Текст книги "Человек-огонь"

Автор книги: Павел Кочегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

6

Показав Друговым книгу-типографию, Николай рассказал о необдуманном поступке.

Яков Максимович опустил вниз глаза, пощипал остренький кончик бородки. Владимир Яковлевич, обронив: «М-да!», почесал затылок. Установилось неловкое молчание. Николай ждал разноса.

– Повтори-ка, что он ответил? – попросил Яков Максимович.

Юноша повторил из слова в слово.

– Ну, если Фомич сказал, что ни ты его, ни он тебя не знает, надо полагать, что он никому не сообщит, – заключил Владимир Яковлевич.

– Мне так же думается, – согласился Яков Максимович, – все же надо принять меры предосторожности. Типографию на квартире держать опасно. О месте ее хранения придется Николаю подумать. Если же и попадется она в руки полиции, отвечай так, как говорил Фомичу, когда заказывал. Больше ты ничего не знаешь. Такая самодеятельность может привести к провалу. Ты это понял? А печатать лучше не в Куртамыше.

Николай сказался больным, отпросился у хозяина и уехал в Казачий Кочердык. Уже начался покос, и все старшие были на лугах. Дома только бабушка с маленькими ребятишками.

Николай пил парное и кипяченое молоко, бабушкины травяные навары. А вечером уходил в баню и печатал листовки.

В воскресенье вместе с Ахметом и Сашей поехали на луга. Николай рассказывал о жизни Куртамыша, за что в это захолустье сосланы правительством хорошие люди.

– Правду говорить – плохой будешь. Ай-ай-ай! – горячо отзывался Ахмет.

– Учиться тебе надо, Ахмет, – посоветовал Николай.

– Как учиться? Большой я. Школа мусульманской нет. Книга татарской нет. Как учиться?

– Учись русской грамоте. Саша поможет, а я букварь и арифметику пришлю, тетради, карандаши.

– Спасибо, Коля. Больна хорошо учиться.

Александр согласно кивнул головой.

Привал сделали на берегу Тобола, у горы Пика.

Разожгли костер, на треноге повесили над огнем котелок с водой.

Вспомнили детство, дядю Андрея.

– Я слышал, что он погиб при побеге из тюрьмы, – сообщил Николай.

– Вот какой человек был, ничего не боялся, – с грустью проговорил Александр. – А ведь его выдал Венька Полубаринов.

– Ты откуда знаешь?

– Сам Венька проболтался. «Вашего, – говорит, – богомаза на каторгу, а мне тятенька новую шинель сшил, как у генерала!»

– Иуда проклятый! – вскричал Николай. – Я бы за дядю Андрея жизнь отдал. А ты, Ахмет?

– Я отдала бы, как не отдать за хорошего человека.

– А если тебя будут пытать, гвозди будут под ногти забивать, чтобы узнать, кто тебя вовлек в борьбу с царем, ты сказал бы?

– Ахмет умеет молчать.

– А ты? – Николай посмотрел в глаза Александра.

– Я не выдержал бы гвоздей под ногтями. Тут занозишь и то боль страшная. А гвозди!.. Я орал бы, но никого не выдал.

– Верю, друзья!

Николай осмотрелся, вынул из внутреннего кармана пиджака листовку. Развернул.

– Слушайте. «Товарищи! Силой ваших рук создаются все богатства на земле; вашим трудом питаются все от царя до нищего; ваша кровь – цемент, которым связаны покой и счастье всех людей, и вы, давая всем все, – сами не имеете почти ничего».

– Совсем ничего не имеем. Рука один, – вставил Нуриев.

– Не перебивай, Ахмет. Читай, Коля.

– «Вы строите дворцы, где свободно и богато живут ваши владыки, и тюрьмы, где гниют ваши друзья; вы делаете оружие, которым убивают вас, когда вы выходите из душных стен заводов и мастерских на улицы города, чтобы требовать человеческих прав».

– Верна писал! – не выдержал Ахмет. – Моя масло делай, все кушал. Ахмет не кушал. Деньга нет.

– Каждую осень мы за гроши продаем самую хорошую пшеницу, а едим что придется. С долгами надо расплатиться, одеться, обуться. Весной берем семена втридорога. Никак не можем из нужды выкарабкаться, – с волнением проговорил Саша. – А что делать?

– Вот что, – и Николай продолжал: «Товарищи рабочие и крестьяне! Кто бы вы ни были – русские, татары, казахи, башкиры, стройтесь в единую колонну, готовьтесь к решительному штурму. Довольно терпеть тиранов и палачей! Долой кровавого царя и всю его свору! Да здравствует братский союз и свобода!»

Минуту стояла тишина. Первым ее нарушил Александр:

– Надо всем казакам знать, что тут написано.

– Надо, – подхватил Николай. – Руками казаков задушена революция. И пусть они знают, кого они защищали и кого убивали в прошлом году. Оставляю тебе листовку.

– Зачем одна! Ахмет тоже надо: будем память учить, говорить. Прятать будем.

Николай выполнил просьбу друга.

– А если найдут, что скажете? Где взяли?!

– Ездил в станицу, подобрал бумажку на базаре, тятеньке на цигарки.

– Почему сразу не отдал атаману?

– У атамана хорошая бумага есть, а тятеньке и эта ладно.

– А ты где взял?

– Куртамыш масло возил. Ехал домой, карман лежит. Кто клал не знал, как попал – не знал.

Николай захохотал; просмеявшись, протер от слез глаза, проговорил:

– Ладно придумали. Молодцы. Ну вот что. Вы взрослые и понимаете насколько опасно хранить эти бумажки и говорить о них. Но надо, надо.

7

В это лето Николай Томин впервые самостоятельно исполнял обязанности ярмарочного приказчика. Хозяину привозил большие барыши, а друзьям оставлял книги и листовки.

«Когда закончили торговлю, я пошел к И. П., передал ему квитанции», – записал в дневнике Николай и улыбнулся. Квитанциями они называли прокламации и листовки.

«Суббота, 22 июля. В пять часов мы с Осипом выехали к нам в Кочердык. Повидался с приезжими товарищами. Вечер провел у друзей, читали. Думаю, что Ваня Головачов, Паша Копылов, Сеня Драпишников, Ваня Дудин, Миша Григорьев не будут палачами народа. Оставил товарищам газеты, несколько книжек».

Летним вечером подводы остановились на берегу Тобола, у водяной мельницы. За плотиной видны крыши домов большого старинного села. Пока возчики распрягали коней, Николай решил прогуляться. Он пошел берегом реки к лесу. Только спустился в лощину, как увидел Скворцова в крестьянской одежде, с прутиком в руке.

– Вот так встреча! – хитро улыбаясь, воскликнул Петр Семенович. – Посидим у бережка – умаялся. Сегодня весь день с людьми.

Разожгли маленький костер. Пламя причудливо отражается в реке. Тихо и плавно двигается по воде луна, цепляясь одним рогом за верхушки отражавшихся в глубине реки тополей.

– Все хочу спросить вас, дядя Ан… – Николай прикусил язык, – Петр Семенович.

– О чем?

– Казак я нежеребьевый, один кормилец в семье. От военной службы в регулярной армии освобожден. Однако на будущий год мне на военные учения. Палача из меня собираются готовить. Посоветуйте, как от военной службы отделаться.

– Нет, Коля, это не дело, – ответил Скворцов. – Подводя итоги революции 1905 года, Владимир Ильич Ленин писал о том, что руководители социал-демократического пролетариата в декабре оказались похожими на того полководца, который так нелепо расположил свои полки, что большая часть его войск не участвовала активно в сражении. Пролетариат должен иметь своих полководцев, командиров, без них он не победит. Мой наказ: изучай военное дело серьезно, досконально. А теперь расскажи-ка мне, как хозяина на посмешище выставил перед всем честным народом.

Николай вспыхнул.

– Как это вы узнали?

– Я обязан все знать о своих друзьях и помощниках.

Николай, смущаясь, стал рассказывать:

– Позвали мы хозяйку к обеду. Приказчик Григорий спрашивает:

– Чем же ты нас, добродетельница, кормишь?

– Как чем? Сухарики к супу подали.

– Сухарики?! Так они же из кусков нищих! Ты что?! – Он свирепо взглянул на хозяйку, схватив кухонный нож, заревел: – Зарежу…

С визгом и воем «режут» выскочила наша квашня во двор. Это мы ее так зовем, очень она толстая.

– Ну, ну, как-нибудь пойму, рассказывай дальше.

– А я взял, да и написал крупными буквами объявление и рано утром вывесил на ворота дома: «Здесь покупают у нищих куски для питания приказчиков». Собралась толпа зевак. Читают, хохочут. Хозяин узнал, кто писал, и вызвал меня. Сначала заговорил елейным голосом:

– Что же ты, Коленька, позоришь нас? Мог бы мне сказать и тихонечко все уладили, а теперь скандал на весь Куртамыш. Из уважения к твоему дядюшке оставляю тебя, но чтоб такое было последний раз!

И вдруг зарычал:

– А дружка твоего, разбойника Гришку, – на отсидку, и ноги его у меня не будет!

– Вот видишь, к чему привело ваше ребячество. Один угодил в тюрьму, ну, а ты еще дешево отделался. Тебе поручили ответственное дело быть связным между уездными и губернским партийными комитетами. И ты добросовестно его выполняешь: тебе, ярмарочному приказчику, проще, чем другим, это делать. Провалишься или выгонят с работы – разрыв цепи. Понял? Нельзя размениваться на мелочи!

На всю жизнь запомнил Николай этот разговор, а слова «не размениваться на мелочи» стали девизом.

8

Каждый ярмарочный приказчик отдельно отчитывался перед хозяином. У Николая Томина оказалась выручка больше всех. Просмотрев отчеты, в которых сходилось все из копейки в копейку, Гирин потер руки и проговорил:

– Неужели, Коленька, ты так и не погрел руки у такого огонька?

Николай стиснул зубы, сжал кулаки. Хозяин вскочил со стула, как бы приготовившись к защите.

– Не хочу о грязные деньги руки марать, – запальчиво ответил юноша, подергивая плечом.

В первое мгновение, когда Николай говорил о грязных деньгах, Гирину так и хотелось пристукнуть молокососа. Но вдруг в его голове мелькнула мысль: «Ведь такой-то мне и нужен, а не слюнтяй. Если его прибрать к рукам да направить, куда нужно, толково дело поведет. Через шесть-семь лет Наташка невеста будет, пристраивать куда-то придется, не чужая ведь. Да и он к тому времени не перезреет. Чем не пара, а мне – не компаньон?»

– Ну полно, полно, пошутил я. Что обиделся? Эх, молодо-зелено! Иди в магазин, покупатели ждут.

Николай только успел зайти за прилавок, как в магазин прибежала Наташа. Она чем-то напугана, в больших открытых глазах страх.

– Коля, Колюшка, – зашептала девочка. – Сейчас у нас была жандармиха, говорила нашей квашне, что будет повальный обыск у всех политических и у тех, кто с ними якшается. Что про тебя-то говорила! Будто ты душу сатане продал, с политическими спутался. Правда это?

– Чепуха все! Сестренка, ты мне не поможешь в одном деле?

Наташа обрадовалась. Наконец-то и она сможет оказать помощь брату, отплатить ему за все хорошее, что он для нее делает.

В углу из-под ящиков Николай вытащил красивую книгу с Христом и ангелами на обложке и небольшой сверток…

– Вот это, Наташенька, надо куда-то положить, чтобы ни при каком обыске не нашли.

– Я знаю куда. К дяденьке в книжный шкаф. Он только раз его открывал, когда я пыль на книгах обтирала. Давно, давно.

– А если он увидит тебя?

– Не увидит, уехал куда-то. Сердитый. Тетеньки тоже нет дома.

– Молодец, Наташенька. Положи и мигом к дяде Яше, скажи ему, что слышала.

– Я бегом, Коленька. Ой, какая тяжелая книга!

…Полицейские усердствовали. Обыск начался одновременно у всех политических ссыльных и кто с ними в какой-то мере был связан.

На складах и в магазине купца Гирина обыск был проведен особенно тщательно. В комнате Томина тоже все перерыли, ничего компрометирующего не нашли, но под негласный надзор полиции все же взяли.

Двух товарищей не успели предупредить, у них нашли немного нелегальной литературы.

Утром у Николая произошло объяснение с хозяином. Тот встретил молодого приказчика со злостью.

– Докатился до негласного надзора!

– О чем вы говорите, Лука Платонович, мне ничего неведомо, – удивленно произнес Николай.

– Зато мне ведомо. С политическими компанию водишь, запрещенные книжки читаешь!

– С какими политическими?

– Не притворяйся! С Друговыми встречался? Встречался! Все знаю.

Юноша окончательно успокоился, взял себя в руки.

– Ко мне они в гости не ходят, смею вам доложить, Лука Платонович, а у вас чаи распивают.

Купец опешил, не ожидал такого поворота. Он откинулся на спинку кресла.

– По делу приходили, сам приглашал. Портные.

– А я у них был с дядей Леонтием. Снимались на карточку. Это вам, Лука Платонович, ведомо, дядюшка и карточку вам показывал. Так что – все это напраслина, и если уж на то пошло, Лука Платонович, то – не пойман, не вор. Позвольте откланяться, – и Николай, резко повернувшись, вышел.

Лука Платонович, оставшись один в обширном кабинете, призадумался.

– А здорово он меня уел с чаями-то. Не пойман, да не вор – мудро, ох мудро. Воруй, грабь, но не попадайся. Подсолю-ка я этим солдафонам.

Николай пришел домой поздно. Он сильно устал, хотелось сразу же лечь в постель, но пересиливая себя, сел за стол и записал.

«Четверг, 10 августа. Товарищей Ильиных и Рогалева сегодня увезли в челябинскую тюрьму. Мы, Трущев и я, находимся под надзором полиции. С хозяином вышел крупный разговор».

В последние дни записи в дневнике отражают душевное состояние юноши.

«Пятница, 11 августа. Про нас тут болтают, будто нас арестовали.

Суббота, 2 сентября. Как-то скучно, газеты пишут нерадостно. Все аресты, казни, тюрьмы. Кругом контроль. Все льстят, только чтобы быть верноподданными и надежными сатрапами».

9

Гирин-таки исполнил свою угрозу и «насолил» полиции: их поднадзорного Николая Томина он поставил своим доверенным и отправил с первым поручением в Екатеринбург.

Поездка оказалась удачной. В Челябинске Николай получил от связных книги Маркса, Энгельса, Ленина, а затем выполнил и задание хозяина. Возвратился через две недели.

Брюзжанием встретил его купец:

– Ты что так долго катался, можно было и за неделю обернуться.

– Дела, Лука Платоныч, дела, – и с этими словами приказчик извлек из новенького портфеля крокодиловой кожи бумагу, скрепляющую выгодную сделку с одной заграничной фирмой.

Гирин прочитал контракт. Николай впервые увидел, как улыбается хозяин.

– Молодец, Колюшка, молодец! Бросил бы ты своих дружков, развернули бы мы с тобой такие дела, на всю Расею-матушку. Полились бы денежки. И тебя бы не обидел. А что тебе политика та даст? Шиш!

– Да нужна она мне, ваша политика: есть заботы поважнее, – и Николай начал рассказывать о встречах с нужными людьми, о том, какие выгодные контракты можно заключить с известными фирмами.

– На правильную дорожку выходишь, парень. Только вот расходик-то не по карману, – и хозяин постучал пальцами по портфелю.

– Лука Платоныч! У доверенного такого купца, как вы, все должно говорить о именитости. Встречают-то по одежке.

– Убедил, убедил, Колюшка! Одаряю тебя этим портфелем.

*

В 1905 году, когда революция охватила только крупные промышленные центры, местные богачи чувствовали себя довольно-таки спокойно.

– Это нас не касается, – рассуждали они. – Пошумят, покричат, да и перестанут. Не впервой. Армия надежная, казаков пустят на усмирение.

Но вот с появлением ссыльных в Куртамыше началось брожение среди народа. Частенько стали появляться листовки. Купцы серьезно обеспокоились за свои капиталы. Стали подумывать о том, как поглубже упрятать денежки от «дурного» глаза.

Фомич был завален заказами на изготовление сейфов с секретами, с мудреными замками.

Зимой Гирин увез Фомича в Троицк делать тайник в новом доме. Из Троицка мастер не вернулся.

– Как в воду канул Фомич-то, – судачили соседи.

10

1907 год начался тяжелыми провалами большевистских организаций в промышленных центрах Урала. Связь с партийными комитетами прервалась. А вскоре остались без руководителя и куртамышские революционеры.

Провокатор донес на волостного писаря. Сразу Скворцова не стали арестовывать, а сообщив в губернское управление, установили за ним слежку. Распоряжение об аресте Петра Семеновича пришло быстро. Из Куртамыша выехал жандарм.

Но не дремали и товарищи. Связной от Друговых прискакал в село двумя часами раньше.

Чтобы нагрянуть внезапно, жандарм за версту до села подвязал колокольчик. И был весьма доволен выдумкой. Каково же было его изумление и возмущение, когда он узнал: Скворцова и след простыл. Только как память о нем осталось на заборе несколько большевистских листовок.

…Во всех политических ссыльных Николай Томин видел друзей народа, мучеников за народ.

Он не замечал того, что одни политические в тяжелых условиях ссылки не пали духом и продолжали борьбу. Другие – ныли, сетовали на свою судьбу, стали приспосабливаться. У некоторых оказались богатые родственники, с помощью которых они купили лавочки, стали торговцами, хозяйчиками мастерских, пимокатен.

Но вот произошли провалы. Встал вопрос: что делать?

Друговы решили собрать оставшихся товарищей.

Яков Максимович рассказал о тяжелой обстановке. Пощипывая кончик бородки, спокойно спросил:

– Что будем делать, товарищи? Прошу высказаться.

Сторонники плехановской оценки революции «не надо было браться за оружие» заявили, что надо покориться судьбе. В таком захолустье, как Куртамыш, своими активными действиями ничего не сделать, а тюрьмы или каторги не миновать.

– И не стыдно вам, господа хорошие, говорить такое, – с гневной отповедью выступил Владимир Яковлевич. – Когда революция побеждала, вы кричали: «Свобода, равенство, братство. Ура!» А теперь в кусты, дескать, моя хата с краю, я ничего не знаю. Ну что ж, торгуйте. Это дело вашей совести, а нам с вами не по пути.

«Друзья народа» с надменным видом удалились.

Поднялся Николай Томин.

– Я жизнь так представляю. Жизнь – поле, выходят, борются. Кто может продолжать борьбу, тот остается, кто не в силах, тот уходит добровольно. Я остаюсь на поле борьбы.

Яков Максимович сказал, что придется менять методы работы.

– Надо использовать легальные организации, – продолжал он. – В нашем селе хорошая самодеятельная труппа, но последняя пьеса, поставленная ею, никуда не годится: проповедь упадничества, разложения, зависимости человека от судьбы. Необходимо, чтобы на сцене народного дома шли пьесы, призывающие людей к борьбе, поднимающие у них веру в победу разума и справедливости. В Куртамыше нет профсоюзных организаций. Для начала мы и поручим Николаю Томину организацию союза приказчиков. Пусть не забывает и своих друзей в станицах и поселках. Среди казачества должна вестись работа особо. А Владимир Другов займется организацией воскресной школы для рабочих.

Встали все в круг, обнявшись, вполголоса спели «Вихри враждебные». Расходились с уверенностью в завтрашний день. Томин энергично принялся выполнять новое порученное дело. В своем дневнике он делает записи:

«Сегодня вечером устроили собрание наших служащих, но ничего не решили, оставили до завтра».

На другой день:

«Сегодня на собрании выбрали депутатов, сделали сбор. Вечером получил устав Омского союза служащих».

А далее:

«В четверг было собрание служащих насчет урегулирования торгового или рабочего времени, восьмичасового рабочего дня».

– Не за свое ты дело взялся, Николай, – высказал свое недовольство Гирин. – И зачем он нужен, этот восьмичасовой рабочий день приказчикам? Что они будут делать в свободное время? Пьянствовать, шарлатанить?

– Я не по доброй воле, Лука Платоныч, мне поручили это дело приказчики на общем собрании. Думаю, что свободное время будут использовать для учебы. Станут грамотными, лучше будут торговать, вам же польза от этого.

– Так-то оно так, – протянул Гирин.

Остальные купцы злились на Николая.

– Вон смотри-ка, Томин-то казак, а корчит из себя барина. Из грязи лезет в князи, хоть паренки ест, да с салфеткой, – говорили они.

Союз был создан, но вызвал только огорчение у организатора. В руководство в большинстве пролезли хозяйские холуи.

«18 марта, воскресенье, 1907 год. Грусть страшенная. Все как-то противно. Из Челябинска ничего не пишут, черт знает что такое».

Плохое настроение у Николая было вызвано не одними неудачами в союзе приказчиков. Хозяйка уехала в Троицк обживать новый дом и увезла с собой Наташу.

11

…В магазин зашла черноволосая девушка с большими карими глазами, в пуховом платке и длинном, до пят, пальто, с опушенными мехом рукавами и подолом.

В ней Николай узнал дочку горничной купчихи – Анну Клопову. Раньше он с ней не разговаривал, встречались мельком, хотя дома их хозяев стояли рядом. И вообще он не обращал на нее никакого внимания.

– Моей хозяйке потребовалась дюжина вязальных спиц. Выберите самые лучшие и упакуйте аккуратнее, – с легким пренебрежением проговорила она и бросила на прилавок деньги. Монеты запрыгали, и одна свалилась на пол. Пришлось ползать на коленках, искать ее между ящиками.

«Ну, всучу же я тебе сейчас товарчик за такие фокусы, даст хозяйка тебе за него перцу», – подумал Николай. Он быстро упаковал товар, и девушка ушла.

Через несколько минут с шумом открылась дверь и со слезами на глазах вбежала покупательница.

– Лука Платоныч, Лука Платоныч! – кричала она. – Смотрите, какой товар продает ваш приказчик! Я просила для барыни выбрать самые лучшие спицы, так он какую-то ржавчину завернул. – Хозяйка велела бросить их вам в глаза.

– Николай, ну-ка, подь сюда. Как ты смел такой почетной госпоже отпустить эту дрянь? Как ты смел, я тебя спрашиваю? Сейчас же замени, выбери самые наилучшие и, если я еще раз замечу, не жди добра.

Когда девушка ушла, хозяин подошел к приказчику и начал читать нотацию.

– Ты знай, кому какой товар продавать. Разве можно суседским делом, да еще именитой купчихе, третьесортицу всучивать? Ты бы мог их завернуть и другому покупателю, ну, какому-нибудь мужику или кухарке. А то…

– У купчихи денег много, а у кухарки – гроши.

Гирин с минуту стоял пораженный этими словами, а потом затопал ногами, закричал.

– Не смей мне больше думать об этом! Эти голодранцы мне на гроши прибыли дают, а купчиха сразу на сотни берет!

Покричав, он ехидно улыбнулся.

– Вот уж и доверенным стал, а все ума-разума не набрался. Верно, облапошивать их надо, только не на вязальных спицах, а нагреть, так уж нагреть, сразу на тысячи! – И Гирин поднял кверху правую руку. – С конкурентами надо так делать, чтобы – раз! Пух! И в трубу, как дым.

«Вот так звери! – подумал Николай. – Так и норовят клыки друг другу в глотку всадить».

После скандала с вязальными спицами Николай, сам не зная почему, стал искать встреч с Аней. В дело и не в дело заходил во двор к купчихе с надеждой хоть мельком взглянуть на кареглазую. Анна решила совсем не разговаривать с нахалом, но любопытство брало свое: то наблюдает, как парни играют в бабки, и заметит, что она неравнодушна к успехам Николая, то забежит в магазин, да так и не купит ничего.

Случилось, что в один из вечеров молодежь играла в разлучки. Глянула Аня и сердце встрепенулось: среди играющих был он, Николай. Ну как было усидеть, устоять перед соблазном? Только они подошли с подругой, Николай стал разнимать пары. Пришла их очередь, а он все еще не мог поймать никого. Что было духу бросилась бежать Аня, но быстро очутилась в руках Николая. Весь вечер не нашлось ни парня, ни девушки, чтобы разлучить их.

Когда выпадали такие счастливые, свободные от работы вечера, они встречались, садились на лавочку и, любуясь луной, тихо разговаривали. Летело время. Он любил ее все больше и сильнее, но сказать об этом не решался.

Однажды с друзьями пробыл в лесу допоздна. По пути домой нарвал большой букет цветов.

Подходя к дому, Николай увидел Аню.

«Вот сейчас самый удобный случай сказать ей все, что я думаю, о чем мечтаю».

Увидев Николая с букетом цветов, Аня удивленно вскинула глаза и мягким голосом спросила:

– Откуда ты и чему радуешься?

– Аня, мне надо что-то сказать тебе, очень важное. Знаешь что, – тут его язык словно окаменел, и он с трудом выдавил: – Посмотри, какой букет я тебе нарвал.

Она благодарно приняла букет. И долго в тот тихий, теплый вечер они сидели, разговаривая и улыбаясь друг другу.

12

Выполняя наказ Андрея Кузьмича Искрина, Николай много и усердно занимался военным самообразованием: изучал стратегию полководцев древнего мира, читал произведения Суворова и Драгомилова, Мольтке и Клаузевица, разбирал операции в Отечественную войну 1812 года.

Каждый год Томин ездил в лагеря, где проходил практическую подготовку.

Сборы для поездки на военные учения были в Кочердыке. На родине Николай навестил бабушку, родных, встретился с друзьями. Ребята собирались, читали книги, запрещенные брошюры, газеты, учились. Успешно постигал грамоту Ахмет. Все это радовало Томина.

…До Троицка ехали в одной повозке с Александром Алтыновым.

– О чем думаешь, Сашок?

– О земле, Никола, думаю. Как погорели мы в прошлом году, так и пошла у нас жизнь комом. Надо на сборы ехать, а у меня ни коня, ни седла. Пришлось еще часть надела продать. А как его теперь вызволять – ума не приложу. А без земли какие же мы хозяева! В батраки придется наймоваться. Вот и стану как бы и свою землю пахать, а не для себя. Мы погорели, нам беда, а Полубариновым радость. Дома работы полно, а мы едем черт знает за чем.

– Едем, Сашок, военному делу учиться. Я тоже думал, как бы отбрыкаться от этого занятия, да мне Андрей Кузьмич растолковал, что без знания военного дела революции не совершить.

Алтынов даже приподнялся.

– Он живой? А говорил, что погиб?!

– Так надо было. А теперь можно правду сказать. Он жив, скрывается.

– Ну раз Андрей Кузьмич приказал учить военное ремесло, так тому и быть.

– Давай споем, Сашок, тихонечко нашу Крестьянскую марсельезу.

Александр приподнялся, увидел, что односельчане далеко впереди.

– Запевай.

 
Отпустили крестьян на свободу
В девятнадцатый день февраля,
Только землю не дали народу,
Вот вам милость дворян и царя… —
 

тихо запел Николай.

О первой встрече в лагере с начальством Николай записал в дневнике:

«29 мая. Вот я и на ученье. Выстроились. Немного потоптались. Вошли в манеж. Начали: ра-з, два, три! Потом как нужно отдавать честь. После этого пришел полицейский урядник и начал нас наставлять:

– По вечерам никуда не ходить!

Я спросил:

– А к товарищу можно?

– Нельзя!.. – и опять продолжал, пересыпая свою речь бранью.

Так вот где дрессируют казачьих, ничего не видевших, забитых детей, вот где гибнут светлые умы, вот где все хорошее, светлое забивается грязью! Чему он может научить хорошему, когда он сам ничего не знает. Да впрочем тут ума не надо, только бы было тело, и чтобы оно слушалось приказа.

Потом нас гоняли в церковь, горланили «Боже, царя храни». После церемониальным маршем перед атаманом отдела шагали. Он нас похвалил, а мы орем: «Рады стараться», как будто он нас чем одарил. Вечером на гимнастику. Там заставляли петь. Хоть и не хочешь, а пой. Как машину, заведут тебя, ну ты или пой, или пляши! Перед каждой чинушей тянись, хоть и не хочется, но ничего не поделаешь. Здесь какую-то злобу на всех наших начальников заимел».

На второй день смотр лошадей, снаряжения, оружия.

Подошел инструктор к томинскому коню, посмотрел неказистого жеребчика, покачал головой.

– При первом же прыжке через барьер будешь валяться в канаве.

Но вот начались упражнения на конях, и неожиданно для всех конь Томина Васька показал исключительную резвость, способность брать препятствия, которых другие, видные, лошади не могли взять.

По́том обливались молодые казаки, постигая военную науку. В лагере господствовал мордобой, за малейшую оплошность ставили казака с полной выкладкой под палящее солнце на несколько часов. Многие не выдерживали, падали в обморок, Николай скрепя сердце терпел, настойчиво учился.

– Вот, Сашок, теперь ты узнал, где и как готовятся царские псы и палачи народа, – говаривал Томин своему другу.

Учение закончилось смотром. Привели к присяге. Казаки думали, что наутро отправятся домой. Но не тут-то было! Утром сыграли тревогу. Всех выстроили на плацу, инструкторы впереди, белее полотна. Вдоль строя бегает полицейский урядник, трясет бумажкой с текстом «Солдатской марсельезы» и неистово кричит:

– Кто посмел такую крамолу завезти сюда?! В тюрьме сгною, повешаю, на каторгу сошлю подлецов! Никто отсюда не уйдет, пока не выдадите смутьяна!

Приехал атаман отдела. Лагерь объявили на военном положении. Пять дней безуспешно работала специальная комиссия атамана Оренбургского казачьего войска и губернского жандармского управления.

Тщетно.

13

В годы столыпинской реакции Николая Томина порой охватывало смятение, разочарование во всем, ему казалось, что положение безысходное.

В 1908 году, после длительного тюремного заключения, в Куртамыш прибыла новая группа участников революции. Томин записывает:

«12 апреля. Здесь сослано десять человек административно из Малороссии. Бедные, вдали от родины, от родных и близких, без крова и пищи, и за что? За то, что правду сказали. И все это для того, чтобы искоренить крамолу и обставить спокойствие буржуев, дармоедов».

Только Аня, как ясный лучик, манила его к себе.

«Аннушка, милая моя! Отрада и надежда моя! Весь вечер я просидел с Аней. Уж и о чем мы с ней только не говорили. Как хорошо я провел вечер, если бы вся жизнь протекала так».

Отец и сын Друговы поддерживали в Николае уверенность, придавали силы в борьбе.

– А у меня тебе очень важная весть, – после взаимных приветствий проговорил Яков Максимович. – Кузьмич привет шлет.

– Андрей Кузьмич! – обрадовался Николай.

– Вот почитай-ка, – и Яков Максимович передал Томину газету центрального органа Российской Социал-Демократической Рабочей Партии «Пролетарий» со статьей Искрина. В ней писалось:

«Ураганом пронесшееся в России аграрное движение не прошло бесследно и у нас за Уралом в деревне. Зарево пожара крестьянского восстания, охватившего деревню в России в борьбе с царским правительством и помещиками, осветило и нашу, сравнительно сытую и спокойную, деревню. Крестьяне Каминской волости Челябинского уезда при выборе уполномоченных во вторую думу, решили дать наказ. Они писали: «…Страна задыхается под гнетом виселиц, расстрелов и исключительных охран. Исстрадавшийся народ ждет от новой думы разрешения всех своих неотложных, наболевших нужд и пламенных надежд. Между тем мы видим, что министры с еще большим упорством, чем раньше, отстаивают старый порядок и ничем не обузданный разгул чиновного произвола. Очевидно, что новой думе придется с самодержавным правительством вести еще более ожесточенную борьбу, чем в 1-й думе – борьбу не на жизнь, а на смерть…

…Поэтому мы наказываем вам выбирать в Государственную думу тех, на чьем знамени написано: «Вся воля и власть – всему народу! Вся земля, воды и леса – всему трудящемуся народу».

Статья заканчивалась словами:

«Известно, что посеешь ветер – так и пожнешь бурю: и эта буря не заставит себя долго ждать. Сами царские слуги только и делают, что озлобляют и грабят и без того разоренный народ. Скоро лопнет терпение народа. Грянет снова буря и сметет ненавистное народу иго самодержавия со всеми его приспешниками.

Ларион».

Николай откинулся на спинку стула и минуту сидел в глубокой задумчивости.

– Сильно написано! Надо обязательно размножить статью – и в деревни, – проговорил Томин.

– Вот это и надо было мне услышать от тебя. Печатай, борьба продолжается, – и Яков Максимович отечески обнял Николая за плечи.