в Упсале, были... ужасно утомительны. Я не спал в продолжение трех ночей. По возвращении же домой

142

мой тесть не давал мне ни минуты покоя – оиеды, кафе, театры, коньяк, шампанское, сигары – все, чего я не переношу... Поездку в Лондон придется, вероятно, отменить, во-первых, по экономическим причинам, а во-вторых, по соображениям здоровья. Мой тесть, наверно, поехал бы с нами, а я полягу костьми, если мне придется носиться с ним по всем увеселительным местам Лондона [МЛ 5.6].

Год 1887 был омрачен для Ковалевской болезнью и смертью сестры. Весной этого года Виктор Жаклар получил предписание выехать из Петербурга в течение четырех дней: после покушения 1-го марта 1887 г. на Александра III усилились репрессии. Софья Васильевна обратилась к Анне Григорьевне Достоевской с просьбой – просить Победоносцева об отсрочке, так как Жаклар должен был везти с собой в Париж тяжело больную жену. Отсрочка была дана, Жаклары выехали осенью. В Париже после тяжелой операции и последовавшего затем воспаления легких Анна Васильевна скончалась.

Миттаг-Леффлера интересует вопрос о курортах в Пиренеях для лечения его болезней. Сведения о курортах он получает через Ковалевскую от ее зятя Жаклара. Кроме того, она посылает по этому поводу письма двум французским врачам, редактору «Философского обозрения» Летур– но и одному молодому врачу, «который сделает все, что в его силах». Софья Васильевна говорит о своей дочке Фуфе, которая находит, что в Стокгольме веселее, чем в Москве.