Текст книги "Человек-огонь"

Автор книги: Павел Кочегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Ну как, Виктор, дела идут? – с порога спросил Томин и пожал большую руку товарища.

– Смотрите сколько! – глуховато пробасил Русяев, показывая на продукты.

– Добро, – похвалил Томин. – Нам с тобой этого надолго хватило бы, но у нас сотни, скоро будут тысячи. Потребуется много продовольствия, очень много! Лишнего не будет. «Лишнее» можем в Питер, в Москву отправить. Поэтому надо, чтобы тебе не булками носили, а возами везли, обозами. Конфискуй у буржуев самые лучшие склады, возьми на учет все имеющиеся в городе запасы, организуй охрану, бережно расходуй.

– На учет взяты все пекарни, мельницы, скотобойни.

– Вот это правильно. Входишь в курс дела, молодец.

До наступления темноты Николаю Дмитриевичу хотелось побывать у бывших военнопленных мадьяр, австрийцев, немцев. Но они пришли в штаб сами. Их командир доложил, что все, как один, вступают в Красную Армию.

– Спасибо, дорогие товарищи, – растроганно заговорил Томин. – Советская власть никогда не забудет вашей братской помощи. Но все ли вы крепко подумали, прежде, чем решиться на это. Предстоят жестокие бои, а у вас на родине остались семьи. Подумайте. Время еще есть, не поздно отказаться.

Командир повернулся к строю лицом. Подняв над головой сжатый кулак, выкрикнул:

– Все за Советскую власть?!

– Все, все, все! – единым дыханием ответили бойцы. – Да здравствует Советская власть! Ленину – ура-а-а-а, ур-а-а-а!

– Поздравляю вас, товарищи, с организацией интернационального батальона, желаю успеха.

С песней, под развернутым знаменем, батальон стройным шагом прошел по улицам к вокзалу.

…В кабинете командующего Каретов, Тарасов, Гладков. Разговор идет о срочном формировании кавалерийского взвода.

В комнату вошел старик в замасленном пальто, перетянутом сыромятным ремнем. Он снял шапку, обнажив лысую голову с редкими седыми волосами на висках и затылке. На голове резко выделяется глубокий шрам.

– Иногородних берешь к себе? Мастеровой я, пригожусь.

Томин вышел из-за стола, приблизился к старику. Изучающе посмотрел на него.

– Что уставился, купить хочешь? Я ведь не часы с кукушкой.

– Не узнаете, Прохор Фомич?

– Чтой-то запамятовал.

– Книгу вы мне мастерили, библию.

– А-а-а! Как же, как же! Книжечка с буковками. А после листок «Товарищи рабочие!». Купца Луки Платоныча Гирина приказчик.

– Да, имел такое счастье им быть. А что же вас к нам привело, вы же политикой не занимались?

– Эх, парень, парень! – сокрушенно качая головой, дрогнувшим голосом заговорил Фомич и из его выцветших глаз выкатились две крупные слезы. – К чему спросил про то? Сколько годов прошло?! А время, что тебе рашпиль заготовке. Сам посуди: где мне теперь быть? Сын отказался служить царским опричникам, так его повесили, сноху опозорили, дом спалили. Лютуют господа офицеры.

– Успокойся, отец, мы рассчитаемся за тебя с палачами, – сурово заверил Каретов и приподнял шашку.

– Спасибо, парень, но я из своих рук хочу долг вернуть господам хорошим.

– Больно стар, Фомич, куда же мы тебя пристроим? – заметил Томин.

– Мыло серо, да моет бело, не такой уж я хил, как ты думаешь.

Томин немного подумал.

– Пойдете на время в продовольственный отряд, а там видно будет.

– Вот так-то оно лучше… А то – стар…

*

Домой Николай Дмитриевич пришел поздно ночью. Он занимал комнату, разделенную надвое старым солдатским одеялом. В передней – рабочий стол, телефон, за занавеской – спальня.

Внимание Томина привлек блестящий предмет на столе. Это был трофейный пистолет с империалистической войны. Николай Дмитриевич подошел и с радостным изумлением воскликнул: «Бельгиенок!» Осмотрелся: на диване – гранаты, на полу – ящики с патронами.

– Вот те на, каким это чудом все сюда попало? – протянул Томин. – Дежурный!

…Ласковые, родные руки закрыли глаза. Так Аня часто делала в молодости: подойдет сзади, закроет глаза – угадай, мол, кто?..

– Аннушка! Родная моя! – проговорил Томин, обнимая жену.

Анна прижалась лицом к его плечу.

Вдруг он слегка отстранил ее, не выпуская, взволнованно и гордо любуясь ею, сказал:

– Нет, какая ты, Аннушка? Отныне ты – боевой мой товарищ, Анна… Любимая ты моя!..

10

Гроза над городом собиралась быстро и неотвратимо. 26 марта дутовские банды перерезали железнодорожный путь на Челябинск, завершив окружение Троицка. В Солодянку, что в пяти верстах северо-западнее Троицка, прибыл сам наказной атаман. Получив на ультиматум отказ, Дутов начал готовиться к штурму.

В городе воспрянули духом враги и недоброжелатели Советов. В купеческих домах ночи напролет шли кутежи, с ехидными улыбками зашныряли по улицам какие-то подозрительные личности. Нахально повела себя рота анархистов. Она отказалась идти в окопы. Главари анархистов, «сшибая» рюмки в купеческих домах, гуляли напропалую.

Томин чувствовал, что дутовцы и троицкая контрреволюция действуют согласованно, но ниточку, связывающую два стана противника, нащупать никак не удавалось.

Ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое марта. Не спится. Чтобы не разбудить жену (Анна Ивановна целые дни проводила в госпитале, приходила поздно, усталая), Николай Дмитриевич тихонько поднялся с постели.

– Ты куда в такую рань? – спросила Анна.

– Спи, спи. Я уже отдохнул.

Николай Дмитриевич освежился студеной водой. Позвонил начальникам участков обороны и, как обычно, действуя по пословице – «лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать», стал готовиться к поездке на передовые позиции.

С улицы донесся шум. Томин быстро вышел в коридор и тут лицом к лицу столкнулся с Наташей Черняевой.

– Сегодня утром, Заячья губа собирается напасть, – быстро произнесла она и тут же от страха прижалась к простенку, кутаясь в шаль. За окном послышался глухой рокот, который вскоре перерос в громкие крики, угрожающую брань.

– Господи! Как же теперь мне, куда? – испуганно спросила Наташа.

– Иди к жене, – ответил Томин и быстро вышел.

Сон улетел, а стук захлопнувшейся за мужем двери болью отдался в сердце Анны. Вместе с Наташей они подбежали к окну и остолбенели: у подъезда освещенная желтоватым светом фонаря бушевала вооруженная толпа. Часовой отчаянно отбивался, но толпа наседала с криками:

– Томина! Томина на расправу!

– Я Томин. Что нужно? – проговорил командующий, выйдя на крыльцо.

Внезапное появление и спокойный, уверенный голос словно холодной водой окатили анархистов: крики оборвались, толпа сдала назад.

– Я вас слушаю, говорите! – звонким, ледяным голосом произнес Томин.

– Зачем отдал этот паршивый приказ! – подступая к нему, с угрозой спросил угрюмый высокий анархист. Папаха, словно узкодонное ведро, надвинута на глаза, в высоко поднятой руке винтовка.

– Пошто обмундировку за март не даешь?

– Сними часовых от погребков!

– Чего с ним разговаривать?

– Бей его! Коли! – стараясь перекричать друг друга, орали остальные.

Томин стоял, не шелохнувшись, ни один мускул не выдавал его волнения. Высокий в узкодонной папахе поднялся на ступеньку крыльца и, обдавая Томина самогонным перегаром, прохрипел:

– Зачем, говорю, обижаешь людей?

– Не глухой, осади! – нажимая на плечо анархиста, потребовал Томин.

– Ты что толкаешься?! – заорал тот. – Рукоприкладством заниматься!

Потрясая винтовкой перед Томиным, поддерживаемый одобряющими криками собутыльников высокий не переставал сыпать угрозы.

– Не ори, говори толком, что надо? – сказал Томин.

Сборище пьяных головорезов, разоружив часового, плотнее придвинулось к Томину, угрожая смять, растоптать его. В стороне стоял Забегиназад. Его взгляд словно говорил: «Рад бы тебе помочь, да не могу, сам заварил кашу, сам и расхлебывай!»

Надо было выиграть время. Вот-вот должны подойти красногвардейцы. Томин быстро сбросил ремень и, распахнув шинель, охрипшим голосом проговорил:

– А ну, колите, стреляйте, гады! Я один и безоружен, вы вооружены и вас много. Колите! Но знайте – приказа своего не отменю. Только последние сволочи могут разбазаривать народное добро. Ежедневно к нам приходят новые бойцы, их надо кормить, одевать. А вы хотите каждый месяц новое обмундирование получать, чтобы тут же его пропить, в карты проиграть. В городах дети с голоду мрут, а вы в три горла жрете, водкой заливаетесь!

– Доволь-но! – как под ножом завопил Заячья губа. – Бваточки, кого вы слухайте! Мы сважались, а он лишает нас всякого удовольства!

Заячья губа, отчаянно работая кулаками, стал пробиваться вперед, с визгом крича:

– Кто в пятом году нашему бвату квовь пускал?! Кто нас в кандалы заковывал? Казаки, бватки, казаки! Так что вы смотвите на казачье отводье?

Томин насквозь видел эту толпу. Основную массу ее составляли бывшие солдаты царской армии, привыкшие к муштре, а теперь развращенные и разболтавшиеся. Многие попали в банду анархистов случайно, тяготятся своим положением, но порвать с ней боятся. Надо сейчас, сейчас вот не упустить решительного мига и взять в руки эту распоясавшуюся толпу.

Заячья губа пробился вперед и, прокричав: «Коли его!», присел, чтобы сделать выпад штыком.

– Смир-р-но! – внезапно прогремела властная, как труба боевого сигнала, непреклонная команда То-мина.

И толпа замерла. Еще секунду назад плюгавый человечек был страшен своим безобразным, злым видом: на голове величиной с кулак, большая, опушенная заячьим мехом шапка с завязанными назад ушами, из-под шапки сверлили маленькие, словно у хорька, злые зеленые глаза. Теперь же этот человек был жалок до смешного. Он застыл в том положении, в котором застала его команда. Сердце у него от страха зашлось, он зажмурился, ожидая удара.

А в морозном воздухе звонко и неотвратимо раздавалась команда, которая не давала людям опомниться, заставляя только повиноваться:

– Кру-гом! Ша-го-м, ар-ррш! Стой! Кру-го-мм! Рав-няйсь! Смирно!

Томин твердым шагом подошел к строю и, выхватив из рук анархиста древко с черным полотнищем, строго спросил:

– Что это за тряпка?

– Знамя, – ответил тот неуверенно.

– Зна-а-мя! – протянул Томин.

Он сорвал с древка полотно, распластнул его надвое и швырнул под ноги.

– Запомните: у революции есть одно знамя – красное!

Затем Томин приказал Забегиназаду и Заячьей губе выйти вперед.

– Бросайте оружие!

Побросав на землю маузеры, шашки и гранаты, запевалы бунта попятились назад.

В это время из-за угла вышел небольшой продовольственный отряд. Виктор Русяев с тревогой спросил:

– Что случилось?

– Кое-кому мозги вправляю, – ответил Томин и приказал арестовать главарей бунта.

Повернувшись к строю, Томин отдал команду рассчитаться по порядку номеров.

– Тридцать пятый, два шага вперед ар-рш!

Им оказался высокий анархист в папахе, похожей на узкодонное ведро.

– Фамилия?

– Верзилин.

– Верзилин – командир. Веди этот взвод на вокзал. А ты, – обратился Томин к коренастому бородачу, – командир второго взвода. На Меновой двор! Через полчаса всем быть на местах. Там кровью искупите свою вину перед революцией.

11

Атаман Дутов в Солодянке ждал сигнала из Троицка о поднявшемся мятеже. Назначенное время прошло. Дутов, поминутно поглядывая на часы, нервничал, метал громы и молнии. Разведка донесла, что рабочие отряды Блюхера, посланные из Екатеринбурга и Челябинска, стремительно приближаются, сбивая по пути казачьи пикеты, восстанавливая мосты и железнодорожные пути.

Атаман решил во что бы то ни стало взять Троицк до подхода к противнику подкрепления.

– Ну, есаул, где ваше восстание? – сурово, с нескрываемой злостью спросил Дутов Полубаринова.

Тот отвел глаза от пристального взгляда, замешкался с ответом.

– Я кого спрашиваю? – повторил Дутов, бычья шея побагровела, глаза налились кровью, брови свирепо нахмурились.

– Не могу знать.

– Как «не могу знать»! – взревел атаман. – Вы кол осиновый, а не казачий офицер. Разве не вам я приказал, чтобы лично руководили восстанием? А вы?! Надежные люди, надежные люди… Вот вам и надежные! Вы на кого работаете?

Наказной глянул на часы.

– Полковник, – наступать! Досидимся, что Блюхер нам на хвост наступит. Эту дерюгу послать в самое пекло, – махнул он рукой в сторону Полубаринова, – да не спускайте с него глаз. Мне сдается, что он оборотень.

12

Солнце поднялось и растопило туман.

Командный пункт в районе железнодорожной станции – это большой окоп с высокими краями из снежных кирпичей. Томин приник к биноклю, оглядывая холмы.

Тишина… Кажется, что все живое застыло в этот морозный мартовский день: и город, раскинувшийся в котловине, и безбрежная степь, замкнувшая его со всех сторон. В окопах, сжимая окоченевшими руками винтовки, замерли боевики. Позади правого фланга пехоты, на склоне сугорка, замаскирована артиллерия. За паровозным депо резерв: батальон интернационалистов и взвод кавалерии.

Все приготовлено к отпору. Войска расположены так, как приказал командующий, но все же Томину тревожно, как никогда.

Вдруг земля чуть-чуть вздрогнула. В противоположном конце города, в районе Менового двора, разорвался первый снаряд.

– Ишь, канальи, комедию разыгрывают, – процедил сквозь зубы Томин.

Под прикрытием артиллерийского огня вражеские цепи пошли в атаку, сбили маленькую горстку защитников рубежа, захватили Меновой двор. Красногвардейцы отошли к Степановской мельнице.

На минуту Томина взяло сомнение в правильности принятого решения и появилось неудержимое желание открыть по наступающим артиллерийский огонь. «Отставить!» – приказал он себе и с холодным спокойствием продолжал наблюдать за ходом боя.

Вот по лицу командующего пробежала довольная улыбка. Противник не бросает резервы в бой, не развивает успеха. Значит, не туда направлен главный удар, и правильно сделали, что не раскрыли врагу свои карты.

Между тем не все понимали это. В бою часто бывает, что бойцы, не зная положения на других участках обороны и не разгадав замысла врага, считают: именно на них противник бросил все свои силы, поэтому их направление является главным.

На взмыленном коне к командному пункту прискакал вестовой, передал Томину записку. Начальник сектора обороны требовал немедленной помощи.

– Передайте Нуриеву – резервов нет, – ответил Томин. – Приказываю отбить Меновой двор и занять прежние позиции.

Вестовой ускакал, а через минуту новое требование: если не будет подкрепления, отряд оставит тюрьму и красные казармы.

И снова тот же ответ:

– Помощи не ждите, держитесь до последнего!

Красноармейцы, находящиеся возле командного пункта в районе вокзала, зароптали:

– Товарищи там из сил выбиваются, а мы сидим, куда только командир смотрит.

Все чаще стали раздаваться телефонные звонки: требовали, угрожали трибуналом, приказывали дать срочно объяснения.

– После боя разберемся. Некогда! Не мешайте!

Николай Дмитриевич понимал чувства несведущих в военном деле людей и поэтому относился к ним терпеливо. Но когда с таким же требованием пришли к нему старые вояки Каретов и Тарасов, Томин рассвирепел:

– По местам! Расстреляю как предателей революции…

Волной воздуха, взбудораженного пролетевшим снарядом, с Томина сорвало папаху. Раздался взрыв. До основания разрушило стену КП.

Рвутся снаряды, гудит земля под ногами, стонут раненые, а Томин все с тем же стальным спокойствием продолжает наблюдать за безлюдной степью.

У горизонта, над лощиной, все еще стояла темно-фиолетовая изморозь. Из нее, как из дымовой завесы, муравьиной цепочкой выкатилась пехота. Артогонь внезапно прекратился, и стали хорошо различимы фигуры солдат, идущих враскачку, словно по зыбкому болоту. Цепи приближаются все быстрее и быстрее. Нависшая над окопами тишина оказалась для боевиков страшнее самого сильного огневого шквала. Томин понимал, как тяжело бойцам сохранить самообладание перед надвигающимся врагом, и опасался, чтобы кое у кого не сдали нервы, не раздался бы выстрел раньше времени. Тогда откроется беспорядочная пальба, которую уже ничем нельзя будет остановить, и все будет испорчено.

Командующий некоторое время выжидал, потом требовательно глянул на связиста. Тот завертел ручку полевого телефона.

– Артиллерия! Шрапнелью по врагам революции, огонь! – скомандовал Томин.

Могуче выдохнули пушки, над головами атакующих с треском разорвался воздух, повисли дымчатые шары. Шрапнель пачками валила дутовцев, но подгоняемые сзади офицерами солдаты бежали вперед. Вот цепи миновали поражаемое артиллерией пространство и кинулись на окопы.

Томин вскочил и рванулся вперед, подняв над головой наган, прокричал:

– За мной, в атаку! У-рра-аа-а!

– У-р-ра-а! У-р-р-а-а! – упругой волной покатилось по снежному полю.

Враги столкнулись. Дрались молча. Только изредка у кого-либо вырывался крепкий мат или тяжелое «хах!».

Томин оказался в самой гуще схватки.

Чуть поодаль маячила папаха-ведро бывшего анархиста Верзилина. Под его могучими ударами снопами валились дутовцы.

– Молодец! Бей их, круши! – спеша на помощь, прокричал Томин.

Люди, кажется, только и ждали этого возгласа.

– Бей! Круши буржуйских холуев! Так, так! Бей! Коли! – в грозный, могучий клич слились разрозненные крики.

Центр неприятеля, где дрался Томин, не выдержал, побежал. Покатились и фланги. Командующий распорядился подобрать своих убитых и раненых и залечь в окопы.

Передышка была короткой. Дутовцы вновь открыли ураганный огонь.

– Казаки! Казаки! – раздался панический вопль.

Белоказаки с диким криком и свистом вынеслись из лощины и стальным валом покатились на окопы. Их расчет был прост: стремительной атакой разрубить надвое оборону, все смять, изрубить, открыть ворота пехоте.

На правом фланге началась паника. Еще минута – паника охватит всех, тогда конец.

Томин, быстро отдав приказ резервным отрядам, вскочил на коня и помчался туда, где красногвардейцы спасались бегством.

– Стой! Назад! – отрезав путь паникерам, закричал он. – Ложись! По врагам революции, огонь!

Застрочили пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы. А Томин уже мчится к центру, куда направлен основной удар.

Тем временем артиллеристы, рискуя поразить своих, открыли ураганный огонь прямой наводкой. Падали кони, кубарем валились казаки, а лава неудержимой волной катилась вперед, угрожая слизнуть редкие цепи защитников города.

– Молодцы!.. Молодцы!.. – восхищается Томин работой пушкарей. – Только бы вот резервы не подвели…

Еще минуту, ну, самое большее две – и вражеский удар, хотя и ослабевший от ураганного огня, но все еще могучий, обрушится на цепи красноармейцев.

Но вот снова застрочили пулеметы, раздался дружный винтовочный залп. Это отряд интернационалистов ударил по флангу врага. И как бы отвечая пулеметной скороговорке, справа раздалось громкое ура. Из засады выскочил взвод кавалеристов Каретова.

– Окружены! Засада! Окружены! – завопили белоказаки, вздыбив коней.

– В атаку! – гаркнул Томин, и его клинок, со свистом описав дугу, блеснул на солнце.

Случилось невероятное. На вражескую кавалерию поднялась в атаку красная пехота. На такой подвиг могли пойти только бойцы новой революционной армии, знающие, что они защищают, за что идут в бой.

Показалась знакомая фигура перебежчика Полубаринова. Тот, увидев Томина, начал отчаянно хлестать и пришпоривать коня.

– А, бестия! Встретились! – в азарте закричал Томин и натянул повод. Киргиз быстро набирал скорость, дистанция заметно уменьшалась. Полубаринов стал «бросать» коня из стороны в сторону. Еще мгновение и Томин снес бы предателю голову, но вдруг Киргиз засек переднюю ногу, стал припадать на нее, заметно отставая. Полубаринов на глазах уходил. Вот он спустился в лощину и скрылся с глаз.

В час жестокой сечи, когда все спуталось в один громадный катящийся клубок, троицкая артиллерия перенесла огонь на станицу Солодянку. Это явилось как бы сигналом для рабочих отрядов Блюхера, которые подошли с севера. Цепи поднялись и с криком ура ударили по флангу противника. Бросая убитых и раненых, дутовские банды кинулись бежать. Впереди всех на резвом белом скакуне уносил ноги наказной атаман, полковник Дутов.

У опушки небольшого колка встретились командующий Восточным отрядом Василий Константинович Блюхер и командующий войсками Троицкого уезда Николай Дмитриевич Томин. Они обменялись крепкими рукопожатиями, как старые боевые друзья, хотя до этого встречаться им не приходилось.

*

Над городом опустилась звездная ночь. На горизонте по небосводу разливается багровый отсвет горящей Солодянки. Пылает осиное гнездо контрреволюции.

Держа коней под уздцы, в молчании идут Блюхер и Томин. За ними с опущенными головами шагают красноармейцы и интернационалисты. На носилках, сделанных из винтовок, несут погибших товарищей.

13

В ворота Гирина вошли четверо: Русяев и Фомич в сопровождении вооруженных боевиков.

Прочитав мандат начальника продовольственного снабжения гарнизона, Гирин расплылся в умильной улыбке и протянул:

– Русяев Виктор. Уж не Сергея ли Русяева сынок?

– Он самый.

– Витюша! Ну давно ли ты под стол пешком бегал. А вот уже и до начальника дорос, подстригаешь купчикам крылышки. Молодец, Витюша, молодец! Революция требует жертв…

– Мне некогда с вами, дядя Лука… гражданин Гирин, разговоры разводить, – прервал купца Русяев. – Нам нужны деньги.

– Деньги?! Витюшенька, ну какой же купец в кубышках держит деньги? В банке мои денежки лопнули.

– Ну, положим, в Челябинском банке у вас лопнуло триста тысяч. Четыре вы отдали Полубаринову на подкуп Томина. А остальные где?

Когда Русяев назвал цифру четыре тысячи, у купца чуть не сорвалось с языка «пять». Но он сдержался, а про себя отметил: «Тысчонку все же хапнул». И поймал себя на том, что подумал об этом без сожаления.

– Найдете – ваше, – проговорил Гирин. – Не найдете – не обессудьте. На нет, как говорят, и суда нет. Можете разобрать дом весь по кирпичику – денег у меня нет.

– А ты, милый купец, открой сейф, может, и не придется разбирать дом, – потребовал Фомич. – Недосуг нам твои хоромины рушить.

Гирин вошел в боковую комнату. Единственное окно, выходящее в чулан, закрыто на железный ставень.

– Ищите! – бросив на кассу ключи, проговорил купец и опустился в кресло.

Боевики начали осматривать сейфы, а Фомич, сняв шапку и обнажив свой лоб с глубоким шрамом, навалился спиной на печь. Он прищуренным взглядом смотрел на Гирина и улыбался в седые усы. Гирин заметил эту улыбку, этот прищуренный взгляд, и вдруг сердце его словно опустили в холодную воду. Что-то мелькнуло из прошлого, но работа бойцов отвлекла его от воспоминаний, он постарался отогнать прочь мелькнувшую догадку.

Красногвардейцы нашли в сейфе несколько золотых монет да кипу деловых бумаг.

– И это все? – спросил Русяев, показывая на монеты.

– Все, – ответили дружинники.

– Все ли? – все с той же усмешкой переспросил Фомич. – Дай-ка я гляну, – и он шагнул к сейфу.

С диким рычанием Лука Платонович метнулся навстречу старику. В этот миг единственным желанием купца было схватить Фомича за глотку. Но тот ловко увернулся, а дорогу Гирину преградили штыки и маузеры.

– Не скандалить, гражданин купец! – спокойно посоветовал Русяев.

– Аль узнал, Лука Платоныч, старого мастера? Давненько, давненько это было. Почитай, больше десяти лет прошло, как ты кокнул меня по темячку. Тяжелая рука у тебя и тогда была, а теперь, небось, еще потяжелела от капитала-то! – явно издеваясь над купцом, говорил Фомич не спеша. – Хорошо ты тогда меня угостил за труд мой праведный, метинка-то и сейчас живет. Думал вместе со мной захоронить тайну сейфа, как Демидовы хоронили. Обмишулился. Спасет тебя господь за то, что глубоконько ты меня в снег закопал, а то бы, прежде чем очухался, замерз. Хотел на тебя в суд подать, и то подумал: «С богатым судиться – лучше в море утопиться». Свидетелей у меня не было, кто поверит. Махнул рукой – и дай бог ноги. Зато теперь сквитаемся.

Гирин опустился в кресло и, принял свою обычную позу, устремил ничего не видящий взгляд на печку.

Фомич залез в средний сейф пошарил рукой по стенке, нажал… и распахнулся купеческий тайник.